Александр Сидоров
На свободу – через царское окно
Транзит ГУЛАГ – Европа: побег по принципу «семейного подряда»
Подводная лодка в песках Лиепаи
Тоска по канувшей в Лету Стране Советов выражается в разной форме. Кто-то, закатив глаза, вспоминает газировку с сиропом за три копейки и кеды по рубель сорок пара, иные печалуются по сбору металлолома и песне «Слышишь, время гудит – БАМ!»… Но самыми изобретательными в деле «красной ностальгии» оказались потомки отважных латышских стрелков. Именно в Латвии возникла потрясающая идея: чтобы вернуться в проклятое незабвенное прошлое, надо… бежать от него!
«Креативщики» из Лиепаи изобрели игру по типу успешно канувшей в Лету пионерской «Зарницы», но с милым прибалтийским акцентом. Называется она «Побег из СССР». Забава предназначена для ребятишек от десяти лет, однако, как уверяют создатели веселых «догонялок» на свежем воздухе, «вместе с родителями свершить побег могут также и дети младшего возраста». Идея: «напомнить недавнюю историю нашей страны – период советской оккупации». Задача: «дать возможность участникам самостоятельно думать, искать, принимать решения, помогать товарищам, ощутить те чувства, которые не так легко найти в современном устроенном обществе». Конечно, грустно, что в современном устроенном обществе Латвии нелегко найти тех, кто самостоятельно думает, принимает решения и помогает товарищам. Но зато, по крайней мере, можно преодолеть препятствия и добраться до подводной лодки, которая доставит тебя в прекрасное далеко…
Правила предельно просты: борьба мальчишей-плохишей против латышей-крутышей. Плохиши носят форму советских пограничников и всеми жабрами души жаждут захватить маленьких побегушников. Поэтому нужно передвигаться тихо и скрытно. Иначе маньяки-«погранцы» поймают отважных диссидентов и оставят на их нежных ягодицах отпечатки огромных красных звезд с блях форменных солдатских ремней. Или того хуже: запрут в психушки и запытают пирожными с аминазином. Впрочем, эта часть игры еще до конца не прописана. Подлодка – пока предел болезненных фантазий «игрунов».
Цена развлекательной турпрограммы – 4 лата – для детей, 6 латов – для взрослых, то есть примерно от 240 до 350 рублей. Свобода, она того стоит.
А если отодвинуть шутки в сторону, следует признать, что северо-запад СССР действительно с первых лет советской власти был наиболее удобной «прорехой» для побегов за кордон – через то самое окно, которое Петр Великий прорубил в Европу. Только большевистские лидеры в ХХ веке поняли, насколько государь император погорячился…
Приключения ихтиолога в чухонских болотах
Поначалу наименее стойкие граждане рванули из большевистского рая в отколовшуюся от «красной» империи Финляндию. Точное количество беглецов назвать невозможно – тем более что граница была не столько на замке, сколько на щеколде, которыми закрываются деревянные сортиры на садовых участках. Но несколько побегов можно назвать знаковыми. Мы бы отнесли эти истории к разряду «семейных». Не то чтобы истории о них предназначались для семейного чтения; просто в чужие земли уходили по принципу «Папа, мама, я – дружная семья», как некогда Иосиф бежал в Египет вместе с Марией и Младенцем подальше от царя Ирода.
Первое предприятие такого рода совершили супруги Чернавины. Владимир Вячеславович был известным ученым-ихтиологом, Татьяна Васильевна – хранителем Петергофского и Ораниенбаумского дворцов-музеев, старшим научным сотрудником в Эрмитаже. Эти люди честно пытались быть полезными Родине (пускай и советской) и не рвались за границу. Однако дурдом, который устроила новая власть, не оставил Чернавиным иного выхода. Прежде всего оказалось, что большевики стали активно преследовать теоретические работы во всех областях знания, если они «не соответствовали марксизму». При этом учение Дарвина в Стране Советов считалось столь же непогрешимым, как и учение Маркса, и всякое возражение против дарвиновской теории отбора рассматривалось как контрреволюция. К несчастью, как признавался позже Чернавин, его очередная работа не соответствовала теории знаменитого английского зоолога, и «люди весьма компетентные советовали мне с ней не выступать».
Пришлось от теории обратиться к практике. Отец семейства работал в мурманском Севгосрыбтресте, когда началась охота за «врагами народа». В их числе оказался и рыбовед Чернавин. С 1924 по 1929 год он и его коллеги сумели благодаря новым технологиям увеличить улов рыбы с 9 до 40 тысяч тонн в год. Но «архитекторы» первой пятилетки потребовали довести показатели до… полутора миллионов тонн! Ихтиолог машинально покрутил пальцем у виска – и за «саботаж» великих планов в 1930 году получил 5 лет Соловков. Впрочем, направили его в рыбопромышленное отделение лагеря (в «рыбную шарашку» – хотя понятия шарашки в то время в лагерях еще не было). Чернавин зарекомендовал себя ценным специалистом, и в 1932 году к нему в Кемь приезжает жена Татьяна с 13-летним сыном Андреем. Молва трактует топоним «Кемь» как аббревиатуру «К е.ене матери»: якобы Петр I, а за ним государыня Екатерина накладывали короткие резолюции о наказаниях подданных – «сослать КЕМЪ!». Дружная семья решает исполнить завет царственной четы и организованно «дергает» в сторону финской границы.
Побег готовили полгода – ждали лета. Все это время Татьяна Чернавина в Питере все ненужные вещи распродавала по комиссионкам и скупала то, с чем необходимо уйти в побег. Расставаться с родными местами было мучительно больно: «Ленинград, набережная, Нева, Адмиралтейство, Зимний дворец… – все это останется, а мне надо уйти отсюда навсегда. Россия была такой прекрасной страной! Одна шестая часть мира». Но вся эта часть сжалась, как шагреневая кожа, до размеров УСЛОНа – Управления соловецких лагерей особого назначения…
Задумано все было гладко: ихтиолог добился от недоверчивых гэпэушников письменного разрешения на служебные командировки без конвоя для организации новых рыбных промыслов. К приезду жены он также получил право на десятидневное свидание. Но с самого начала беглецов преследовали несчастья. За несколько дней до побега глава семейства надорвал спину, поднимая мокрую, тяжелую, десятипудовую сеть. Затем Татьяна случайно утопила в реке компас вместе с картой. Однако Владимир решил не отступать: будет солнце – сориентируемся по часам. Только прочь, прочь из проклятой страны!
Трио Чернавиных надеется добраться до «приюта убогого чухонца» дня за три-четыре. Однако блуждания растянулись на все восемь. Как рассказывал позднее глава семейства: «Я бежал с каторги, рискуя жизнью жены и сына. Без оружия, без теплой одежды, в ужасной обуви, почти без пищи. Мы пересекли морской залив в дырявой лодке, заплатанной моими руками. Прошли сотни верст. Без компаса и карты, далеко за полярным кругом, дикими горами, лесами и страшными болотами». Для полноты картины добавим жуткие атаки комаров и гнуса, превращавшие лицо и открытые части тела в кровавое месиво.
Беглецы потеряли представление о том, где находятся. В СССР? В Финляндии? У черта на куличках? Решив наконец, что пересекли границу благословенной Суоми, Чернавины отважились развести большой костер, чего до сих пор не делали из предосторожности. Между тем они находились еще на территории большевистской России! Однако все обошлось, костра никто не заметил.
Чернавины пробирались незамеченными еще несколько дней, пока наконец не перешли вожделенный кордон. Но и на этом мучения не закончились: беглая семья уткнулась в непроходимые болота. Ихтиолог оставил жену с ребенком и самостоятельно отправился искать людей, как Лиза Бричкина из повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие». К счастью, в отличие от бедной Лизы, для Чернавина все завершилось удачно, и назад он вернулся с финским дозором.
А через два года в парижской газете «Последние новости» выходят сразу две скандальные книги-разоблачения – «Записки “вредителя“» Владимира Чернавина и «Жена „вредителя“» Татьяны Чернавиной. Андрей записок «сына вредителя» не оставил, предпочтя сочинительству специальность проектировщика железобетонных мостов; зато он сделал все, чтобы книги родителей вышли на русском на Родине – увы, пока мизерным тиражом по тысяче экземпляров…
Впрочем, воспоминания Чернавиных не раз издавались на английском, французском, немецком, испанском, итальянском, финском, польском и других европейских языках – и даже на арабском. А после того как мемуары беглецов увидели свет в США, газета «Правда» в 1934 году разразилась гневной статьей в адрес «продажных лжецов».
Ах, если бы «правдорубы» знали, что это – только цветочки…
Побег имени Остапа Бендера
В тот самый год, когда штатные публицисты обрушивали проклятия на «клеветников России», по направлению к финской границе двинулось еще одно семейство. Его душой и мозговым центром стал журналист, спортсмен и авантюрист Иван Солоневич. Этот пламенный белорус из Гродненской губернии был сыном известного редактора нескольких крупных газет западнорусистской направленности (проповедь братства великороссов, малороссов и белорусов). Поскольку в тогдашней «прогрессивной» среде эти идеи популярностью не пользовались, Солоневичу пришлось несколько раз с револьвером в руках отбивать нападения еврейских революционеров на свою типографию. Что не помешало ему в дальнейшем выступать против зоологического антисемитизма.
Будучи гимназистом, Солоневич вступил в спортивное движение «Сокол», которое проповедовало идеи объединения славян. В 1913 году юный сокол становится студентом Петербургского университета, сокурсником Николая Гумилева, занимается тяжелой атлетикой, работает журналистом, судебным репортером… В февральскую революцию из-за нужды подался в грузчики, но был позорно изгнан за отказ пить денатурат. После установления власти большевиков вместе с женой Тамарой и братом Борисом бежал на белый юг России.
В отличие от Чернавиных, Солоневичи после прихода Советов сразу решили валить из страны. Иван мотнул в Одессу, затем пытался перевезти туда жену с сыном Юрием, чтобы всем вместе эвакуироваться с русской армией барона Врангеля. Однако здесь он заболел тифом, провалялся в госпитале, а супруга с сыном прибыли уже после эвакуации врангелевцев. Не судьба...
Солоневич было включился в антисоветскую борьбу, но чуть не попал под расстрел и решил переквалифицироваться в бродячие циркачи – благо к нему приехал брат Борис, до этого служивший в ОСВАГе (осведомительно-пропагандистский отдел Добровольческой армии). Оба колесили по малороссийским селам, где «за еду» устраивали силовые демонстрации, борцовские и боксерские поединки.
В 1926 году семейство переезжает в Москву, где братья становятся инспекторами по физкультуре и спорту, а Тамара Солоневич устраивается переводчицей Комиссии внешних сношений при ВЦСПС. Иван Солоневич издает несколько пособий, в том числе «Самооборона и нападение без оружия» (для НКВД). Казалось бы, жизнь наладилась. Но на самом деле хрустальная мечта Солоневичей – побег на Запад. Тамара Солоневич, прослужив с 1928 по 1931 год в берлинском торгпредстве, заключает фиктивный брак с немецким гражданином и уезжает в Германию. А Иван и Борис тем временем готовят свой побег из СССР.
Сначала колебались между финской и персидской границей. Иван даже в качестве журналиста побывал на южных рубежах. После этой поездки выбор окончательно пал на Карелию. Но фортуна постоянно демонстрировала заговорщикам свою филейную часть. В сентябре 1932 года группа беглецов выехала в Карелию под видом туристов-охотников. Однако план за неделю добраться до Финляндии провалился из-за проливных дождей и магнитной аномалии, которая вывела из строя компасы. Иван Солоневич простудился, пришлось повернуть назад. В мае 1933 года бегство сорвалось из-за банального аппендикса, который вырезали сыну Юрию.
Третью попытку сорвали бдительные чекисты. В группу был внедрен агент «Прицельный» (в миру – Николай Бабенко), всех участников арестовали в вагоне по дороге на Мурманск. Причем, в лучших традициях польско-российской комедии «Дежа-вю», операцию проводили 26 сотрудников ГПУ, переодетых в проводников и простых пассажиров! Шутки шутками, но за антисоветскую агитацию, шпионаж и подготовку к побегу Иван и Борис схлопотали по 8 лет лагерей, а Юрий – три года. При этом – ирония судьбы! – власть не нашла ничего умнее, как направить всю троицу в Подпорожское отделение ББК (Беломорско-Балтийского комбината), то есть поближе к финской границе…
Вот тут читатель сможет оценить, что мы не зря так долго рассказывали о спортивных увлечениях семейства. Дело в том, что и на ББК Иван Солоневич сумел занять пост спортивного инструктора, а Борис устроился доктором. Чтобы собрать всю необходимую информацию, подготовить план и маршрут побега, Иван Солоневич выходит к высокому начальству с гигантским планом «вселагерной спартакиады», которую он якобы берется подготовить в кратчайшие сроки! Честно говоря, сам Иван Лукьянович в своих воспоминаниях не упоминает о том, читал ли он к тому времени роман «Двенадцать стульев», вышедший в 1928 году. Однако грандиозная афера Солоневича достойна стать в один ряд с эпохальным всемирным шахматным турниром в Нью-Васюках… Как говорится, идеи Бендера живут и побеждают: лагерное руководство всемерно поддержало «инициативу снизу». И тогда Иван Лукьянович Бендер-бей оформляет для себя двухнедельную командировку в Мурманск и пятидневную в Повенец для сына. Дата побега была скоординирована с Борисом, который должен был совершить побег одновременно с братом и племянником – в полдень 28 июля 1934 года, но уже из другого места: Лодейное Поле, столица Свирьского лагеря ОГПУ. Это было значительно сложнее – часть пути приходилась на густонаселенную местность.
За несколько дней до «часа Х», как вспоминал Иван Солоневич, в «Правде» вышло постановление Совнаркома СССР, которое предусматривало за попытку побега за границу – расстрел, а если бежал военный, его не только расстреливали, но и всю семью высылали «в отдаленные места Союза». На это Солоневич-старший заметил: «Не меняет положения», а младший презрительно пожал плечами…
Иван и Юрий с разницей в три часа покинули лагерь, встретились в условном месте. На шестнадцатый день побега отец и сын перешли на территорию Суоми, где их заключили в объятия местные крестьяне. Позднее отец и сын встречаются с Борисом, а потом семья воссоединяется с Тамарой Солоневич. Вскоре Иван Лукьянович знакомится с Татьяной Чернавиной и по ее примеру тоже публикует разоблачительные мемуары «Россия в концлагере» – саркастически-издевательское произведение, написанное ярким, образным языком. Эта книга вышла в Софии в 1936 году. Не отстает и Борис, публикуя воспоминания «Молодежь и ГПУ»…
Но на этот раз, в отличие от Чернавиных, в стороне от литературы не остался и сын. В 1938 году 22-летний Юрий Солоневич пишет свою книгу-версию «22 несчастья». Как формулирует литературовед Елена Сойни, в ней «вместо героического описания препятствий и погонь – ирония, улыбка, насмешка подростка над незадачливым старшим поколением, жаждущим переделать мир». Оказывается, несмотря на то что Юра несколько лет прожил с матерью в Берлине, он совершенно не имел ничего против жизни в СССР. Он пишет, как, вернувшись из Берлина в начале 1931 года от матери к отцу, он стоял «на пороге огромной, таинственной страны – с дрожащими коленями, но с твердым намерением в кратчайший промежуток времени к этой стране приспособиться». В советской России для него было много интересного и непознанного. Поэтому в книге Солоневича-младшего большое место уделено именно приключениям в Стране Советов, работе с режиссером Абрамом Ромом, у которого Юра был в помощниках, забавным и любопытным случаям из советской киноиндустрии 30-х годов…
Самому побегу посвящена только вторая часть повествования. И то – не последнему, удавшемуся, а первому, неудачному. Почему такой выбор? Сам Юрий с присущей ему иронией объясняет это нежеланием «отбивать хлеб собственному папаше» и отсылает читателя к книге «Россия в концлагере». Однако дело, думается, вовсе не в этом. Для Юрия все эти побеги были всего лишь очередными приключениями. Ему был интересен романтический антураж: замысел, обсуждение, подготовка, добыча оружия… Отсюда и его отношение к побегу далеко от всякой политики. 18-летний Юра во все глаза всматривается в первозданную красоту карельской природы, с восхищением и даже внутренним трепетом описывает пейзажи – реки, водопады, горы, леса, болота…
Его книга о 22 несчастьях – на самом деле величественный гимн сказочному краю. Чтобы ощутить разницу восприятия у отца и сына, достаточно сравнить их описания «финской авантюры». Иван Солоневич: «Мы три раза останавливались, но не для отдыха. Первый раз мы смазывали наши сапоги коркой от копченого сала, второй – настойкой из махорки, третий – нашатырным спиртом. Самая гениальная ищейка не могла бы сообразить, что первичный запах наших сапог, потом соблазнительный аромат копченого сала, потом махорочная вонь, потом едкие испарения нашатырного спирта – все это относится к одному и тому же следу». Юрий же запомнил совершенно иное: «Шли по бесконечным анфиладам огромного храма с темно-зелеными, открытыми куполами, с темными, сумрачными галереями, с самоцветными мозаиками дождевых капель и мягкими, бесконечно узорчатыми коврами мхов, с тихими, будто искусственными, прудиками болотных окон…» Или вот это описание леса-оборотня: «По берегам – лес дремучий и грозный, кормящий и убивающий, укрывающий и предательский, такой, каким он был в первый день творения, и тысячу лет назад, и сегодня, и каким он Бог его знает сколько времени еще проживет».
На самом деле Юрий Солоневич оказался и глубже, и мудрее своих родственников. Поэтому в его книге так естественно сочетаются восхищение волшебным краем и добрый юмор, а порою – едкая, горькая ирония по отношению к людям, которые не чувствуют дыхания вечности, а занимаются делами суетными, нелепыми и, по существу, смешными. Об удачном завершении эпопеи с бесконечными побегами он коротко отзывается так: «Четырнадцатого августа тысяча девятьсот тридцать четвертого года мы с сияющими от счастья и комариных укусов лицами выбрели наконец, как и было задумано, на финскую территорию, в стопроцентном на сей раз убеждении, что жизнь для нас начинается завтра».
И затем завершает повествование грустным признанием: побег в Финляндию оказался «утопическим проектом». Не было никакого смысла «рыскать взорами в голубых далях» неведомых «тридевяти земель» – ведь на самом деле счастья на чужбине беглецы не нашли, зато потеряли чудесный пруд «с самыми настоящими, золотистыми и жирными карасями» в родной стороне, и настоящее солнце для них осталось на востоке. Действительно, за пределами Родины Солоневичей ожидали разочарования, оскорбления, непонимание, клевета, страшные трагедии. Их объявляли «агентами ГПУ», потому что Иван Лукьянович резко выступал против многих представителей эмиграции, «фашистами», потому что книгой «Россия в концлагере» зачитывались Гитлер, Геббельс, Геринг, а сам Иван Солоневич создал в 1938 году в Германии «Национальный русский фронт» для борьбы с Советами (который, впрочем, нацисты вскоре запретили). В феврале 1938 года НКВД организует покушение на Солоневича: от взрыва бомбы гибнут его жена Тамара и секретарь Николай Михайлов…
В конце концов судьба забросила Ивана и Юрия Солоневичей в Южную Америку, где неугомонный Иван Лукьянович продолжал сочинять статьи о «народной монархии», основанной на «русской идее», а эмигранты по-прежнему считали отца и сына «агентами Москвы». Но это уже ария из совсем другой оперы.
