Наталья Малыхина

Не «кивалы», а заседатели

Я попала. Сначала в компьютерную выборку. А потом (года через два) -- на отбор. И в коллегию присяжных.

Так что новый опыт мне обеспечил компьютер, ему -- особое спасибо.

В некотором смысле слова опыт оказался беспримесно чистый: дело было несложное, связанное с квартирными махинациями и -- в отношении подсудимых, а не в целом -- неплохо расследованное. Явно никто тут ни на кого не давил, у подсудимых никакой лапы не было, никто никому не угрожал и никого не запугивал. Так что -- суд присяжных в самом дистиллированном виде. Правда, с той степенью возгонки, которая только возможна в нашей реальности (то есть без примесей, и весьма ядовитых, не обошлось).

Главный конфликт для нашей коллегии – это конфликт между разумом и чувством. (Сразу скажу: в нашем случае разум победил со счетом семь к пяти. То есть перевес разума был далеко небезоговорочный.) Конфликт этот начинает развиваться почти сразу же, задавить его в себе трудно, так как тебе же вроде бы надо понять, что произошло на самом деле. Нас долго наставляли, что наша обязанность – только оценивать представленные прокуратурой и защитой доказательства и только в отношении подсудимых. Однако, когда понимаешь, что в махинации было вовлечено гораздо большее количество людей, чем троица в аквариуме, хочешь не хочешь, а возмущаешься. Почему явная наводчица выступает в роли свидетеля? Где две паспортистки, которые незаконно ставили штампы о снятии с регистрации и о регистрации? Где таинственный человек в милицейской форме, который просил пострадавшего «проследовать в отделение для опознания»? Почему риелтор, явно вовлеченный во все представленные на суде эпизоды, дает всего лишь свидетельские показания?

Со всем этим довольно трудно смириться, у каждого мозги чешутся дорасследовать до конца эту гнусную аферу. Тут хочется порадовать: все тринадцать присяжных (один запасной), несмотря на явную разницу в социально-материально-образовательном уровне, одинаково понимали разницу между добром и злом. Хотя двое из пострадавших были довольно опустившиеся алкаши, а третий (работающий трезвенник) удивлял нас несказанно своей полной покорностью любым неблагоприятным обстоятельствам, все тринадцать были категорически против отъема законной собственности даже у таких незадачливых собственников. А ведь могли бы попасться мне в коллеги и «жесткие дарвинисты»… Так что по поводу гнусности аферы расхождений у нас не было.

Следовательский дух мы постоянно друг в друге давили, но додавить до конца так и не сумели. И провоцировала нас на это недорасследованность дела в полном объеме (к вопросу о степени возгонки). К тому же в «недорасследованные» попали люди, обладающие пусть мелкой, но бюрократической властью, те же паспортистки, нотариус, «неустановленное лицо» в милицейской форме… Не только они, но ведь и они тоже.

Тут маленькое отступление, но, кажется, к месту. Наш пострадавший «непротивленец злу» имел несколько возможностей обратиться в правоохранительные органы, причем великолепных. Например: его друг с трудом (преодолев внутримилицейский приказ не брать заявлений о розыске от людей, не состоящих в родстве с пропавшим) добился объявления его в розыск, и мошенники возили его к следователю, чтобы бедняга там заявил, что пропал он по собственной воле и что квартиру продает тоже по своему хотению. В кабинет к следователям мошенники его не сопровождали, в кабинете, кроме следователя, были другие люди, следователь настойчиво расспрашивал его обо всех обстоятельствах. Казалось бы, повезло как в сказке. Нет, он, человек, которого похитили, угрожали убить, если не продаст жилье, испугался милицейских, потому что его похищали с помощью человека в милицейской форме и он был уверен, что все они заодно. Он даже не попросил возможности позвонить своему другу…

Так что этот конфликт между разумом и чувством был вполне оправданным, но заданными условиями (ролью присяжного) ему было суждено остаться внутренним и никак не проявленным за стенами нашей, действительно отдельной комнаты.

Кстати, в суд это дело попало тоже не благодаря правоохранителям, а благодаря одному из пострадавших – сильно пьющему, хромому художнику, у которого хватило духу сбежать и пойти-таки в милицию.

А вот второй конфликт разума и чувства отразился уже в самом вердикте. Вопросный лист (о нем подробнее в конце, в абзаце о российских примесях в дистиллированном процессе) состоял из множества вопросов, которые делились на два типа. Первый: доказано ли, что такое-то событие имело место? Второй: доказано ли, что имярек совершил то-то и то-то? Вопросы первого типа споров не вызвали, в этом отношении все было как на ладони. А вот при голосовании по вопросам «доказано ли, что виновен» начались настоящие разногласия. Здесь-то чувство и уступило разуму со счетом 5:7. Пятеро из нас, справедливо, на мой взгляд, решив, что все трое подсудимых – гады и сволочи, решили, что не важно, принимал ли каждый из сволочей участие в том или ином эпизоде, совершал ли то или иное действие. Все они – виновны, и разницы между ними нет никакой. Разница, разумеется, была, доказывать равную ответственность всех обвинение и не пыталось, да это и было бы невозможно. Разного калибра были наши гады. Но пятеро из присяжных упорно голосовали сердцем. «Но ведь этого второй гад не мог сделать, его там вообще в тот момент не было, не доказано это!» -- «Пусть не доказано, все равно – гад!»

Споры, конечно, были куда пространнее, но суть их вполне укладывается в эти две фразы. Призывы к логике («Нас же спрашивают, доказано ли?») успеха не имели никакого. Очень это было для меня печально. Хотя и не ново. Почему-то считается, что в школе логическое мышление должна прививать математика. Должна, наверное, но она этого не знает. Надо бы найти какой-нибудь менее отвлеченный предмет, который обучал бы делать приложимые к жизни выводы из осязаемых неабстрактным умом посылок. Слишком уж часто, слишком уж многое делается сердцем, чувством, верой и надеждой в тех сферах, где нужна кора, а не подкорка.

Пожалуй, это самый грустный вывод из этого конкретного моего опыта.

Есть еще довольно много мелких шероховатостей в организации самого процесса. Некоторые неизбежны по неопытности и по какой-то неизбывной психологии бедности, которая не позволяет сделать все удобно и разумно. Или это надежда на то, что все эти присяжные игры начальства ненадолго? Вполне даже не бедное здание Мосгорсуда не предполагает отдельного входа для присяжных. Увидев прокурора/адвоката в прибывшем на вызов лифте, присяжный шарахается от них как черт от ладана. На обед секретарь водит стадом, стадом же доводит до охраны на выходе, после чего все становятся свободны и могут общаться (например, выслушивать угрозы, уговоры, предложения взятки) с любым, кто того пожелает. И так далее.

Но все это ерунда по сравнению с вопросным листом. Придумывая эту форму, не употребляли ни кору, ни подкорку. Скажем, в вопросе перечислено пять действий, все через запятую. Совершение трех из них доказано, двух – нет. На единственной строчке старшина должен написать довольно длинный текст, описывающий решение коллегии, причем написать по строго определенной форме. Форма эта доносится устно, никаких образцов не имеется. Малейшее отклонение означает возвращение в совещательную комнату, исправление все в том же тесном пробеле. Двенадцать взрослых людей выслушивают замечание, встают, выходят из зала, закрываются в совещательной комнате, вносят исправления, снова выходят в зал, занимают свои места – до следующего замечания. А в нашем случае было тридцать шесть вопросов.

Не только мне это кажется неуважением. А всего-то и надо: не жалеть бумагу, напечатать деяния в столбик и поставить квадратики для результатов голосования. Наверняка можно и по-другому, но ведь подумать надо о том человеке, который будет это заполнять, понять логику этого процесса. Кору употребить.