Александр Пирогов

Дневник обвиняемого. Вторая часть

Продолжение. Начало см. «Неволя» № 43.

1.03.2013.

Вот и весна, а дело до прокуратуры еще не доехало. Встречались с Д. вместе с Натали. Д. рассказал, что на «проверке», или на процессуальном контроле, если официально, такое дело может находиться довольно долго, тем более что у них сроки продлены до 15 мая – могут и не торопиться. Пусть не торопятся. У Д. по одному «на шесть томов всего» делу такая проверка уже два месяца идет. Следственный комитет сам ищет свои косяки, чтобы прокуратура не вернула дело по формальным основаниям. Я про себя: мне бы хоть две недели. Из плохого – трехлетний срок давности по гражданскому иску должен исчисляться с момента признания потерпевшим, то есть с 29 ноября 2011 года. Вероятность, что я доживу без приговора до конца ноября 2014 года, невелика. Хотя если еще один возврат дела прокурору, то все может быть. Шутка – этого уже не допустит никто.

<…> Идею с Хруновой Натали поддержала безоговорочно. Поиск и пересылка документов – я малограмотный юзер, требуется помощь жены – переросли в перепалку. Нервы мои от сидения без дела в ожидании, доме и Интернете совсем никуда.

<…>

16.03.2013. С понедельника по пятницу

Рабочую часть недели прожил и слава Богу. В среду давал пресс-конференцию облпрокурор (в официальной части меня не вспоминали), а после нее на сайте стукача Орищенко, довольно раскрученном, появилась гнилая заметка про меня, о том, что мое дело «следователи готовят к передаче в прокуратуру». И очень много прочей брехни – лень сейчас описывать. Ясно, что стукач общался в кулуарах с прокурором Васей Х.. Заметку перепечатало, не удосуживаясь ни перепроверить, ни мне позвонить, с десяток СМИ.

– Расстроился? – все время твердит Натали. – А ты думал, все сойдет на нет?

Молчу. Про себя думаю: «Может и думал».

Ездил в «Блокнот», который хотел меня сделать редактором да передумал, а теперь перепечатал эту грязную заметку, попросил снять брехню или переделать – сняли. Заодно и отвез жалобу депутату Госдумы Пахолкову для передачи в Генпрокуратуру.

Через день жалоба потеряла смысл. «Сбрил бороду, – всегда мне говорит Натали, – жди плохих вестей». Пришли отказы из Генпрокуратуры и Уполномоченного по правам человека Лукина. За Генпрокуратуру писал, судя по почерку, Вася. Читал Д. ответ, он грустно смеялся. Решили писать дальше, там и в Генпрокуратуре несколько вышестоящих инстанций. Пусть чешутся. От Лукина ответили: наше дело сторона, все вопросы к прокурорам.

<…>

5.04.2013. Третье обвинительное заключение

Пойду-ка сделаю кофе, а? Я не писал сюда почти месяц из суеверия. Думал вот-вот и не спугнуть бы. Думал, что-то у них не клеится, а значит каждый день в мою пользу. Зря.

Телефон в куртке в прихожей – не слышно. В два часа дня два пропущенных звонка, сорок минут назад то есть. Эти циферки ни с чем не спутать – служебный Г. Сначала еще чуть надеешься, что хочет «поговорить», хотя и понимаешь, что «говорить» не о чем. Начинаю судорожно искать чистые трусы, полагая, что за обвинительным придется ехать сразу. Нет, не сразу. Звоню, болтает с кем-то по второй трубке, извиняется и начинает говорить со мной – я важнее.

В общем, все, как всегда. «Прокуратура подписала обвинительное заключение». (Ага, до 14 лет лишения свободы.) «Вы же помните, где получать? На втором этаже у Гламурного». (Все, как всегда. Только на пять лет меньше, чем год назад. День в день подписали. Назло, что ли? Сейчас пойдет слив в прессу – интересно, хоть кто-нибудь позвонит или будут сочинять со слов прокурорских и СК?) «Телефончик Гламурного напомните».

Звоню Д., он, судя по детским всхлипам в трубке, уже дома. Сообщаю. Договариваемся, чтобы, как заберу, приехать к нему в офис. Это три минуты ходьбы от прокуратуры. Перезваниваю Г., прошу положенную мне по закону копию обвинительного. Чтобы дал бумажную копию, приходится чуть ли не клянчить. «Приходите с флешкой». – «Мне негде распечатывать». – «Ну, только для вас». (Или он сказал: «Из уважения к вам»? Да по фиг что сказал.)

Кофе во френч-прессе у меня никогда хорошо не получается. Да и мало кофе всыпал. Какая-то бурда типа американо. Тем не менее достал из серванта парадную кофейную пару, привезенную лет восемь назад из прошлой жизни из Монако. Пью.

Надежды, что все «вот-вот» и безболезненно закончится, рухнули. Впрочем, и Д. говорил, что 100% подпишут, а я вбил себе в голову невесть что. Я расслабился. Не читал дело за эти шесть недель ни разу. Интересно, успели ли они договориться о том, кто будет судьей? Или как раз для этого вечер пятницы и выходные?

Обязательно надо причаститься до начала процесса. Пасха пятого мая. У суда крайний срок назначить первое заседание на восьмое мая. Но могут и раньше.

Вот Навального по той же 160-4 в виде растраты в особо крупных гонят на суд стахановскими темпами – один день на прокуратуру, на 17 апреля у него первый день заседания. Но ему по беспределу отказали в предварительных слушаниях. Есть малюсенькое опасение, что и со мной такой финт устроят. Но это вряд ли. Для начала надо узнать фамилию судьи.

Натали не звоню, не пишу. Приедет с работы – расскажу. Чего раньше времени нервировать.

В эти три недели много всякого произошло. Я пощусь и худею одновременно. Постные хлеб, фрукты, картошку не ем. При этом умудряюсь пост по чуть-чуть нарушать в пользу разрешенного по выходным «виноградного вина». Раны от кота почти зажили, но шрамов останется много. Натали ездила в Москву на собеседование на должность пресс-секретаря департамента энергетики в мэрию Москвы. Департамент новый. Работу начинать с нуля, и это ей очень интересно, но платят мало совсем. С учетом съемного жилья и выпускного следующего года Андрея – сложно совсем. Да и не перезвонили, хотя если бы утвердили – должны как раз до конца этой недели перезвонить. А если нет, то и не перезванивают. И нечего голову ломать.

Ребенок попался ментам с пивом. И хотя они не пили, вчера ходили на комиссию по делам несовершеннолетних. Зрелище убогое и мерзкое. Человек двадцать мелких районно-ментовских-образовательных чинуш собрано. Пытался говорить о нарушенных правах моего сына – менты не представились, не разъяснив права, заставили подписать протокол, меня как опекуна об этом не уведомили. В ответ хабалистый ор. Ребенка заставили выйти. На мой вопрос: «А где прокурор?» – «Она, к сожалению, была, но больше не смогла», – выгнали и нас с Натали. Ездил в школу. Завучиха по воспитательной работе (от нее до сих пор тянет блевать) подделала задним числом протокол о постановке на внутришкольный учет. Два часа разговоров с двумя другими, более вменяемыми, завучихами, почему «ваш сын» не учится. Их рассуждения, что он один на всю школу такой. Понял, что к войне еще и со школой я не готов. Вечером был разговор с Андреем. Куда будет поступать, не знает. «За границу – хоть посудомойкой». «Хорошо, – говорю, – составь план, что ты будешь делать, чтобы стать заграничным посудомоем». Притом что у парня есть и голова на плечах, он совершенно не понимает, что ему делать во взрослой жизни в этой стране.

Это сраное обвинительное заключение. Кажется, путает опять планы. Но не я ли еще вчера вслух и про себя хорохорился, что готов отсидеть. Что ж и за слова, и за мысли придется отвечать. Надо собирать себя в кулак. В принципе, накопилось много дел.

Завтра митинг по всей стране в защиту политзаключенных. Так бы не пошел 99%, а теперь придется. Через сорок минут футбол  – любимое «Динамо». Хоть чем-то сердце успокоится.

Обвинительное – это мобилизация. А мобилизация – это война, блицкриг. Итак, 365 х 4 + 1 – 20–92–25 = 132… Как-то так, сбился с подсчетов. Так и не освоил в школе счет в уме. Сколько может продлиться суд «по существу»? Это зависит от того, будет ли предварительное и что будет на предварительном. Будет оспариваться, конечно, а это плюсом два месяца пусть. То есть начало по существу придется на начало июля. И еще пару месяцев. К началу сентября можно и ждать «результат». Как минимум, лето красное погуляю на свободе.

С понедельника я уже не обвиняемый, а подсудимый. Наверное. Или я стану подсудимым только в зале суда? «Подсудимый, встаньте». А если не повезет: «Взять под стражу в зале суда».

От судьбы не уйдешь, не убежишь, все что ни делается – все к лучшему, любой опыт полезен. Хотя некоторый, наверное, неплохо бы избежать. Но это с «мирской» точки зрения. А для спасения души – все испытания в плюс, лишь бы не озлобиться. А я-то озлобился. Пусть под маской фатализма, но все равно внутри – нет у меня ни прощения, ни любви к врагам моим. Печально, но как есть. Еще надо убедить себя стоять до конца. Ты сам, твоя внутренняя слабость, твой главный враг. Никто другой тебя победить не может. Слова? Слова. К чему они приведут тебя?

<…>

Завтра – день рождения. Сорок четвертый. Я отвык отмечать, да и пост. Натали несколько раз требует скромного семейного банкета и повторяет: «Неизвестно, встретим ли следующий мой день рождения вместе». Пожалуй, соглашусь на рыбу с белым вином. Но без гостей.

Собственно, «подарком» ко дню рождения мне будет фамилия судьи. Должны уже расписать. Три возможные фамилии – три варианта судьбы. М.Б. скорее посадит. Если, конечно, каяться не начну. Профессор – «буквоед», но легко поддается прокурорскому внушению – у него: «фифти-фифти», но опять же без признания мало шансов даже на условное. К-в на давление не реагирует, поэтому, скорее всего, реальный срок не даст. «Но он же не камикадзе, тебя оправдывать», – когда-то давно говорил Д..

<…> 24 апреля у нас с Натали 20 лет совместной жизни. По понятным причинам отложим на 26-е. И посидим вдвоем в ресторане. Это Натали настояла: «Когда еще придется, неизвестно». Но до 26-го надо причаститься. Сил на это пока никаких. И лучше тогда на субботу ресторан перенести – в субботу вино по канонам можно.

Итак, история «обвиняемого» заканчивается. Начинается-продолжается история «подсудимого». Суд-то третий. Натали мне такое послание на день рождения написала: «Сашок. Я искренне тебе желаю, чтобы этот ДээР был не последним, встреченным дома. Причем, без перерывов на. А уж если не суждено, то дай тебе Бог сил и мудрости пережить. И сохранить себя».

Точнее не скажешь. Только вот пройду ли я и этот суд с достоинством? Или?

Нужно делать все, чтобы завоевать ее любовь. На-та-ли. Моя жизнь, мое дыхание.

Впрочем, весь вечер срались ни о чем. Кошка нассала на мои оставленные в кресле джинсы: «Если ты не научишься складывать свои вещи по местам, то скоро тебя этому научат. И тумбочка будет рядом с кроватью». И такую песню слушаю почти четыре года. Любовь моя, даже странно, что я тебя до сих пор не убил. «Ты мне опять угрожаешь? Бог тебя накажет». Если хочет посильнее уязвить, обязательно уточнит: «Твой Бог».

19.04. 2013.

С утра все нервы и силы потратил – безрезультатно, – чтобы отправить сынка в школу. Когда стаскивал с кровати «хотя бы к третьему уроку», получил по морде и еле удержался, чтобы не дать в ответ. С утра поехал в суд, хотел попасть до десяти на случай возможного процесса. Охранник на входе перед металлоискателем допытывается к кому, проверяет документы, «колюще-режущие есть?», но не шмонает, хотя иногда шмонают. Следующий охранник на этаже, строго предупреждает: «В кабинеты к судьям не заглядывать. А помощники – знаете? – через весь коридор, до лестницы, мимо окна (и судейского сортира, добавляю про себя), налево и с правой стороны дверь». – «Спасибо». Секретарши профессорские – «Мы обе его, хи-хи» – одна худенькая, одна полноватая чуть, обе крашеные блондинки лет двадцати пяти и не красотки, прямо скажем. Полноватая, может, и досидит до судейской мантии, а худенькая точно сбежит. Нужный мне третий том оказался у самого судьи. Помощники направляют к нему. Табличка на двери кабинета, обращаю внимание на необычное отчество «Игорь Славич». Хорошо, наверное, что «Славич», может, и не посадит. Вообще, к судьям же – «Ваша честь!», в приговорах и решениях фамилия-инициалы. Имена и отчества исчезают под мантией. Есть в этом что-то зловещее. Нет, адвокаты вне процесса, конечно, по имени-отчеству. Один раз мне Д. поручил К. звонить – забрать решение, пока он в отъезде. Второй возврат по 237-й был в прошлом июне. Я звоню: «Здраствуйте, Николай Федорович». Представляюсь. Он аж дар речи потерял: подсудимый его по имени-отчеству называет. Потом после долгой паузы: «А-а-а». Так и вижу, что стоит с открытым ртом. Но решение так и не отдал из вредности: сначала сказал, что не готово, а потом, что уже по почте отправлено.

Стучусь стеснительно в профессорский кабинет. Прошу третий том, он как раз у него на столе. Профессор: «Вы знаете на когда назначено?» – «Да. А это будет ведь предварительное?» – «Ну, вы же ходатайство подавали». – «Да вот Навальному же отказали». Присаживаюсь без разрешения за секретарский столик – волнение, видимо, на мне нарисовано. Профессор наблюдает чуть за мной. Вот она, 346-я страница. Подпись появилась и дата 15 октября. Свеженькие чернила. А по чернилам время изготовления проверить невозможно. Вскакиваю, вероятно, как ужаленный. Не крик, но вырывается: «Ничего не боятся». Отдаю том и выхожу.

До встречи с Д. еще почти час. Коротая время, зашел в «Товары для дома». Разглядываю стулья-стаканы и одновременно говорю с Натали по телефону про подделанную задним числом подпись. Когда закатывать скандал – на предварительном, или отложить? Знаю, что Д. будет за то, чтобы отложить. Натали тоже за то, чтобы «все козыри сразу не выкладывать», а заодно гонит на Д., что он «не шевелится». Напоминает, что она была за то, чтобы расстаться с Б. В общем, имеет мне мозг двадцать минут без остановки.

Д. рассказывает, что Профессор вроде склоняется к нашей позиции и может согласиться с нашим ходатайством о признании всех доказательств незаконными. И выходить на процесс «по существу» без грамма самого существа. Даже если это случится, это далеко не окончание. Будет и апелляция, и кассация. Д. считает, что если чудо произойдет и Профессор вынесет решение в нашу пользу, то дальше будет попроще: «Отстаивать решение всегда легче, чем ломать». Пока Профессора «поддавливают» низовые прокуроры: «Мы понимаем, что не все гладко, но надо помочь». <…>

Звонит ребенок-прогульщик. Маленький черный котенок умирает. Да, болел, весил мало. Еще и на днях с лестницы упал, вроде невысоко было, но на самом деле никто не видел, откуда он падал.

Еду в срочном порядке домой. Печальная правда подтверждается. Тельце еще теплое, но уже в неестественной позе. Звоню Натали, что он умер. Потом пытаюсь взять тельце в руки, оно издает предсмертный крик. Пугаюсь. Сын спрашивает, можно ли его как-то… Ну, в общем, прекратить муки. Пристыдил. Агония длится еще час-полтора. Причем взрослые кошки неожиданно перенесли его в другое место. Что меня не меньше поразило, чем предсмертный крик. Кошки обычно уходят от умирающего, а тут Хонда даже старалась его вылизывать чуть-чуть в самый последний момент. Тельце начало остывать, и мы с сыном едем хоронить его в лес. <…>

От человека остается холмик. От котенка, как ни собирай разбросанный песок, только ямка. Маленькая как котенкина жизнь. Второго я такого котенка хороню – с именем. Первого Хаммер звали. Прошлой зимой закапывал в теплотрассе. Это так Г. подсказал.

Дай нам, Господи, любви. <…>

1.05.2013. Про суд 26 апреля.

Без одиннадцати десять. Я, как обычно, первый, в судебном предбаннике третьего этажа около лестницы. Без пяти на четвертый поднимается прокурор, поверх синих штанов коричневая куртка скрывает погоны, то ли рыжий, то ли седой, лицо где-то видел. Подходит вовремя юрист «потерпевшего», моей газеты то есть, нанятый по договору юрист Подболотов, на молодую крысу нацепили очки и дали полдозы экстази – бурная глупость. Подболотов со мной на «ты», где-то пересекались лет десять назад. Ну и год назад на прошлом предварительном – тогда он молчал весь суд. «Привет». – «Привет». Через пять минут худенькая помощница вызывает в зал. Прокурор оказался «мой» и ходил он «здороваться» с председательшей суда. Председательша на крючке у фээсбэшников за махинации с землей… где бы вы подумали?.. в Краснодарском крае. Кто-то чего-то арестовал, быстро продал и попался. Дали показания на нее, но делу, как водится, хода не дали. Выясняется фамилия прокурора – Дер-в. О! По мою душу целый начальник по борьбе с коррупцией облпрокуратуры. Человек № 6 в их иерархии, а среди тех, кто может появиться в суде, это вообще № 1. Ни прокурор, ни замы ниже третьей инстанции не ходят.

Д. опаздывает, но буквально на минуту. Сразу после него «встатьсудидет». Первый раз вижу Профессора в судейской мантии. Процессы по 125-й, по жалобам то есть, и по ограничению ознакомления он проводил в одном и том же костюмчике. Кажется, мантия (шелковая?) на нем свежевыглажена и с белым пришиваемым подворотничком как на солдатской гимнастерке. Я – в центре, Д. справа от меня, прокурор, секретарь суда и «потерпевший» – слева.

Поднимают меня: фамилия-имя-отчество-дата рождения-адрес-место работы-кто на иждевении. Унизительно. Отводы суду есть? Нет, ваша честь.

Д. начинает зачитывать ходатайство и приобщает ответ прокурора о том, что «все доказательства после 12.09.2011 года утратили юридическую силу». Подболотов возражает против ходатайства на том основании, что «нас с коллегами» повторно допрашивали. Вот за это «с коллегами» – просто убить хочется. Какое ты отношение имеешь к тому, что я создал и воспитал. Мальчик бежит вперед паровоза – прокурор просит перерыв для формирования позиции.

Неожиданно Профессор предлагает до следующего заседания обратить внимание… и идет ссылка на несколько документов – разъединение и продление. Похоже, буквоед увидел в следовательской процессуальной галиматье «свой» маленький отдельный косячок, который ему нравится и который даже Д. не отсмотрел. Похоже, разъединив дела (три), следствие, вконец запутавшись, получило продление только по одному из них – второму, а про третье забыло. Это 237-я, как ни крути. Начинаю у Д. уточнять: может ли судья по своей инициативе возвращать дело прокурору? Подтверждает – может.

Ладно, о будущем не задумываюсь. Но желание Профессора скинуть это дело без рассмотрения по существу теперь ясно. Если только облсуд ему это желание не откорректирует. Третья 237-я – это, конечно, будет здорово. Но для меня это очередной круг следственного ада. Хотя даже Д. не верит, что «четвертое» следствие будет так же беспредельно, как и третье.

Будущего – нет. Две недели видно, и хорошо.

Тут же за нечаянной радостью следует неприятность: вместо того чтобы сразу в зале согласовать дату следующего заседания, как это делается в ста случаях из ста, Профессор объявляет «перерыв на две минуты» и уединяется в своем кабинете с прокурором. Посоветоваться, как ему будет удобно. Начальство прокурора должно попытаться договориться с начальством Профессора, то есть в областном суде. Во время праздников боги судейского Олимпа на отдыхе – всех, кого надо, не застанешь. Следующее заседание назначают аж на 13 мая – больше двух недель мне каникул. Радуюсь как ребенок, хоть и нечему радоваться пока.

14.05.2013. Третий возврат дела прокурору

Заседание по какой-то причине чьей-то занятости (судьи или прокурора) перенесли на день позже. В самый последний момент сочинил реплику в прениях. <…>

Дер-ва буквально взбесила фраза про «фантазийные интерпретации» – он закатил истерику прямо в процессе. Пытался отчитывать как школьника, требовал, чтобы я выражался юридическими терминами. Требовал вынести мне замечание. Д. взялся защищать меня от его истерики, напомнив, что юристом я не являюсь, а УПК дает мне право защищаться от обвинения любыми способами. Судья, напротив, с видимым интересом изучал мой крик души и на предложение никак не отреагировал, кроме фразы типа «давай будем посдержаннее».

Я по юридическому незнанию озаглавил сей текст «Ответ на возражения гособвинителя», и Дер-в пытался «зацепиться», попросил отложить заседание, чтобы ему подготовить свой «ответ на ответ». Хотя ясно: пауза нужна только, чтобы еще раз попытаться задавить судей. В итоге я зачеркнул заголовок и сверху от руки написал «Реплика в прениях».

Судья удалился в совещательную на полтора часа. Дер-в удалился насовсем: прокурорские никогда не остаются выслушивать не устраивающие их решения. А о том, каким будет решение, они всегда знают заранее.

22.05.2013. (статус в фейсбуке)

Херачу плитку на потолок. Не спрашивайте: почему? Спрашивайте: КАК? Стараюсь успеть к приезду любимой. ПУСТЬ офигеет и обматерит. Чытырехмесячный Ювентус и его хвостатые няньки на улице, чтобы под ногами не путались. Дождь пошел, пришлось кошек пустить в дом. Ювентус сразу на стол – хозяйский сыр жрать. Ладно, законное лакомство. Только отвлекся: мама Хонда уже и рыбу мою жрет – разогнал. А баба Муля вообще морду в стакан с вискарем засунула. А вокруг стола ходит вполне уже половозрелая Ива и безумным ором требует мужика. Ваше здоровье, кошечки!

Ливень, второй уже за два дня, просто обалденный. Только он и нужен в мае для счастья.

25.05.2013.

<…> Долго не заглядывал сюда, все откладывал. Значит, не так надо. Или по-натальиному: «не говори гоп». Прошла Пасха – отстоял (через зуд уйти пораньше) часа два с половиной – три в неприметной церкви, где крестили Соню, Андрея Книжника дочь. Потом прошло предварительное слушание у Профессора – вынес третью 237-ю, вчера истек срок вступления решения в законную силу, но я не знаю, оспорила ли прокуратура или нет. То есть судьба твоя уже «свершилась», но ты об этом не знаешь.

25.06.2012.

Итак, четыре дня назад профессорскую 237-ю оставили без изменения в облсуде. Д., выйдя, тихо крикнул: «Йееес!» Вот по этому поводу мой пост в фейсбуке.

Последний раз (в райсуде) гособвинителем был целый начальник отдела по борьбе с коррупцией облпрокуратуры – сразу видно, что я тут главный преступник. А вчера он не пришел. Они никогда не приходят, если заранее не договорились. Но кому-то надо отдуваться. Вчера гособвинение представляла новая (эдак двадцатая в моем деле по счету – кое-кто из тех, кто начинал «обвинять», уже на пенсию ушел) прокурорша-подполковничиха в возрасте баба-ягодка с грузинской фамилией и толстыми ляжками из-под неприлично короткой форменной юбки. Видно, что готовилась специально, но в номерах моих трех уголовных дел окончательно запуталась, начала гадать и не угадала, а потом еще раз – и снова не угадала. Ну а на нормы закона не ссылалась вовсе: они давно мечтают судить меня вообще без закона. Я – без «героизма», как китайский болванчик: «Поддерживаю доводы защиты, ваша честь». Болтовней не занимаюсь. Проявляю, так сказать, уважение к суду. В конце концов, мое большое «выступление» по первой инстанции есть в деле. И нечего больше красноречие разводить. Областной суд – это вам не районный. «Короче», «вы уже повторяетесь», «не надо все подробности»... – седьмой у меня уже облсуд, «наплавался».

И финал: «постановление суда оставить без изменения, а апелляционное представление прокуратуры без удовлетворения» – волнительно, знаете ли. Интересно, как теперь доблестные органы (прокуратура и бастрыкинцы) изгалятся, чтобы не исполнять решение суда? В общем, еще пару месяцев ожидания в неизвестности. Адвокат мой думает, что прокурорские полезут дальше оспаривать: «Им больше ничего не остается». Дело длится уже больше, чем Великая Отечественная. Всё потому что – брыкаюсь. («Тебя как, сразу кончить, или желаешь помучиться?» «Лучше, конечно, помучться».)

Вернулся, снял костюм – и снова на трудовую вахту. Выпил вчера пузырь «Кристалла» в процессе послесудебной укладки «лапши» – и, кстати, без похмелья. А сегодня с Натали отметили это дело белым аргентинским с индейкой, жареными помидорами, и земляника к чаю. Жара спала.

Птички, сволочи, совсем не поют. Может, в душе они у меня поют, еще не разобрался. Я уже разучился отличать пораженье от победы. 

В планах – нахерачить плитку на тещиной кухне. Надо куда-то энергию тратить. Дожить до осени. Ведь когда-то они должны сломаться.

* * *

Да, надо сказать, я-то о Профессоре хуже думал. Да и обо всей судебной системе в целом. Ведь, по сути, за четыре года судейские вынесли всего два решения по беспределу. Много было на грани, «на усмотрение судьи», как в футболе бы сказали, – тогда все решения в пользу следствия-прокуратуры. 146%. Но в случае, когда надо было принимать заведомо неправовое решение, суд на поводу у прокурорских не шел. Ну, кроме самого старого случая у Г-ва – с первым возвратом, но там все за моей спиной договорились, и Г-в знал, что никто оспаривать не будет. Мне повезло, что все нарушения носили процессуальный характер, а не касались сути дела. Я видел, как прокурорские могут издеваться над процессуальным правом. При рассмотрении дела по существу беспредел усилился бы в разы. Что ж, будем надеяться, до этого теперь не дойдет. Правда, какую новую подлость они удумают, я не представляю. Около месяца дело будет мотаться по инстанциям: написание апелляционного решения, возврат дела в райсуд, оттуда в прокуратуру, оттуда в следствие. Решение облсуда и уведомление о возобновлении следственных действий должны прийти по почте. После возобновления у них будет один месяц на пересоставление обвинительного заключения, а фактически на отказ от обвинения и прекращение дела. На больше месяца им опять запрашивать о продлении Москву. Только как? Все сроки и пропущены, и перепутаны. Остается им оспаривать в кассации, потом в надзоре. Как это будет выглядеть? Чего загадывать? Кассационное представление, если что, пришлют по почте. Но это только в случае, если с председателем облсуда лично договорятся. Сложно это, во второй-то раз в одном деле? Думаю, да. Впереди два летних месяца затишья, полного безделья и полного же безденежья. Разве что с обыском очередным нагрянут. Но скорее с «предложениями» к Д.

И «главное»: 1. Я вроде снова больше не подсудимый, а в четвертый раз «всего лишь» обвиняемый. 2. 365 х 4 = 1460 + 1 (високосный) – 51(в июле–августе) = 1390. Скоро очередной «юбилей». Великая Отечественная 365 х 4 + 1 – 22 (в июне) – 22 (в мае) = 1417 дней. То есть с войной я сравняюсь по срокам 27 июля.

Да, затянулись у меня каникулы строго режима. Ни работы, ни перспектив в родном городе нет. Бабло кончилось – перспективы не проявились.

И да – сорок дней как умер сказавший это режиссер Балабанов, трагический тенор эпохи. Дух нуара сначала забрал почти всех балабановских актеров, а потом и до него самого – в 54. Рухнула в день сороковин балабановская Колокольня счастья, снятая в последнем его пророческом фильме. Двести лет простояла – и вот на тебе: день в день. Уверуешь тут! Только во что?

<…>

08.08.2013. Боль

Если есть капля боли – напиши на бумаге. Это зек Шаламов сказал. Вот пишу каплю боли. Утром – я уже проснулся, но собирался поспать еще, дел не было – позвонили из президиума облсуда: на 14 августа назначена кассация, она принята к производству – значит, договорились 146%. Съездил получил документы (канцелярша председателя: «вы у нас уже, кажется, были») – кассационное представление с требованием вернуть все назад в первую инстанцию и определение зампреда облсуда о принятии материалов к рассмотрению в президиуме. Описать степень бесправия невозможно, просто невозможно. Законные решения судов двух инстанций ничего не значат. Все-таки правильно, что родители мои умерли раньше. Если бы они умерли ИЗ-ЗА этого, как бы я жил?

После звонка из суда лежал в полубессознательном состоянии – ни сон, ни явь. Мысль одна – убить всех родных, тихо безболезненно отравить, чтобы не страдали. Тещу, тестя, потом Натали (интересно, смог бы я ей сказать – нет, пусть умрет, не догадываясь, «счастливая»), и умереть рядом с ней. А Андрей? На сыне мысли заканчиваются – мысль отказывается представлять убийство молодого организма и отматывает все назад.

У Натали 13 августа юбилей, 45 лет. Все скромные планы сводились к посидеть днем в хорошем кафе семейным кругом: впятером – с сыном, тещей и тестем. Планы порушились, хотя кто знает. Сегодня она особенно нежная была – видно совсем я плох, если со стороны посмотреть.

Но это не горе.

У Саши, девушки моего сына Андрея, мать лежит при смерти. Врачи отказываются что-либо делать – у нее год назад диагностировали цирроз, но как-то с этим жила, и вот – бах, в один момент – состояние, похожее на кому. Лежит, никого не узнает и уже отеки внутренних органов пошли.

Не так, не так, не так я живу. Господи, научи меня любить и радоваться каждый день и час. <…>

12. 08. 2013. «Ctrl + Ctrl+TabCtrl+V».

До президиума два полных дня. Утром – к Д. Накатал тест выступления на президиуме. <…>

Натали одобрила: «Резко, и надо советоваться с Д.». Собственно, текст сочинялся за ужином – стандартная тушеная капуста с мясом, которая вроде как мне очень удается. Я допивал белое аргентинское торронтес, Натали – кьянти. Все бюджетненькое, но очень даже – вино надо выбирать с любовью.

Валентина. Покойницу звали Валентина. По профессии она была оператором башенного крана. Я бы не смог – панически боюсь высоты, а она там провела, считай, всю жизнь. Какие же все-таки разные у людей жизни. Андрей просит пригласить Сашу на послезавтрашний поход в кафе на семейный круг. Натали трясет меня: «Что скажешь? Твое мнение?» Отвечаю: «Решай сама». Да уж, похоже, что решила звать. Это правильно. Как-то неформально в семье произойдет пополнение в виде девушки-подростка-сироты. Остается надеяться, что жить они вместе не начнут или, по крайней мере, детей не заведут до окончания школы. Впрочем, послезавтра может оказаться, что перспективы сесть в тюрьму, причем в ближайшие несколько месяцев, невероятно возрастут. Хрен бы с ней, с тюрьмой, но вот Андрей тогда точно забьет на учебу и никуда не поступит. Меня должно оправдывать в глазах людоедской системы, что целых четыре года я вел себя как паинька – опротестовывал, защищался всеми законными силами и средствами, но в з@лупу не лез. И вот эти средства заканчиваются, во всяком случае, на территории области. Что дальше? Я и сам не знаю. На информационную войну я не готов – все еще расслаблен. Да и силы уходят: «Мы брать преград не обещали, мы будем гибнуть откровенно». По-моему, повторяюсь.

Итак, планы расписаны: завтра утром, потом совместная с тещей и Андреем поездка за подарком. Послезавтра – кафе (я – за рулем), вечером – дешевое шампанское безо всякой романтики. Послепослезавтра – суд, фактически хроника объявленной смерти. Интересно, будет ли председатель? Время отпускное. В отсутствие председателя президиум облсуда это такое место, где каждый должен успеть решить именно свой вопрос. Каждый договаривается с каждым по принципу: «Ты – мне, я – тебе». Если председатель на месте, надо договариваться с ним. Что это меняет? Не знаю. Оставляй, оставляй надежду – скидывай лишнее тряпье.

16.08.2013. После смерти

<…> Ждали в коридоре минут пятьдесят своей очереди. Рядом генерал Вася, свежевыстриженный и покрасившийся, седину закрашивает, без кителя, генеральские погончики купленные на рубашке сверкают, но харя напряженная. То, что прибыл сам – это сразу плохой знак: договорился со всеми, если нет – не пришел бы. Мы стояли метрах в десяти, злобно глазели друг на друга. Он входил, выходил с каждым делом  – до нас было дел десять, может быть. Мы, как всегда, последние.

Мы с Д. в коридоре молчим в основном, рядом какой-то хмырь сидит явно не в процесс и рожа мусорская. Может, охранник для богов суда, а может, стукачок. Д. зачем-то начинает говорить, что на президиуме могут даже выступить не дать, прервут. Как в воду глядел.

Вызывают. Шестеро старцев в мантиях, перед каждым таблички. Сидят на возвышении в ряд, все дубовое. Ни дать ни взять – сатанинский иконостас. В старом здании они полукругом сидели и значительно дальше от народа – лиц было не разглядеть. Теперь все на расстоянии чуть ли не протянутой руки. Председатель посередине, разъясняет: «Докладчик Х-н, он не голосует». Х-н, крайний слева, дальний от меня, встал пробубнил невнятно пару буквально слов, не поднимая головы. «Прокуратура поддерживает» – то ли вопрос, то ли утверждение. Вася не вставая, не открывая рта кивнул. Х-н: «Тут еще возражение на представление есть». Председатель сделал полуудивленное прикрякивание – ясно, что ни он, ни кто из членов президиума мои возражения не читал и даже не догадывается об их существовании. Дали слово Д., дать-то дали, но выступить не дали. После первой же фразы «Дело длится почти пять лет (накинул год от волнения)» Д. обрывает Председатель: «Вы нам что, все пять лет собираетесь пересказывать, что ли?» – «Нет, я только по процессуальным моментам». – «Но возражения же есть письменные?» – «Это Пирогова возражения – я сам не успел подготовить письменно, слишком поздно прислали извещение». Д. успевает сказать от силы еще пару фраз, его опять, считай, затыкают: «Вы здесь не в первой инстанции, здесь президиум». Поднимают меня. Я добавляю к выступлению Д. ходатайство: если решения суда первой инстанции и судебной коллегии будут отменены, просьба передать дело в любой суд за пределы области. «Вы тут что, никому не доверяете?» – задает как бы вопрос Председатель и тут же выпроваживает из зала. Разница между президиумом и первой второй инстанцией в том, что они не сами удаляются на совещание, а удаляют народ. Хотя, например, секретарша остается. Совещаются десять минут – это очень много по их меркам. Вызывают, вердикт: «Отменить, направить в тот же суд. А уже там можете ходатайствовать о переносе в другую область». Ага, находатайствовал. Д. на выходе тихо говорит: «Гады».

<…> На улице уже жара, коротко договариваемся встретиться в понедельник. Обещали текст с президиума к этому сроку. Д. еще даже не знает, можно ли вновь ходатайствовать о предварительных слушаниях. По идее, можно, но теперь могут и послать подальше. Ну и, само собой, писать в Верховный. До четвертой первой инстанции недель пять. Потом два месяца – и приговор, если не раскаешься – тюрьма. Верховный за это время может и не рассмотреть даже. А потом еще приговор вступит в законную силу и придется его уже оспаривать и, понятно, что до Верховного суда никто тебе ничего… Да и Верховный суд – утопия, пустая надежда. Но помню: «где-то выстрелит». Д. на прощание как-то расстроенно по слогам: «Вот что такое за-каз-но-е де-ло. За-каз-но-е».

И немедленно выпил две бутылки красного. После первой рвался дать комментарии «Коммерсанту» – был остановлен Натали, она созванивалась с Д. даже, уснул. Проснувшись, втихаря от жены выпил и вторую. Нажарил куриных крыльев не пригодившихся ко дню рождения. Натали то материла меня, то ревела. Потом начала распрашивать, ходил ли я в церковь перед процессом. В этот раз нет, не ходил. Похмелье, не успевал, да и перед президиумом сам Господь Бог бессилен. Говорит, что мне надо поститься, исповедоваться, причащаться. Сама, оказывается, исповедовалась недавно. Ее религиозность загадочна, может и хаять церковников, особенно начальство, на праздники в церковь никогда не ходит, но если Казанская или Никола, или вот Смоленская – вспоминает. Говорила мне, надо в Задонск в монастырь съездить, благословение попросить на обжалование в Верховный суд. Надо. Снова уснул и на этот раз выспался хорошо.

<…>

Сегодня безуспешно пытался уговорить сына съездить на службу в Задонский монастырь. В общем, это чуть-чуть нарушение подписки о невыезде, километров на пятьдесят и на время литургии. Но при желании могут в СИЗО отправить. Как раз позавчера так по беспределу (следствие было закончено, ездил забирать больную дочку с юга) отправили в СИЗО Юрия Матвеева, бывшего префекта. Формально – нарушение подписки. Его дело, как и мое, четыре года длится и тоже по растрате. Деталей не знаю, но вроде его раз даже реабилитировали по суду. Так что у меня все еще не так плохо. Да и закон, закон за мной – когда-нибудь он «выстрелит». А судить меня в этот раз отдадут М.Б., экс-прокурорше и подруге всех прокуроров.

Кроме всего прочего – это дополнительные расходы на работу Д. Голод еще не приближается, но… перспектив не проглядывается.

Тот из простых смертных, из плебеев, побывает на президиуме областного суда в России, понимает – эта страна не достойна более существовать. А народ? Народ достоин, или и его… И я, часть этого народа, век от веку, приклеенный к языку, прибитый к могилам предков, черпающий силы из земли домосед – есть ли у меня ответ: «Достоин ли я, ветвь меньшая, существовать?» Нет ответа, только мертвечачьи лица старцев в мантиях. Один, не могущий поднять глаз, – это «докладчик», толкач. Четверо рассматривающих тебя с нескрываемым интересом, как подопытного зверька. И руководитель вивисекции: «Вы что, никому тут не доверяете?» Может, кого-то из них и не ждет геенна огненная. У двух из шести должны быть шанс, или они единогласно голосовали? «Да, совсем сдал Председатель, постарел резко. Работа такая бесследно не проходит», – резюмирует Д.. <…>

23.08.2013.

<…> Вчера утром часов в десять разбудил телефонный звонок Натали. Что-то как покормить сына и как помыть посуду. Только положил трубку – второй звонок, сквозь сон думаю, что не все ц/у про мытье посуды мне выдала. Нет, Д. «На четверг, 29-е, назначены предварительные слушания. Судья – К-в. Потом созвонимся». Ба-бах. Как быстро. Безумно быстро. И еще – К-в. Этот – последний, кто может дать мне реальный срок. Из пяти возможных вариантов, кажется, что – лучший. Но внешне мне он почему-то… смущает, что ли. Влажные большие глаза, крупные губы. Это единственный судья «нашего» суда, с кем Д. может общаться напрямую. Вась-вась практически. И это единственный судья из оставшихся, который достаточно хорошо знает и понимает все обстоятельства моего дела (а значит, единственный, кто может сделать БЫСТРО), – он выносил прошлым июлем окончательное решение о незаконности соединения моих дел. Но чтобы понять все, что я думаю-подозреваю-сам-себя-отчего-то-обнадеживаю-успокаиваю, надо вернуться еще на день раньше.

Итак, в понедельник в конце отзвонил Д. – решение президиума у него, «слово в слово определение Х-на переписали». Договорились встретиться у него в офисе во вторник в двенадцать.

Натали присутствовала при разговоре. Я сейчас затрудняюсь передать хоть часть смыслов и интонаций. Юридическое смешивается с человеческим, судьбоносное – с коррупционным. Меня всегда восхищало в сценаристах умение передавать диалоги – мне этого не дано. Д., и очевидно не по своей воле (чуть позже выяснится – да, не по своей), затянул старый разговор о том, чего я хочу, какого исхода. Есть три исхода: окончательное оправдание, условное и реальная посадка. «Видишь, какое давление, правды не добиться». Начинает рассказывать, что жалобу в Верховном суде изначально рассматривают не судьи, а их помощники. Что велика вероятность получить пустую отписку. Говорю ему, что не одна инстанция в Верховном и что у нас будет три разные возможности туда «зайти» – с жалобой на президиум, с жалобой, если откажут по нынешним предварительным слушаниям. Ну и приговор обжаловать до конца. Начинаю спрашивать, когда можно подавать в Конституционный – сразу в случае отказа в Верховном или только после отказа по приговору. Я сам читал ст. 97 Закона о Конституционном суде, о том, как подавать, но не совсем понял. Д. не в курсе, но думает, что после «первого» отказа в Верховном уже можно будет. Д. начинает высказывать сомнения, что Конституционный примет. Ладно, это дальняя перспектива. Спрашиваю: «В Верховном же есть кураторы нашей области и Председатель с ними должен быть в связке». Д.: «Конечно, через него же все судьи назначаются». Я: «Неужели Председатель будет просить против меня в Верховном суде?» Д. отвечает, что 100% не будет.

Потом Д. заводит разговор о том, что «судьбу выбирают». Про то, что я не безгрешен. Встревает Натали. «А что ему делать с условным приговором – до конца жизни платить 20 миллионов? Да, если бы хоть часть какая-то у нас была, хоть в руках подержали. Было бы на что жить. А так… нигде на работу не устроишься». Д.: «Да, в государственные структуры не возьмут и ИНТЕЛЕКУАЛЬНАЯ (выбрал словечко…) работа не светит, в редакторы больше не попадешь… Но ведь можно же…» И начинает перечислять мои возможные профессии, видимо, стараясь выбрать необидные: – «курьер, менеджер по продажам, таксист, заканчивает продавцом. «Ну и по тысяче или по две платить в счет погашения двадцати миллионов». И, наконец, открывается. Дескать, Д. ЗВОНИЛИ оттуда (махнул рукой в сторону центра города) и спрашивали «Чего же Пирогов хочет? Переквалификация – не вопрос». Мы с Натали говорим категорическое: «Нет, пойдем до конца, до Конституционного, если понадобится. Закон на нашей стороне, где-то это выстрелит». «Где-то выстрелит» – это самого Д. выражение, я его теперь часто употребляю. Синоним дальней, невидимой, почти ускользающей надежды. Д. видно, что расстроен. Маклер из него не вышел. Спрашиваю: «Оттуда звонили – это гэбэшники, что ли?» – «Нет, из облсуда». Расстаемся на том, что к концу следующей недели он напишет жалобу в Верховный суд. Натали на выходе в бессильной ярости называет Д. «предателем», что теперь уже с нас нечего взять совсем, а ему еще с НИМИ работать, что Д. и Г. теперь заодно. Вспоминает, как он ей звонил зимой (мне не дозвонился) с предложением Г. закрыть взятку по нереабилитирующей «давности». Как через него поступило предложение в последнем облсуде на шестьсот тысяч. «Он участвовал в этом разводе». Я ее отговариваю, защищаю своего защитника: правильно, что Д. не ведет разговоров за спиной у нас, а все что слышит передает нам.

И вот на следующий день после разговора, содержание которого, несомненно, передано в облсуд, «ответ» – К-в. И сверхбыстрое рассмотрение. Что бы это значило? Тешу себя мыслью, что областному суду не слишком нравится перспектива моей жалобы в Верховный. Если К-в примет решение в нашу пользу, смысл в жалобе отпадет.

Блажен кто верует. А я верую и даже пощусь больше недели. Очень надо осилить и причаститься до К-ва. <…>

28.08.2013.

<…> Завтрашний суд – очередной поворотный пункт в деле. Да – и возврат, или исключение, или признание нарушения сроков – и это фактический победный конец дела. По закону так, хотя еще какое-то время помурыжат в бешенстве. Нет – и это поворот на Верховный суд и на приговор одновременно, повышение ставок до предела, до тюрьмы. Но я-то знаю, что они блефуют.

Целое государство – блефует. Прокурорский генерал Вася в купленных лампасах и крашеных волосах – хозяин этого государства. Никому неподвластен и неподотчетен – право господина и право для господина. Рабы местами довольны жизнью – хавчик-кино-диван мягкий-работа непыльная. Те рабы, которые недовольны: пожалуйста, в гастрономе до 23-х. Рабы костерят господ, но до вил здесь дело не дойдет. У каждого своя жизнь, свои радости и муки, свои щи и жемчуга. Везде рабов от господ отделяют охранники и металлоискатели. Настоящий апартеид. По-хорошему бы еще у рабов тачки поотнимать и заставить на общественном транспорте передвигаться. А то дороги-то общие – непорядок. Государство обещает, что постепенно русского раба, где может, заменит на мигранта из Азии. Раб должен быть дешев в эксплуатации. Русские даже за право быть рабом конкуренцию проигрывают. Социал-дарвинизм победил. Мент как вершина эволюции. Я другой такой страны не знаю…

Вчера Натали сказала: перед тем как тебя посадят, собери воедино, что ты писал, постараюсь опубликовать. О существовании этого дневника она не догадывается, слава Богу. Иначе бы его просто не было.

Пришла с работы Натали и завела старую песню: «Тебя посадят, у меня – интуиция, Д. тебя бросит, а я не управлюсь. Ты же сам после моего дня рождения напился и сказал: “Ну, все теперь  – тюрьма”». – «Ну, я же от эмоций, от бессилья, а не всерьез». – «Сейчас из-за того, что ты отказался от их условного предложения, они придумают какую-нибудь гадость. Д. не звонит, потому что он с ними заодно. А они могут тебя прямо завтра посадить?» – «Они все могут, только оснований нет». И такая дребедень – каждый день.

Сын за август заработал девять тысяч на продаже интернет-услуг. Первая полноценная зарплата. На четыре тысячи сделал подарок на юбилей Натали (браслет) и две с половиной дал Саше на осеннюю одежду («У них после похорон совсем денег в семье нет»). Прямо можно гордиться, но впереди последний год школы, а это тоже нервы. Только нервы, ничего, кроме нервов. Натали говорит, вот получит сынок высшее образование, и родителям после этого помирать можно. Говорю: рановато. Но помнить, что ты лишь странник тут, – полезно. Сын думает над тем, куда поступать. Один из вариантов – юрфак. Натали: «Но ты учти, что мы с отцом будем против, чтобы ты потом работал в этой системе». – «Мама, ты за кого меня держишь? Я – в менты? Ну, знаешь, так меня еще никто не оскорблял». – «Видел бы ты его лицо».

<…>

10.09.2013.

Все десять дней «отсрочки» шел дождь, выбрали мэра от едра – на выборы согнали всех бюджетников, врачи голосовали строем в халатах, оставшиеся голоса скупили по тысяче рублей. Фотографируешь бюллетень с галочкой в нужном месте – и на выходе предъявляешь организатору. Менты в курсе, их тоже гоняют голосовать за кого положено. Все равно явка всего 20%, в Москве и Екатеринбурге – больше 30%. Но у нас сопротивляться некому и всем наплевать.

Вчера началось или продолжилось предварительное. Утром ездил в монастырь, отстоял всю литургию, дважды благословлялся – сначала у игуменьи, потом у священника. Народу в понедельник было очень мало.

Начало было назначено на десять, но долго, почти час, шли закулисные переговоры. Я как жертвенный баран стою в ожидании перед алтарем. Д. снует туда-сюда между коридором и кабинетом судьи. Прокурорша с фамилией похожей на Саакашвили уже в кабинете. Сначала К-в вызывает Д. и долго обсуждают наши ходатайства в коридоре (К-в передает предложение прокурорских об «особом порядке» – интересно, сам о при этом смеется или нет? Якобы говорит, что на него сильно давит Х-н), потом К-в совещается с прокуроршей без Д., потом снова вызывает Д. и они уже трут мою судьбу втроем с прокуроршей – прокурорша сама говорит адвокату, что «мы сможем квалификацию изменить». Это уже не «особое» – они готовы на все лишь бы не писать незаконный отказ на наше ходатайств. Только ведь кинут, как в феврале 2011 кинули, да и если не кинули бы – устал унижаться. Д. выставляют в коридор и в очередной, видимо, раз звонят в облсуд о том, что мы, дураки, ни на какие уговоры не соглашаемся.

Наконец, через час приглашают на заседание прямо в кабинет судьи. Все по-домашнему – сижу бок о бок с грузинкой-подполконичихой, ей между 45 и 50, темная, но, похоже, подкрашивает волосы. Седина. Она в июне была на апелляции и «проиграла» нам. Еще в уголке пара, субтильные юноша и девушка, видно, стажеры, но кто они – нам не объясняют. Хотя могли бы и сказать – заседание-то по закону закрытое. Ну да ладно.

Пошло поехало. Формальности: зачитывают мои личные данные, в чем обвиняюсь, потом права. Четвертый раз – многовато будет. Ведь одного, как правило, хватает, чтобы оказаться лагерной пылью. Мысленно отмечаю право «не свидетельствовать против себя, своих близких» – дойдет до существа, может, и не буду говорить. Потом Д. выясняет, нужен ли новый ордер – у него старый в деле есть, но судья-то новый – ордер второй раз не нужен. Я отдаю судье и прокурорше по копии «своего» основного ходатайства, она бросает фразу, что «это уже рассматривалось много раз». Я пытаюсь заявить и второе ходатайство, чтобы добавили в подписку Москву. К-в говорит что-то вроде, что нечего огород городить, что я могу через адвоката отпроситься на день-два. «Главное, чтобы суд знал, где вы находитесь». Соглашаюсь и не заявляю. Прокурорша запросила перерыв на письменный ответ на мое ходатайство и перенесли на два дня, на 11-е – православный праздник День усекновения главы Иоанна Предтечи. «Вот тебе и отсекут» – шутит дома Натали.

Начинаю строить планы на поездку в Москву – Д. обещал к одиннадцатому окончательно дописать жалобу в Верховный. <…>

15.09.2013.

Накатал надзорную жалобу в президиум (в Президиум!) Верховного Суда РФ. САМ! Ушло два дня, и получилось в сто раз лучше, чем у адвоката, писавшего такую же целых три недели. Правда, ничего сложного не было: два законных, но отмененных решения суда мне в помощь, то есть искать и трактовать особо ничего не нужно, только компиляция и стиль. В общем, знал бы в августе 2009 года, что так затянется, поступил бы на юрфак. Мог бы уже и второй диплом получить. 

Думаю, раз пошла такая пьянка, может, мне и апелляционную жалобу самому написать, а не ждать адвоката. (Не накатал – оставил Д. работенку). 

Этой осенью у меня битва с правосудием аж на трех уровнях одновременно. А против меня полчища упырей в голубых прокурорских мундирах. Ощущаю себя последним защитником Брестской крепости от вампиров.

Вчера и сегодня подвис официальный сайт Верховного суда – там образцы жалоб. Надеюсь, до завтра восстановят. Вчера психовал по этому поводу сильно, а потом взял и сочинил без их «подсказки». Натали с раннего утра уехала в монастырь на службу, а я простыл еще вчера и опять «прогулял». За окном нескончаемый дождь. По прогнозам дня на три. Но на вторник или среду обязательно добраться до Верховного суда. Лучше на вторник. <…>

18.09.2013. Марш-бросок в Верховный суд

<…> В дороге спится плохо, ноги отекают. В Москве дождь, помылся-переоделся на вокзале, метро, Новый Арбат, норвежское посольство и вот приемная суда. До открытия двадцать минут. Я третий в живой очереди. Капитан приставов сжаливается и впускает внутрь, чтобы не мокли. К девяти утра скапливается восемь человек. Молодой парень передо мной оказывается каким-то местным жучком, и его запускают внутрь до начала. Принимают по двое – кабинка и делопроизводитель, смотрит на формальности, сам текст не читает. Колотушка-штамп на мой экземпляр, листочек с телефоном справочной. Я прошел в первой паре, а поскольку документы у меня в полном порядке, я оказываюсь первым, подавшим жалобу в тот день. Пара молодых девчонок выясняет у доброго капитана насчет свидания, которое положено только в день суда. «Его из Тамбова сюда перевезли». Догадываюсь, что это апелляция по какому-то тяжкому, похоже, убийство. «Вы мать, наверное», – уточняет капитан у одной из девчонок. «Да», – а на вид от силы тридцать. Спокойная, симпатичная, не маргинальная. Сколько же «убийце»?

Расспрашиваю капитана об Олеге Михайловиче, объясняю, что старинный знакомый, спрашиваю, как разыскать, хотя бы через помощников. Капитан говорит о нем с уважением, что знал, «несколько раз бывал в его кабинете» и если он сейчас был здесь, а «он частенько к друзьям заходит» (мотаю на ус), то, конечно, меня к нему проводил бы. А с помощниками он не общается. Про себя – не судьба. Прохожу под дождем метров десять и останавливаюсь в задумчивости перед «норвежцами». Шальная мысль, а не отдать ли оставшийся лишний экземпляр жалобы капитану, увидит, передаст и мой спаситель все поймет. Бред. Бред, бред, бред. Не комильфо, просто глупо. Еще будет повод. Делаю решительный шаг вперед – вот уж точно навстречу судьбе.

Звонит Натали, расспрашивает, как все прошло. Рассказывает, что только что сообщили, что председатель Верховного суда Лебедев попал в аварию в Гане, а по слухам, слон на него во время сафари напал – сломана ключица, поврежден позвоночник, выслали самолет МЧС. Вот это я съездил, думаю, вот это совпадения. Мистика. Подумал с усмешкой: «Да я – каменный гость».

В Москве не задерживаюсь – в десять утра утренним автобусом домой. Неухоженный автобус едет не по новой платной дороге, а объездными путями – трясет, сифонит. К приезду домой простыл окончательно и сегодня сходил, взял больничный. До начала суда сутки, и я не знаю, как лучше – появиться и заявить ходатайство о переносе или не ходить вообще, пусть Д. отнесет ходатайство и копию больничного? Завтра посоветуюсь с Д., как лучше. <…>

17.10.2013.

О том, что из Верховного будет отказ, я знал уже неделю почти: на сайте вывесили – Д. первым обнаружил. Сам текст пришел по почте, когда я ходатайства писал. Почему-то отказ на бумаге подействовал на меня хуже, чем сообщение на официальном сайте. Встал из-за стола в какой-то прострации и сказал Натали: «Раз законы государства тут больше не действуют, я в своем последнем слове объявлю кровную месть Путину. Ничего другого не остается». Она восприняла все всерьез и стала причитать: «Мало тебе того, что мне жизнь испортил. Хочешь еще и сына погубить». Я как будто очнулся, стал обнимать ее без слов. Разошлись спать, а наутро даже смеялись: «А чего ты вчера Путину серьезно кровную месть собирался объявлять?» – «А то!»

20.10.2013. Котенок на букву «L»

Говорю Натали: «Давай, как у кого первой течка, ту сразу и повяжем». – «На котят хочешь напоследок посмотреть?» Ну да. Завтра у меня четвертый суд начинается: последний суд – он трудный самый. А у кошки девять недель беременность. Как раз укладывается. «Нет, перебьешься. А то мне на приговор идти, а тут роды принимать, не разорвешься».

Мозгам нужна передышка – и в голове уже крутятся не обстоятельства уголовного дела, не ходатайства и апелляции, а варианты имен на следующую порядковую букву «L»: Лизюков, Лионель, Лафайет, Лета, Леска, Лиса, Ленточка, Лебедь, Лиана, Лангедок (только что допил). Ландыш – если белый, Лютер – если черный. И еще почему-то совсем непригодные: Лужин, Лилипут, Ленин, Люмпен, Ламброзо, Лефортово.

Кажется, круг замкнулся. Финита ля комедиа.

В итоге отправил Хонду на случку. Забыл совсем написать, что один котенок от Мули уже пять недель как родился, черно-белый мальчик. Я его предложил назвать Карандашом, так и будет в родословной. Натали зовет его Мусташ – он усатеньким растет.

20.10.2013. Жалобным тоном

Почему-то я, наивный, был уверен, что где-то в Верховном суде, куда я впервые за четыре года обратился с жалобой месяц назад – 17 сентября, правовой беспредел должен кончиться. Все подряд, кто сталкивался – и в реале, и здесь в ФБ, – указывали мне на эту наивность. Сначала, еще неделю назад, на официальном сайте Верховного суда вывесили информацию об отказе – мой адвокат увидел первым, позвонил. Я, как обычно, когда что-то важное по телефону, тупо спал. В принципе это вывесили объявление о казни. Алло, просыпайся – мы тебя расстреливаем. Никаких эмоций – все ясно. Сейчас соберусь. Даже любопытно, как все это будет.

Сам текст из суда пришел позавчера. Три странички на цветном принтере, НИ ОДНОЙ ССЫЛКИ – НИ НА ДОВОДЫ МОЕЙ ЖАЛОБЫ, НИ НА ЗАКОН. НИ ОДНА НОРМА ЗАКОНА НЕ УПОМЯНУТА. Дословно переписанное предыдущее решение Президиума облсуда, и «отказать». Разъяснений, как обжаловать дальше, – нет. Подпись: судья Верховного суда Н.И. Бирюков.

Вспомнилось «наставление» «моего» следователя Г.: «Наши ресурсы безграничны». Ну, это мы еще посмотрим, но – да: ПОКА – безграничны. 

Текст судебного решения меня, конечно, убил. Ведь за неделю ожидания уже объявленного отказа можно было бы как-то приготовиться, что ли, к «формальности». «Вечная мечта палача: комплимент приговоренного за качество казни». Натали мне: «А ты что думал, кто-то ради тебя стараться будет, писать что-то». По ощущению, конечно, писал не судья, а кто-то «специально обученный», кто и заносит на подпись. Но как-то торжественнее и героичнее гибнуть под натиском врагов или злодеев – а тут халтурная бюрократическая отписка, решающая твою судьбу. Это, наверное, как девственности лишиться... в анальном смысле. Что ж... а мы крепчаем.

Текст меня застал за работой над новыми ходатайствами – завтра уже начнется процесс по существу. Четвертый. Три предыдущих у этого ебучего государства я умудрился выиграть – больше права на ошибку у них нет. Как они будут действовать, они показали. Все, что они могут, они тоже показали. У меня нет страха, у меня есть только нервы. Можно не улыбаться, но важно не психовать. Важно распределить оставшиеся козыри – хотя мы играем с ними в разные игры. 

Ниже текст моей собственноручно писанной надзорной (теперь со всеми изменениями в законе она же – кассационная получается) жалобы – там нет ни про запуганных свидетелей, ни про угрозы и «предложения» следствия, ни про то, как прокуратура крышевала подпольные залы игровых автоматов, ни про то, как ФСБ выполняет мелкие «заказики» на побегушках у следственного комитета, ни про то, как соткан в единый коррупционный и смертельный (для постороннего) клубок родственно-денежных связей между судьями и прокурорами, следователями и адвокатами. Как сотни тысяч и миллионы налички банально и безбоязненно передаются в этих «правоохранительных» кабинетах, как покупаются должности и звания. Жалоба – это другой жанр. Но в этой жалобе, где все эмоции отфильтрованы, вся моя жизнь и борьба последних четырех лет. Вся история беспредела. Читайте и не говорите, что не поняли. Иначе завтра это сделают с вами.

Заходов в Верховный (включая «инстанцию» зампредседателя) у меня еще может быть пять. Пять патронов, как в биатлоне. Ну и Конституционный – запасной патрон «на десерт». Если промажу все – значит, штрафные круги. Еще не поздно отказаться, поплакаться, но пострелять – это же круче. Борьба за реальные вещи дает ощущение полной жизни, но, ей-богу, давно уж занялся бы чем-нибудь более полезным. Люстрацией, например.

И еще я тешу себя мыслью, что, обламываясь на мне, эта смертельная машина не рискнет без лишней нужды так же беспредельничать на других. <…>

«Ну, допустим, пробьешь ты головой стену. И что ты будешь делать в соседней камере?»

К трем ночи  дописал последнее ходатайство, формальное достаточно и тягомотное по исполнению – о вызове понятых. Ни одного понятого в свидетели следствие не записало, козлы. Всего четыре ходатайства на первый день. Втягиваться в процесс надо постепенно. (Ни одного не дали заявить – ни в первый, ни во второй процесса – и когда дадут, неизвестно. Объявлять по такому поводу войну суду – себе же дороже. Терпение.)

Отписывая ходатайства к завтрашнему суду, торчал в Фейсбуке, а там срач по поводу визита к опять и снова голодающей «пусси» Толоконниковой ее бывшей адвокатши Виолетты Волковой. Отношение к Волковой и троице старых адвокатов «Пусси Райот» менялось у меня от восхищения их яркими речами до полного неприятия после смены «пусями» адвокатской команды на Хрунову из «Агоры». Потом, когда и «Агора» оказалась сомнительной штучкой, я решил почитать ЖЖ самой Волковой, и оказалось, что она очень даже разумная и самоотверженная тетенька, которая делает свое дело, несмотря на плевки в спину и грязную клевету в свой адрес.

В общем, совершенно неожиданно в час ночи решил написать ей письмо: «Здравствуйте, Виолетта! Беспокоит Вас некто Александр Пирогов из Воронежа, экс-главный редактор областной газеты, последние четыре года подсудимый по 160-4 и 285-1 УК. Если коротко, имел несчастье опубликовать невинную заметку, в результате которой пришлось закрыть подпольный салон игровых автоматов, крышуемый прокурорским генералом. Дело, точнее три дела под разными номерами (первое – провокацию взятки выиграл “за отсутствием состава”, два новых незаконно – имхо – возбуждались по материалам ФСБ), в сумме уже три возврата по 237 УПК. И полагаю, что дело может иметь очень высокий профессиональный интерес и в конечном итоге стопроцентные шансы на победу – если дойти до конца. Кроме того, дело – при желании – имеет шанс стать очень громким (мне уголовная слава безразлична, но может принести практическую пользу). Хотел спросить у Вас – позволяет ли Ваша нынешняя занятость поучаствовать в качестве одного из двух адвокатов (есть воронежский, от которого отказываться не собираюсь, но нужен второй и – московский) в той или иной степени занятости. Если – да, то хотелось бы обсудить варианты сотрудничества. Нынешняя Ваша ситуация с Толоконниковой, собственно, подвигла меня на столь спонтанный шаг: я имел некоторое время назад неосторожность обратиться с аналогичной просьбой к Хруновой и фактически был послан на три буквы. Т.е. сначала Хрунова спросила некоторые материалы дела, а потом наглухо перестала отвечать. Сказала бы «нет», а то чего подсудимого человека динамить. В общем, если есть предмет разговора, могу для начала скинуть текст моей надзорной жалобы в Верховный, на которую вчера получил отлуп. Самое смешное в этом деле, что оно (в четвертый раз) начинается ПО СУЩЕСТВУ уже завтра, в понедельник то есть. Итоги предварительных слушаний мы оспорили – апелляция на 29.10 (без шансов на законное решение). В общем, если готовы поучаствовать, дайте знать. И извините за беспокойство».

Ну, с Хруновой я приврал чуть-чуть – не ответила она мне всего один раз. Написал и написал.

21.10.2013. Начало славного дела

<…> К одиннадцати собрались наконец в кабинете судьи. В большой зал не пошли – все равно свидетелей и публики нет. В общем, расселись по-домашнему, камерный театр какой-то. Судья, секретарь, прокурорша, стажерка, ну и я с адвокатом.

Первый вопрос К-ва: «Что там у вас в Верховном?» Все всё понимают, но побаиваются, а вдруг.

Сначала пообсуждали возможность отложить на неделю из-за апелляции, я в одну статью УПК тычу, судья в другую. Попросил перерыв – посоветоваться с адвокатом. «Я ж тебе говорил, что откажет, а отказ нам все равно ничего не даст». Вернулись: «Ладно, не настаиваю». Чего раздражать его попусту.

Дальше все напоминает первую читку пьесы в театре: еще не по ролям, а один читчик – грузинская прокурорша. Ее, похоже, на весь процесс ко мне направили – до победного (чьего?) конца. А вообще, прокуроров в моем процессе перебывало уже больше десятка. Один алкаш-подполковник на пенсию с моего процесса ушел, юная лейтенантка-блондинка в мини, она же дочь облпрокурора – в Генку (так Генеральную прокуратуру здесь называют). Самого первого капитана, с кем в 2010 году еще начинал, выперли вроде. Может, даже и из-за меня. Он зачуханный какой-то был, все повторял: «Мы много не попросим», в итоге не попросили ничего; зато вежливый, сам здороваться подходил первый – остальные тебя в упор не замечают в своем прокурорском величии. Последний раз Дерунов был – начальник отдела по коррупции, полковник. Дуболом полный, но вроде тяжелой артиллерии – на судью прямой наводкой. Воспитывал меня, учил, как мне защищаться (ему бы в отставку и в школу, а я его затроллил процессуально – получил он третий возврат дела прокурору. Полковнику! Главному по коррупции в области! «Двести тридцать седьмую» – в третий раз! О, для этого стоило жить.

Но грузинка будет самая сильная, похоже, будет – верткая, реакция моментальная, – брешет и не моргает. «А что Конституционный? Да там на эту тему ПЯТЬ решений было». С ней легко не будет.

В общем, прокурорша – читчик. Обвинительное заключение. Хищение в форме растраты «реализуя преступный умысел» – восемь раз повторили, «на счета неустановленных следствием организаций» – по-моему, семь повторов. Сначала подчеркивал, потом сбился.

«Предъявленные обвинения ясны?» – «Ясны». – «Вину не признаете?» – «Нет» – «Совсем не признаете или в части?» – «Совсем не признаю». Так и тянуло добавить: «Ну ни капельки».

Антракт до среды. «Потерпевшего» скорее всего не дождемся. Но уже будут свидетели.

23.10.2013. День второй

О людях надо думать лучше, чем это написано в их протоколах допроса! Жизнь меня устыдила. Опросили шесть свидетелей «обвинения» – бывших моих подчиненных, из которых двое «пустышки», двое не сильно актуальны, двое дали новые показания. Простите, люди, о ком я думал хуже, исходя из ваших показаний, данных на следствии.

Накануне было жуткое желание съездить к Сашке Саубанову, своему заму, другу, а теперь и «свидетелю обвинения» – все их мерками «свидетели обвинения» (тут удивляться будет только тот, кто с судами не сталкивался). Пересилил, понимая, что все под колпаком, и даже если в ход никаких гадостей гэбня не пустит, то судье, если засекут по перемещению телефона, например, доложат 100%. Не поехал, а Санька, как оказалось, на больничном.

Перед заседанием, назначенным на два часа, успел охарактеризовать кратко характеры и что ждать от свидетелей. Особенно, «ругал» я замредактора Шатова. Он уже изгалялся, как мог, в 2010 году, давая показания по взятке – три раза подряд тогда менял.

Сначала свидетели собирались в коридоре, здоровались, улыбались, чуть ли не сочувствовали. Не было только коммерческой директрисы Бабиной, бывшей подельницы по взятке. Сначала в зал запустили нас, потом, когда уже «встатьсудидет» вошел, запустили и свидетелей, собрали паспорта, разъяснили права, долго считали, путаясь, кто пришел, кто не пришел. Наконец, оставили «того, кто больше всех торопится», – Бабину, то ли прибежавшую в последний момент, то ли намеренно не пожелавшую пересекаться со мной в коридоре. «Постарела» она – была цветущая жопастая девица чуть за тридцать, а теперь бесцветная бесформенная мадам под сорок. Подтвердила, сама не ведая, важную для нас вещь, что базы данных по рекламе были собраны и отработаны контрактами еще до ее начала работы в отделе и что вип-клиентов «обслуживали» отдельно – все это позволяет оспаривать то, что агентские договора по привлечению рекламодателей были «фиктивные», как пишут в обвинительном.

Основные наши вопросы к свидетелям второго дня сводились к тому, были ли дополнительные неучтенные доплаты сотрудникам. Ответить ни утвердительно и отрицательно никто не может – доплаты были, но когда были учтенные, а когда неучтенные – кто ж вспомнит, прошло от восьми до четырех лет. Д. повторяет и повторяет: «Расписывались ли вы только в зарплатной ведомости или в других индивидуальных бланках?» Индивидуальные бланки подтвердили все.

Поясняю, что индивидуальные бланки-расходники легко либо уничтожить, либо переписать. Мы долго с Д. не могли прийти к какой-то позиции защиты по 160-й, но как-то стало само собой получаться, что будем «подбивать» свидетелей на получение неучтенного нала как части премий. Собственно, это лучше, чем уходить в тупую несознанку – так подрывается фабула обвинения.

Кадровичка Агибалова подтвердила, что видела электрика Лисова, приходившего работать именно в качестве электрика, ДО официального трудоустройства, что подтверждает нашу позицию, что он работал и получал деньги за работу в редакции. А за работу электриков в нашем доме мы платили сами.

И наконец, Шатов, из которого приходилось вытаскивать все клещами, подтвердил крупные неофициальные премии почтальонам, деньги на которые получал непосредственно в бухгалтерии. Грузинская прокурорша позеленела. По поведению К-ва к концу дня стало ясно, что он будет подыгрывать прокурорским, но не явно. Прокурорша же, тыкалась все время в обвинительное заключение и очень хотела, чтобы свидетели говорили четко по нему.

Ходатайств мне не дали заявить ни одного, на все один ответ: «Потом». Ну к концу дня все и вправду были измотаны. Хотя главный сюжет, первую бомбу, я объявил: продление следствия до очередных девяти месяцев было сфальсифицировано – подписано на полгода позже. И попросил приобщить фотокопии материалов дела, сделанные Д. во время ознакомления. Подписывать должен был первый замначуправления Следственного комитета Иван Ковалев, также требую вызвать свидетелем. Судья ухмыляется: «А что, вы думаете, он в суде что-то скажет?»

Поскольку потом еще три раза срок следствия продлевали со ссылкой на неподписанное предыдущее продление, дело опять надо заворачивать назад прокурору. Прокурорша буквально визжит: «А почему вы не заявили об этом во время подписания ознакомления?» – «А что, разве я обязан был помогать следствию или я мог предположить, что следствие займется фальсификациями?»

Тяжелый судебный день быстро свернули, так и не дав приобщить это ходатайство. Сразу после заседания К-в вызвал к себе Д. неофициально и в присутствии прокурорши «ругал», что это он надоумил меня обратить внимание на несуществующую подпись. «А то он сам слепой или тупой». В общем, К-в «попросил» не подавать никаких ходатайств до того, как он опросит свидетелей обвинения, «а то он запутается совсем» – передает его слова Д. Но то, что К-в позволяет себе «ругать» Д., меня сильно напрягает. Они ВМЕСТЕ ищут приемлемый вариант, а уже это меня не устраивает. Я хочу защищаться в полную силу. Впрочем, может, это Натали мне последние дни прожужжала уши, что Д. важнее сохранить хорошие отношения с К-вым, чем мои интересы, что «ему в этой системе еще работать».

Д. радуется показаниям Шатова очень искренне. Говорит, что теперь им очень сложно будет «вменить» всю сумму. На собрании без обвиняемого они определили следующие даты заседаний: 5,7,11 ноября – и свидетелей. Сначала два дня – журналистов, на третий – двух бухгалтеров. На том расстаемся.

Натали комментирует день: «Пока живы». Приехав домой, понимаю, что эмоциональное напряжение просто безумное. Ни ванна, ни вино его не снимают. Двое суток хожу абсолютно взвинченный.

Через двое суток получаю ответ от Волковой, о которой я за перипетиями совсем забыл: «Я не хожу на этот аккаунт... Я на втором – этот технический. Позвоните мне, если еще не поздно, хотя бы переговорим». И номер мобильного телефона. Созваниваюсь – приятный голос, пересылаю с помощью Натали все материалы дела и тексты жалоб. Созваниваюсь еще раз – все получила, но читать еще не начала. Созвон завтра.

Натали идея нанять Волкову очень нравится: «Тогда тут все офигеют окончательно. Да и то, что она с местными не связана никак – это очень важно». Виолетта Волкова – становится уже символом надежды, хотя никакого ответа еще не дала. Гадаем, во что выльются ее услуги. «Политических» она защищает бесплатно, но я на политического не претендую, готов платить, готов последнюю машину продавать. Хорошо – готов предпоследнюю, Натальину. На мой «жигуль» много адвокатов не наймешь, а ездить надо. Точнее занять под продажу машины у Андрюши Книжника, но с тем, чтобы ее не совсем продать, а получить через суд деньги за реабилитацию по взятке. Это дело не быстрое, да и раньше времени подавать иск не стоит – дополнительно злить прокуратуру.

1.11.2013.

<…> Три дня назад была апелляция по предварительным слушаниям. «Была» – громко сказано. Сидим с Д. и стажеркой в коридоре облсуда, ждем апелляцию свою. Мимо в зал брателло такой проходит, самодовольная ухмылочка, стриженный-накачанный-распальцованный.Под тридцатник, плюс-минус. Ну, мало ли кому что надо в суде решить.

Вызывают. А брателло этот уже на подиуме за дубовым столом, ...и в мантии. К судебной коллегии, чуваки, отводы есть? Это я, короче.

Грузинская прокурорша с места в карьер: на основании решения Конституционного суда номер такой-то от такого-то, поскольку жалобы поданные в предварительном слушании может повторно заявлять при слушании дела по существу – права подсудимого не нарушаются, прошу апелляционную жалобу вообще не рассматривать. «На фиг», – почему она не добавила «на фиг»?

Ухмылочка: «Суд удаляется».

Пока судья-браток в «совещательной комнате секретарша в тишине громко болтает по телефону – пустой бабий треп, доболтать до конца не успела. «Наша честь» выходит через пару минут от силы (больше не выдержал ломать комедию), и с нескрываемой торжеством: «Ходатайство прокуратуры удовлетворить, в апелляционной жалобе отказать без рассмотрения по существу, заседание окончено». Грузинская прокурорша даже не передала ему текст жалобы. Спектакль окончен.

Судья. Б**. Областного суда. Б**. «Ваша честь».

Отказал чисто конкретно.

Болтливая секретарша судьи-братка категорически отказывает Д. выдать решение лично в руки. Это еще пару недель затяжки намеренной.

Такой наглости никто не ждал. Нет, никто и не рассчитывал на положительный результат. Но – без рассмотрения. Да. Днем Д. разбирался с постановление Конституционного суда, на которое они ссылаются. Говорит, что вроде есть лазейка такая, ну а если есть лазейка, то ничего нам не видать при дальнейших оспариваниях, даже в Верховном.

<…>

Вернувшись с муравьиного острова, наконец, дозваниваюсь до Виолетты Волковой: «Почитала, но я не совсем понимаю, чем я вам могу помочь. Такой беспредел – везде. В принципе у меня до начала суда с Удальцовым время есть…» Ну, все ясно, никакого желания мотаться в провинцию, пусть и достаточно близкую, у нее нет. Тем более, вид денежного клиента я не произвожу. А большого пиара на мне не сделаешь. Но сама предложила поконсультировать меня по скайпу в субботу. Не знаю, какой от этого будет толк. Надо бы завтра написать интересующие вопросы.

Беру 0,7 правильного «Арарата», хурмы, яблок и заодно сала – какой-то рефлекс: «Сало как успокоительное». Нашлись еще тещины конфетки. Со всем этим содержимым и ноутбуком заваливаюсь, как римский патриций, в ванну. Выпил полбутылки, добавил пену и включил гидромассаж. Полная нирвана, не хватает только лезвия, чтобы вскрыть вены.

Из ванны написал в Фейсбуке объявление, что ищу за скромную плату адвоката с опытом подачи жалоб в Конституционный суд. Откликнулось пять человек. Изо всех самый внятный оказался наш местный и старый, хотя и не близкий, знакомый Илья Сиволдаев. Он тоже из правозащитников, в которых я успел разочароваться стопятьсотый раз. Я ему отослал текст моей надзорной жалобы. Он сказал, что, по его мнению, есть перспективы в ЕСПЧ, да и про Конституционный писал так, что, похоже, имел уже с ним дело. В общем, переписка с ним меня немного вдохновила. Встретимся через неделю – пока он занят.

Вчера у Натали начались неприятности на работе: нахамил при всех и не по делу новый директор, это можно расценивать как намек на увольнение, можно хлопать дверью, но не в нашей ситуации. В принципе она и не питает иллюзий: говорит пару месяцев еще продержусь, чтобы дополнительные тридцать тысяч за выслугу получить. Могла бы уйти в мэрию, пусть даже на меньшие чуть-чуть деньги, но там ее забракуют из-за меня. Всех кандидатов проверяет ФСБ. Положительное заключение, если на высокие должности, стоит денег. В принципе, пока нет еще на мне судимости, она может еще проскочить – речь-то о технических должностях. А вот после – шансов никаких. Жена за мужа отвечает.

Овдовевший отец Саши, девушки нашего сынка, забухал, денег в семье нет, а еще висит кредит из-за похорон. Натали утешает Сашу: «Значит, любил, раз так убивается. Было бы хуже, если бы новую бабу в дом привел».

Вечером – срач. Привычный деньгосрач. Возникли непредвиденные расходы. Минут пятнадцать она меня третирует – весь репертуар известен много лет: «А вспомни наш первый Новый год? Ты тогда тоже из-за денег скандал закатил, а ребенка в школу собирать – ты мне: “Пришли список Мещерякову по электронке”. Надо как Рита: обанкротился муж, завела следующего, и так далее. Будем разводиться, я сделала ошибку двадцать лет назад и три года назад, когда мы второй раз поженились. Ты за меня держишься, потому что после меня тебе не с кем трахаться будет – всем нужны платежеспособные мужчины». Я сдерживаю желание убить то ли ее, то ли себя. Скорее второе.

Натали потребовалось 35 тысяч на закрытие счета индивидуального предпринимателя в Пенсионном фонде – либо «реши вопрос», я знаю Председателя, но это не значит, что он будет оказывать мне какую-то, фактически денежную, помощь. Я психую, потому что деньги последние совсем-совсем. Натали уже несколько лет не ведет деятельность индивидуального предпринимателя, но не закрывалась на всякий случай. После советов в налоговой решила закрыться, а затем открыться в форме ООО, но не все так просто. Через полчаса срача успокаиваемся – у меня сутки уже нет Интернета. Может, это и есть настоящая причина срача – интернет-зависимость и ломка от нее? Натали начинает пересказывать, что «творится» в мире. Телевизор тоже в очередной раз отрубился за неуплату.

4.11.2013. Казанская щепка неизлечимо больна

Опять ночные мои бдения, и на литургию не пойду – под утро усну. Страдаю от этих «прогулов», но ничего со своим образом жизни сделать не могу, безвольный овощ.

Позавчера очередной сеанс связи с Виолеттой Волковой закончился ничем: «Перезвоню вечером, а то у меня семейное мероприятие». Не перезвонила. Да я уже и не верил. Настроения навязываться нет. Хотя, может, и напишу ей в Фейсбук какие-нибудь вопросы. В общем, очередное разочарование. Сегодня пялился на сайт и в ЖЖ Анатолия Кучерены, одного из трех самых статусных адвокатов России, верного путинца. Попялился, как к нему можно обратиться лично, – нет информации. Только «юридические вопросы до 1000 знаков».

Что-то надо делать – плохо умирать молча и в одиночестве, но фатализм зашкаливает. Любое действие – на интуиции. А эта интуиция чаще подсказывает ничего не делать. Вот не привык быть в просильщиках, кланяться не привык. Гордыня-с. Она и до тюрьмы, и до сумы доведет.

Смотрел сам те решения Конституционных судов, по которым отказал судья-браток. Там оказалось два взаимосвязанных решения. Увы, ловить нечего – браток братком, а отказал как бы законно. То есть – в щелочку в законодательстве пролезли. При этом в такой же ситуации представления прокуратуры рассматривали – им, пожалуйста.

Присматриваюсь к приближающейся амнистии. Вроде настраиваю себя идти до конца. Значит, никаких амнистий не подписывать. Но в голове история, как несколько человек по знаменитому делу «Трех китов» отказались закрывать по нереабилитирующему основанию «за истечением срока давности» и получили реальные сроки – от четырех до восьми лет.

Амнистия в настоящем состоянии дел мне светит только за электрика, но… Если, с одной стороны, Путин не ужесточит условия (пока – до трех лет) и под нее подпадет «моя» 160-я УК – «присвоение и растрата». Но при этом должна попасть и «моя» «четвертая часть» – особо крупный размер. Если не попадут, то тогда суд должен переквалифицировать мне статью. Или влепить три – и сразу от наказания освободить. С другой стороны, раскайся – и всех делов. Но – гордыня-с.

Запел про гордыню – это плохо, уговариваю себя. В любом случае – бороться, терпеть и ждать. Каждый свидетель важен, до следующего заседания с четырьмя свидетелями остались сутки – а я опять не готовился. Ничего, успею.

У Щепки, она же Крошечка-хаврошечка, младшенькой, самой ласковой, самой обижаемой большими злюками-кошками, несколько дней назад вздулся живот, пропал аппетит. Натали называет болезнь – ФИП. Какой-то вид инфекционного перитонита. У Хаврошки, взятой из московского питомника полтора года назад, от этого ФИПа двое братиков умерло. Натали долго роется в интернете по кошачьим форумам и выносит вердикт: неизлечимо. Говорит, что все может случиться довольно быстро. И она, и сын – за усыпление. Не сейчас, а «когда наступит момент, чтобы не мучилась». Андрей весной видел агонию малыша Киндерсюрприза. Натали вообще много что в этом смысле видела. Говорит, что повезет сама. Хватит ли мне сил поехать с ней? С другой стороны, много лет назад с нашей первой кошкой Касей было нечто подобное, Натали ревела и «хоронила» ее, но толстушка Кася выкарабкалась и жива-живехонька до сих пор.

Щепке еще не больно, она сама приходит и ко мне, и к Натали, но чаще лежит на теплых батареях. Она ласкается, и, когда гладишь, а уже одни кости на спине, или держишь на коленях, или носишь на плечах, Щепка громко мурлычит – и именно от удовольствия. Я пишу это, придвинувшись к «ее» батарее, чтобы можно было погладить не вставая. Но сейчас Щепка спит.

Я вспоминаю, как ее обижали большие кошки и она приходила под мою защиту. Кошки мирились, но Щепкины раны не заживали очень долго. Сейчас следов нет. Может, все еще как-то наладится, поболит и перестанет. Я задаю себе вопрос: готов ли я просить у Господа ее выздоровления, пусть меня посадят, лишь бы она выздоровела. А если не готов, то чего стоит эта моя «любовь». А ведь именно Щепка – вот, проснулась милая моя, – существо, которое любит меня больше всех на свете.

Когда она смотрит на меня, это предел бесконечной преданности и искренней нежности. Мы ее забрали в два месяца, оторвали от матери – это очень рано, но хозяйка питомника собиралась в отпуск и очень хотела «избавиться» от Щепки до отъезда. Вообще-то Щепка – дочь чемпиона мира, но какое это имеет значение. Ей самой счастья в ее кошачьей сложной жизни это не добавило. Два или три месяца она жила на мансарде вместе с Силантием – как бы на карантине. Ревнивые кошки-самки могли бы такую малышку если не убить, то запросто столкнуть с лестницы. Когда ее, подросшую, перевели в дом, бабья стая начала терзать ее. Так бывает всегда у кошек, но только короткое время, через месяц все начинают друг друга любить. Со Щепкой этого не произошло, она часто рычала на «старших» кошек и получала тумаки и от старой скандалистки Бруны, и от утверждающей свое первенство в стае красотки Хонды. Крупная Ива со Щепкой дружила всегда, но защитница оказалась никудышная. Поэтому, где только мог, Щепку защищал я. После каждой стычки она бежала ко мне. Вся стая спала с Натали в спальне, и только одна Щепка – со мной на диване в гостиной. В последний месяц спальня закрывается – там сейчас маленький котенок, и стая спит со мной. Щепка пристраивается жить (или умирать) на теплые батареи. Перелезла с батареи ко мне на кресло – я пододвинул, чтобы ей не было тяжело взбираться, – подумала, и тут же вернулась на теплую батарею. На меня не смотрит – взгляд в стену. Не спит, а время спать. Если мы не спим, мы страдаем.

«Объясни – я люблю оттого, что болит? Или это болит оттого, что люблю?»

4.11.2013. Вечер перед судом

В прошлую ночь уснул в шесть утра, спал почти весь день с перерывами на еду и интернет. Изучал проект амнистии, похож на окончательный. Если коротко: все впервые осужденные до трех лет выходят, условные приговоры и дополнительные наказания – аннулируются. Сроки до пяти лет половинятся, до десяти – сокращаются на треть. Моя 160-4 – не подпадает под закрытие до приговора. Таким макаром, получается: прокуратура просит семь, суд дает шесть и сокращает сразу до четырех – это худший случай. Или просят шесть, дают пять, по половинке остается два с половиной года. Это вероятный вариант, даже если стоять до конца. А если «каяться», то условно и, похоже, ничего не будет – «признать виновным, от наказания освободить».

Я еще в 2010 году к юбилею Победы на амнистию рассчитывал – моя тогдашняя «мелкая взятка» подпадала бы, но тогда выпустили всего 63 ветеранов по всей стране. Насмешка. Та амнистия, если бы я на нее согласился, оставила бы меня с кой-какими деньгами, теперь все высосала система, и молчащим в тряпочку, не желающим лишний раз открывать рот в стране ментов. Не было бы никаких новых дел – даже не могу предположить, чем бы я занимался. Я и сейчас не знаю, что буду делать, когда все закончится. Если все закончится.

Завтра – четыре свидетеля. Трое хороших, все теперь заместители главреда, которых я когда-то брал на работу корреспондентами, и совершенно безумная корейская бухгалтерша, двадцатипятилетняя скандалистка, сестра прокурора, взятая на работу новой властью. Мне рассказывали, как она угрожала свидетелям: «Кто признается, что получал неофициальные доплаты во время моего редакторства, будут возвращать деньги». Ладно, посмотрим, что за «гангам-стайл». Все равно, свидетельница ни о чем, но подтроллить можно. Я за ковырянием в амнистии расслабился и не почитал показания замов – раз, и не нашел (а теперь уж и не найду) их опросы, сделанные моим старым адвокатом. Их «спрятали» в старом деле, в новое не перевели, Г. мне в ходатайстве отказал, причем, не гнушаясь откровенной ложью. То, что я толком не подготовился к этому дню – неоправданное раздолбайство. Можно и иначе сказать, что это вера в авось и людей.

Щепка так и живет на теплой батарее. Кое-как ела рано утром. Натали призывает не акцентировать на ней внимание: «Как живет, так живет. Пытаться что-то делать это только ее мучить и оттягивать агонию». Но обещала еще раз  – «для твоего спокойствия и моей очистки совести» – проконсультироваться с ветеринаром. А красотка Хонда, похоже, забеременела. Если так, то ее котят я должен увидеть до приговора. Спит эта начальница стаи прямо сейчас на моих яйцах, греет и сама греется – привычная поза, но не сдвинешься, не пошевелишься.

Судя по настроению К-ва, он будет проводить два заседания в неделю – минимум. Совершенно другой ритм жизни будет с завтрашнего дня. А то ведь четыре года лежания на диване было. К-в хочет за месяц всех свидетелей обвинения «прогнать». Все-таки пойду на поводу у К-ва и не буду ходатайства подавать, пока все «их» свидетели не будут опрошены: угроза всегда сильнее ее исполнения.

Сын помогает, чем может: ковыряется со старым раздолбанным ноутбуком, пытаясь найти адвокатские опросы завтрашних свидетелей для отца-уголовника. Любит, заботится.

Согнал Хонду, взял к себе Щепку – лежит у меня на груди, мурлычит. Есть отказалась.

6.11.2013.

До заседания за полчаса совещаемся с Д. по свидетелям. Он все о том же: надо определяться с будущей позицией. Типа пытаемся ли мы соскочить с хищений на злоупотребления. Вроде логичный вопрос. Ему надо знать, к чему свидетелей подводить, а я во всем ищу подвох. Дескать, выясняет исподволь: соглашусь ли или нет. Глупость, с моей стороны, но ничего со своей подозрительностью поделать не могу. Д. предложил подать в Верховный суд еще раз, по другим основаниям и от его имени. На том основании, что Президиум облсуда вышел за пределы своей компетенции и предопределил выводы, не исследуя доказательств. Я че, я согласен. Но опять думаю, а не надоумил ли кто Д. на это дело? Опять подозрительность.

Само заседание проходит ни вашим ни нашим – если по свидетелям. Сначала кореянка-бухгалтерша вещала ни о чем. Мы знали, что она нервная и ее можно подтроллить – Д. ее и завел. И она ему в ответ хамила, а он ей: «Это вы у себя в бухгалтерии будете так вести».

Трое «моих» свидетелей-журналистов путались, что-то вспоминали, по шесть-восемь лет прошло – о неофициальных доплатах, что-то нет. Прокурорша их сбивала, потом почему-то затребовала в конце зачитать показания запутывавшегося Саубанова, который получал доплаты по двадцать тысяч в месяц и сказал об этом на следствии. Создалось ощущение, что и прокуратура готовит почву под переквалификацию. Но это я желаемое, за действительное выдаю.

В конце заседания было шоу. На прошлом заседании К-в не дал мне возможности приобщить ПИСЬМЕННОЕ ходатайство о подделанной подписи. С самого начала нынешнего К-в объявил, что все ходатайства мы будем подавать после допроса всех свидетелей. Возражений нет – себе дороже. Судебное заседание заканчивается. Все измотаны опять. На обед никто не успел. И тут К-в: «На прошлом заседании поступило ходатайство Пирогова, бла-бла». Прокурор: против, основание – я не заявлял при ознакомлении об отсутствии подписи. Д.: мы же не просим признать недействительным – мы просим всего лишь вызвать свидетеля. Меня даже не спрашивают. К-в, повышая голос – еще не крик, но видно, что сам понимает, что совершает подлость и беззаконие: «Суд без удаления в совещательную комнату постановил отказать в удовлетворении ходатайства как необоснованном. Неизвестно, когда все это снималось». Я от неожиданности начинаю не то, что возмущаться, а спрашивать могу ли я приобщить к делу текст жалобы? К-в раздраженно: «Нет». – «Но я же подавал ее письменно, а не устно». К-в: «Все, поезд ушел». Д. подходит ко мне (никто уже не слышит, заседание окончено): «Не раздражай его, он может на тебе отыграться. В конце концов, у нас есть право повторно подать ту же жалобу».

Понимаю, что К-в будет творить такой беспредел, какой ни К., ни М.Б. – самым «заслуженным» подпрокуроренным судьям – и не снился. «А ты чего ждал? Чего ты удивляешься? Ты что тут еще не разглядел, что на что-то надеешься?» – мне хором и Андрей Книжник, и Натали, и сестра, и теща, и даже сын. «А он чудак не мог понять никак… если здесь его дом… его родина тут».

До суда несколько часов, день самый важный, один из. В свидетелях – первый зам и друг Олег Мещеряков и завхоз Масликова, от нее много чего жду плохого. Но Олег, конечно, важнее – только с его показаниями можно все дело развалить.

Как назло с Д. до процесса сложно будет встретиться: он завис на Украине, на допросе на таможенном посту, таможенника хлопнули на взятке – вернется только ночью. В процессе будет спать фактически. Блин, по-хорошему бы отложить процесс. Но, увы. Ладно, затягивай нашу походную: Вра-а-агу не сдается…

Щепка ничего не ест второй день, а то и третий уже. Правда, сегодня пила – и много. День весь сидит на батарее, но вечером приходит сама на колени. По очереди то ко мне, то к Натали. Как будто прощается. Иногда смотрит с колен на меня пристальным взглядом, не отводит. Посидит и сама уходит на батарею греться. Ходит, не скажешь, что совсем слабая – двигается нормально, на высокие прыжки – сосредотачивается, берет паузу, но прыгает. Я в нескольких местах стулья рядом с батареями подставил, чтобы ей не приходилось лишний раз высоко прыгать. Мается: посидит пару-тройку минут на одной батарее, по столу перейдет ко мне на полминутки и на другую батарею переходит. Спит на них же. Натали совещалась с ветеринаром: вердикт неутешителен. Можно колоть поддерживающие витамины, но это только мучить животное и продлевать агонию. «Пусть все идет, как идет». «Когда настанет момент». Натали сказала, что можно вызывать усыпление на дом, чтобы не было у бедняжки еще и стресса от поездки перед смертью. Даже если легальный исход неизбежен, а по внешнему виду и поведению еще можно надеяться на чудо, я бы хотел, чтобы все произошло естественным путем. <…>

Созваниваюсь с Олегом. Он ничтоже сумняшеся мне рассказывает, что «представитель потерпевшего» «Серега» дал ему освежить в памяти протоколы допросов. Я хотел вечером заехать к Олегу домой, но он отказался: «Да ну – футбол». Сказал искренне. Сказал человек, которого я считаю одним из лучших друзей, а Натали любит злобно втыкать: «Ты все сделал для благополучия семьи Мещеряковых». Футбол важнее ему моей судьбы, так получается. Олег – болельщик «Спартака», а играет «Зенит». Впрочем, ничего это не значит – завтра, все произойдет завтра. От Олега зависит многое, если не все: будет хоть чуть-чуть сваливать в мою сторону – одно. Будет что-то брать и на себя – совсем другая картина мира будет. Ему есть, что терять. Он – теперь главный редактор. Правда, без права подписи, но все равно. Волнуюсь ли я перед завтрашним днем. Можно сказать – да, можно сказать – нет. Но какой-то фатализм присутствует. Ничего еще вообще не делал, а уже десятый час вечера. Пойду-ка я футбол посмотрю. Блин, «Зенит» этот не-на-ви-жу!

Пришла Щепка сидеть перед моим нетбуком – тупой бомжефутбол отменяется. «Зенит» так и не выиграл домашний свой матч, ничейку сгонял. Принес ей воды – не хочет.

Потом я лег на диван, а Щепка улеглась мне на грудь  – так я и читал протоколы допросов с умирающей кошкой на груди. Пришел сын и сел рядом, ему любопытно, я его в детали своего уголовного дела не посвящал, перед обысками из дома старались заранее выпроводить – сначала мал был, а потом уж так повелось. Начал читать допрос Масликовой, там, где я якобы самолично занимаюсь закупкой газетной бумаги – смеется, говорит: «Зная тебя, это полная фигня. Ты бы командовал, а не счета выписывал». Потом долго читал допрос Мещерякова, где вообще история моей работы подробно изложена. Вопросов задавал мало. Я пока ни одного вопроса не написал – все в голове. Кружится, но не оформляется в текст. Не айс. Хотя бы чтобы перед глазами у адвоката было.

Вопросы, пока от руки и только Мещерякову, подготовил к часу ночи. Надо собраться с силами перепечатать и распечатать. Натали кормила кошек на ночь сухим кормом, Щепка вроде подошла, поинтересовалась едой. Я бегом на кухню: мелко нарезал куриный пупок. Ешь милая, слезы почти, да не почти – слезы. Ешь милая. Не ест.

Ночевать пришла ко мне. Ревнивая Хонда и тут попыталась ее ударить, но была разогнана. Так и будем ночевать вдвоем: я и умирающая кошка.

Ребенок помог печатать тексты вопросов к Мещерякову, я диктовал – он набирал. Посмотрел заодно, как на диктант, – приличная грамотность. А запятые я сам его попросил не ставить, чтобы быстрее было. К двум ночи управились. Андрей попросил взять его с собой на суд – я аж опешил. Прочитал лекцию, как надо себя вести в суде. Но, думаю, не проснется – проспит. А добудиться его невозможно.

Щепка спит рядом на диване в обнимку с Ивой, лучшей своей подружкой. Как будто ничего и не случится. А мне совсем не хочется спать. Это не значит, что я нервничаю, просто другое агрегатное состояние организма.

В новостях – «кущевские убийцы» Цапок и его подельник выступали с последним словом: виновными себя не признали. Там двенадцать трупов, включая двух малолетних детей. Два подельника пошли на сделку со следствием и получили по двадцать лет, еще один повесился. А они… непонятно, кстати, имели ли эти двое непосредственное отношение к убийству – пресса наша совсем ленива, даже такое громкое дело почти никто не освещал. Я не знаю, можно ли по отношению к этим людям применять слово «мужество». Но вот им-то пожизненное грозит, а они не признаются. Правда, там суд присяжных и какая-никакая надежда. Но все же.

Это я про себя, про свои внутренние порывы – слиться, выторговать, что можно и свернуться. Может ли быть, что я так жалок на фоне этих убийц женщин и детей. <…>

8.11.2013. Мертвому, конечно, спокойней, да уж больно скучно

У меня, как выяснилось, остались друзья, которых ни следствие, ни прокуратура не смогли запугать.

Сначала «встречи на Эльбе» в коридоре суда. Завхоз Масликова – злобная одинокая мужененавистница за пятьдесят. Деревенское круглое лицо – бесцветная тетка, типаж сталинского времени повальных доносов. Живет с мамой на цыганской окраине, все, что можно, тащит в дом, который бесконечно ремонтирует. В газете отвечала за поставки бумаги и ремонты, она – единственная, кто может подтвердить, что Лисов работал в редакции до того, как был у меня дома. На следствии открыто лжесвидетельствовала. Взгляд недобрый – мягко сказано, перекошенный злобой, как бы тихо торжествующий, такие сдавали фашистам партизан, либо в вохре. Работала в газете задолго до меня, еще уборщицей начинала. Если есть в редакции профессиональный сексот, это именно она. А еще я у нее стол отобрал. Был в ее кабинете хороший дубовый стол двухтумбовый, по бартеру, но нигде не оформленный. Я как раз домой себе искал. В общем, дал я ей то ли тысячу, то ли полторы плюс новый стол попроще и бутылку коньяка. Надо было ее уволить, надо. Хотя формально не за что было.

Масликова просит ее отпустить: ей надо бумажки в типографии оформлять, говорит, что по понедельникам и четвергам не может в суд. «А в остальные дни с удовольствием». Ее отпускают, и неизвестно, когда теперь вызовут – следующие два запланированных судебных дня как раз вторник и четверг. Видно, что очень она не хотела выступать.

Олег Мещеряков нервничает, ему есть что терять. Начинают с него. Допрос длится больше часа. Грузинская прокурорша прессует, как может, хамит, перебивает, комментирует, объявляет, как должно быть, потом говорит: «Что вы мне объясняете, как должно быть, вы говорите, как было. Мы с вами люди с высшим образованием, что вы мне говорите». В общем, сбивает моего главного свидетеля, как может. Олег подробно рассказывает о системе доплат, существовавшей в редакции, об официальном ограничении фонда заработной платы и гонорарного фонда, о том, что ни один квалифицированный журналист на зарплату в семь девятьсот не пойдет работать. О том, что рекламу, придя с улицы, не привлечешь, где может, выкручивается, но в целом его показания связны, логичны, объемны. Никаких хищений, никаких растрат.

Из зала наш процесс выгнали. Всего три зала на пять судей, но конвейер по переработке людей в тюремное население должен работать безостановочно. Следующее дело – «стражное», клетка нужна. А нас перемещают в кабинет судьи. Последний свидетель дня – фотограф Миша Кирьянов, ему скоро шестьдесят, а он все как ребенок. Выступает искренне, эмоционально. Даже у нашей грузинки интонации в голосе с прокурорских на человеческие сменились. А когда Мишаня начал рассказывать, как я ему семнадцать тысяч на операцию на глазах давал, секретарша судьи чуть не прослезилась. Да публики в тот день явно недоставало. Я все удивляюсь, что ни один журналист за все время процесса не приперся. Я их не люблю, меня они не любят. Но это ж супер-информ-повод. Это ж сюжет. Ну, хорошо – госсми ссут, или команда дана. А не-гос, у них-то поводок подлиннее. Но нет, все подментованны. Да и ленивы стали совсем – дальше переписывания прокурорских пресс-релизов и разжевывания мусорских сливов их умения не распространяются.

После окончания судебного дня Д. остается у К-ва. Жду полчаса – пропал, я даже подумал, по другой лестнице спустился и ушел. Звоню: не берет трубку – значит, у судьи еще. Наконец, выходит – идем на улицу.

Очередное предложение, от которого нельзя отказаться.

Подментованная моя Родина в лице судьи К-ва через моего адвоката опять предложила мелкую свободу при условии «признательных» показаний. Вместо 20 миллионов «ущерба» переквалификация растраты на 285-ю (злоупотребления) и 80 тысяч штрафа. «Реальное, настоящее предложение», – настаивает Д.. – «Ведь из этих двадцати мультов, не все же в дело пошло – тебе же тоже доставалось». При этом электрика Лисова надо тоже признать в полном объеме и присудят возмещение ста пятидесяти тысяч. В первом приближении, кроме Лисова, – приемлемо вроде. Альтернативу Д. озвучил прямым текстом: «Сказал, что, если он будет продолжать меня нервировать, даст пять лет общего режима. А нам с Наташей потом к тебе в тюрьму ездить». Я в растерянности. Д. говорит, что предложение будет действовать короткое время, а К-в сам будет согласовывать это сначала со Следственным комитетом, а потом с Х.. Искушение, однако. Я даже не понимаю, что это просто шантаж.

Начинаю расспрашивать, есть ли в действиях Ковалева, подделавшего подпись, состав преступления? Говорит: «Есть, но не докажем. И что тебе надо – результат или поиграться с огнем?» (Про подделку справки из поликлиники я молчу, а Д. об этом не знает, а теперь и не узнает до последнего – утечка недопустима). Спрашиваю, штраф – это судимость? «Да, уголовный штраф – это судимость, которая снимается через год». Говорю, что денег совсем нет и не хочу за электрика чужое платить. Д. говорит, что прокуратура не пропустит еще одно сокращение ущерба, настаивает, чтобы я посоветовался с Натали. При этом повторяет: «Детали можно обсуждать». «Предварительно говорю – да. После разговора с Натальей перезвоню». Еще в обсуждении Д. говорит как бы вскользь об очередном возврате прокурору, но для пересоставления обвинительного – для переквалификации с «тяжкой» растраты на «средние» злоупотребления. Д. при этом считает, что нам это ничего не даст. Сначала не придаю этому значения, а уже вечером соображаю, что это одна из мыслей К-ва, как соскочить. Он хочет соскочить не меньше, чем я. «Он – нервный, вспыльчивый», – повторяет Д.. – «Может и реально посадить. Ту же бумагу оставит как растрату. Говорит, что с бумагой ему все ясно». Припугивает на дорожку меня мой адвокат. Голова моя туго соображает, и в ней крутится только сожаление, что я «не дотянул до амнистии».

Весь в возбуждении мчусь к Натали на работу, тут рядышком – одна остановка. Говорить приходится на улице – ее кабинет уплотнили, и при посторонних не пообщаешься. Свежий ноябрьский солнечный воздух пьянит, избыточный кислород бьет по мозгам. В общем, излагаю суть предложения. Выводы Натали: «Надо переспать ночь с этим предложением, не звони пока Д.у». – «Может, мне лучше все-таки сесть, но побороться?» – это я уже игриво. Игривый и ответ: «Сядешь – разведусь».

Дальше еду к сестре, точнее – сестрам. Родная Ольга и двоюродная Марина теперь работают вместе: пытаются издать рекламный справочник. Марина, отставная майорша МВД, оказывается, прекрасно знает К-ва и даже рвется поговорить с ним. Я – против. Знает и прокуроршу, но хуже. Говорит, что была замужем за следователем, но развелась. Неожиданно звонит Д.: «Вот тебе домашнее задание – прикинь, куда и как ты девал деньги». Говорю, что сложно вспомнить будет. В общем, стало ясно, что он еще раз побывал у К-ва и озвучил мое предварительное согласие. Но – стоп, – Д. О том, чтобы давать признательные, да еще до того, как все свидетели выступят и все ходатайства будут заявлены, об этом речи не было. Это измена, Д.. Ну, хорошо, не измена, будем считать, что мы друг друга неправильно поняли. Почти тут же звонит Натали, чтобы я не торопился звонить Д. с ответом. Я ей не сказал, что я предварительное согласие уже дал.

Сестры разделились: Ольга – сдаваться и начинать новую жизнь, как все закончится, обещает бартерную путевку в санаторий. Марина – против: «Плохо, что судимость, даже если сразу погасят, останется пятно на всю жизнь. Хотя я за двадцать лет службы поняла, что теперь эту систему пробить невозможно. Раньше еще были бы шансы – теперь нет». В общем, рецептов не дает.

Поехал париться в баню к Андрюше Книжнику: изложил предложения – все «за». «Однозначно». И Андрей, и жена Даша, и друг его детства, приехавший из Америки. «Если только не кинут».

Вечером дома семейный совет с Натали под бутылочку «бордо». Рассказал, про звонок Д. с «домашним заданием». Она привычно костерит Д. – «продался», я привычно его защищаю: «Ты же не видишь, как он работает в процессе. А он хорошо работает». – «Что ж ты мне днем не сказал, что дал предварительное согласие». В общем, решили, что это развод и сдача на милость победителю. Никаких показаний до того, как все ходатайства будут приложены в деле. Но от предложения не отказываемся: если они сами затеяли эту игру, пусть сами и выкручиваются и делают приговор без моих показаний и признаний – оспаривать не будем. Про себя думаю: «Не сразу». Но я молча понимаю, что это «встречное» предложение не пройдет и надо готовиться в тюрьму. Натали уходит спать, а я втихаря выпиваю еще одну бутылку красного – нервное возбуждение все равно остается.

Вечером звонит, сильно шифруясь, Олег. «Ну как я выступил? Прокуроршу хотел убить». Извиняется, что отказался со мной встретиться до суда. «Все равно с работы только в полдесятого вечера ушел. Ты пойми, нам сейчас общаться нельзя. Меня не так поймут». Я его благодарю, рассказываю, что есть предложение – о переквалификации. «Да уж, мы назлоупотребляли». Что ж, интересы друзей иногда расходятся. Важно, чтобы человек из-за этого не стал предателем. Олег не стал.

На семейном совете присутствует еще один «важный человек» – Щепка, которой все хуже, переходит от батареи ко мне на колени, потом на колени к Натали, потом на другую батарею. Силы оставляют ее, и она даже не мурлычит, когда гладишь, – вчера еще мурлыкала. Один раз она упала, переходя со стола на батарею, хотя там негде было соскользнуть, но ее живой скелетик с распухшим животом уже шатает. Щепка с колен пристально смотрит мне в глаза, не отводит взгляда. Пытаюсь ей подморгнуть – обычно кошки понимают и моргают в ответ. Нет – пристальный укоряющий немигающий взгляд. Почему ты не можешь спасти и вылечить меня, хозяин? И у меня нет сил отвести свой взгляд. Так смотрим друг на друга – две бездны.

Спать Щепка приходит ко мне на диван. Сначала с Ивой в обнимку – сволочь ревнивая Хонда и тут умудрилась ударить умирающую. Хонду, конечно, грубо выкинул за шкирку – пошла в ответ на кухне нассала на столе. Мой сон обрывками. Уснул, может быть, в час ночи, просыпаюсь полпятого. Дыхание у Щепки сосем неровное и сердце колотится совершенно бешено. Понимаю, что это последние часы. Уложил рядом с собой в лежанку – больше она передвигаться не может, но голову держит ровно. В глазах ее слезы. Она смотрит этими слезами на меня. Потом слезы заканчиваются, и она сваливает головку на бок – вроде кемарит, но в тишине ночи ее учащенное сердцебиение и задыхающееся дыхание занимают все пространство. Лучшая подружка Ива села прямо над нею. Как почетный караул, не уходит, на ее выразительной мордочке неподдельное горе. «Кошки все понимают», – говорит Натали. Она только что проснулась, собирается на работу, целует Щепку так, что ясно, что это последняя ласка, последний поцелуй в жизни Щепки. «Щепа», – зовет ее Натали. «Щепа. Прости нас, Щепа». – «Найди мне коробку из-под обуви». Нашла – гробик оказался в самую пору.

Натали уехала. Обессиленный, закемарил нервным сном и я в обнимку с лежанкой. Проснулся, время как бы остановилось, – понимаю, не дышит, но тело теплое. Повернулся на другой бок и спал рядом с остывающим трупиком. Окончательно проснулся в пол-одиннадцатого – закоченела.

Еще долго была в лежанке на диване. Муля только подходила обнюхивать, остальных не видел. И только в три часа дня уехал в лес хоронить.

Следующим вечером, поминая, спорили, надо ли было усыплять, чтобы не мучилась. «Это же просто снотворное, сильное обезболивающее». – «Ты не Господь Бог». – «Ты не представляешь, какие адские муки она эти последние часы испытывала. В следующий раз я буду решать сама».

(Окончание следует.)