Михаил Бурляш
Русалка
Русалка появилась в столовке всего пару месяцев назад, но уже стала местной достопримечательностью. Она встречала всех входящих загадочной улыбкой на большеглазом деревянном лице, выражение которого говорило «знаю-знаю, я всё про вас знаю». Руки, хвост и чешуя были мастерски вырезаны из обычной липы, а волосы были слегка подкрашены зеленкой. Однако лучше всего «скульптору» удались округлости и выпуклости. От постоянных прикосновений сотен скучающих рук русалочьи грудь и бедра блестели словно протертые полиролем.
Автор Русалки – Толик Деревянный – был известен всей зоне благодаря своим золотым рукам. В колонии у него неожиданно открылся талант – умение работать с деревом. С его появлением столовка в ИК начала украшаться невероятными резными фигурами – были тут и улыбчивые подсолнухи, и бегущий олень, и почти живые, переплетающиеся змеи, и пиратский фрегат в полстены, и вот теперь девушка с рыбьим хвостом, особо полюбившаяся «контингенту».
Толику было слегка за двадцать, в колонии он был уже два года, а до этого провел год в СИЗО. Посадили его за пьяную драку в кафе, в которой он убил армянина. Из-за чего завязалась потасовка, никто не знал, да особо и не интересовался – у каждого здесь были свои истории и свои скелеты в шкафу. Единственный, кому удалось разговорить Деревянного, был Марат Бочка – столовский завхоз, который неофициально ведал всеми харчами. Именно их приятельство и положило начало превращению столовки в «зоновский лувр», как теперь с иронией называли местный общепит опера. Именно Марат, привечая и подкармливая народного умельца, вытянул из Деревянного его грустную и по-своему типичную историю.
Вот и сегодня они сидели на заднем дворе, смолили «трофейные» сигареты и неспешно трепались о том о сем. Незаметно разговор свернул к теме слабого пола, столь любимой в чисто мужском обществе.
– Как там твоя Настя? Написала тебе хоть раз? – поинтересовался Марат, лукаво поблескивая карим глазом из-под нависающих густых бровей.
– Шутишь? – усмехнулся Деревянный. – Небось и забыла уже, что я такой есть на белом свете.
– А ничего, что ты из-за нее человека грохнул? – развил тему Бочка.
– Дак я ж не жизнь ей спасал. Кавалера лишил выгодного… Хотя и не хотел, чтоб так вышло…
– Дружище, да ты никак защищаешь ее? И это после того, как она тебе в душу плюнула?
Марат осуждающе покачал косматой головой.
Деревянный пожал плечами и надолго замолчал, прокручивая в голове кинофильм про свою недолгую жизнь. С восемнадцати лет встречался с девчонкой из своего поселка, любил ее без памяти, летом чуть не каждое утро букеты ей в распахнутое окно подбрасывал... Красивая, ладная, голубоглазая, с гладким горячим телом – как у отполированной руками зэков деревянной русалки… В девятнадцать Толика в армию забрали, в зенитные войска. Мать рыдала и уговаривала батю «выкупить у Родины» единственного сыночка, но тот, насупив брови, твердил как заведенный: «Пусть служит, мужиком хоть станет». Все так и получилось, с усмешкой думал Толик. Стал «мужиком» – только не в армии, а на зоне…
За батю стоило сказать отдельно. Сколько Толик себя помнил, отец был одержим идеей разбогатеть. Раньше ему это не особо удавалось, но последние несколько лет дела шли в гору – батек устроился на мясокомбинат заготовителем скота и не прогадал. Ездил с помощником по окрестным селам и деревням и сбивал цену сельчанам на коров и свиней, на вольных травках взрощенных, собственными ручками вскормленных. Сначала осторожно, потом все смелее и наглее обводил вокруг пальца хозяев закупаемого скота и из каждой поездки привозил пачки денег, которые сразу обменивал на доллары и припрятывал. В семейный котел попадали крохи, практически весь навар шел в кубышку.
Так и жили до призыва. Толик работал на том же мясокомбинате грузчиком, и все деньги тратил на ненаглядную Настю. Мать зарабатывала шитьем. Отец вечно пропадал в командировках, а когда бывал дома – лежал на своей кровати и мысленно подсчитывал сбережения.
Служил Толик спокойно, даже, можно сказать, весело – ребята подобрались как по заказу: добродушные увальни, обошлось без дедовщины. Но дослужить спокойно не удалось. Когда до дембеля оставалось чуть больше двух месяцев, от матери пришло письмо, в котором среди прочих новостей она сообщала, что Настя его уже месяц как не заходит и вообще спуталась с каким-то кавказцем. Толик психовал и не находил себе места. В последнее время Настя действительно звонила все реже, а смски от нее становились все суше и короче. В последний месяц службы он не получил ни одной, а ее номер перестал отвечать.
Домой Толик ехал с тяжелым сердцем. Узнать, где найти Настю, не составило особого труда. Кафе «Арагви» на окраине райцентра считалось в поселке чем-то вроде средоточия разврата и в то же время местом встречи местного полусветского общества.
В день своего приезда домой, заняв у матери денег и надев купленные ею же костюм и новую рубашку, Толик взял такси и поехал в «Арагви». Добираться в «средоточие разврата» на маршрутке ему показалось как-то не комильфо.
«Арагви» встретило Толика запахами дыма, ткемали и подгоревшего мяса. Заняв позицию за столиком в углу, мрачный дембель заказал «стописят» водки с шашлыком и приготовился к наблюдению. Впрочем, долго ждать не пришлось – где-то через час в кафе ввалилась веселая компания, в которой и была его Настя. В коротком белом платье, в красных туфлях на шпильке, с платинового цвета каре и ярко накрашенными губами она казалась дешевой пародией на Мэрилин Монро. «Ну вот, еще и волосы остригла», – подумал Толик, и это почему-то показалось ему самым обидным. Он схватил проходящую мимо официантку за край передника и попросил повторить водку.
За столиком с Настей сидела еще одна девчушка, похожая на нее как сестра, и два солидных армянина, заметно старше своих спутниц. Один из них с хозяйским видом лапал Настю, а та громко смеялась, закидывая голову назад и широко раскрывая рот. Толик наблюдал за картиной чужого веселья с растущим возмущением. Его раздирали противоречивые чувства. Подойти и ударить армяна в глаз? Вылить на изменницу графин с соком? Крикнуть через весь зал «шлюха!» и гордо уйти? Он не знал, что ему делать, и потому сидел и пил водку.
И тут начались танцы…
– Ну, ты чего пригорюнился, Деревянный? – раздался откуда-то сверху зычный голос.
Толик вздрогнул. Прямо над ним возвышался Марат Бочка и смотрел на него грустным понимающим взглядом.
– Не кисни, дружище. Жизнь продолжается, – сказал он без особой, впрочем, задушевности. – Вон, из воспитательного отдела просили, чтобы ты им герб ФСИН вырезал. Обещали тебе пару поощрений за него сгоношить. Ты обмозгуй пока, а я пойду выдам поварам продуктовку к ужину.
Бочка ушел походкой бывалого морского волка, слегка покачиваясь на коротких крепких ногах. А Толик, оставшись один, снова перенесся с залитого солнцем столовского дворика в задымленный шумный зал «Арагви».
Танцы стали для Толика ударом ниже пояса. Настя прижималась к своему кавалеру и крутила бедрами так, что короткое белое платье то и дело задиралось. Мужчина то что-то искал у нее на спине ладонью, то хватал за ягодицы. У Толика невыносимо першило в горле. Бросив на скатерть материны деньги, он поднялся и пошел к выходу. Так бы и ушел, но подвело предательское желание оглянуться. Такое невыносимое, что он остановился и оглянулся, поймав случайный Настин взгляд. В этом взгляде отразилось все – все, чего он ждал и чего не ждал. И радость узнавания, и испуг, и раздражение, и даже какая-то вызывающая гордость – мол, смотри, какая я стала и как меня хотят! Этот взгляд развернул Толика на 180 градусов и направил обратно к столу, где лежали остатки его недоеденного шашлыка.
Не отдавая себе отчета, Толик взял с шашлычной тарелки сочный печеный помидор и что было сил запустил в бесстыжую фигурку в белом платье, вызывающе мельтешащую в лучах цветомузыки. Помидор смачно шлепнул предательницу по спине, оставив на белой ткани мокрое красное пятно, похожее на кровь.
От неожиданности Настя вскрикнула и непроизвольно оттолкнула от себя партнера. Тот оглянулся и обвел глазами зал, мгновенно наткнувшись взглядом на окаменевшую фигуру в новом костюмчике. Толик в упор смотрел на испачканную помидором Настю и ее взбешенного любовника, и они казались ему героями какой-то дешевой киношной мелодрамы. Воздух вокруг него сгустился, все внезапно замедлилось, и даже зажигательная восточная музыка зазвучала тягуче и душераздирающе, как похоронный марш.
А через секунду началась драка. Толик помнил лишь обрывки. Били его, бил он, музыка все играла и играла, визжали женщины... А потом кто-то принес с кухни большой нож для резки мяса и зачем-то вложил его в руку Настиного хахаля. Разгоряченный дракой, тот взмахнул ножом, разрезал Толику рукав и больно обжег руку. Толик скинул оцепенение и, словно зверь, почуявший запах крови, завыл во весь голос. Растолкав противников, он схватил стул, размахнулся и со всей дури шибанул армянина по голове. Тот отлетел к стене, стукнулся об нее головой, обмяк и упал. Через два дня он умер в реанимации.
Толик тяжко вздохнул. Эх, если бы не этот нож! И кто только его принес?!..
Вот так прямо из армии Толик попал в СИЗО. Пару раз к нему на свидания приходила мать. Жаловалась, что батя не дает денег, чтобы «откупить» сынка. Вроде как пострадавшая сторона пробашляла следователя, чтобы нож из дела исчез – мол, Толик не защищался, а только нападал. И вообще, его никто не бил – дрался только он. Толик не верил, но к суду в материалах дела почему-то действительно никакого ножа не оказалось. В итоге дали на полную катушку – 11 лет…
Отец на суд не пришел. Мать снова плакала, обещала, что найдет батину «заначку», в которой уже не меньше двадцати тысяч «зеленых», и подмажет «где надо», чтобы дело пересмотрели. Толик поверил, написал апелляцию, но ему отказали. «Не нашла мать заначку», – подумал он тогда с каким-то горьким безразличием и доверился судьбе.
Какое-то время обживался в ИК, потом надеялся, что отец смягчится и распечатает-таки свою кубышку ради единственного сына. Тем более что мать его постоянно пилила по этому поводу. Но в ответ слышала только одно: «сам виноват» да «посидит – умнее станет». А полгода назад и эта надежда рухнула – умер батя.
Подвело сердце. Оказалось, что все сбережения свои долларовые батя в матрас прятал. Пачку за пачкой, ряд за рядом заполнял матрас американской валютой, выкрученной при обсчете сельского населения. Матери и невдомек было, где искать надо. Год за годом собирал свое состояние батя, отвечая на все ее денежные просьбы отказом. А тут под Новый год решил, видимо, пересчитать свое богатство, распорол матрас, а вместо долларов из него бумажная труха посыпалась – крысы все деньги съели. Только последняя пачка и осталась – пять бумажек по сто долларов. Схватился старик за сердце и сполз на пол... Там его мать и нашла – на полу у кровати, рядом с распоротым матрасом и трухой. На пятьсот долларов и похоронила.
В свете грядущих восьми лет отсидки загрустил Толик. Но потом взял в руки самодельный нож-резак и начал веточки бесхозные по зоне подбирать. Раз его с этим резаком застукали, но как увидели, какую он красоту делает – выбили у начальника ИК разрешение на работы по дереву, местечко в мастерских слесарных выделили и даже инструментом при оказии снабдили. С тех пор превратился он из Толика в «Деревянного», с утра до вечера просиживал в своем кильдимчике, все что-то стругал, выпиливал, резал и ваял.
А однажды Бочка ему кусок бревна откуда-то притащил. Из него-то и появилась знаменитая Русалка, полюбившаяся всей зоне как родная. Как пошучивал Марат, «умелые руки из любого бревна горячую бабу сделают». Вспомнив эту присказку, Деревянный улыбнулся, скинул грусть, как упавший на голову случайный листок, и пошел искать подходящую плашку, чтобы сделать герб для воспитательного отдела.
Два поощрения на дороге не валялись.
