Александр Пирогов

Дневник обвиняемого. Часть первая

«Все люди изнашиваются и – погибают, это естественно; но нигде они не изнашиваются так страшно быстро, так бессмысленно, как у нас, на Руси...» 
Максим Горький. В людях.

10.08.2013. Фабула и сюжет

Я веду этот дневник уже почти десять месяцев. Получается безумно длинный неструктурированный текст. Не знаю, даже кому он может быть интересен, но сокращать нельзя – из смерти слов не выкинешь. Если вы это читаете – хеппи-энда нет. Хеппи-энд превратит эту буквенную кашу в семейное чтение у камина. Но здесь вам не Голливуд. Это Россия, здесь вампиры всегда побеждают. Или не «всегда», или – «пока». В общем, если вы это читаете, с высокой вероятностью, автор мертв или в тюрьме. К этому все идет. Свет моих очей Натали не верит, говорит, повторяет к месту и не к месту: «Все в конце концов, будет хорошо». Когда только – не говорит. Ну да – в конце мы все умрем. И будет – хорошо.

18.10.2012.

365 х 3 = 1095 + 1 (за високосный набежал) + 11 в августе + еще 48. Итого: с 20 августа 2009 года 1155 дней как я – обвиняемый, а с утра 21 августа еще и безработный (без шансов трудоустроиться на малой, к которой подписан подпиской о невыезде, родине). Я – бывший главный редактор областной газеты. Уголовных дел сейчас – три: взятка (290 часть один, до пяти лет), растрата в особо крупных (160 часть четыре, до десяти) и злоупотребление служебным положением (285 часть один, до четырех). В сумме – до девятнадцати лет лишения свободы, но в юридическом максимуме – до пятнадцати, кажется. Нижнего предела ни по одной статье нет, к слову. И если повезет, то теоретически можно отделаться «условным» испугом. Из плохого – в деле ФСБ и Следственный комитет. «Пять мультов надо. Если бы раньше спохватился, то за мульт можно. Нам – пятьсот, прокуратуре – пятьсот. А теперь, когда ФСБ подключилось, все сложнее: им – четыре надо», – решальщики свои сказки сочиняют мне. А через них меня менты прощупывают – готов ли я полдома свои продать. Не дождетесь.

Еще «менты» (я их всех, которые на одно лицо, – одним именем их поганым) предлагают на так называемом «особом порядке», без судебного разбирательства, – «три условно». Но эта красота предполагает полное признание вины и возмещение «ущерба» (присядьте) – двадцать миллионов. «У тебя официальная зарплата восемь – вот по две тысячи в месяц и будешь платить. А цацки мы жене в качестве жеста доброй воли вернем, только пусть перепрячет сразу». Цацками стриженный под ноль полковник Ф., начальник отдела следственного комитета, называет ювелирные украшения, арестованные год назад, их по закону и так им теперь возвращать надо – но ни мне, ни им сейчас не до цацок. Дело в тупике по полной, на контроле Москвы, все доказательства по растрате и злоупотреблениям признаны незаконными. А взятка так называемая – смех сквозь слезы. Однако ж, третий раз пытаются всунуть в суд. Полковника из-за меня лишили премии – тысяч сто, я думаю. Естественно, бесится. Облпрокуратура – первый зам «генерал Вася» Х., заказчик моего дела, и подчиненный ему отдел по коррупции дружно в конце сентября ушли в отпуск. Весной так же было. Когда второй раз мое дело в суд пихали, они на страстной неделе все в отпусках оказались. Грехи, что ли, так усердно замаливали, что сажать было некогда и некому. Тогда нашли крайним нового зампрокурора с мордой боксера Валуева – тот подписал обвинительное. А сейчас дураков подписывать чужое говно ни одного нет – погонами, а тем более лампасами рисковать никто не хочет. Мой оправдос, к моему несчастью, – это автоматически конец нескольким карьерам. И вот месяц как мою «взятку» сунуть в суд никто не решается. Вчера узнал, что эта часть дела лежит без дела месяц у зама в СК. До прокуратуры не доехало. «Забыли», говорят. Ну-ну. Договорятся в итоге – им сейчас надо не просто судью найти, но и с апелляцией сразу договориться, ну а дальше «президиум – это понятно» – там у них все схвачено. Дальше Верховный суд, там как повезет – могут и по закону, а могут и отписку прислать. Эдак года на полтора вся эта эпопея, больше половины которой после первого приговора можно провести за решеткой. И если повезет в Верховном суде, то все начнется по новой. «А у нас ресурсы безграничны», – любит стращать меня «мой» следователь по особо важным (всегда требует от меня свои «особо важные» в ходатайствах писать) Г., майор 30 с лишним лет, похожий на изрядно перекормленного червя, разрубленного пополам. Всегда самодовольный качок-червячок, костяшки пальцев сбиты – об кого?

Я уже выучил не только золотое, единственно спасительное: «Не верь – не бойся – не проси!», но и цинично-адвокатское: «Признаться никогда не поздно». Мы не гордые, надо – признаемся, лишь бы отвалили. Но тут – тупик. Навесили тяжкую статью – растрату в особо крупных. Она – без «деятельного раскаяния». Есть такая процессуальная уловка – и ментам плюсик, и ты без судимости. Г. – реалист, в открытую при полковнике Ф. говорит, что растрату уберет на что-нибудь полегче. Ф.: «неуплата налогов не получается – у тебя же все проверки в идеале»; Г.: «Можно еще одну, 285-ю, попробовать». Лишь бы выкрутиться всем, но генералы наверху не дают. У них одно решение: если рыпается, закатать в лагерную пыль его. Генералам унизительно – им каждый раз судей уговаривать, включать приводного ремня. Пока всё – и мои жалобы, и следовательские представления – сплавляется судье К., бывшему прокурору. Он, по мне, уже имеет одну отмену в кассации (тоже без премии) – и вот еще на неделе на него жалобу на незаконный обыск подали. Посмотрим. В прошлую пятницу затемно были обыски у нас дома и у тещи. Завтра – допрос.

Всего по делу – это четвертый и пятый обыски были. Привыкать не привыкнешь, но куда засунуть ноутбук, чтобы не изъяли, – это уже знаешь на автомате. Количество допросов – не упомнишь. Счет на десятки. Просторечно любой вызов к ментам – следственный комитет, в моем случае – человек называет «допрос». 

Каждый в России знает: пошел к ментам, не факт, что вернешься. Прошлой осенью я один раз по-настоящему уже СОБИРАЛСЯ. Все к тому шло, да и гэбня старалась: через всех кого только можно передавали, что закроют. Сумку я, конечно, старался совсем поменьше, чтобы Г. не догадался. Суну ли я завтра в карман зубную щетку с пастой – не знаю. Не думаю – противно ведь, унизительно – с зубной пастой-то в логово врага. Трусливо, что ли.

Я, собственно, и писанину эту, «ДНЕВНИК ОБВИНЯЕМОГО», начинаю из трусости: закроют – будет Натали искать, кто напечатает. А так, я давно живу в полном молчании и уединении. Визг в прессе поднимать можно только в самом крайнем случае. Если не докричишься, прокурорско-судебная система тебе не простит и проглотит. Остается только терпение, которое паче чего там?

«Господь – Спаситель мой. Кого убоюся?»

Как бы не так.

19.10.2012. Страх

Страх для обвиняемого, то есть человека, которого в любой момент могут прийти и забрать, для человека, ждущего от внешнего мира только зла – это состояние, близкое к состоянию покоя. Иногда границу страха и покоя не различить, как границу сна и бодрствования. Принято считать, что страх рождает панику, парализует волю, но если ты во что-то «вперся» – страху тебя уже с места не сдвинуть. И повторяешь, и повторяешь: «Господь – Спаситель мой...»

Год назад во время третьего обыска стало ясно, что в дополнение к развалившейся взятке СК будет фабриковать что-то новое. Через два дня после обыска Г. вызвал меня к себе без адвоката. Что понятно – незаконно. Тогда еще адвокатствовал «недоступный» Б. – сказал: «Сходи один, послушай». Двое суток мучительных сомнений, подписать ли взятку по «деятельному раскаянию», чтобы они не возбудились по новым делам. Взять на себя клеймо взяточника, уже после того, как ты победил в суде, только чтобы отстали наконец. Унизительно. Так ты в России живешь, здесь все – унизительно. Даже дышать. 

Новые дела – это полнейшее беззаконие, нельзя дополнять обвинение, если дело вернулось из суда. 

Прихожу, говорю с наигранным спокойствием, чего, мол, изволили вызывать, – о главном не начинаю. «Да вот с результатами экспертизы ознакомиться желаете? Или без адвоката не будете?» Про экспертизу я ни сном ни духом – не уведомляли, что тоже беспредел, но в данном случае для отвода глаз, для повода к разговору. «Не буду». – «Пишите отказ». 

Пора расставаться с моим полчервячком. Как-то криво, как проситель, выдавливаю из себя – мол, готов «по нереабилитирующим». Отвечает холоп царский: «Летом надо было думать, когда у нас ничего не было и я как дурак два месяца в аренде и полиграфии ковырялся. А теперь все – нашли Мишу, он дал показания». – «На показаниях одного наркомана, который со мной даже не общался, вы “взятку” сфабриковали и провалились». 

Чего хотел? Просто поглумиться, показать власть? Прощупать мое состояние – готов ли бороться? Через полтора месяца решальщики принесли ответ из СК: «Закрытие по нереабилитирующим стоит пять миллионов». Был ли этот разговор прелюдией или обычные мусорские штучки, желание подавить твою волю, сбить на «признательные»? 

После разговора две недели ожидания. Не ешь. Просто не ешь, и все. Лежишь бревном. Иногда через силу вытаскиваешь свое тело во двор, на воздух. Дышишь – противно и дышать. Ничего не читаешь, не смотришь. Ждешь. Минус пятнадцать кг. 

Предъявляют обвинение: вы похитили 19 888 888 рублей – жулик Миша сказал. (До десяти лет). А еще электрик у вас дома работал, а зарплату в газете получал. (До четырех лет). Был бред до пяти лет, стало три бреда – до девятнадцати лет лишения свободы. Пошел купил Кафку – матчасть учить.

Натали, читая бред сумасшедшего под названием «Новые обвинения Шурику»: «Все уже случилось, ты все получил, ничего страшнее уже не будет. Все – позади». 

В смысле все страшное уже позади – в преднамеренном потоплении «Титаника» вряд ли обвинят. Разве что кило героина подкинут. 

Страх не страх – а защищаться надо. Защищаться значит думать, и страх в этом не помощник и поэтому отступает. Физиология, в общем.

Страх и покой – это отливы и приливы. Вода уходит за горизонт, но ты знаешь, что она – всесильная – вернется. Я помню, как стоял во время отлива на Белом море на огромных валунах, которым не страшна ни стихия морская, ни сила притяжения Луны, ни высота, ни глубина. И что внутри, «в душе», у этих валунов – не важно. Важно, что с места их никому не сдвинуть. Хочется, думать, что я и есть такой валун. Пока – да. Но кто знает, может, я просто речная галька и сильная волна, шутя, то ли швырнет меня в море, то ли выплюнет на берег.

– Ты чего, ссышь, что ли? – вечером накануне допроса говорит Натали. – Все будет хорошо.

А утром: «Как выйдешь – сразу позвони», и, не дотерпев до окончания допроса, начинает названивать сама. Я не злюсь, я понимаю, что это не страх – это любовь.

19.10.2012.

Из воспоминаний Лидии Чуковской: «Суд был, разумеется, закрытый. Даже на зачтение приговора пытались никого не пустить. Однако наш заядлый законник Алик Вольпин с раскрытым кодексом в руках доказал охране, что приговор во всех случаях должен объявляться открыто. Алик был первым человеком в нашей жизни, всерьез говорившим о советских законах. Но мы всё посмеивались над ним.

– Ты, действительно, Алик, чокнутый, – говорили мы ему.  – Ну, подумай, о чем ты говоришь? Какие же законы могут быть в этой стране? Кто о них думает?

– То-то и плохо, что никто не думает, – отвечал обычно Алик, нимало не смущаясь наших насмешек.

Однако на конвойных солдат Алик со своим кодексом произвел неожиданное впечатление, и ребят пустили послушать приговор.

– Вот видите, – ликовал Вольпин, – мы сами виноваты, что не требуем выполнения законов.

Но все только плечами пожимали. Знали бы мы тогда, что таким вот нелепым образом, со смешного Алика Вольпина с кодексом в руках, словно волшебной палочкой растворившего двери суда, начинается наше гражданско-правовое движение, движение за права человека в Советском Союзе».

20.10.2012.

Наталья Трауберг, переводчик: «Каждый человек позорен. Каждый. И он должен понимать это».

22.10.2012.

Вот три с четвертью года я варюсь-перевариваюсь в этой судебно-правоохранительной системе. Сталкивался с полусотней ее представителей. Хоть раз я увидел у кого-то совесть, честь, чувство справедливости или вот хоть уважение к закону? Ни разу. Желание отжать у тебя бабло, услужить полезному или начальственному. Желание подсидеть соседа или начальника. Любовь к ближнему? По другому адресу.

Пьянки, стажерки. На следующий день обсуждение по телефону «вдул-не-вдул» – при обвиняемом (это я с делом так зимой знакомился – два месяца слушал) не стесняются. Он не человек вроде. По утрам – через одного опухшие, неопохмеленные. На последнем обыске один из ментов тупо сидел на кухне, ничего не курочил, молчал. Я сидел с ним – боялся, подкинет чего. Потом попросил воды, потом попросился в туалет. «Вы досматривать будете?» – «Нет. Я так». Пошел и наблевал, по-моему. Звук был очень характерный.

А год назад на обыске сперли початый флакон духов и сотню евро из сумочки Натали. В этот обыск «официально» отняли последние пятнадцать тысяч – ее аванс. Г., не приезжавший на обыск, перевел стрелки на ментов: я, дескать, этих денег в глаза не видел.

Финансы обвиняемого поют романсы. Натали: «А не пойти ли тебе работать наконец?!» Прекрасно понимая, что работы никакой нет. Можно, конечно, в оппозиционную журналистику местную податься – это ровно то, о чем мечтает местная гэбня и давно рапространяет слухи, что я работаю у Пахолкова. Депутат Пахолков – главный враг губера, издает свою интернет-газету. Эх, я б там развернулся ненадолго – ровно до звонка губернатора председателю облсуда. Тогда эти записки пришлось бы продолжать из СИЗО. Губер три года назад выпер меня с работы в первую же ночь (а кому нужен главред под уголовным делом?), а спустя два года дал команду на безумный гражданский иск в двадцать миллионов, но тем не менее команды закатывать меня не давал – и на том спасибо. Журналистика в нашей деревне теперь только двух сортов – лизать губеру отовсюду и во все места или мочить губера на бабки Пахолкова. Любопытно, что и те, и те гонят ментовскую джинсу бесплатно, как шлюхи на субботнике. И верят в эту джинсу, как в истину в последней инстанции. Менты (прокуроры, гэбня) в провинциальных СМИ – вторые по упоминаемости после губера. Наверное, провинциальная журналистика – это теперь какой-то филиал ментов, что-то вроде судмедэкспертизы или морга. В общем, работы нет. Бизнес открыть? Ага. Менты два раза в день ходить будут. Как инкассация.

Долг адвокату – двадцать четыре тысячи. Из неотложных, но «отложных» на пару месяцев – ремонт машины, двенадцатилетняя «Жигули»-классика, и поход к зубному – около сорока тысяч всего. Хорошо, что «цацки» под арестом – рано или поздно встал бы вопрос продавать – Натали не простила бы. А так, глядишь, вернут когда-нибудь.

Не в деньгах счастье – лишь бы менты все сдохли. 

Господи, помилуй мя, грешного!

А еще молю, чтобы приморских партизан выпустил Ты. И пусть стены рухнут, рухнут, рухнут...

И еще, Господи, генпрокурора поменяй, раз уж Бастрыкина не можешь.

22.10.2012.

Только что позвонила Натали – сегодня встречи с адвокатом не будет. Он сам напишет жалобу-двухходовку в прокуратуру на незаконное следствие и невыполнение решения суда. Первый темп – облпрокурору с прогнозируемым отказом, а затем уж – генпрокурору. В принципе, выше инстанций не будет. В пределах нашей миллионной деревни закона я не дождусь 100%. Движуха началась. Наверное, догадываясь об этом, кошки просто летают по моей голове и остальным частям тела. Продырявили мне ногу и раздолбали монитор ноутбука. Кошек у нас – восемь. Шестеро живут с нами – Кася, Бруна, Муля, Хонда, Ива и Щепка. Хонда – чемпионка, звезда нашего сиамоориентального питомника, драчунья, как и Бруна. Ива со Щепкой, самой маленькой, еще подростки. Щепка спит со мной – я ее защитник. Остальные – с Натали. Еще два кота – Силантий и Шон – живут и метят на мансарде. Если бы не было кошек, я бы сошел с ума.

Год назад во время обыска один опер ударил Хонду по морде – она была еще ребенком. Натали этого не видела, потом, когда я рассказал, обещала мента того разорвать. Миша его зовут, низенький, жирненький, перед Г. пресмыкается: «Вам за это дело генерала дадут», – шутит. И всерьез начинает рассуждать, что у Г. будет генеральская карьера. В подтексте, я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что за Г. стоит гэбня. Я вот ничего ему и не смог сказать умнее, чем: «Это она здесь живет, а не вы» (про кошку) и «Ну, тогда вам адъютантская карьера обеспечена». Миша и Г. – это как одного червя пополам разрезали и вместе поставили – одна плоть, одни мозги, одни ужимки. Весной Мишу посылали грузчиком – 28 томов моего второго уголовного дела в прокуратуру таскать, а теперь повысили – фальшивомонетчиками занимается.

Похмельный мент, который был на обоих обысках, спрашивает: «Вроде ‘‘тот раз’’ больше кошек было?»

Да, тот обыск совпал с родами у Бруны. Просили ментов разуться, Г. запретил разуваться: «А вдруг вы соберетесь сбежать, а мы босиком». Топталось и разносило грязь вокруг обезумевшей роженицы с десяток уродов. Итог: пять трупиков и тяжелейшее заражение крови у кошки. Ох, будут вам мерещиться, мусора, эти котята. Один – лиловый, другой – кремовый, еще – черно-белый. Еще двоих не помню. Белые, наверное. Перед домом под березками закапывал.

Флеш-бек.

Первый день: 20.09.2009. Ты помнишь как все начиналось?

Все было впервые и вновь. Именно «впервые и вновь» – главные ощущения того заповедного уже дня. Накануне, помню, пришла Бабина и сообщила, что получит полтинник, пятьдесят тысяч, от этого, я уже совсем забыл фамилию, «от Романа» – имя осталось, но тогда я его не знал, а фамилия, ах да – Болдырев. Я ее тогда тоже не знал. Потом, долго пытался вспомнить его, его внешность – видел за десять дней «до того» – секунд тридцать, может, минуту. Расспрашивал тех сотрудников, кроме Бабиной, разумеется, кто его видел больше, – но никто ничего не запомнил. Кроме: «молодой, и был все время с портфелем». Даже в очках или нет (на фото в паспорте и деле он в очках), не вспомнили. А ведь приходил на «мой» этаж раза три, сидел, ждал по полчаса. Стукачи, хотя этот Болдырев не стукач в прямом смысле, а подневольный агент-провокатор – без цвета. Без запаха, без следа. Не потому что умеют маскироваться, а потому что следы от человека оставляет душа. А душу у стукачей отняли. Из наличия портфеля я сделал вывод, что таскался с аппаратурой, был «заряжен». А значит, и опера за ним таскались, где-то рядом торчали. Потом спустя полтора года этого Болдырева я рассматривал в первом суде – конченый наркоман. Как его не одевай в приличную одежду. После каждой фразы: «Я могу уже идти, мне надо укол инсулина делать». Я даже в перерыве его показаний предложил, то есть неофициально, судье Г-ву проверить Болдырева на наркозависимость. Судья только посмеялся: «У диабетиков и наркоманов симптомы одинаковые». Как его Бабина и весь ее отдел мог принимать это чудо за нормального человека, ума не приложу. С одной стороны, бабы-дуры, с другой – заработки халявные. Конечно, я – начальник и мое чутье должно было распространяться и двумя этажами выше – до коммерческого отдела, которым командовала эта круглая дура, которую я же и назначил. С одной целью – больше, больше денег. И никаких других задач.

Болдырев был настолько туп, что прямо в суде – в протоколе не отражено – показал новую повестку в суд. Лжесвидетель на конвейере. Г-в аж привстал на своем судейском кресле: «Дайте-ка посмотреть». И возвращая: «Да-а». В каком-нибудь Голливуде он бы тут же стукнул молотком по столу, что мое дело закрыто, а лжесвидетель ответит по закону. Но тут свой Голливуд – такие сюжеты не проходят.

Итак, четверг. 20 августа 2009 года был четверг, можно никуда не торопиться – день не газетный. Это был первый день в прокате тарантиновских «Бесславных ублюдков», из кино вышли с сыном в полвторого примерно. Сыну еще тринадцать и я не помню, куда он пошел догуливать свои каникулы. Это потом его, ребенка уголовника, будут футболить из школы в школу – четырежды, каждый год то есть. Помню, что вечером Натали, когда уже было ясно, что будет обыск, успела отправить его ночевать к бабушке, чтобы не травмировать психику.

Я думаю, что они ЖДАЛИ. Ждали, потому что прослушивали и координировали – я им нужен был в кабинете, чтобы успеть денег подбросить. Иначе все впустую. Я только сел в свое руководящее кресло и не успел еще ничего сделать по работе. Они зашли через минут пять – трое: «Мы из управления “К”» – сбрехали. Что-то еще про преступление. Я все понял откуда, в смысле что из-за Болдырева. Наверное, даже показали удостоверения. Точнее, кто-то один показывал и издалека, так чтобы я не запомнил фамилии. Понятно, что ты в шоке. Расчет на это. Секретаршу Олю Симонову закрыли в бухгалтерии и не выпускали несколько часов. Двое ушли тут же и оставили для «охраны» П., так он представился – П., даже удостоверение показывал – получается, что поддельное. Никого не впускали. П. отнял у меня мобильный телефон, не давал говорить по стационарному. О чем говорили? Какие-то обрывки фраз еще вертятся. «Ну, вот видите же, вы сами поняли из-за чего мы здесь». Сказал – сбрехал опять, что его специально из-за этого дела отозвали из отпуска. Я спросил, кто его начальник. Ответил: «Пл.». Не сбрехал. Этот Пл. приходил потом в последний день моего второго ознакомления (через два с половиной года) в кабинет Г., как бы случайно, – дважды. После первого раза Г.: «Это тот Пл., который зам начальника оперативно-разыскной части. Он за делом по взятке стоял, хотя и в материалах его нигде нет». Пл. появился еще раз через несколько минут, опять как бы случайно, сказал что-то двусмысленное, что можно воспринимать и как шутку, и как угрозу. Выходя из кабинета, неожиданно и сильно ухватил меня сзади за шею на секунду: «Берегите себя». Наверное, они такой спектакль не раз разыгрывали. Это, чтобы было понятно, так проходило официальное процессуальное действие – подписывали протокол ознакомления с материалами дела перед отправкой в суд – третьей по счету. Естественно, все в присутствии адвоката. «Ты тут никто» – это все, что они хотят сказать. Девиз страны ментов, по-другому они не умеют, не учили.

П. сидит рядом. Может, минут пятнадцать прошло, может, полчаса. Он ведет себя так, чтобы я начал нервничать. Я прошу выпустить меня попить воды и в туалет. Собственно, этого он и ждет – хоть на секунду остаться в кабинете одному. В это время П. подсовывает – теперь я это знаю, как и то, что не П. он никакой, – в рекламный буклет, валяющийся тут же сверху на столе, две купюры по десять тысяч. Их найдут на втором обыске глубокой ночью. Именно в момент «обнаружения» этих подкинутых денег я отчетливо понял, что они – бандиты, а раз они – бандиты, то на моей стороне правда и со мной Бог и все будет хорошо. И начало уже быть хорошо сразу – меня не арестовали, хотя за час до этого на первом обыске, в квартире, заставляли собираться в тюрьму, снимать нательный крест на золотой цепочке.

Через минут сорок появляется адвокат С. Р., быстро Натали успела найти. П. начал явно и слишком заметно нервничать. Потом, может, через час, нас начинают перемещать в здание следственного комитета, старое еще. П., который не П., отдал мне мобильник и исчез, и больше ни в тот день, ни в какой другой день моей жизни не появлялся. П. оказался М.

Этот М., тогда я еще не догадывался, что он был «П.», в первый суд не явился. Потом я совершенно случайно сумел вычислить через своего зама Мещерякова – он ему угрожал, представляясь М., – что М. и П. – одно лицо. Опознать М. как П. мне не дали. Я подавал ходатайство Г. – отказ. В областную прокуратуру – отказ за подписью Х., «генерала Васи». В суде отказ на том основании, что нельзя дополнять (восполнять – на юридическом сленге) доказательства после возврата дела прокурору по статье 237 УПК. Мы с Д. были очень довольны таким отказом – если нам восполнять нельзя, то почему следствию можно?

Старое здание следственного комитета – заводской корпус, широкий длинный коридор. Туда же свезли свидетелей: несколько подчиненных Бабиной, бухгалтершу Суслову и саму Бабину. Нас держат в разных концах этого коридора. Начинаю понимать, что это почти войсковая операция – оперов больше десятка.… Приезжает адвокат М-ва из конторы С. Р. – Натали договорилась и об адвокате для Бабиной. Не подпускают. Проходит еще два-три часа в бездействии. Бабину прессуют без адвоката, хотя адвокат вот он, в пяти метрах, не подпускают. Бабина психует, не знает, кто забирал ребенка из детского сада. С. Р. нужно сегодня уезжать в Москву, поезд в 21:00. Решили, что меня будет защищать М-ва, сутки ее работы – два обыска и допрос по 51-й – обошлись мне в 16 тысяч.

Я рвусь что-то рассказать, М-ва методично убеждает отказаться от показаний. Наконец допрос по 51-й  – это мое первое знакомство с Г. Я помню сам допрос, и что Г. сразу сказал, что будет отстранять меня от должности, и что зачем-то наутро был назначен второй допрос – и его помню. До второго допроса меня уволили по собственному. На том основании, что меня все равно отстранят. Помню, что Г. во время первого допроса, успел сказать, что Х. сидит весь вечер принимает доклады по моему делу. Или это какой-то опер сболтнул? Помню поздно совсем, но еще до допроса звонила Соколова. Рассказал, что знал. Она: «А деньги где?» – «Да, рассосались по делам – две недели прошло». Сказала, что завтра уезжает в командировку с губером, а в субботу ей позвонить. Но в субботу уже трубку не брала – всё, тебя слили насовсем, ты еще не понял?

Помню огромную черную «Хонду Пилот», на которой меня возил какой-то опер. Ничего себе, подумалось, у меня, главного редактора крупной газеты, служебный джип «Киа Сорренто» в два раза дешевле.

Дома громили все подряд – может, часа два, может, больше. И до, и после я видел несколько обысков, но ничего подобного не видел: выкидывали и топтали все; все, что можно без усилий сломать, – ломали, включая – точнее, в первую очередь – детские игрушки. Скрупулезно фотографировали и снимали на видео сцены погрома. Садисты по первому требованию начальства. Созванивались с Х., он одновременно исполнял обязанности прокурора области и был смотрящим за моим домашним обыском. Видео – для него, сказал кто-то из оперов. Время – ближе к двенадцати ночи. Дома мне стало плохо, скакануло давление. Приехала «скорая», давление под 200, что-то вколола понижающее и успокаивающее. Запомнилось, что «скорая» была без врача – может быть, опера перехватили его и не пустили в дом? Была одна медсестра, которой открыто угрожали при мне, чтобы не «помогала этому преступнику косить от правосудия». Ни о каком больничном я даже не вспомнил, но уколы подействовали. Стало все по фигу как бы. В конце обыска личный шмон – очень унизительная процедура. После шмона: «Собирай вещи в тюрьму, нательный крест сними, ювелирку и драгметаллы нельзя». Взял свитер, Библию и Псалтырь – больше ничего не придумал. Снял, поцеловал, отдал Натали свой нательный крест, ее обнял. Повезли на обыск в офис.

Этот обыск проходил очень быстро – десять, может, пятнадцать минут. Разыгрывали спектакль, коротенький – видно, находящийся на другом конце провода и дергающий за ниточки прокурор Х. устал. В финале «нашли» две пятитысячные купюры, лежащие в самом верхнем рекламном буклете на моем рабочем столе. По версии следствия, они так десять дней лежали. На самом деле сам буклет для какой-то работы мне принесли утром этого дня. А купюры в деле нагло подменили, вероятно, заставив понятых подписать лишнюю копию. Самое смешное, что сами купюры для «опознания» понятым даже не показывали – распишитесь на копиях, и все. При этом сами вызвали понятых в суд в качестве свидетелей обвинения. При новых делах они эту ошибку не повторяют – ни один из двадцати понятых теперь не вызван.

Утром я успел съездить в церковь, к святителю Митрофану, оттуда к восьми утра вызвали к племяннику губернатора, который «посочувствовав» и спросив, кого считаю заказчиком моего дела (я назвал три варианта – все ошибочные), велел увольняться по собственному: «Все равно они сказали, что тебя отстранят». Через десять минут я написал заявление. Съездил попрощаться с трудовым коллективом, пафосно сказав: «Вы сами знаете, что мы сделали и чего достигли за четыре года совместной работы. Нам есть, чем гордиться».

Начались мрачные будни в статусе обвиняемого, потом подсудимого, потом снова обвиняемого, потом снова подсудимого – так намотало еще четыре с лишним года. Больше, чем я был главным редактором этой злосчастной газеты. Больше, чем Советский Союз потратил времени на победу над Германией и Японией, вместе взятыми.

Теперь все движется к печальной развязке. Впрочем, насколько печальной – этого еще не знает никто. Я все еще отстреливаюсь, но давно уже вхолостую. Правда, последнюю гранату берегу.

27.10.2012.

Думал, что писать буду каждый день или через день, чтобы успеть закончить до начала суда по существу, который все равно непонятно когда, а надеюсь – что и не будет. Но вот не прошло и пары недель, а писать уже нет никакого желания. Журналистская привычка – наутро должно быть опубликовано, иначе «протухнет». Вот кому, спрашивается, эти мои сопли-вопли нужны? Таких, как я, экономических, в российских замкадных городах многие десятки, если не сотни тысяч. Если ты не хочешь работать на дядю, рано или поздно дядя в погонах придет к тебе сам. Сначала с «предложением», потом с выемкой и обыском. Мне еще повезло: «подписка» – не СИЗО и даже не залог. С «подписки» шансы уйти из суда своими ногами гораздо выше. Мой случай, правда, особый – на первую инстанцию рассчитывать не приходится. Но две 237-х будут согревать меня этой зимой. Они – моя путеводная звезда: в кассацию, в Верховный, в Конституционный. Во всякий ЕСПЧ – эти присудят лет через пять тысяч десять евриков, чтобы сиделось слаще. Может, к тому времени все и закончится. Мы – расходный материал, что для «правохоронительной» системы («палка» – строчка в отчете), что для московских VIP-правозащитников (строчка в заявке на грант). Для этих VIP-пассажиров членовоза «Россия» мы даже не плацкарта – теплушка. Вы ездили в теплушках?

* * *

До Нового года – 64 дня. С боем курантов у них истекает двадцать пять месяцев следствия. Запрашивать продление им сподручней, когда следственные действия закончены. Значит, закончить они должны не позднее 1–7 декабря. Грубо – шесть недель. Почему все так «знаю» – а прошлый год все так же шло: по датам чуть ли не день в день. 

Позавчера подавал жалобу на незаконность новых следственных действий в облпрокуратуру. Принимала дежурная прокурорша, похожая на английскую фигуристку Джейн Торвилл. Сорокалетняя крашеная крольчиха. Долго и «с пониманием» разъясняла мне процедуру обжалования. Оказывается, надо аж три раза получить здесь, в области, отказ, чтобы наконец жаловаться в генпрокуратуру. 

Сочувственная прокурорша оказалась женой племянника губернатора. Этот племянничек (он же – главный по госимуществу, он же – кошелек) меня и выгонял с работы наутро после возбуждения дела. Тоже «сочувствовал»: «Ты понимаешь, они все равно тебя отстранят. Поднимайся к Василию (это облначальник по СМИ) – пиши заявление. А оправдаешься – тогда вернем». 

Удивительно, что и Натали с этой крольчихой-прокуроршей пересекалась по своей работе. Миллионная деревня. А еще облначальник над зонами был одноклассником Натали. «Блат по передачкам обеспечен», – смеется. Или уже не смеется. 

Крольчиху пристроил и продвигает муж, но, думаю, по согласованию с губером – ему надо свои уши в прокуратуре иметь.

Какая голова дракона главнее: прокурорская, гэбэшная или эскашная? Думаю, какая тебя сегодня жует – та и главнее. Меня пережевали все по очереди – а желудок общий. Но все рано, как говорится, выхода – два. 

И – да! Сорок дней уже не подписывают обвинение по взятке. Стандартный срок – десять дней, максимальный – месяц. Замов облпрокурора, которые могут подписать обвинительное – четверо, один первый – это его функция, он уходил в отпуск специально, чтобы подписал кто-то другой, но, видно, никто не хочет брать на себя. Начинаешь на что-то надеяться.

Опять же слух, что моему Г. дали расследовать новое уголовное дело – по мэру. Мэра наш губер посадить пытается уже полгода, если не больше. Если так, то Боливар не вынесет двоих и на меня «забьют». По крайней мере, скорость расследования упадет – одним продлением больше, одним меньше. Что им Гекуба, что они Гекубе? Но это вряд ли. Незримый бой продолжается.

Опять по ночам звонят с неопределяемых номеров. Мне – молчат, дышат в трубку, Наталье – предлагают «сексуальные услуги». Напоминают, дескать, не только СК – но и мы, тупая гэбня, наш почерк, не забывай, с кем связался.

 31.10.2012.

Утром отвез сына в школу, поторчал в интернете, это сейчас 90% моего времяпрепровождения, закемарил на полчаса. В одиннадцать звонит Натали: «Чего делаешь? Спишь? У меня в кабинете был обыск». 

Помещение служебное, поэтому не судебное решение на обыск, а постановление Г.

Голос у Натали спокойный такой, что хочется начать всех убивать. Обрез, как у Никиты Богрова в «Брате», – и в Следственный комитет. Единственное, забаррикадировались они крепко – лобовой атакой не возьмешь. 

А ведь еще прокуратура есть – в общем, не разорвешься.

Умом понимаешь, что обыск у Натали лишь способ запугать, скомпрометировать ее перед новым директором (неделю назад пришел – эти уроды специально ждали). Наверное, этот обыск, от бессилия этих тварей. Или месть за обращение в прокуратуру. Понимаешь, что они не отступят, но теперь и я не отступлю. Что ж, они – обыск, я – жалобу. Других «обрезов» у меня нет.

Эти менты едят людей. Настанет время – люди начнут есть ментов.

Вчера звонил в прокуратуру. Узнал, что моей жалобой будет заниматься некто Гр., я его помню: по весне он мне вручал предыдущее обвинительное. То, которое на девятнадцать лет в сумме. Сейчас встречаться отказался: «Я буду изучать документы». Да не нужен ты мне, шестерка. Мне нужен твой незаконный отказ, с подписью, за которую придется отвечать по закону. Когда-нибудь. Когда страна ментов станет (или превратится – фея, ау?) страной людей.

Вчера вечером Натали мечтательно вспоминала, что грядут три выходных. Если менты добьются ее увольнения, как добивались моего с мизерной работы на почте, куда я угодил после начала дела, это будет, по сути, голодная смерть. А еще неплохо бы раздать долги перед этим.

1.11.2012.

Минуту назад начался ноябрь – самый говённый месяц в году. Не случайно у ментов в этом месяце праздник 10 ноября – День мента. В День мента Брежнев окочурился, и понеслось.

Что хуже: первый день месяца или понедельник? Если ты работаешь, притом – на дядю, то, конечно, понедельник. Но если ты ждешь непонятно чего – непонятно когда, то, пожалуй, первое число потяжелее будет. За понедельником – всего пять дней ожидания, а за первым числом месяца – еще тридцать как минимум.

Менты, которые обыскивали кабинет Натали, шепотом попросили пожаловаться на них и на следователя, который в этом позорном обыске опять не участвовал. 

– Напишите, что мы вели себя грубо. А то нас ругать будут, что ничего не изъяли в этот раз.

Это те же менты, что у нас дома обыскивали и последние пятна-дцать тысяч конфисковали.

Натали сама будет обжаловать обыск в суде – денег на второстепенные действия адвокатов нет. Да и геморройно специально искать нового адвоката и вводить в курс дела. Мой не может одновременно защищать и Натали.

Сыну от обыска прибыль – Натали дала ему деньги на кроссовки, которые он с нас безуспешно и скандально выбивал почти две недели. Нормальную зимнюю обувь носить отказывается. А покупать каждый месяц ему по новой паре обуви нам сейчас не по карману. «Ничего вы не понимаете». В молодежной моде.

Мы тут действительно ничего уже не понимаем. Сорок четыре дня как зависло предъявление обвинения по взятке. Чего тянут? Договориться не могут или ждут перепредъявления новых-старых обвинений? А смысл?

Я такой тупой, что не вижу в их действиях смысла. Наверное, потому что я пытаюсь анализировать, опираясь на закон, а они – на беспредел. А в нем один смысл – раздавить, запугать, затоптать.

2.11.2012.

Натали вернулась с девичника, где утешала подругу, брошенную мужем.

Заглянула в почтовый ящик, а там назначение кассации по обыску на 13 ноября и еще два извещения на письма с уведомлением. Почта ни разу за три года не надорвалась в звонок позвонить. Что за люди? Ехать за письмами за десять остановок, хорошо завтра – выходной, пробок не будет. Не сразу заметил, что нет привычной пометки «судебное». Значит, прокуратура или СК. Жду гадостей, а сердце ноет. Хотя могла какая-нибудь налоговая эти письма прислать.

В принципе, я и на каждый звонок вздрагиваю. У меня-то «контактов» всего шесть: Натали, сын, тесть-теща, адвокат да старый друг – однокурсник. Все посторонние звонки – скрытая угроза. Правда, по ним очень легко определить гэбэшных осведомителей. Троих за эти годы насчитал. Вот и еще один странный звонок был с неделю назад от бывшей сотрудницы – а я расслабился и не проверил сразу. Теперь буду мучиться – может, совпадение, а может, и нет.

А «простых» звонков не бывает: я со старой журналистской жизнью покончил почти сразу после начала дела. Хотя когда книжки не читаю, то слежу за политической жизнью нашего городишки. Там все одно: губер поедает строптивого мэра при помощи ментов всех мастей. С десяток уголовных дел, наполовину высосанных из пальца. Брали бы меня консультантом, граждане новообвиненные. Но они-то надеются откупиться, глупые богатеи. Ну-ну. Некоторые из этих дел скорее всего завершатся раньше моего. Не завидую – вспоминаю свои первые дни-недели-месяцы в статусе «обвиняемый». Что-то вроде «прокаженный». Наивный прокаженный.

Вчера один бывший мой внештатник в комментах оставил послание (анонимно, но я его вроде вычислил): «А.В.П. как ваши дела, есть ли надежда избежать реального срока?»

Ведь чем плоха «подписка» – она не только о невыезде, но и о «надлежащем» поведении. То есть под угрозой СИЗО я лишен возможности отвечать на оскорбления. Канделябром.

6.11.2012.

Начало недели после праздников – вторник. Ночью писал в суд и в налоговую запросы в связи с абсурдным исковым требованием налоговой (это от них письмо было перед выходными) заплатить 167 тысяч рублей. Якобы долги за 2004 год. При этом никакие документы в основание своего иска не прислали. Девять документов числятся как приложение, но их нет. Соответственно, понять, откуда возникли долги невозможно. По всему, хотят засудить заочно. Потом доказывай, что ты не баран. Утром проснулся, звоню. Налоговичка, судя по хамским интонациям, доносящимся из телефонной трубки, – самая мелкая начальница. Не дура – понимает, что действует незаконно. Стараюсь просто добиться получения документов. Моя ссылка на Гражданско-процессуальный кодекс приводит ее в бешенство. После пяти минут откровенного хамства «начальница» завершает разговор: «Я вам пришлю по почте. Разговор окончен». 

Она – тоже «менты». Налоговики прочно вписаны в систему фабрикации экономических «преступлений», они – младшее звено. Любой налоговый клерк, начиная с самой маленькой начальственной должности, втянут в систему махинаций с налогами, подставными фирмами и т.д. В царской России нижним чином «мента» был дворник, для борьбы с преступностью ему выдавали свисток. Теперь вместо дворников – налоговики. Что-то вроде участковых в экономической сфере – рыскают за инфой для высших ментов – где чего «отжать». Если дорастешь до начальника районной инспекции в крупном городе, автоматически становишься долларовым миллионером. Сажают с такой должности редко – точнее, не сажают вовсе: крышует налоговиков гэбня. За двенадцать лет правления Путина Россия разделилась на сословия, касты. Среди «ментов» наивысшая каста – это гэбня, потом – прокурорские, потом – СК, потом – непосредственно мусора, внизу, на побегушках, – налоговики. 

Народ – тоже каста. Неприкасаемые.

Пока я тут писал, сняли министра обороны. Сначала – несколько уголовных дел на приближенных, а через неделю – отставка. Ну уж если на министра обороны ядерной державы не распространяется презумпция невиновности, то что говорить о каком-то провинциальном редакторишке, осмелившемся (по глупости, каюсь, по незнанию) покуситься на козырной ментовской, конкретнее – прокурорский, бизнес – подпольные казино. 

Прочитал: в год в России по экономике сажают 160 тысяч человек. Думаю, 80% – заказуха. 2,8 миллиона (каждый третий) предпринимателей подверглись уголовному преследованию. Некоторые непонятливые по два раза. Это не феодализм – это рабовладельчество. «Ха, вы еще стреляете, пацаны? А дела теперь не так делаются».

Вчера через фейсбук познакомился с Аксаной Пановой, редакторшей крупного информ-агентства из Екатеринбурга. Она – звезда, ее уголовные дела свежие и треск по ним – на всю страну. Хищения и вымогательства шьют. С утра читаю, уже отнимают у нее бизнес. Там, в Ёбурге, битва кланов за кресло мэра. За Пановой стоит ее любовник – поэт, политик и народный борец с наркотой Евгений Ройзман. У Пановой есть и работа, и деньги, но против нее – губернатор. Впрочем, это может быть и к лучшему – не будут пытаться устраивать расправу. А еще она беременная от Ройзмана – на маленьком сроке.

Дай Бог ей здоровья. Боюсь показаться грубым: если родит – не посадят.

Если родит. (Читаю через два месяца: не родила – выкидыш.)

Будьте прокляты вы, менты, убийцы невыношенных детей.

Новым министром обороны неожиданно стал, казалось бы, списанный Шойгу. Путин боится и армию, и силовиков. Пошел у них на поводу, выгнав Сердюкова, но из их ментовского-гэбэшного клана никого не возвеличил. Харизматичный тунгус должен защитить Путина от возможного недовольства в среде армейских генералов. 

Летом 2010 года мы потеряли нерожденного сына. В больнице Натали пробыла неделю, я еще во что-то верил эту неделю, а она ЗНАЛА с первого дня, что «плод» уже мертв. После нескольких часов страшных, заведомо обреченных родов: «Был мальчик» – смска. Потом плакала, себя винила, или меня: «Он был такой одинокий в животе, никому не нужный, мы же все хотели девочку». Больше шансов родить – нет. И возраст, и постоянные ментовские угрозы арестовать уже саму Натали.

Чудо было – ведь до этого мы никак не могли забеременеть несколько лет. Что ж, вчерашние страдания – это твоя завтрашняя сила. Кому она только нужна...

<…>

 8.11.2012.

Ругаемся с Натали и с сыном Андреем – часто и безобразно. По телефону и очно, из-за денег и не из-за денег. Или опять вчера машинка моя «Жигули» сломалась, а у Натали «Судзука» без пробега шесть лет в гараже пылится, но чтобы мне сесть за руль – и думать не смей.

Нервы ни у кого ни к черту. Правда, миримся моментально. Наша ругань – это единственное, в чем нельзя винить ментов. Потому что повод для ругани может быть любой (у нас же «конечный» повод всегда – менты), а человеческое обличье ты должен сохранять сам. У меня это получается не всегда, далеко не всегда. Раскаиваюсь, но как всегда – поздно.

В процессе ругани – СЛОВА, а после – МЫСЛИ о самоубийстве. Для православного меня НИЧЕГО страшнее нет – душу сгубить. Но в гневе и отходя от гнева – себя не контролируешь. Грехи мои тяжкие, смертные, нераскаянные, цепляются один за другой – подступает отчаяние. Самоубийство – с виду самый рациональный «способ» окончания бесконечного дела. И менты довольны, и семья перестанет быть заложником, и Натали свободна, и разорение не грозит. Может, даже украшения вдове вернут, а то, что моя жизнь и достоинство ничего не стоит, – мне моя гребаная родина с успехом доказывает вот уже тысячу сто с лишним дней. И еще столько же будет – не поперхнется. Так чего же тянуть? За душу зассал? Или диван мягкий?

И зассал, и мягкий. 

Все больше ощущений к тому, что как минимум еще на год вся эта канитель. Или вот забота: чинить ли этот ухайдоканный «Жигуль», заведомо выкидывая деньги на ветер, или занимать еще «чуть-чуть», и купить рыдван покрепче? Все надеюсь: закончится, найду нормальную работу, куплю что-нибудь нормальное.

Завтра вторая попытка попасть в приемные часы суда – возражение на иск налоговой накатал. Авось обойдусь без адвоката, если, конечно, не присудят заочно. А ведь там, судя по всему, конвейер. 

У нас, в России в смысле, три альтернативы бытия: 1. Ты – быдло, и тебе хорошо настолько, насколько может быть хорошо быдлу. 2. Ты не желаешь быть быдлом, и тогда ты становишься бесправен, и замечательная вторая глава Конституции, которая о твоих правах, читается как грубая насмешка. 3. Ты идешь в менты, сначала понятно в обслугу, потом в жополизы, потом в «решальщики» – быдлом от этого ты быть не перестанешь, но душу сгубишь гарантированно. Зато бабло, блекджек и шлюхи. Позорная страна. Выбирай: в быдлюки, в рабы или в менты. Ты что-то говорил о свободе? – Мы щас тебе покажем свободу. Тренированная рука быстро хватается за дубинку, за швабру, за целлофановый пакет.

9.11.2012.

Из сегодняшней переписки на ФБ. Некто Чаплин, недавно из госСМИ

выгнанный главред: «Как у тебя дела? Более-менее или хуже, чем у меня?»

Отвечаю: «Дела не рассасываются сами по себе, если они заказные. Закон на моей стороне – это главное, остальное приложится. А что у тебя так плохо, что ты сравниваешь себя с человеком, которому выкачено обвинений в сумме на 19 лет лишения свободы и исков на 20 млн».

Чаплин: «Ну у меня по совокупности. Я человек харизматичный, но зависимый от настроения, увы. Вроде все хорошо, теперь я руководитель собкорского пункта Федерального интернет-издания, свой журнал запускаю, много чего делаю, больше свободного времени, но как-то все не очень на душе».

Бедный, бедный Чаплин.

Вечером полдевятого, только закемарил, звонок в дверь. Все эти неурочные звонки в дверь! Пульс, вау, вверх – вертикальный взлет. Обыски-то прошли все, да и по ночам не положено. Теперь если

ПРИДУТ, то только – БРАТЬ. 

Сосед заходил – пульт от общих ворот сломал. Пока он болтает с женой, мой пульс медленно сползает вниз – к норме. Представляю, ЧТО испытала Натали, когда увидела «наших» – с домашнего обыска ментов – у себя на работе под дверью. 

Поход в суд с возражениями на иск налоговиков завершился удачно наполовину: документы не увидел пока – через неделю звонить, но возражения сдал и выяснил фамилию судьи, кому направлено, пообщался с помощником. Теперь «заочного» судопроизводства можно не опасаться. Скорее всего, заседание будет в декабре, предупредят за две недели.

Забавно, что суд этот будет в допофисе, который стена в стену с самым знаменитым в городе казино-борделем. Раньше судейские этажи (верхние) официально пустовали много лет. Думаю, владельцы борделя их использовали по прямому назначению. Теперь персонал поменяли.

<…>

10.11.12.

Вечером ездил на почту, получил отказ из прокуратуры – идиотский и хамский одновременно. Мои ссылки на Верховный и Конституционный суды в ответе не фигурируют, зато «законность следственных действий» подтверждается постановлением судьи К., разрешившим проведение у меня очередного обыска. Судья в своем постановлении, кстати, делает вид, что про возвращение дела из суда ничего не знает. Но цимес в том, что само постановление даже не вступило в силу. Кассация у нас через три дня только. Интересно – сговорились, что ли, заранее? Подпись на прокурорском отказе и.о. прокурора области. Он и есть заказчик моего уголовного дела. Он и «судья», он и палач. Он и решальщик. А те, кто назначены судьями, у него на побегушках. Может и не все, но мое дело попадет к тем, кому нужно. Можно не сомневаться. 

Следующая неделя – два процесса по моим жалобам. И эту прокурорскую писульку будем обжаловать у генпрокурора. Светить. Местным уродам – напряг. Конечно, спустят сюда вниз для ответа. Но долбить надо по полной, когда-нибудь и генпрокурор сменится. А переписка – готова. 

Обвинительное по взятке не подписывают уже пятьдесят три дня (по закону максимум – месяц). Можно вносить поправки в УПК. Адвокат думает, что хотят засовывать вместе опять два дела в суд. Но как?!!! Им же продляться – на январь, а дела разъединены. И одно полностью завершено. В общем, опять жалобы писать – нарушены мои права: прокуратура злостно уклоняется от подписания мне обвинительного заключения. Очень хочу получить свое новое (третье) обвинительное заключение!!! А потом – четвертое!

Все это бесконечное-да-не-совсем уголовное дело, несомненно, репетиция подготовки к смерти. Приговор, как и смерть, будет еще неизвестно когда, но он неизбежен. И скоро ты с ним останешься один на один. Как моряк после кораблекрушения остается один на один с морской стихией. Хотя ты в него и не веришь в глубине души – ощущаешь себя как бы бессмертным, а потому беспечным. Ты должен готовиться к приговору, закалять душу. Чтобы только «на заре пойти ко дну».

А ты – чего хорохоришься? Жалуешься чего? Лучше сразу или помучиться? «Лучше, конечно, помучиться». Не сказать, что этот вялотекущий процесс увлекает, но другого-то нет. Вырабатывается медлительный ритм. Энергия жизни куда-то уходит. «Проглянет день как будто поневоле и скроется за край окружных гор».  Все больше всяких свирепых приговоров. На неделе Осиповой подтвердили в кассации повторный приговор – восемь лет (торговля героином – но там откровенная ментовская провокация, месть за политику). Вчера Лузянин за беспорядки при инаугурации Путина получил четыре с половиной на «особом порядке» – сдался на милость ментам, и кинули. Сейчас беспредельные дела посыплются как из рога изобилия, мою эпопею никто и не заметит.

11.11.12.

В СССР муж убивал каждую двадцатипятитысячную жену, а в России уже каждую двенадцатитысячную. То ли телевидение, то ли развитие мобильной связи (хотя это бабы смски чужие читают, а не мужики), то ли алкоголь бутореный, а от него – буйство, то ли рост депрессии и стрессов. Но против статистики не попрешь – при научном атеизме первая заповедь соблюдалась в два раза лучше, чем при господдержке Церкви.

Накануне в Москве 29-летний юрист аптечного склада Виноградов из-за неразделенной любви застрелил шестерых сослуживцев. «Возлюбленная» успела сбежать со склада за секунду до начала расстрела. Убийца сдался ментам. 

Еще вчера арестовали замминистра и всяких много уголовных дел в министерствах поназаводили. Под страхом народного ли бунта, или угрозы беспредельщицкого ментовского переворота Путин затевает чистку в верхах. Это точно. Вопрос: докуда дойдет? Или каста мусоров-прокуроров-гэбни по-прежнему неприкасаема?

Интересует ли меня, что будет со страной, или насрать? Ну вот на погоду ты же влиять не можешь. Пасмурно, сыро, лужи – не объедешь, грязь – не засыхает, а хочется солнышка, тепла, свежести, утренней росы. И не знаешь – может, это вообще полярная ночь начинается.

Не насрать – на душу свою только. Но это – так, на словах. А в жизни – диван, интернет, фейсбук, пожрать. Вот воскресенье начинается, а на службу в Церковь не пойду – дрыхнуть буду. Но верю: не оставит Господь меня, лентяя и гордеца, повразумляет еще чуть-чуть, а дальше будет мне счастье до самой «мирной и непостыдной» смерти. Аминь.  

В четыре утра под нашими окнами, что выходят на чисто поле, кто-то устроил фейерверк. Мне не обидно: я не спал. Может, и день рожденья у кого просто, но, думаю, День мента у них так заканчивался. Вообще, «наше» поле и прилегающие к нему лесополосы почему-то активно используются ментами для стрелок-терок. Может, потому что тут рядом точка стоянки крышуемых ими придорожных проституток, а может, просто удобное место – хороший обзор, несколько путей отхода, прослушку не установишь. Менты ведь сами себя и гэбню бояться стали нешуточно. У них теперь вместо «все схвачено» идет война подстав «все против всех». Натали говорит: «Когда слышу, что очередной мент то погиб в аварии, то подстрелили, то посадили (хотя этих почти всегда условно), нельзя сказать, чтобы радуюсь, но с удовлетворением отмечаю, что мир устроен справедливо. Ведь сколько горя в этот мир они принесли – расплата, стало быть, подоспела». 

<…>

18.11.2012. 

Завтра, точнее через 38 часов (впереди все воскресенье и полпонедельника), мне предъявят новые-старые обвинения. Думаю, все те же десять плюс четыре года. Ну и пять лет по взятке где-то гуляют по прокурорско-следовательским кабинетам два месяца уже. Волнует другое: уложатся ли упыри до Нового года, до истечения очередных сроков? Потому что продление двух разъединенных дел – о, они еще одну загадку для УПК готовят – одним постановлением это как? Взятку, конечно, до Нового года так или иначе в суд спихнут. Но сроки для новых дел они откуда считать начнут? В общем, они будут торопиться, а мы не отставать. 

Вчера утром отвозил Андрея в школу (ходит через день – любовь у него, и ничего с ним не сделаешь), разговорились про мое дело. Он постепенно вникает: «Почему ж тебя заказали?» Не нашелся ничего ответить как пафосное: «Трудно быть свободным человеком в несвободной стране». Извиняет, что это первое, что пришло в голову. Никакого смирения, черт.

Неделя выдалась насыщенная. Во вторник была кассация на «обыск в жилище». Отказали нам. Трио в мантиях: Блондинка, Брюнетка и Лысый. Прокурор тоже лысый. Все старые знакомые. Этот состав был на «моей» первой победной кассации в марте. Тогда, впрочем, их абсолютно законное решение с полпинка отменила следующая инстанция – надзор. «Наши возможности безграничны», – свирепо шутит Г. Для судей, сегодняшней троицы, отмена решения – это серьезный «косяк», и невольный виновник – я.

С первых слов почти ясен расклад: Блондинка, она же председательша и докладчик – за нас. Сочувственно спрашивает, что изъяли. «Зарплату жены – 15 тысяч», – отвечаю. Лысый судья, он из прокурорских и связан с гебней, – против. Очевидно, что провели работу, напрягается. Отпускает в мой адрес характерную шутку: «Бывших редакторов не бывает». Вы перепутали, Ваша лысость, это бывших кагэбэшников не бывает. 

Мой адвокат Д. привычно уже разносит в пух и прах безнадежную позицию следствия, в ответ два Лысых начинают абстрактно теоретизировать о судьбе дополнительного расследования в России в исторической перспективе. Эй, АкадЭмики, тут суд, а не научная конференция. Брюнетка за все время не произносит ни слова, рассматривает меня. В недобрых глазах – приговор. Последнее слово, очевидно, будет за ней. Интересно, звонили ли или расчет на «дисциплину»?

Удаляются в «совещательную». Пластиковая дверь – долгий разговор на повышенных тонах местами можно разобрать. Мужской голос: «У него же дом в “долине нищих”, точно говорю – наворовал». Женский, до этого сопротивлявшийся голос против такого «правового» аргумента не находит возражений. 

Срочно надо худеть, а то скажут: «Гляди, какую ряху наел, ясно – наворовал».

Вердикт – нашу жалобу оставляют без удовлетворения. Думал ли я заранее? Да нет – надеялся до последнего. Тем более что и Лысый прокурор (он среди всех – самый «человечный» что ли, миролюбивый) ни слова не возразил по существу. Что ж, пойдем в надзор, а затем и в Верховный. 

Брюнетка после оглашения обращается к другим мантиям: «Давайте останемся на пять минут, нужно по одному делу переговорить». Вот в эти пять минут и будет решаться чья-то судьба. А «процесс»? Это декорации для нищих и наивных. 

Два бессмысленных ноябрьских дня проходят в ожидании очередного судебного заседания. К исходу второго силком выдавливаю себя на прогулку по ноябрьскому вечернему лесу. В почти зимних сумерках ощущаешь, что природа в наших краях лучше, чем люди. Во всяком случае, беззлобнее и безопаснее. В дом могут «прийти», в лес – нет. Ах да, мобильник не надо с собой на прогулку брать. Впрочем, мысли считывать посредством мобильника еще не научились, наверное. Мысли мои как стекло, как свежий анекдот: «Что делать, я знаю. Непонятно, только куда потом прятать трупы».

В пятницу перед обедом встречаю в коридоре адвокатской конторы Б., моего адвоката № 2. Мы расстались год назад – без скандалов, по телефону. Это отдельная история – и без добрых слов. 

Б. – в стельку. Ясно, что веселье продолжается как минимум второй день. Обеими руками держится за стенку, но при этом лезет целоваться. От этой псевдобиблейской пошлости я теряюсь. Растрогал меня лукавый еврей. Начинает вещать, мол, мы отслеживаем. Еще б ты не отслеживал. Тут сарафанное радио, тут твоя репутация. Б.: «Ты сиди – ровно. У тебя все будет ровно. Со взяткой ни к кому не обращайся, никто ничего не сделает. Они уже давно там консенсус ищут, как из этого дела без потерь выйти. Найти, чтоб всех устраивало». – «Кто ж заказчик?» – спрашиваю, пользуясь случаем, в лоб. «Да Вася, Вася. Я ж и Д. говорил (знаю – говорил). Он тогда и мне, и Г-ву звонил». Это когда взятку в день приговора с «оправдоса» снимали: 7 февраля 2011 года. Вася, зампрокурора и заказчик, звонил судье Г-ву, чтобы вернул дело в прокуратуру, и самому Б., чтобы не обжаловал. Теперь, спустя полтора года, уже и не скажешь – подлость это со стороны Б. или нет. Статью, конечно, в УК за это дело Васе легко найти, да некому. «А у Васи и прокурора области, – спрашиваю, – одни интересы? Стоит к нему на прием попадать?» – «Не-е-е, – растягивает Б., – разные. Ты приходи ко мне в понедельник или во вторник, я в любое время, покумекаем, чем тебе помочь». – «Как получится, – говорю, – суды у нас сейчас», – понимая, что не приду.

Все, что мне наговорил пьяный Б., я и так знал. Но подтверждение из первых уст внушает оптимизм. 

У Д. «заодно» в райсуде образовалось сразу два дела. Одно – мое, обжалуем следовательское решение об обыске в кабинете Натали, другое – продление под стражей. «Там не светит: две сто пятых, вторых», – улыбается Д. Два убийства группой лиц. Нашу жалобу рассмотрят первой. Убийца остается сидеть с двумя охранниками под дверью нашего процесса. Небольшого росточку, худосочный, прилично одетый, с бородкой «а-ля Троцкий», лет тридцать, о чем-то жизнерадостно болтает с охраной. Я стою рядом, пялюсь. Вроде бы коллега по несчастью, но я без сочувствия – христианин хренов. Ладно, потом расспрошу Д., кого этот малыш грохнул.

С воплем: «А где эти чудики? Не пришли, что ли?» – вваливается следователь Г. «Чудики» – это мы. Увидев нас с Д., как ни в чем не бывало, здоровается. Весь из себя гламурный субтильный прокурорик Гр. проходит мимо, кивая нам головой, – он тоже нас за людей не считает. Д. пытается выяснить, куда пропало дело по взятке. Путанно объясняют, что прокуратура вернула в следствие, а те обжаловали  – ясно, игра в четыре руки. Смех сквозь слезы. Лишь бы не допустить третьей 237-й – возвращения из суда прокурору. Удивительно, что меня ни о каких телодвижениях по моему же делу не извещают. Ладно, напрягусь в воскресенье – накатаю жалобу в прокуратуру на прокуратуру, чтобы время зря не терять и Д. не отвлекать. 

Судья у нас Профессор, доктор юридических наук, в судьях недавно – год или два. Меньше сорока – это первый «мой» судья, который моложе меня по возрасту. Говорят, въедливый. Очочки, внешность – человеческая, голос сочувственный. Понятно, что кто-то из следственного комитета на уровне замов его уже обрабатывал, но результат мы не сразу узнаем. Тогда и поймем, обманчива ли внешность или нет.

Открыли заседание. Прокурорик несет невообразимую пургу, где логика теряется со второй фразы. На руках у него «козырь» – вторничная кассация, для прокуратуры старается облсуд – в два дня решение написали. Облсуд для Профессора должен быть авторитетом. Возражаем, мол, право у нас не прецедентное и только решения Верховного суда имеют обязательную силу для всех. Профессор спрашивает Г. о смысле этого обыска, тот не находит ничего сказать. Не говорить же, мы их попугать решили. Профессор откладывает на неделю и вызывает в суд Натали, пусть сама расскажет, как нарушены ее права.

Все эти обыски и их обжалования – всего лишь арьергардные стычки. Декабрь предстоит жаркий.

А так хочется расслабиться, дотянуть до Нового года, до четвертого своего уголовного года, а там и до весны. Судиться в России – это и так смерть с оттяжкой. Так еще и по морозу. Бр-р-р. А весной – хоть в тюрьму, хоть в суму, хоть – в Красную армию.

21.11.2012. Женюсь, какие могут быть игрушки

Предъявление обвинения отложилось на сутки из-за занятости моего адвоката. Ну, предъявили. Полтора десятка страниц слово в слово все то же, что и год назад, – растрата до десяти и злоупотребления до четырех. 

Г. опять отжигал. Как ожидалось, просил (третий раз!) закрыть взятку. По деятельному раскаянию, при этом рассуждал, что закрытие по давности якобы не пропустит прокуратура. Опять обещал условно, грозил карой небесной и тюрьмой, ссылался на Мк. – зам такой в СК, длинный как каланча, с отталкивающим крупным лицом, ненавидимый и самими следаками, в сорок лет ни разу не женатый (голубой, что ли?). Самое смешное, что Мк. этот прославился с помощью моей газеты – расследовал дело крупной банды – мы пропиарили. И его карьера поползла вверх. Он всех людей за убийц и бандитов держит, а с бандитами какой разговор – бутылка в жопу. Не задумывается даже, что главный тут бандит теперь он.

Мы с Д. на такие предложения (по взятке – лишнего не подумайте) ничего не отвечаем сразу. Просто посылать человека, который просто так может тебя засадить, неумно. Г. обещает на следующей неделе закончить следствие, но для этого надо наше согласие на осмотр дома. Думаю, до начала декабря мы так или иначе дотянем. Заводит – и тем себя выдает – на тему 217-й. В смысле, надеется, что мы быстро ознакомимся со старым-новым делом. Да, продлеваться на после 1 января им будет крайне геморройно. Проще, конечно, здесь через суд меня ограничить. 

За подписанием бумаг идет непринужденная светская беседа. Вот Г. дали «главное» дело нашего гонимого мэра. 40 миллионов мэр перечислил моему бывшему адвокату У., который начинал мое дело, почти спер у меня квартиру и от которого я отказался через два месяца его работы, потеряв больше миллиона рублей. 

Теперь У. дает показания на своего доверителя, валит по полной – вот тебе и адвокатская тайна. Бабки 100% – взятка в Арбитражный суд. Эту тему будут старательно обходить. А вот мэра постараются закопать. Хотя скорее сам себя закопает. Сотрудничает. Радуется, что свидетель. Г. говорит, что окружение мэра собрало бабки «на решение этого и других вопросов». Сажать или не сажать мэра миллионного города – это решают в администрации президента. Аукцион. Если враги заплатят больше, то из Москвы придет команда к генералам, а от них Г. «посадить». Но пока ничего не ясно.

Сажает вообще-то теперь суд. Но это семечки. Суд в любую сторону поворачивается, если нет политики или там убийства. За полмульта выпустят под подписку или даже не будут закрывать. Не, я не платил. У меня дело политическое – раз. И заявление об уходе я написал – два. Сначала статья была, считай, что легкая, – три.

Г.: «А М. Б. мне и говорит, не сажай ты его (меня то есть), пусть он на мне женится. Понравились вы ей чем-то». Опа-на. Куда мне заявление подавать – в ЗАГС или в квалификационную коллегию судей? 

М. Б. в молодости любила ходить на процессы в супермини. Чтобы девичьи прокурорские труселя было и адвокатам, и обвиняемым видать – напротив ведь сидят. Встанет так, поправит юбочку: прошу, дорогие, пожизненное. Девка была эффектная, папа – светило местного юрфака. Она и теперь в сорок пять очень даже ничего, блондинистая, фигуристая. Не замужем, взрослая дочь есть. Зимой рассматривала мою жалобу не в мантии, а в норковой шубе. Отказала, но грамотно.

Она – предсказуемый судья. Как принято говорить, дружит с прокурорскими. Ее будут уговаривать на основной процесс. Судью К. они выдоили и выжали полностью. Такими темпами, как намечается, – предварительные слушания (третьи) начнутся в феврале. И если я задумываюсь о том, кто будет судьей, то ОНИ – тем более. Никто мое дело брать не хочет, но кому-то придется. И с кем-то договорятся. М. Б. – кандидат № 1. Не радует меня стать объектом ее уголовно-эротических фантазий.

Рассказываю вечером Натали, она ржет. Говорит: согласна отдать меня в сексуальное рабство. Тут же разносит эту весть подругам. Ей весело, что кто-то на меня еще западает, судья. «А она моложе нас?» – «Постарше немного». 

Натали вспомнила, что именно М. Б. арестовывала ее ювелирку и часы: «И украшения ей мои достанутся, и мужик».

Мало того, что тут суда нет, так еще какое-то садо-мазо намечается.

<…>

21.11.2012. Не женюсь

Бессонница была, накатал жалобу, отвез.

Заехал из прокуратуры в офис к Д. – он весь день шпарит новые жалобы. Думает, что оттянуть до после Нового года будет сложно. 

Говорю: давай про то, что М. Б. хочет на мне жениться, напишем в судебную коллегию. Шутка шуткой, но тогда «предсказуемая» М. Б.

точно судить по существу меня не сможет. Можно ведь и к Г. с микрофончиком прийти. Д. тут же обламывает: я пойду свидетелем, а тебе придется искать нового адвоката. Статус свидетеля несовместим со статусом адвоката. Про микрофончик ему тоже не нравится. «Тогда с нами никто вообще разговаривать не будет». Понятно, «микрофончик» – это бомба под его адвокатскую карьеру и репутацию. Жаль, у меня еще столько хороших идей было. 

Оставляю его наедине с моими делами. У него работы – вагон. Две судебные «по статье 125 УПК» жалобы, одна – надзорная, одна – в генпрокуратуру.

Вычитал статистику: Верховный суд удовлетворяет 0,1% надзорных жалоб. Вот коэффициент моей надежды, моих шансов на свободу и справедливость. Букмекеры на такой «матч» ставки бы не принимали. Чем дальше, тем очевиднее: хочешь остаться на свободе – от надежд на справедливость придется отказаться. Если «отскочишь» – голый, нищий, оплеванный, «деятельно раскаянный» или «условный» – и тому будешь счастлив. Ноги ментам целовать приползешь. Воистину, «лучше быть последним неудачником в демократии, чем властителем дум в деспотии». 

<…>

22.11.2012.

Натали кинула ссылку: Госдума вносит с января изменения в УПК о расширении возможностей возврата дела прокурору, дополнительного расследования и пересмотра приговоров «по вновь открывшимся обстоятельствам». Меняется как раз «моя» 237-я статья УПК, часть первая. Может ли коснуться меня лично – непонятно. Но зона узаконенного беспредела расширяется. Так что не может не коснуться. Заголовок «Уголовное дело длиною в жизнь». Так и есть. 

Натали готовится к завтрашнему выступлению в суде, пишет, что Г. должен сам у себя обыск в кабинете проводить: документы, которые он ищет, у него в кабинете лежат, но собраны незаконно. Пусть еще раз «найдет». Логично.

Думаю, как в ее присутствии буду вести себя в суде. Неудобно при любимой женщине болванчиком: «Ваша честь, поддерживаю позицию защиты». Желание-фантазия плавает в мозгу: убить ЭТИХ прокурора и следователя прямо в зале суда, судья-профессор пусть живет, кстати, раз уж «непредсказуемый».

Хорошо, что на входе в суд металлодетектор поставили и шмонателей посадили. А в облсуде вообще просвечивают как в аэропорту. Правильно: непреодолимые желания отчаявшихся узников концлагеря надо гасить при входе.

24.11.2012.

В пятницу были с Д. у Г., опять – в четвертый раз – уговаривал подписать закрытие взятки. «Ну что, не надумали по-мирному?» Обычно Д. как бы переговоры ведет – я молчу. А тут ответил: «По-мирному не хотите вы. Переделывайте 160-ю. Тогда и поговорим». Г. сорвался буквально на визг: «Вам думать надо было, когда воровали». Вот кому ты гонишь, мент. Тут зрителей нет. Ты знаешь, что вся растрата на безумных, нелепых по сути показаниях запуганного жулика Миши. При этом два месяца назад при Ф., своем начальнике, Г. рассуждал, что может переделать 160-ю на нетяжкие варианты: неуплату или превышение полномочий – и разошлись как в море корабли. Но видно, хозяева ему теперь дали жесткую установку – сломать меня. И впервые Г. открыто стал угрожать мне арестом. До этого просто обещал «сделать мою жизнь адом».

Г. живописует картинку, почему меня можно теперь закрыть. На днях один из следователей СК сбил насмерть тетку и скрылся. Отъехал, правда, недалеко – с километр всего. Начал обзванивать – решать. За этим делом его гаишники и повязали. Г. описывает, как ночью звонили заму Бастрыкина, потом брали кровь на алкоголь – аж два раза, с понятыми и опечатыванием в сейфе. Москва потребовала, зная, что подменить кровь при анализе – говно-вопрос. Как трясся генерал, ожидая результата – если пьяный, то конец его – генеральской – карьере. Пронесло. Следака закрыли, и Г. это возмущает – свой ведь. А уж если своих теперь можно, то тебя, журналюга, голыми зубами съедим.

Из СК – к судье-профессору. Когда подъехал, Натали уже там, беседует с Д. Слышу его: «Пора уходить из адвокатов, как с таким беспределом бороться». Параллельно Д. рассказывает нам стратегию подачи новых жалоб. То, что сейчас – это были мелкие стычки. Предстоит первое серьезное сражение. Д. все придумал очень умно, но, к сожалению, боюсь, что здесь – в области – это будет сложно пробить. (Перечитываю спустя месяц – увы, «стратегия» не состоялась. Против лома нет приема. Только бабло, а его нет.) Показывает Д. и пришедший текст кассации по квартирному обыску. Комментирует: «Одна страничка ни о чем». Читаю – не решение суда, а какое-то хамство, не утруждают себя даже отразить нашу позицию. Я одно такое решение – краткое и наглое – уже видел весной в надзоре.

Подъезжают Г. и новый-старый прокурор с угреватым лицом пропойцы со стажем и дебильной фамилией Хр. Чего изволите, прокурор Хр.? Минут десять перед заседанием Хр., не скрываясь, проводит (инструктаж?) в кабинете «профессора». В сущности, всегда так: следователь или прокурор в кабинет судьи перед заседанием заходят как к себе домой – это унижает, показывает, что ты тут – никто. Войдя в зал заседаний, Хр. одаривает нас барским презрительным кивком головы. Натали спрашивает Д.: «Разве раньше такое было возможно?» – «Раньше, когда я начинал (десять лет назад, то есть), еще хуже было, судья с прокурором могут сесть бухнуть перед процессом. Меня приглашали, но я всегда отказывался. Говорю, я за рулем, а такой корочки, как у вас, чтобы бухать за рулем, у меня нету».

Вообще, только за эту неделю менты в нашем городе трех человек насмерть сбили. Летом их милицейский генерал – начальник областной ментовки – запретил своим приказом ездить ментам на личном транспорте после двадцати двух и под страхом увольнения посещать любые кафе и рестораны. Десять человек за год задавили насмерть менты. Прославились этим приказом на всю страну. Народ в интернете: «Их бы вообще на улицы лучше не выпускать». Меньше чем через месяц приказ отменили. Нарушает права ментов.

Встатьсудидетпрошусадиться. Д. опять в процессе разносит в пух и прах аргументы прокурора Хр. Тот договорился до того, что раз уголовное дело вернули со стадии предварительного слушания, то это еще и не суд почти. Ага. Здравствуй, новый УПК. Д. предупреждает суд, что дело не в несчастном обыске, в котором ничего не нашли, а в порочной, противозаконной и много лет как отмененной практике дополнительного расследования, которую может как бы «узаконить» своим решением уважаемый суд-профессор. Натали выступает эмоционально, в том числе про изъятие несчастных зарплатных пятнадцати тысяч. Я говорю, что все эти три «пустых» обыска – дома, у тещи, у Натали в кабинете – всего лишь попытка психологического воздействия на меня. Суд удаляется в совещательную на час. Все, кроме нас с Натали, разъезжаются.

Мы остаемся одни в судебном зале. Натали показывает в Ipade фотографии нашего биколора Ванечки-Айвенго, проданного недавно в Германию. Немцы заказали в нашем питомнике еще и кошечку – когда родится, – но по бартеру на будущего ванечкиного сына. Планов кошачьих громадье. <…>

Наконец возвращается профессор с секретарем. Минут десять на зачтение приговора – тщателен. Всегда стоишь – вслушиваешься с надеждой. По первой инстанции только в последней трети или даже четверти приговора бывает ясно, что отказ. В кассации все без соплей, могут просто буркнуть с чувством непередаваемой собственной значимости единственную фразу: «Без изменения» или «Отменить». И эта фраза будет судьбоносна. Судьи облсуда это понимают. Дальше – надзор, неприступная крепостная стена. 0,1% отмен в надзоре. Они в кассации – боги. В первой инстанции у судей глазки бегают почти всегда, в кассации – никогда, в надзоре – пока один раз бывал – выглядят как живые мертвецы. С ними может и обманчиво – один сочувствующий взгляд я словил весной. От бывшего гэбэшника, кстати. У них на судейском верху тоже свои игры и неудачам соперников радуются тихой ехидной радостью олимпийских богов. Но, чтобы боги веселились, смертные должны гибнуть.

Иногда, как в случае со мной, затягивается до неприличия.

И кстати, совсем забыл – осмотр дома договорились на пятницу, тридцатое. Намеков (после прямых угроз), что я до этой пятницы на свободе не доживу, Г. сделал с полдесятка за вечер. Не верю, но вечером все это обсуждаем с Натали. Увы, она не будет понимать, что делать, если меня арестуют. Хотя делать надо одно – шум поднимать. Пока терпим в тишине. Выиграть информ-войну у этой брехливой публики с проплаченными шавками не так-то просто. И что еще хуже –

концентрация внимания не должна уйти в свисток. Значит – рано.

Но все равно надо бы заранее (ну, вот не люблю – ничего заранее) готовить уже «боевые» тексты – всё. Всё значит ВСЁ, Вася. Если бить открытой ладошкой, толку не будет. Д. боится, что если переходить на личности, то и наркоту подкинут, и что угодно – арсенал провокаций неисчерпаем. И то, что мы называем беспределом, лишь относительный беспредел. А настоящий беспредел еще впереди. 

Надо вырываться за пределы замкнутого круга областной всесильной мафии – генпрокуратура, Верховный суд. Неужели они способны подмять или купить ВСЕХ? «Наши возможности безграничны», – лыбится Г. «Сильно он сдал за год. Лицо почернело все», – констатирует Натали. А в глазах ее мысль: чтоб он сдох.

Господи, помилуй нас, грешных!

<…>

26.11.2012.

К вечеру воскресенья пошел первый снег. Если не будут арестовывать, как грозился Г., то вся неделя до вечера пятницы от мусоров и судов свободна. Завтра снег растает – и еще на десять дней минимум плюсовая температура.

В пригороде Челябинска Копейске (минус 8) на строгой зоне ИК-6 вторые сутки идет мирный тюремный бунт. Полторы тысячи зеков стоят на морозе и без еды. Требуют прекратить издевательства и выпустить товарищей из штрафных изоляторов. Полсотни зэков захватили крышу и вышки – вывесили плакаты: «Люди, помогите». Вокруг зоны толпа родни и просто пьяных. Менты, ОМОН, их около тысячи согнали, винтят пьяных и избивают всех подряд, но штурмовать не решаются. Еще шесть челябинских зон на второй день встали на голодовку в знак солидарности с ИК-6. Интернет гудит, оппозиция и власти не замечают никаких бунтов. Все перепощивают картинку – контурную карту России с надписью ИК-6. Моя родина (с какой буквы писать?) – тюрьма. А что еще можно сказать о стране, где лучшими гражданами оказываются те, кто лишен гражданских прав? Я МОЛЮСЬ, ЧТОБЫ ЗЭКИ ПРОДЕРЖАЛИСЬ КАК МОЖНО ДОЛЬШЕ. ВЕДЬ ОНИ НЕ ТОЛЬКО ЗА СЕБЯ И СВОИХ ТОВАРИЩЕЙ СРАЖАЮТСЯ, НО И ЗА НАС, ТРУСЛИВЫХ И БЕССЕРДЕЧНЫХ. Наступают времена, когда было стыдно не сидеть. Красиво, но не хочется. Строгая зона мне, наверное, не грозит, а обычная – вполне. Представляю себя стоящим в ночи на восьмиградусном морозе бесправной песчинкой в ватном, негреющем бушлате. В ожидании штурма ОМОНА, в ожидании зверских расправ, в ожидании...

Я и не живу уже три с лишним года, я – в ожидании. Никаких чувств и эмоций, ни радости, ни сожалений, ни надежд, никаких других соплей. Только нервы – провода, по которым подают мозговой ток. Высоковольтные. 

Самое время проклинать свою родину – страну ментов. Сны, движение мысли – все вокруг уголовного дела. Даже футбол не отвлекает. Понимаю, что ненормально. Уже два месяца – с последнего обыска – ничего не читаю. Кафку успел дочитать, Пруста забросил и ничего нового не придумал. До этого чтение спасало все три года. Заземляло мозговой ток.

 

Остаются молитвы и стихи. «...не муж, но мальчик для битья. Казаться – быть – опять казаться... В каком наперстке жизнь твоя?»

Остаются сны.

К обеду понедельника, пишут, бунт утих без штурма. Власти начали делать заявления, нашли крайнего: генерала, бывшего областного начальника УФСИН, очень вовремя скончавшегося. Еще в советское время была построена система, которая сегодня будоражит всю страну, – сказал губернатор. – В Челябинской области она выстраивалась еще при прежнем руководителе ГУ ФСИН. Такая система привела к огромному количеству самоубийств, избиений, бунтам. Не должно быть массового истязания заключенных. Причем звучат только челябинские колонии. Там идут сплошные денежные поборы. В этом серьезно нужно разбираться. Система является порочной». Страна является порочной. Но пораженья от победы ты, зэк, не должен отличать. Сначала они сделают вид, что отступили, дождутся ослабления напряжения и опять начнут закручивать гайки, поскольку понимают, что любая либерализация – это смерть режима. Они неглупы, эти вертухаи. Что в Копейске, что в Кремле. И они опасны – им есть, что терять, и есть, чем защищаться. Пока МЫ не станем опаснее, чем они, не победим.

4.12.2012. Электрик меняет показания

Иногда, как сегодня-вчера-позавчера, ведение этих записок начинает утомлять: какие-то «уголовные» события происходят, откладываешь, новые происходят, накладывается одно на другое. Надо бы писать, но никакого желания нет.

Сегодня рассмотрение нашей жалобы по возбуждению 285 – по электрику. Судья, ты будешь смеяться, – говорит Д., – К. В общем, все ясно, включая кассацию и надзор. К. в пятый раз у нас. (При ознакомлении с делом понял, что К. не пять, а все пятнадцать раз принимал различные решения по делу.) Все остальные судьи вместе взятые – тоже пять раз. К. достается все самое главное. Он не просто предсказуем, он – личный друг первого зама в областном СК, он «со дня на день» должен перейти в облсуд – только этих двух приводных ремней достаточно, чтобы судить как надо. Только что К. отвесил пять лет реального срока некоему Жукову, племяннику бывшего губернатора и вице-спикеру облдумы одновременно, от партии «Единая Россия», естественно. Я пересекался с ним как журналист – не слишком приятный тип. Этот Жуков при разборках по земле плеснул серной кислотой в лицо девушке своего партнера. Суть разборок – земля. Делили совместно уворованный участок под строительство за сто миллионов рублей. Спланировал тщательно: парик, накладные усы, алиби. Судя по прессе, косяков у следствия много было. Главное из которых – незаконное опознание. Тем не менее – пять лет. Отвесил – и ладно. К стыду, не вызывает моего сочувствия коллега по несчастью. Опять корю себя за жестокосердие. В общем, я это к тому, что К. на посту: не отпускать же ТАКОГО обвиняемого из-за «недоработок» СК. Понимаю, что примерно то же говорят и обо мне. Ведь – спёр, спёр, спёр. В газете же написано. 

За прошедшую неделю получил повестку в суд по налоговой, Натали подобрала с подачи Д. адвокатшу-цивилиста, завтра еду знакомиться. Должны отбиться, но опять расходы. Получил тексты двух решений: 1) облсуд от Лысого судьи по домашнему обыску, хамское просто – так и пишут: спёр 20 мультов – как самоочевидный факт, даже не утруждают вводным «следствие установило», не говоря уж – «предполагает»; будем обжаловать в надзор, потом в Верховный; 2) райсуд от судьи Профессора по обыску в кабинете Натали – изворотливое, но грамотное. Вывод судьи: выводы делать «преждевременно». Наш вывод: хай живе – обжаловать не будем, чтобы не отвлекать силы и средства на второстепенные фронты. 

В пятницу был осмотр жилища с электриком. Год назад уже проводили, но с другим адвокатом. Теперь у следствия все доказательства сгорели – пошли по второму кругу. Действие незаконное, о чем сразу вносим в протокол.

Присутствуют: Г., две двадцатилетние страшные соски – понятые из пригорода и два самых мерзких опера. Именно эти уроды разносили в щепки мою квартиру при первом обыске три года назад. Это личная гвардия генерала Васи. Они тогда, не стесняясь ни жены, ни тещи, ни адвоката, снимали свой разгром на видео и он-лайн Васе «кино» сбрасывали – Вася всю ночь сидел в кабинете – рулил моей посадкой. Один из оперов сейчас уже начальник экономического отдела. На мне, что ли, поднялся? Но все равно посылают – ясно, для напоминания-устрашения. Именно этот, Мт. его фамилия, заставлял меня снимать нательный крест – «в камере не положено». Что ж – снял, поцеловал, отдал жене. Взял с собой Новый Завет, Псалтирь и китайский свитер – Мт. не возражал. Через час эта бригада подбросила, совершенно неуклюже, мне в кабинет две купюры по пять тысяч рублей – и процесс пошел. А насчет ареста – был блеф. Арестовать, думаю, меня могли бы, разве только если бы я не уволился, а наутро меня и так выгнали. 

Ну и главный герой сегодняшнего дня – электрик Роман Лисов, сорок лет, «Дэу-Матисс», вдовец, детей нет, работает в соседней области, на следственные действия приезжает, как говорит Г. «с радостью, по первому зову», одежда небогатая и давно не стиранная, стоптанные китайские ботинки. Делает неожиданный шаг и с непередаваемой ухмылкой щелкает выключателем – типа я тут все знаю. Ощущает себя то ли Гамлетом, то ли... в общем, вершителем судеб. Поклон, аплодисменты. 

В жизни таких маленьких людей, где ничего не происходит, событие подобное сегодняшнему – это событие всей жизни. О нем будут рассказывать детям, если таковые появятся.

Суть этого моего преступления в том, что Лисов получал четыре года назад зарплату менеджера в редакции и теперь утверждает, что все это время работал у меня в доме. На самом деле их бригада работала в редакции, но Лисов об этом молчал сначала, а потом с подачи Г. и вовсе стал отрицать, что глупо, конечно, но тут важно, чтобы стройная версия дошла до суда. Было уже четыре его допроса и один осмотр – и пять раз он подтверждал свою брехню, подогнанную под фабулу Г. На самом деле Лисов был у нас дома лишь несколько раз, а работали совершенно другие люди – братья Колобки, они тоже из этой электробригады, но это сильно меняет дело. 

Просим всех разуться, в ответ один из оперов демонстративно отталкивает меня и идет вверх по лестнице. Натали обещает Г. кару небесную и идет пить корвалол, Д. подкалывает его же на предмет – кто же здесь на самом деле главный. Когда следователь у оперов на побегушках – это западло, а уж когда важняк на побегушках, то втройне.

Один опер держит в руках старый протокол и сверяется с тем, что рассказывает Лисов: тут кабель медный в потолке и штробе и тут кабель тоже медный, тоже в потолке и штробе. Мы-то думали, что у нас кабель деревянный, к полу прибит. Ценность показаний – нулевая, но какую-то иллюзию доказательств для суда создавать надо. Мало что незаконные, но и еще и нелепые. Лисов приписывает себе работы, которые он физически не мог делать, – вешал кабель на забор, которого не было в природе тогда. Мы молчим.

Кара небесная приходит в виде единственного вопроса Д. (для меня неожиданного – думал до суда все оставлять): «Вы сами все работы выполняли?» Так мы не договаривались, товарищ следователь, мы это не репетировали. «У меня было два помощника, я руководил». Трясущимися руками лезет в записную книжку. «Можно в книжке посмотреть? Баженовы – братья, Дмитрий и Александр». – «Через “А” или через “О”?» – «О». Теперь и я знаю фамилию, а то «Колобки» как-то даже неудобно, да и телефона их у меня под рукой не было. Забота Г. – их искать, допрашивать, прессовать, проводить очные ставки, склеивать разбитое корыто – еще две недели долой. Мне уповать на небеса, что Колобков не подведут под очередные нужные показания. (Перечитываю – и уже знаю, что Г. опять «собрал» нужные показания с Саши – старшего Колобка. Неприятно, но в суде все изменится 100%. Колобок парень приличный, не Лисов.) Но это ведь еще и новые свидетели – опять незаконно. Незаконнее незаконного. Ты еще пойди найди «моих» Колобков – через «о» – телефон-то они сменили. 

Без гадостей не расстаемся. Г. начинает выпытывать, оплатили ли мы кредит на Натальину «судзуку», и обещает наложить очередной арест, мой убитый двенадцатилетний «Жигуль» его не интересует. На выходе опер, который снимал с меня крест, интересуется «первая ли у меня жена» – посылаю куда подальше.

После ухода уродов ругаемся с Натали на тему продажи машины – мат-перемат – в присутствии Д.: «может, я поеду» – «сиди, без тебя она никого не слушает, все про..бет – тебе же гонорар не достанется, а меня посадит».

В общем, вчера переоформили «судзуку» в счет залога за долги. Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не жела-а-ет.

5.12.2012. Месть гламурного прокурора

Из-за болезни Д. – давление подскочило – суд перенесли на пятницу. Два дня теперь лишних есть, на то чтобы К. и его друзьям из СК и прокуратуры «посоветоваться» в областном суде. В этот раз ни я, ни Натали иллюзий не питаем.

В районном суде обед с часу до двух, наше заседание в два. Без одной минуты два мимо просителей и охраны проходит четверка уголовных судей-мужчин. Исполненная достоинства медлительная походка резервуарных псов. Пристав с лакейским поклоном открывающий дверь, запах непереваренной пищи. Вершители судеб районного масштаба. Сзади семенят Гламурный прокурорик из отдела коррупции и Г. Проходят как к себе в кабинет К., выходят минут через пять. Гламурный – в мою сторону: «В пятницу, в десять». Никто меня не приглашал, заседание не открывали, формальностями не утруждаются. Все эти демонстративные заходы парочки прокурор-следователь в кабинет судьи перед заседаниями унижают, показывают твое место в этой системе: ты – никто. Спрашиваю у Гламурного, почему до сих пор не ответили на мою последнюю жалобу. «Как же – ответили еще 23 ноября, хотя могли бы в конце декабря». Как он осчастливил меня, да счастье по дороге затерялось! Пытается свалить все на почту – врет, специально не отправляли. Обижается, что в своей жалобе я якобы исказил его слова о том, кто где что обжаловал. «Это не я говорил, а Г., и не в суд он обжаловал – у него таких полномочий нет. А то я ведь могу и оскорбиться», – гламурится Гламурный прокурор. Ясно, что отхватил за длинный язык от начальства. «Я не юрист, не знаю, куда кто обжаловал, – пожимаю плечами. – Копию дадите?» – «Дам, только без гербовой». 

Через десять минут уже в облпрокуратуре. Мрамор, позолота, малахитовые (?) вазоны, дворец графа Воронцова, не меньше, или скорее Дракулы... Тут же нелепым красным бархатом доска прокурорского почета. Непередаваемого апломба прокурорские хари в голубых мундирах шастают мимо тебя, пока стоишь перед забаррикадированным входом. Металлоискатели, вооруженная охрана, лобовой атакой не возьмешь.

Месть оскорбленного Гламурного. Сначала он полчаса не берет трубку, зная, что я жду. Потом переменяет решение: чтобы получить мне копию жалобы, я должен подать жалобу, что я не получил жалобу. Но у меня с собой ни ручки, ни бумаги. Меня направляют за бумагой к дежурному прокурору (опять Крольчиха – жена губернаторского племянника). Она занята: выслушивает маразматического дедушку про какие-то пенсионные дела. Очередь возмущается – час уже болтают. «А нам в деревню назад ехать, на автобус опоздаем – ночевать негде». К дедушке Крольчиха вежлива и с улыбкой. Мне на просьбу о бумаге: «Не видите – я занята». Появляется Гламурный. Не выпуская из своих трясущихся рук, дает мне минуту не почитать даже – а окинуть беглым взглядом ответ на мою жалобу: «Чтобы вы потом не говорили, что я задним числом сочинил». Выдает мне единственный чистый лист бумаги и ручку для написания жалобы о неполучении ответа не жалобу – тут же указывает, что не так я оформил шапку жалобы-жалобы и убегает. Во всем этом дворце Дракулы-Воронцова чистого листа бумаги мне не найти. Вот оно – холодное торжество Гламурного прокурора. Перечеркиваю шапку, переворачиваю лист – пишу по новой. Жалобу-жалобу надо подавать Крольчихе, очередь. Деда насилу выгнали. Теперь молодая продавщица из района жалуется на банк «Русский кредит» – просрочила кредит, хотя и платит, а не скрывается. Стали угрожать, ломятся в дом, приходят на работу в киоск. Говорит, что обещают убить. Ни милиция, ни местная прокуратура не реагируют. «Я, конечно, приму ваше заявление, если настаиваете, – Крольчиха всегда вежлива и сопереживает, – но вам лучше обратиться в местный суд, узнать не выносили ли они решение о взыскании с вас денег». Моя очередь. «Я вас помню, вы к нам обращались уже», – и снова улыбается. А чего ей не улыбаться.

Вечером Натали вдруг начинает говорить, что в феврале меня посадят. «Это тебе сон, что ли, приснился?» – «Нет, это мне интуиция подсказывает», – ясно, что она не шутит. И хотя февраль ну никак не вписывается даже в самую ускоренную систему судопроизводства – на душе становится противно совсем. Ну не февраль, ну – май, ну – август. Когда-то что-то случится. И так три с половиной года, считай, у тюрьмы выиграл. «Зачем, избегая судьбы, тосковать по судьбе?» Начинает расспрашивать (ни одной нотки иронии): «Это сначала тебя в СИЗО?» – «Да, примерно на месяц-полтора, а после кассации – на этап и в колонию, куда-нибудь в Мордовию». – «Никакой Мордовии. Д. же сказал, что по месту жительства сидеть будешь».

Несколькими часами раньше разговор с другом Андреем, продавцом сувениров и философом-самоучкой, о моих мытарствах: «С одной стороны это расплата за яркую жизнь, за успех. Пошел бы работать на завод после школы, ничего бы не было, хотя ты и на заводе бы нашел приключений. С другой стороны, это же явная избранность – все лучше, чем если живешь, а умер при жизни». Молчим. Андрей – о своем, я о своем.

Вчера близорукий Андрей за рулем своей «Волги» чуть не отправил на тот свет меня и Натали, болтая по телефону и одновременно разворачиваясь направо через два ряда со второстепенной на скоростную трассу. Оправдание только в том, что это мы ему кричали: «Направо!» – чтобы не пропустил поворот. Да не этот, а следующий. «Простите. Только не бейте!» – успел крикнуть Андрей выбежавшему габаритному водителю «десятки» с хорошими тормозами и реакцией. «У меня же в машине ребенок!» – кричит на ходу детина и замолкает, увидев, что оба правых места «Волги» заняты. Я посмотрел в глаза озлобленному человеку, только что спасшему жизнь мне и моей жене. Что он увидел в моих?

<…>

9.01.2013. Новый год, новая 217-я

Страшные и могучие русские новогодние каникулы прошли трезво. Только на Рождество в гостях у тещи выпил по полбутылки шампанского и бордосского. Завтра начинать 217-ю (ознакомление). Две недели, минимум, каждый день ездить в СК на пару-тройку часов. Приехал сегодня, а моего упыря-то и нет. Уехал кого-то вязать. Думаю, что это дело по взятке у областных экологов (замначальника управления и клерк) – как раз сегодня брали. Схема один в один как с моей взяткой, да и брали на соседнем этаже в моем бывшем офисе. И гэбня при делах – сразу видно. Вот так совпадения.

Короче, через чужое горе мне дополнительный день отдыха. Это моя четвертая 217-я! А должна быть и пятая, если взятку не закроют-таки на следствии. Теоретически может так случиться, что я буду одновременно выполнять две 217-х. Таких рекордов наш славный УПК еще не видывал. Жаль, что не допустят. Я бы обратился с ходатайством, чтобы разъяснили, в каком порядке и на основании каких законов мне «вычитывать» свои дела. «Тут читать, тут не читать».

Все время прикидываю, когда должен состояться суд «по существу». Все к тому: апрель – май. В два месяца уложатся. Что ж, отмечу день рождения, потом фарфоровую свадьбу, потом и Пасха, и только потом в тюрьму, если что.

Зимой в тюрьму страшно, а весной или летом – вроде и не очень. Это я себе вбиваю в голову зачем-то. Пытаюсь себя уговорить стоять до конца. И будь, что будет. А соскочишь в сторону, на деятельное или условное, будешь жалеть всю оставшуюся жизнь. Хотя бы потому, что у тебя не будет ответа, а что было бы, если стоял до конца?

19.01.2013.

Опять забросил записки – десять дней не писал сюда. За это время закрыли взятку за отсутствием состава преступления. По этому поводу написал что-то вроде рассказика «День упыря». Я вообще за последние два месяца неожиданно для себя стал превращаться в «писателя». Кроме этого дневника написал пару рассказов про свои школьные годы. Думал, на этом сюжеты закончатся – жизнь на самом деле скудна на сюжеты, если не врать самому себе. Ни фига – уже вот шесть рассказов набежало. Удивительно, но такая писанина дает тебе силы.

Закрытие трех-с-половиной-летнего дела по реабилитирующим обстоятельствам – это круче некуда. Кроме того, это компенсация. Что было бы очень полезно. Ведь только двум первым адвокатам отдали миллион сто. Д. платим по дням – сложно сразу посчитать, сколько набежало, но тысяч под триста, наверное, уже есть за пятнадцать месяцев.

Увы, от мыслей подать на компенсацию до завершения суда по растрате и электрику придется отказаться. Обычная, неофициально узаконенная Генеральной прокуратурой практика – 100-процентная отмена реабилитирующих постановлений и приговоров, если оправданный обращается за компенсацией.

Выводы такие: надо стоять до конца, я им надоел – больше, чем они мне. Следовательно, 217-ю надо тянуть, мозолить глаза. Еще моими темпами семь рабочих дней до вещдоков, потом еще два дня на дуракаваляние, потом выйдут в суд. Ну, еще максимум три дня. Получается, пятое – седьмое февраля. ОК. Плюс десять прокуратура, плюс тридцать – и в суд.

Если все так пойдет, первое заседание – середина марта. Тут и время закончится «Дневнику обвиняемого», поскольку буду я уже не обвиняемый, а вполне себе третий раз подсудимый. Опять до пропасти – один шаг. Но мы его отодвинем. Будем заявлять ходатайства о признании ВСЕХ доказательств незаконными, а заодно пытаться вывести гражданский иск в отдельное производство и заявить срок давности. Тем более нашел, что безумная хамка-кореянка, новый главбух газеты, за каким-то на допросе заявила, что изучала в 2010 году, как только пришла, всю эту мою «деятельность» с 2006 года, считает, что по мне плачет гильотина. Но за три года никаких действий по возмещению ущерба не предприняла. Короче, давность пропущена, а откуда высчитывать срок, она подсказала сама. Когда на тебе, кроме ожидания несвободы, висит еще и дамоклов меч разорения для твоей семьи – совсем не айс.

И еще одна плохая новость: вроде как суд вправе, рассмотрев доказательства и заслушав свидетелей, признать все это допустимым. То есть, несмотря на грубейшие процессуальные нарушения на следствии. Я не понимаю, да и Конституция это прямо запрещает. Но когда тебе об этом говорит практикующий профессор кафедры уголовного права, в Конституцию перестаешь верить.

Вот что за жизнь у меня – никакой середины. Сажать так сажать, оправдывать так оправдывать.

Сразу после оправдания по взятке написали жалобу в Генпрокуратуру. Наконец. Да и хорошо, что не писали раньше – абзац про оправдание очень кстати. Хочется надеяться, что проверка по жалобе начнется до подписания ознакомления. Может, прокуратура сама отскочит и не подпишет обвинительное заключение – но это слишком дерзкие мечты. Не для путинской России, где безнаказанность силовиков не знает границ. Ах, как я верил прошлой «белоленточной» зимой надежд, что (пусть даже и Путин останется) к осени начнутся перемены к лучшему. От правового беспредела к правовому государству. Увы, мне. Теперь мечтаю, что года через три…

<…>

14.01.2013.

ЗАКРЫЛИ ЗА ОТСУТСТВИЕМ СОСТАВА ПРЕСТУПЛЕНИЯ ДЕЛО, КОТОРОЕ ДЛИЛОСЬ 3,5 ГОДА И КОТОРОЕ ПРОДЛЕВАЛ И КУРИРОВАЛ (ИЗ-ЗА ДЛИТЕЛЬНОСТИ РАССЛЕДОВАНИЯ) ПЕРВЫЙ ЗАМ БАСТРЫКИНА. Теперь законных способов меня запрессовать не осталось ни одного. Дело по взятке сдавалось в суд и закрыто. Все – конец спектакля. См. ст. 252 УПК: «Обвинение, ставшее предметом судебного разбирательства, не может быть произвольно расширено». (Цитирую по памяти.) А новое дело – растрата и злоупотребления – тоже побывало в суде. И ВСЕ доказательства признаны незаконными – самой прокуратурой, кстати. Но упрямству упырей поем мы песню. Скоро будем смотреть, как два-три деятеля (без фамилий) прессуют судейский корпус с целью взять их прокурорско-следовательско-гэбэшные, вежливо говоря, косяки на себя. А будет лучше или нет? Все движется к весенней развязке. Без развязки – что за спектакль?! По закону, кстати, прокуроры от имени государства обязаны мне принести публичные извинения. От следака не дождался, естественно.

17.01.2013. А судьи кто?

Когда говорят, что все судьи у нас продажны, мне как постоянному клиенту хочется вступиться за честь своего супермаркета. Печальный опыт длиной в три с половиной года в статусе обвиняемого по трем уголовным делам подсказывает такую, может быть, чересчур прямолинейную, градацию: треть судей первой инстанции по уголовным делам являются независимыми (нельзя надавить) и высокопрофессиональными. Часто за глаза их называют «камикадзе». Правда, если дело заказное, оно к честному судье не попадет 100%.

Вторая треть – «обычные». Такие могут быть профессионалами или не очень. Они могут казаться честными самим себе, но не смогут отказать тому, кому нельзя отказать. «Не камикадзе». У них обычные для людей слабости – бытовой алкоголизм, болезненные месячные или приближающаяся пенсия. Они чаще бегают советоваться наверх и при этом косячат больше других. На каждого из таких судей есть свой приводной ремень.

Последняя треть – это специальные судьи, очень грамотные и циничные, которые для интересов обвинения пойдут на ЛЮБЫЕ нарушения законов. Все они – бывшие прокуроры. Если ваше дело заказное, то оно 100% попадет к такому судье. В общем, разные судьи – итог один.

Если мой майор-важнячок пытается меня чем-то припугнуть, он просто называет фамилию судьи – К. Собственно, я к нему попадаю в 70% случаев. А вот разведенной судьихе М.Б. я даже понравился. Передает через майора: «Пусть он на мне женится». Не знаю – плакать, смеяться или бежать разводиться, пока не засудила. Но лучший комплимент от важняка: «Мы с прокуратурой и ФСБ костьми ляжем, но к судье такому-то это дело не попадет». 

Есть у нас один такой.

Да, я сознательно оговорил вначале: речь о судьях первой инстанции. Их простой смертный может хоть как-то рассмотреть.

Все остальные судьи (кассация или надзор) для меня как боги. Они могут карать, могут миловать, могут гневаться, могут шутить. Но ты никогда не узнаешь почему.

<…>

1.02.2013.

А вот и февраль, доковыляли. Неделю провалялся на больничном. То за сорок четыре года ни разу не брал, а тут за месяц – два. Надо, значит, надо. Диагноз – межпозвоночная грыжа, но мелкая пока. Думал, подольше поболеть, но поскольку Г. мое первое боление на свой контроль поставил – запросы в поликлинику слал, то и во второй больничный меня врачиха быстро вытолкала на работу. А работа моя все та же – чтение уголовного дела. Сегодня подписал окончание шестого из девяти томов. Еще недели полторы-две помозолю глаза своему важняку. Надеюсь за это время получить хоть какие-то ответы из Москвы.

Денег просто нет. Отключился неоплаченный телевизор. Долги перед адвокатом – те же тридцать три тысячи. Вчера пришлось «заплатить» жене за секс. У меня было десять тысяч на ремонт машины, а ей нужно было три восемьсот – за газ. Лежит на диване без трусов – я глажу ее ноги. «Ты же платил… вот и мне заплати». Ей, конечно, хотелось больше, чем мне, – вот и дразнила. Забрала утром четыре тысячи. «А на сдачу – поцелуй». Сегодня весь день смеется, что за деньги лучше получается. Хорошо, когда хорошо. А Газпром, кстати, пытался обмануть на десять тысяч – записали фальшивые показания счетчика, а я и не проверил.

Весь день сличал допросы основных свидетелей. Старые допросы слово в слово совпадают с новыми. Изредка поменяет пару вводных слов или абзацы местами. Грамматические ошибки кочуют из одного тома и года в другой. В одном протоколе фамилия моего старого адвоката, который в новом деле не участвует. В экономической экспертизе просто переставили дату. То есть ни одного допроса по существу в деле нет, хотя подписи свидетелей есть. Думаю, заберут это дело на юрфак для обучения студентов – как не надо делать, даже если очень хочется. Но – Натали повторяет раз за разом – не говори, не говори гоп.

Вот узнаю фамилию своего нового судьи – и оптимизм мой весь и выветрится.

Опять в новостях трупы в тюрьмах. Бессмысленные. Парню двадцать шесть лет, проходит по мошенничеству, серьезно болен, отказывают в домашнем аресте, закрывают в СИЗО, через две недели – труп. Коррупция и ментовской беспредел – давно уже главные информ-темы в России. В остальном интернет срется за сирот и за геев. Гнев уходит в свисток.

Мне бы, мне бы, мне бы в небо. «Я пришла к тебе с приветом рассказать, что Солнце село, что Луна и все планеты взяты по тому же делу».

<…>

8.02.2013.

Пятница началась с того, что я забыл ноутбук и опять лопатил вручную первый том – мало интересного. Основания возбуждения и повторы из 2009 года, когда открывали первое дело по взятке, закрытое теперь за отсутствием состава преступления. Мое дело – это вроде запуска спутника на орбиту. Первая ступень отвалилась, вторая ступень отвалилась. И вот третья, как будто, так и рассчитывал некий секретный конструктор уголовных дел.

Сегодня знакомиться буду в родном кабинете Г. – 317-м. Он меня с вахты встречает и почетным караулом через все следственное управление провожает в свой медвежий угол. 

В кабинете уже сидит некто, потом узнал, что зовут его Юра. Я сначала напрягся – думал терки какие будут внепроцессуальные, но оказалось не про мою честь. Сижу спиной, листаю свой 2009 год. Пацаны трут, как будто меня нет.

Про «Русланчика». Это зам в облэкологии, недавно попал на крышевании, шьют злоупотребления – средней тяжести. Есть еще подельник – чиновник снизу. Посторонний терку Юры и Матвея и не поймет ни на йоту.

Г.: «Второго не надо заводить, замучимся доказывать пособничество». И долго пытается убедить Юру в этом. Юра на развод не идет – предполагаю, он из гебни – они экологов брали. Г.: «Надо решать, пока Русланчик согласен». Русланчик уже признался, и важно свалить дело в суд, пока он согласен на «особый порядок» – одним днем. Наконец Г. не выдерживает: «Да через Машу договорились уже решить». 

И тут я сползаю под стол от такой наглости. (А жена мне вечером: «Что ж, ты туда без диктофона ходишь!») 

Маша – адвокат подельника «Русланчика», которого договариваются сейчас «вывести», потому что якобы трудно доказывать. Но таких вещей бесплатно не делают. При посторонних не стесняются, а я хоть и бывший, но какой-никакой журналист. Смех не в этом: Маша – вторая жена «Чипы», начальника отдела по борьбе с коррупцией облпрокуратуры.

Хороша Маша.

Да ладно, бывает. Вот в Железнодорожном РОВД еще пару лет назад успевали справки об адвокате навести за то время, пока он едет на первый вызов к клиенту. И сразу выкатывали первое коммерческое предложение по «мере пресечения» до суда – от 300 до 500 тысяч. В редких случаях до миллиона, в исключительных, если человек реально бедный, «соточку» всего. В доле были все, и никто ничего не скрывал.

Постепенно по делу «Русланчика» собирается пять человек и тереть им при мне неудобно – уходят в кабинет начальника отдела. Остаюсь опять один, и думаю: «от Маши» на пятерых делить будут или только первые двое? Начальника отдела мой важняк ненавидит и, похоже, стремится занять его место.

К концу дня пятницы болтаем как старые друзья о всяких уголовно-кадровых делах. Задаю вопрос о судьбе генерала – начальника управления. Летом контракт истекает, а ему уже 62 года. Г. не сразу, под наводящими вопросами про разных замов, рассказывает, что на это место метит первый зампрокурора области Х., который мое первое дело «запускал» и потом подписывал в суд. О как. Х., оказывается, дважды безуспешно подавал документы на прокурора области – Липецкой и еще какой-то. Теперь вот новый кульбит. Из прокурорских в бастрыкинцы не берут, но если кто-то сильно попросит. Почему бы и нет.

Покупайте генеральские должности только у официальных дилеров! 

Дальше болтовня у нас про старые дела. Как один следак следственного комитета (Г.) за другим (Кр.) гонял по городу на 170 км в час – меченую взятку пытался догнать. Не догнал, но на годе условно пришлось договориться. 

Меня интересует Кр., поскольку нас брали в одну неделю – в конце августа 2009 года. Три громкие взятки с одинаковой суммой в 100 тысяч, каждая с заведомой подставой и следом от ФСБ. Совпадений не бывает – это придумал один мозг, но вот фамилию, так чтобы 146%, я не скоро узнаю, если узнаю вообще. В принципе, вариантов немного – две-три-четыре фамилии потенциального заказчика моего дела. Но тот, кто светится на поверхности – не из ФСБ. А след ФСБ  – жирнейший. Мозгуй, Шура, мозгуй. В ФСБ сменилось руководство на иногороднее. Если есть заказчик из гэбэшников, то из местных о трех звездах где-то. Или, думаешь, существует ОПГ, где один генерал дергает за ниточки в разных ведомствах? Да нет, фантастично звучит. Скорее дело было так: собрались попариться три генерала (или почти тогда генерала) – прокурорский, гэбэшный и ментовской. Наметили нужные жертвы. Ведь и жертв было три – случайно ли или по квоте от каждого? Или всех от гэбни «предоставили»? Потом судьба этих генералов разбросала, а мое дело оказалось слишком длинным и живет своей жизнью, но один за ним присматривает для порядку. Ведь даже месть за такие сроки испарится. А вы что думаете, гражданин генерал?

Единственный человек гэбни, который мог это замутить, уже в отставке – тешу я себя. Вот именно, что тешу. А-то новых шакалов, помоложе, на мою шею не объявилось за эти годы!

И если уж сопливый капитан гэбни может ходить в облсуд «просить» против меня... Впрочем, это и приятный момент – пока не генерал и даже не майор. 

За такими мыслями и заканчивается рабочий день, неделя. С учетом выходных я выиграл у судьбы три дня. 

Уходим «с работы» с Г. вместе. Мы, к слову, и живем по соседству – его всегда раздражало, что перед обыском надо спозаранку на работу переться, а затем возвращаться, когда можно было бы сразу. По новому моему адресу он провел два обыска из шести. 

Оказывается, после получения взятки в яхт-клубе Кр., а за ним Г. начинали свою гонку на нашей общей улице – Ломоносова, потом делали шикану на Московском проспекте – я там каждый день разворачиваюсь. Г. не за рулем был, а пассажиром. Кр. благодаря 170 км/ч своего добился – меченые сто косарей разлетелись по всему Воронежу. Иначе бы годом условно не отделался. «Какая ж тачка у него была?» – «Фокус».

12.02.2013.

Кто я? «Преступник, разгуливающий на свободе». Стало быть, есть она, свобода.

Месяц назад отправил обращения в адрес Уполномоченного по правам человека Лукина и председателя президентского Совета по правам человека Федотова. Сегодня получил ответ от Администрации Президента (Управление по обращениям граждан – куда я НЕ обращался), что моя писулька переправлена в Генпрокуратуру. Те, не сложно догадаться, отправят местным прокурорам, и круг замкнется. Причем, из ответа АП даже неясно, какое из моих обращений отфутболили без разбору. То есть все эти распиаренные правозащитники на гособеспечении – от них не то что правды добиться, но и просто достучаться нереально? 

И чего дальше делать – профилактическая голодовка, самосожжение в несгораемом балахоне или вооруженный арбалетами мятеж? Или в мэры выдвинуться?

У нас с мэром следак один на двоих. Говорит, как только откажется баллотироваться на второй срок – дело на мэра тут же закроют. Может, тогда я вместо мэра порулю чуть-чуть, чтобы и мое дело закрыли?

14.02.2013.

«А вы приезжайте не к одиннадцати, а минут на двадцать пораньше. Освежите в памяти свои показания. Вы же понимаете, как нам ВСЕМ важна эта очная ставка. Запишите мой мобильный телефончик». «Нет, ты ему сейчас не звони. Я ему только что звонил, мне его голос не нравится и интонации упаднические. Звони завтра в девять. Он пока нейтральный. Но важно, чтобы он по своим показаниям шел слово в слово. Позвони ему в десять, чтобы он ко мне заранее подъехал, и напомни, что он тоже не безгрешен и что мы все о нем знаем. Чтобы не думал раскисать. Звони ему в без двадцати десять, потом сразу мне».

Прошлый раз не стесняясь при мне взятки пилили. Теперь вот...

Натали: «А ты думаешь, твоих свидетелей не так же прессовали? Не вздумай только в фейсбук писать. Это не наша война».

Ну вот – «токмо волею пославшей мя жены» – ни одной фамилии не произнесено.

<…>

18.02.2013.

Понедельник, накануне двое суток безуспешно пытались разыскать своих должников. Мы отдавали людям в долг – и под честное слово – часть денег после продажи квартиры (квартиру продавали в 2009 году, чтобы расплатиться с адвокатом У.), возвращать они не торопились. Мы под их долги назанимали сами. Теперь это становится серьезной проблемой. Попытки урегулировать взаимоотношения в возникшем финансовом треугольнике – ничего приятного. Днем дозвонился-таки – мадам должница начала по телефону кричать, что ее не устраивают условия переуступки долга. С учетом прослушиваемого телефона ее болтовня очень вовремя. Я собственно при переговорах не участвовал – только свел людей, кому я должен и кто должен мне. Вечером поеду встречаться. Сердце болит. Позвонил Г. – предупредил, что не приеду. Вежливый такой по телефону, как чует, что у меня проблемы.

Весь вечер занимаюсь челночной дипломатией. Четыре нервных визита. Итог – устная договоренность об условиях переуступки достигнута. Завтра-послезавтра люди должны встретиться между собой и закрепить все договоренности на бумаге. Если ничего не сорвется, будет где кредитоваться до конца процесса.

Натали моих нервических усилий не оценила. Пока я в одиночку уплетаю поздний ужин, сыплет бесконечными упреками про то, что «не такую судьбу я себе желала». «Если бы в 1996 году мне было бы, где жить с ребенком, я бы к тебе не вернулась». «Если б не это уголовное дело, и ты бы лизал новому губеру, как все лижут». «Не строй из себя Ходорковского, и Ходорковский бы лизал, если бы не посадили». Ну и справедливое: «Пока ты не изменишь свое отношение к миру (это про диван и ночное бдение), и в твоем деле ничего не изменится». В конце сцены отдал ей пять тысяч – брала в долг на работе.

Бруна, старшая из некастрированных кошек, вторую неделю срет в зале по ночам, метит. Раньше такое уже бывало. Она после обыска полуторалетней давности и гибели всего помета не может забеременеть. Это гормональный сбой, и либо отвозить лечить на несколько месяцев в другой питомник, либо кастрировать. Натали обещает кастрировать ее уже год, но пока говно убираю я, у нее рука не поднимается.

Завтра годовщина смерти отца. Двадцать один год. Тогда был дикий мороз, минус двадцать днем, и очень сильный ветер. После известия о смерти я шел три остановки до больницы пешком, но тела мне не показали. Я каждый год сравниваю погоду – еще ни разу не было такого холода, как в тот день. Думал, именно в годовщину ознакомление подписать, видел в этом какую-то мистическую связь, но выгадал еще два дня и кто знает, где они пригодятся.

После откровений про племянника губернатора и мои финансы, этот дневник обречен лежать «в столе», если я не хочу схлопотать лет пять-шесть реального срока. Если представить это мое дело как игру в футбол, то счет уже 3 : 0 в мою пользу. Два возврата из суда и закрытие взятки по реабилитирующим. Только один их «гол» – а гол этот может быть только из офсайда – перевесит все мои.

Двадцать лет назад во время локальных гражданских войн при распаде СССР «победители» играли в футбол головами побежденных. Место, время, люди – все сошлось и сплелось в какой-то противоестественный ужастик, и мы участвуем в его новых сериях.

<…>

(Продолжение следует)