Александр Август
Без права на амнистию
Работа у меня закончилась, и последние дней пять делать было абсолютно нечего. Я был рад этой паузе и валялся в бараке на шконаре.
И так там хорошо и тихо было – все на работе, галдежа нет... Включу телевизор и балдею, словно я на самом деле у себя дома.
Потом начали медсестры и санитарки доставать:
– Чего валяешься? Помой полы на коридоре!
– Сходи-ка в главный корпус и старшей это передай!
Вот на хрена попу гармонь? Да набегался я на стройплощадке с бревнами, топором и пилой! Отдохнуть дайте!
В конце концов пришлось мне шконарь покинуть и свалить на территорию – там поболтаться.
Сейчас она мне даже уютной начала казаться – дубы, клены, клумбы для проверяющих и покрашенные скамейки...
Но и тут меня трудинструкторша запеленговала и коситься начала. Потом в лоб спросила, не хочу ли я свою клумбу с цветами организовать? Поливать ее, пропалывать… «Это же так прекрасно – цветы!»
Тут она погнала свои истории о пользе труда... А чего сама-то не трудится, лишь других подгоняет?
И тут я понял – примелькался я... Пора бы мне с территории куда-нибудь сваливать!
Ей сказал, что идея с клумбой хорошая и я над ней обязательно подумаю. А сам к проходной интерната двинул.
И только я оттуда вышел, разрешение еще в карман не успел сунуть, тут он меня и нагнал. Мужик лет пятидесяти, обросший и неопрятный, как все местные. За плечо тронул и на «вы» ко мне, и по имени. Пусть даже без отчества, но меня это сразу насторожило: чтоб абориген холопа на «вы» да по имени...
Правда, меня в поселке и интернате каждая собака знает, но все равно.
– Поговорить можно? – это он мне. Я, помнится, этого дядю то ли в поселковом магазине встречал, то ли еще где – делим же жизненное пространство. Но разговоров с ним не вел и дел никаких не было.
А он меня в сторонку за рукав от интерната тянет. И тут Мамашо со своей наглой рожей нарисовался. И пялится на меня и аборигена, словно мы ему пачку чая должны. А я это насекомое знаю, потому сделал вид, что со знакомым говорю и двинул с аборигеном в сторону. А Мамашо за нами. Я обернулся и ласково ему, без угрозы:
– Ты или с хвоста слезешь или я тебе в репу выдам.
Он остановился, словно раздумывая – пойти за нами или нет? А мы времени не теряли – за угол и дальше вдоль забора от этого тихаря.
Кто плотничает, кто полы моет, кто в поле работает, а он Папе докладные на стол кладет. Он, говорят, еще в зоне оперу в уши дул – всё УДО и амнистию в кредит отрабатывал. Пока ему кто-то голову не проломил так, что пластину ставить пришлось. И после освобождения в психинтернат определили.
А тут хоть работай, хоть стучи – все равно без права на амнистию. Но уже не понимает...
Мы оторвались от опасности и встали под деревом. Дядя из кармана пачку дорогих сигарет достал и мне протягивает. Закурили.
– Понимаешь, Владимир, – он так издалека, – шабашка у меня для тебя небольшая... Заработать хочешь?
Я, понятно, заволновался. Не из-за шабашки (кто ж заработать не хочет?), а из-за того, как он через голову интерната и Папы подъезжать начал. Ведь если пронюхают... или вон тот же Мамашо цинканет, что чужие люди меня на улице останавливали и со мной о чем-то договаривались...
От таких мыслей мне даже не по себе стало. Сказать бы этому дяде сразу «нет», а я замандражировал: разозлишь аборигенов, так они тебя в поселке, в интернате и даже в карцере достанут. У них у всех жены или еще кто-то из семьи за нами приглядывает.
Конечно, холоп я не простой, меня сам Папа крышует... Но он тут наездами днем бывает, а я живу тут, никуда не выезжая.
– Понимаешь, дочка замуж выходит...
Я смотрю на него – а я-то какое отношение к его дочке имею? А он на меня смотрит.
– Да знаешь ты ее, Лидка, медсестрой у вас работает!
Знаю такую, точно – вечно расфуфыренная и вся под штукатуркой.
– А жить молодым негде, пристройка-то у дома, понимаешь, села. Ее бы подрубить малость да подправить...Ты бы пришел да посмотрел, чего там.
А я даже дымом поперхнулся – в поселке-то все равно пронюхают.
Дядя все сразу просек.
– Да чего ты боишься, там тебе работы-то на пару дней: один венец всего! А я тебя отблагодарю и деньгами (он называет сумму), и вон джинсы дам новые. А то как оборванец ходишь. Сигарет дам... ну и кормить буду не как в интернате!
Вообще-то с таким заказом ему надо не ко мне, а к Папе-директору. Но тогда придется платить по полной программе интернату. Или Папе. Хотя это одно и то же. А уж они-то счет и прейскурант составят! Каждый выбитый гвоздь туда занесут! Ему с дочкой и ее женихом за год не рассчитаться! Мне, получается, заплатить дешевле, потому вот так, через голову.
И лезет мне в душу черт-искуситель – нужны мне позарез деньги! И джинсы бы неплохо – совсем уж я поизносился. Только знаю я, чем левый заказ для меня закончиться может.
– Так инструмента-то все равно у меня на руках нет, – пытаюсь я отъехать технично. – Его ж запирают у завхоза. Его только с разрешения взять можно.
Конечно, инструмент от меня запирают под другим соусом и предлогом: «Сумасшедший! Куда ему топоры, пилы да стамески! Убьет кого-нибудь... убьет!»
Хотя все банально и просто: плотник без инструмента налево не сходит. Даже дров наколоть не сможет!
– Да найдем мы тебе инструмент! Скажи только, что тебе нужно.
Я чешу затылок и, махнув рукой, соглашаюсь. Однако моментом пользуюсь и напоминаю, что бревна одному таскать тяжело... Обычно помощника дают.
– Есть там кому бревна катать! Ты там как специалист нужен: в поселке все знают, что лучше тебя никто не рубит!
Ну, это он с фальшивыми комплиментами перебрал: вон дядя Ваня с центральной усадьбы баню одним топором срубит – мха не надо, так плотно. Да и не плотник я вообще, а так, отставной столяр – в детдоме профессии обучили. А потом психинтернат. Пока производство дышало, работал, а потом нужда наступила, и я в Папино распоряжение перешел.
Было такое: меня уже и на корпусе закрыли, безработица началась без заказов: столярка-то накрылась медным тазом! И вдруг директор к себе вызывает и спрашивает:
– Столяр? – и бумаги мои листает.
– Столяр, столяр...
– А баню срубить сможешь?
Бумаги отложил, откинулся в кресле и на меня смотрит. Психолог...
А что ж не смогу... Смогу, конечно. Я дерево с детства люблю, потому и столяром стал! Только все равно ж, говорю, посмотреть бы надо у хорошего плотника, как это делается: там плотницкой науки больше, чем столярной.
– Ну, я тебе это дело организую. Посмотришь на хорошего плотника и его работу.
И к дяде Вани помощником определил. Тот мне сначала даже топора в руки не давал, я лишь бревна катал, а потом проникся... Сезон у него в помощниках отходил, потом Папа забрал.
Теперь он заказы ищет, к заказчику везет, о цене договаривается. Если веду себя хорошо, и мне на сигареты отстегивает. А главное – режимом, как других, не напрягает.
– Ну так как, по рукам? – клиент протягивает мне руку и ставит точку на нашем разговоре. – Приходи завтра, как только выпустят. Посмотришь. За конторой пятистенок вагонкой обшитый, голубого цвета. Знаешь?
Ночью мне снилось, что я со злостью рубил какие-то бани, дома и пристройки, а они стояли ко мне в очереди и упрашивали «делать чашку поаккуратней, как себе!». Я сразу догадался, что это сон, потому что не могут бани говорить человеческим языком и хотел уже проснуться, но в этот момент увидел свой паспорт на столе у старшей медсестры... А она сидела рядом и смотрела куда-то в сторону. И так было удобно его стырить, что я не удержался. Потом бежал куда-то по коридору, счастливый, держа паспорт обеими руками, и просыпаться уже совсем не хотелось. В голове мелькало, что теперь-то, с паспортом, можно смело встать на лыжи и самому найти какую-никакую шабашку – мне денег с любой хватит! И со Светкой законно расписаться. И уже окончательно принял решение сдернуть и искал выход из этого туннеля. Но в этот самый момент я проснулся.
Храпели и пыхтели обкормленные колесами соседи, Мамашо во сне что-то мычал испуганно и прикрывал голову со стороны пластины, а я млел под старым одеялом и думал: а вот случись все по-другому, без психинтерната, Папы и медсестер, как бы жизнь у меня сложилась? Да мне бы комнатуху какую-никакую в общаге выделили... Вон хоть старую баню взамен новой отдали! Да я бы им на замену не просто баню, а произведение искусства срубил! И уж наверное, как-то устроился бы и себя кормил, а не Папу и его паразитов... Это мне психиатр, психолог и прочие внушают: не будет интерната и их лично, я совсем осиротею! А я так мыслю: наоборот, им без нас будет туго. Потому как сами они работать не могут.
Но это все мечты мои... а пока нет у меня ничего, кроме койки в комнате на семерых.
«Да, – вздыхаю я и верчусь на кровати, пытаясь прогнать эти мысли, – в этой конторе все как в мясорубке: если с одной стороны вставили и крутить начали, выскочить сможешь только с другой».
С улицы уже заглядывали утренние сумерки, освещая нашу комнату и жильцов. Мамашо вдруг глубоко вздохнул, бдительно приоткрыл глаза и сел: его к нам и поместили для того, чтоб наблюдал. А попробуй уследи за нами – все в комнате со свободным выходом и при должностях. Кто сапоги шьет в сапожке, кто на кухне... А не уследишь, запрут в карцере либо в «закрытке» замуруют. Я отвернулся к стене, чтоб не видеть его и снова в сон провалился.
После подъема взял я у медсестры разрешение на выход за территорию и хотел уже в путь тронуться, а она как положено:
– Куда пойдешь?
Они, понимаете, знать должны, где пациент за территорией время проводит.
– К женщине, – говорю. – В поселок.
Поверила или нет, не знаю, но хихикнула и мой ответ в свой «Журнал» занесла. Но, раз хихикнула, стало быть, понимает – кому на фиг крепостной беспачпортный плотник нужен? Которого, того и гляди, еще и дееспособности лишат? Одна обуза. У нас тут у каждого внутри интерната своя любовь – мы лишь по разным баракам раскиданы.
Дверь за спиной хлопнула, и я уже на территории. Меня сразу интернатовские коты и собаки обступили – может, чего брошу. Уселись и ждут. Вот вроде звери, не люди, а понимают, кого бояться надо: ни один кот к охранникам или белохалатнику не подойдет. Даже они прошлые обиды помнят. А мы на это права не имеем: попробуй надуйся и отойди в сторону...
Корпуса и бараки плывут – во лагерь-то расстроили! А началось все, бабки рассказывают, в пятьдесят третьем с одного барака. Безруких-безногих фронтовиков куда-то с глаз спрятать нужно было... Я иду и на ходу размышляю: если они так с защитниками Родины, то нам-то вообще ловить нечего...
Одно остается – рубить бани да пристройки. И молчать. Можно, конечно, и жаловаться – не крепостной же ты, в самом деле. Если ксиву хорошо нарисуешь, то и журналисты приедут. Может, чего и напишут... Ну, про крепостного-то, понятно, вылетит из текста. «А так все у нас хорошо... все прекрасно!» А тебя потом за жабры и в подвал. Так что сто раз подумаешь, прежде чем прокурору или в газету написать.
Тут я с женским бараком поравнялся. А баб уже наружу выгнали, не всех, конечно, а самых шустрых – чтоб «загородку» почистили, в порядок привели, да простыни, что на просушку развешаны, собрали.
Я тормознулся, рот раскрыл, как Мамашо, и Светку мою высматриваю среди них. А по двору какие-то незнакомые бабки ходят... спросить не у кого, а Светки среди них не видно!
– Эй! – одной кричу.– Слышь, как тебя...
– Не узнал, что ли? – и смеется беззубо.
Как же, узнаешь их тут... Бабы – они все как на одно лицо: на вид лет пятьдесят, а спросишь – двадцать шесть.
– А Буланова Светка где?
– Да закрыли твою Светку в подвале!
– А за что?
– Курила в туалете...
Да где курить-то, если не в туалете? Придумают же!
– А ты ей сигареты от меня не передашь?
– Дай закурить, передам!
– И мне дай! – другая.
И третья следом... Вот одна-единственная просьба: «Дай закурить!» Хоть не ходи мимо. И не хотел распечатывать, а придется... Хотя постой – я им из своих выдам! Каждой выделил по сигарете – сразу полпачки улетело!– и оставшиеся три пачки сверху, через рабицу, беззубой кидаю.
– Передашь?
– Передам-передам!– обещает.– Ты от забора отойди, сейчас за нами придут!
Я двигаю дальше, чтоб у забора не засекли – опять скандал получится! И на ходу, как лошадь, в воспоминаниях засыпаю. И сразу все мысли о Светке: у нас с ней любовь еще с детдома, с младшей группы. Хотя мы это тогда дружбой называли и никто нас за это не преследовал. Потом меня на комнату от государства представили, тут же отодвинули и в дурку отправили. А уже оттуда в ПНИ: понятно, зачем дураку квартира?
Я тут прижился сразу, мы ж живучие, уже и про детдом забывать начал, а тут Светку по той же схеме приволокли... А мы с ней увиделись и вправду как с ума сошли. Ее только с карантина выпустили, сразу договорились: «Где встречаемся?» – «А как все, в лесопосадках!».
А мы что, подростки, что ли, что б в лесопосадках с ней встречаться? Вроде взрослые люди... А тут еще дождь полил как из ведра! Ну, я и полез в женский барак через окно... пока дежурная медсестра и охранники ушами хлопали. И только я на окошко поднялся – сразу весь интернат затих, прям как в кинотеатре: всем ж интересно, что дальше-то будет!
Ну а из комнаты нас сразу ее соседки поперли. Их там человек десять было... да и как я с ней при них разговаривать мог? Мы вышли в коридор, свет погасили и в угол встали. Потом кто-то добрый радио включил, чтоб не слишком тихо было. И сразу Пугачиха про любовь запела! Пугачиха поет, а мы со Светкой стоим обнявшись в темном коридоре, а там ни дверей, ни окон, одни замочные скважины шевелятся и шепот за ними завистливый...
А утром какая-то падла цинканула старшей, что у нас со Светкой любовь закрутилась и я в женский барак хожу... меня и закрыли на корпусе. Хорошо Папа заказ вовремя получил, амнистировали.
Теперь вот развели по лагерям и слежку за нами устроили.
Охранник на проходной попался новенький, видимо, недавно принятый и потому особо въедливый. Каждую букву в «Разрешении» проверял долго, словно ошибки искал. Потом посмотрел на меня, чего-то буркнул себе под нос и спросил:
– Один?
– Один-один, – отвечаю. – Мне охрана не положена, – и улыбаюсь.
Да и где они столько охраны наберутся для рубящих, копающих, и пасущих? Папа даже на жратве пациентов экономит, но таких, как вот этот, из отставных вохров, всегда при интернате с десяток держит: мимо них муха без разрешения не пролетит!
Не найдя к чему придраться, молча выпустил.
Вываливаюсь из проходной на свет божий – и на тебе! Мамашо уже на работу вышел... ну, бляха муха! Как я в комнате-то просмотрел, что его уже нет? Запеленгует он направление, а где топором стучат, услышит...
Потом за сигаретами полез – все же я могу их пачками зарабатывать, а ему штуками за информацию выдают. Поди, откуплюсь...
– Будешь? – протягиваю ему. У меня такая тактика – по возможности с тихарями не ругаться. Лучше с ними ласково: они тоже люди. Ругаться с ними не надо, себе дороже, но – дезинформировать.
Закурили. А говорить вроде и не о чем. Да ему еще и пластина, что в башке, на мысли давит!
– Ладно, – говорю, – у меня тут знакомая... из поселка. Я к ней... только ты никому! – и оставшиеся в пачке сигареты протягиваю.
Может, за сигареты вообще никому не расскажет. А если и расскажет, то тоже не беда.
Беру нужный курс, иду так себе по поселку и думаю, а чего я курить-то теперь буду, если взятку последними сигаретами дал? Дай, думаю, в сельмаг заскочу, все равно идти мимо.
На крыльцо поднялся, вошел. А как занять очередь не знаю, потому что ее там нет, толпа какая-то галдит и топчется у окна, а продавщица их по имени из толпы выкрикивает:
– Клава, твоя очередь!
А Клава рассчитается, все в сумки забьет и снова в толпу ныряет – разговор же интересный! А продавщица снова:
– Маша, твоя очередь!
Как она их всех упомнит-то и не собьется, кто за кем...
Галдят, кого-то обсуждают, а тут я на пороге. И затихли сразу все. Только одна вдруг:
– А этот-то чего тут делает?
И вся очередь на меня:
– Директору надо пожаловаться!
– Да старшей лучше, старшей! А то психбольные по поселку разгуливают!
А одна еще в пояснения ударилась:
– В магазин им можно только через старшую медсестру! А то они завтра и водкой сами затариваться будут? И вообще, откуда у него на руках деньги?
Я из магазина вылетел, как ошпаренный, и курить расхотелось.
Эти бабушки через одну отставные работники интерната. А я, понятно, их классовый враг: гусь свинье не товарищ.
Выставили меня из магазина на крыльцо, ну а я ждать там не стал: цинканет кто-нибудь по телефону в интернат и посадят под арест... Постоял с минуту, подумал: ну, хоть на остановку иди окурки собирать! Потом успокоился и двинул по указанному адресу.
Сначала петлял как заяц: пошел в одну сторону, потом развернулся и проулками в другую. Смотрю – нет, вроде Мамошо на хвост не сел. Наконец вышел.
Вроде дом по описанию подходит – обшитый и крашеный... Калитку затряс, собака залаяла, и знакомый дядя на крыльцо вышел.
– О! – обрадовался. – Я уже думал, ты не придешь! Подожди-ка, собаку я запру, – и исчез с ней. Через пару минут появился с пакетом в руках. Калитку мне открыл. Захожу.
– На-ка вот. – Он мне пакет протягивает. – Пойди примерь... За пристройку вон встань: там никто не видит. А это, пока работаешь, на сигареты, – и мелочь протягивает. – А остальное после работы.
Я деньги не считая в карман пихнул. Мне бы их поаккуратней положить – но куда? Мне ж стыдно, бумажника у меня до сих пор нет. Специалист, а деньги положить некуда... Я все, что у меня есть, как бабушка-колхозница – в платочек заворачиваю.
Разворачиваю пакет. Точно, джинсы. Размер мой, это он хорошо уловил, но до меня их кто-то носил... хотя кто это видел-то? А мне и такие сойдут. Примерил и снова в пакет завернул, старое натянул и из-за пристройки вышел.
– Ну, вот смотри, – он сразу к делу и на пристройку показывает. – С этой стороны села и вон сзади... Видишь?
Это он дурака включил. Не городской же, все понимать должен: как увидишь, если сруб вагонкой обшит? Может фундамент просел...
Я топор попросил, обшивку поднял, заглянул – мама моя родная! Да там не один венец подрубать... Ее ж только тронь, эту пристройку, она вся посыплется... Сразу и полы перебрать нужно будет и крыльцо... А он уже ухватился, как клещ:
– Да переберешь и полы, и крыльцо – эка невидаль! А если что там не так, я тебе оплату добавлю! Не обижу!
Тут за забором мотоцикл затрещал, а перед калиткой стих. И сразу собака забилась в будке – дядя ее там запер.
– Посиди-ка тут, – это он мне. – Там кто-то приехал. – И к калитке убежал.
А я на бревно присел и думаю. В принципе, мне что по его заказу работать, что по Папиному – все одно. Разница – тут больше получишь, но там безопасней... А откажешься – врагов наживешь. Да и у Папы заказов на сегодня нет, все равно по поселку без дела болтаться...
Тут хозяин с приехавшим нарисовались – это жених к тестю в гости пожаловал. Я смотрю и что-то знакомое в госте вижу. И он тоже:
– О-о! Все знакомые лица! – И по плечу меня хлопает.
Потом вспоминаю – он и вправду на лицо мне знакомый: в карантине меня надзирал, когда я в интернат из детдома поступал, к кровати привязывал и «воспитывал салабона»...
Однако он и тут со мной говорит, словно мы из карантина не выходили и я до сих пор привязан... Замкнуло у мужика.
Я молчу, внимания не обращаю и думаю: вот подрублю им пристройку, дети пойдут... Вроде рабочая династия...
Ну, Бог им в помощь... Я ведь тоже за мою Светку в огонь и в воду. Может, и на преступление с левой шабашкой я не пошел бы, но мне ж ей что-то из тряпок купить хочется: ее ж в поле гоняют, а там вообще ничего не платят.
А жених ко мне все равно с пренебрежением – по повадкам они все боярского роду, не то что мы, холопы.
Да не видеть бы его рожу тыщу лет! А чего сделаешь? Молчу.
И началась моя рабочая неделя – пилить-строгать, бревна катать. Хотя обещал, что «есть там кому»...
Сам, правда, с бревнами помогал, а жених хитро свалил почти сразу, вот мне и пришлось самому впрягаться. Ну и намучился я с этой пристройкой! Уж как рад был, когда все закончилось, даже не верилось. Пошел к хозяину получить заработанное. А он:
– Зайдешь через недельку. Сейчас денег нет.
Он знает, что через недельку я не зайду: сразу не отдали, значит, не отдадут – я уже ученый. Через недельку тоже не будет, скажут: «Не надоедай».
Им что не делай – добра не помнят. Уйди завтра в побег – так он со всем поселком на облаву выйдет. Не вспомнит, что Вова из ПНИ ему пристройку на халяву подрубал.
И знает он, что никому я не скажу, не пожалуюсь, потому что воровать деньги у Папы нельзя никому. Даже если тебе нужны сигареты и джинсы.
* * *
Только я порог отделения перешагнул, чтоб отметиться, что живой и не пьяный, а ко мне сразу дежурная медсестра подскочила:
– Директор тебя к себе вызывал. Срочно!
На ковер, значит... Ну, я и потрусил по коридору.
– Ты все по вдовушкам болтаешься? – Это он мне с порога в лоб и смотрит на мои джинсы подозрительно – доложили уже, значит.
– Приготовься там. Инструмент возьмешь у завхоза. Я тебе помощников двух-трех из пациентов определю, поздоровее. Заказ на той неделе будет – баню нужно срубить и поставить в райцентре.
Продолжение в "Неволе" 52-2017
