[ Дайджест публикаций центральной прессы и интернет-изданий ]
региональной общественной организации "Правозащитная информация"
Выпуск N 104 (630) от 9 июня 2003 г. [ N 103 ] [ N 105 ]
публикации:
[ Предыдущая ] [ Следующая ] [ Содержание выпуска ]
О новом Уголовно-процессуальном кодексе (УПК) много и со вкусом спорят. Этому совершенно не мешает тот факт, что в ноябре 2001-го его в первом же чтении одобрила Госдума, а в июле 2002-го он вступил в законную силу.
Судьи, прокуроры, следователи все еще требуют поправок и изменений. Одни говорят, что обвинить кого-нибудь в преступлении теперь совсем невозможно -- столько дополнительных требований... Другие -- что суд при новом УПК стал более формальным, а поиск справедливости отошел на второй план. Мы предоставим слово всем участникам этой дискуссии. И в первую очередь тем, кто принимал участие в создании нового УПК. Наш собеседник -- судья Верховного суда РФ, член рабочей группы по мониторингу Уголовно-процессуального кодекса, заслуженный юрист РФ Станислав РАЗУМОВ.
- Мы должны были сделать такой кодекс, который бы отвечал нормам и принципам Конституции РФ и международного права.
40 лет мы работали со старым кодексом. Его положения были несколько легче, но они грубо нарушали права и свободы человека. Конечно, проще было, когда следователь приходил к прокурору, докладывал дело, и тот санкционировал меру пресечения в виде содержания под стражей. Сейчас -- только через суд, которому прокурор вместе со следователем обязаны представить пакет убедительных документов. Суды нередко и отказывают. Естественно, возникает определенное недовольство. Но все это устраняется следственной, судебной практикой, рано или поздно войдет в процессуальное русло.
А внесение изменений и дополнений в УПК -- это естественный процесс. Жизнь преподносит разные ситуации. Разногласий нет. Есть конструктивная работа правоохранительных органов и судов по совершенствованию закона.
-- Новый УПК не позволяет судье отправить дело на доследование. Этим тоже многие недовольны.
-- Уверен: ни один судья не станет возражать против этой нормы. Направление дела на дополнительное расследование автоматически ставит суд на путь обвинения. А у нас есть статья 123 Конституции, которая говорит о состязательности процесса и равноправии сторон. Органы прокуратуры вместе со следствием обязаны представить качественный материал. Если не представили, суд должен руководствоваться тем, что есть, а не помогать им в обвинении.
-- Действительно ли новый УПК обязывает судей выносить более суровые приговоры за незначительные преступления? Такой пример -- несерьезная кража в колхозе. Человек предупрежден, у него есть условное наказание, но он совершает кражу повторно, и суд обязан вынести ему приговор как рецидивисту.
-- Об этом очень часто говорят наши правозащитники... Действительно, иногда назначают слишком суровое наказание. Но существуют кассационная, надзорная инстанции, которые могут его смягчить.
Чаще всего говорят, что кому-то дали пять лет, скажем, за ведро огурцов. И обвиняют суд в жестокости. А когда открываешь дело, выясняется, что кража совершена уже в пятый раз. Первый раз дали условное наказание, второй раз -- полгода лишения свободы... Конечно, в итоге получается пять лет, потому что перед нами действительно уже рецидивист. Извините, как государство должно к нему относиться?
Впрочем, когда суды допускают ошибки, мы их поправляем. Абсолютное большинство уголовных дел у нас рассматриваются в установленном законом порядке, и отмена, и изменение приговоров у нас крайне незначительные -- 5 -- 7 процентов. А ведь мы рассматриваем около 5 млн гражданских дел и где-то полтора миллиона уголовных...
Кстати, 53 процента осужденных получают условное наказание.
-- Существует мнение, что потерпевшая сторона оказалась ущемлена в правах...
-- Потерпевший, по новому закону, не имеет права обжаловать решения прокурора, отказавшегося от обвинения. Мы уже много раз говорили о том, что эта статья должна быть в какой-то степени изменена, поскольку здесь права потерпевшего действительно несколько ущемляются.
Мы сейчас хотим предусмотреть возможность именно в судебном порядке проверить законность и обоснованность прокурорского отказа от обвинения. Дать потерпевшему такой шанс.
Идем на такое вполне сознательно, и суд становится на защиту прав потерпевшего. Хотя если уж он участник процесса, то все его права должны очень четко охраняться, соблюдаться и удовлетворяться именно прокурором. Правда, наши уважаемые прокуроры, увы, никак не могут привыкнуть к тому, что они должны потерпевшего опекать, согласовывать с ним позицию по серьезным делам.
Так что сложности в применении нового УПК, безусловно, есть. Наша рабочая группа продолжает действовать: отслеживаем порядок, условия, законность, правильность и оперативность применения всех этих норм. В прошлом году проехали по всем семи округам, собрали представителей всех правоохранительных органов и судов, и они ставили перед нами вопросы.
Мы набрали этих вопросов около тысячи, выделили наиболее значимые. И на этой основе 14 марта в первом чтении Госдумой были приняты очередные поправки к УПК. Причем поправки -- принципиального характера.
-- А что касается свидетелей, которые не хотят, чтобы их видели обвиняемые?
-- В УПК у нас прописаны только процессуальные нормы, к примеру порядок допроса свидетеля. Если есть данные, что ему угрожали, суд может вынести решение, допросить этого человека так, чтобы он при этом находился в другой комнате, за ширмой. Может быть, в режиме видеоконференции...
-- Прецеденты были?
-- В Мордовии несколько дел проходило таким образом. В Москве, когда разбирали бандитские дела, так слушали свидетелей...
Много предложений и по специальному закону о защите свидетелей. Это очень затратный закон -- предполагается не только охрана, но и смена места жительства с предоставлением жилья и т.д. Были парламентские слушания по этому поводу. Пришли к заключению, что такой закон нужен. И на финансовые издержки придется пойти: таких свидетелей не так уж и много, и они действительно дают возможность вынести справедливый приговор в очень тяжелых случаях.
Александр Добровинский. Статья. Почему бы в России не разрешить частные тюрьмы. Стр. 11
Вот интересно, почему никто до сих пор не догадался поставить памятник трудовому зэку, который поднимал экономику до войны и после нее, а потом строил объекты социализма, поросшие теперь репейником? Хотя на самом деле памятники эти раскиданы по всей стране, мало того, они -- действующие. Во всем приличном мире давно нет лагерей, а у нас зоны -- постоянное напоминание о том, что от тоталитарного режима, как, впрочем, и от сумы, зарекаться не стоит.
На Западе заключенные, конечно, тоже могут работать. Но не обязаны. И за ту работу еще и платят. У нас вкалывают бесплатно-принудительно, потому что считается, что именно труд сделает из любой корыстной обезьяны приличного представителя электората, хотя на самом деле никакого просветления, кроме туберкулеза, работа на "дядю" не приносит. Однако сами зоны приносят огромную прибыль, как и прежде. Только доходы эти теперь поделены на два ручейка, и не факт, что ручеек государственный -- полноводнее.
Никто и никогда не подсчитывал легальный оборот ГУИНа, который руководит всеми зонами, что уж говорить о доходах нелегальных. А ведь на рынке крутится огромное количество товара, произведенного в лагерях: от пресловутой древесины до кастрюль. Труд заключенных -- великолепная кормушка для гигантского количества погонного народа: от надзирателя до министров.
Конечно, рыночная экономика проникла и в ГУЛАГи, но специфическим образом -- в виде взятки или полулегальных источников финансирования. За деньги теперь можно многое. Мой знакомый адвокат, уже пожилой и с огромным стажем, чуть не подавился бутербродом, когда его подзащитный позвонил из СИЗО и стал обсуждать детали дела. Но когда заключенный извинился, что вынужден прервать беседу, поскольку ему поступил звонок по второй линии, коллегу отпаивали валидолом.
В тюрьме и на зоне сегодня стало легче тем, у кого есть средства, и совсем плохо тем, кто денег не имеет. Можно пользоваться интернетом, телевизором, холодильником и привезенными по заказу женщинами; правда, все это, кроме женщин, моментально становится собственностью тюрьмы. Если вы зайдете в Бутырку, в ту самую знаменитую башню, где некогда сидел Пугачев, а теперь расположена канцелярия, то увидите очень много объявлений. Одно меня совершенно потрясло, в нем говорилось, что ресторан "Уют" (очень понравилось название) предлагает комплексные обеды для заключенных, стоимость -- порядка 250--300 рублей.
Заключенный может и оплатить камеру на два-три человека. Стоит это, как номер в провинциальной гостинице средней паршивости, -- 10--15 долларов в день. А для того, чтобы заключенные раскошелились на приличные камеры, должны быть и очень неприличные на 70 человек -- пугать-то чем-то надо... Стоит ли говорить, что все подобным образом заработанные деньги проходят мимо бюджета?
Ну и скажите мне, о каком перевоспитании может идти речь? На Западе давно поняли, что камера на 70 человек или зона -- скороварка, в которой зеленые преступники превращаются в готовых рецидивистов. Поэтому и пришли к тюремному варианту.
Основная задача российского заключенного -- выжить на зоне, а это значит -- сплотиться с себе подобными. Наказание, которому подвергается человек в таких скотских условиях, его лишь ожесточает.
Человек, находящийся в изоляции в более или менее приличных условиях, заботится не о собственном выживании, а постоянно думает о том, что он еще столько-то лет не сможет жить полной жизнью. И заключенного ломает не среда, а фактор отлучения от нормального общества.
Но, как известно, наше государство сегодня не в состоянии привести в божеский вид даже те места заключения, которые есть, не говоря уж о строительстве новых и приличных.
А почему бы тогда в столь деликатную сферу не допустить частный бизнес? У нас из употребления потихоньку уходят статьи с конфискацией. Что обращать в пользу государства, если все давно переоформлено на мужа двоюродной сестры? Поэтому заключенный, особенно осужденный за имущественные преступления, какими-то средствами, но располагает. И он мог бы платить за то, чтобы сделать собственное наказание сносным.
В этой связи переход к частным тюрьмам был бы абсолютно логичен. И от желающих вложить инвестиции отбоя бы не было. Это как нефтяная скважина, с той лишь разницей, что нефть может закончиться, а заключенные -- вряд ли.
При этом частная тюрьма, выполняя те же функции, что и государственная, еще бы и налоги платила, и обеспечивала какие-то условия существования, действительно способствующие перевоспитанию. Порядки там были бы даже строже, поскольку каждый бизнесмен-тюремщик боится потерять лицензию. Бутырку за нарушения не закроешь, а частную тюрьму -- пожалуйста.
Раз уж коммерциализация началась стихийно, то почему бы ее не узаконить? Но мы пошли другим путем -- традиционным: коррупционным. И сейчас тюрьмы и зоны фактически украдены у государства. Так, может быть, эти частные лавочки, чье процветание основано на рабском труде, превратить в частный бизнес, выведя из теневой сферы?
На самом деле частная тюрьма -- не синоним "малины". Это лишь форма собственности, поскольку работают там государственные охранники. Частные тюрьмы строятся по утвержденному проекту и соответствуют всем нормам, установленным государством, а иначе бы им никто не дал разрешение.
А как там будут смотреть за тем, чтобы их деньги не убежали на свободу...
Выпуск N 104 (630) от 9 июня 2003 г. [ N 103 ] [ N 105 ]
публикации:
[ Предыдущая ] [ Следующая ] [ Содержание выпуска ]