Алек Д. Эпштейн

Защищая власть от общества: кому и зачем нужна «борьба с экстремизмом»

Сегодня трудно в это поверить, но факт остается фактом: каков бы ни был накал общественных страстей в разные периоды правления Бориса Ельцина, в действовавшем в 1990-е годы законодательстве в принципе отсутствовало понятие «экстремизм», и не было никаких государственных структур, занятых борьбой с «экстремизмом», профилактикой «экстремизма», предотвращением распространения «экстремистских» материалов и т.д. К тому моменту понятия «экстремизм» не существовало не только в российском правовом поле; его практически не упоминали и специалисты, занятые анализом общественных процессов [ См.:  Верховский А.М.,  Папп А. и  Прибыловский В.В. Политический экстремизм в России (М.: Центр «Панорама», 1996); Феномен экстремизма под ред. А.А. Козлова. Спб, Санкт-Петербургский государственный университет, 2000; Ю.П. Свириденко. «Белый террор? Политический экстремизм российской эмиграции в 1920–1945 гг. М.: Московский государственный университет сервиса, 2000. Больше не было практически ничего; расплывчатость, беспредметность и крайняя субъективность термина «экстремизм» были вескими причинами, побуждавшими ученых воздерживаться от его массового использования. ].

Впервые понятие «экстремизм» в российском праве в качестве юридического термина возникло в связи с подписанием 15 июня 2001 года конвенции Шанхайской организации сотрудничества, озаглавленной «О борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом». Конвенцию эту подписали шесть стран: кроме России и Китая, четыре постсоветские страны Центральной Азии – Казахстан, Киргизия, Таджикистан и Узбекистан – прямо скажем, ни одна из высоких договаривающихся сторон не входит в число стран, которые принято считать демократическими. В самом тексте Конвенции слово «экстремизм» фигурирует четыре раза – трижды в преамбуле, причем во всех трех случаях в словосочетании «терроризм, сепаратизм и экстремизм», а один раз в п. 1.3 ст. 1, где дано юридическое определение этого социального явления. В шанхайской декларации в качестве «экстремистских» были охарактеризованы исключительно насильственные действия, направленные против существующего конституционного строя, политического режима или общественной безопасности.

С тех пор прошло десять лет. За этот период в Киргизии произошло два государственных переворота (в 2005 и 2010 годах), в остальных же пяти странах, и в том числе в России, у власти остались те же силы, представители которых подписывали Шанхайскую декларацию. Шансы на переворот и насильственный захват власти кем бы то ни было в России, и без того не бывшие высокими, с тех пор снизились едва ли не до нуля. За эти десять лет власти установили полный контроль над всеми федеральными телеканалами; отменили выборы глав регионов, введя процедуру их назначения президентом из Москвы; изгнали из парламентской политики обе представленные в Госдуме в 2001 году либеральные партии – Союз правых сил и «Яблоко» и т.д. Удивительным образом, однако, чем больше государственная власть подминала под себя политическую оппозицию и гражданское общество, тем больше и чаще говорилось об опасностях, сопряженных с «экстремизмом».

27 июня 2002 года Государственной думой были приняты Федеральный закон № 114 «О противодействии экстремистской деятельности» и Федеральный закон №112 «О внесении изменений и дополнений в законодательные акты Российской Федерации в связи с принятием Федерального закона “О противодействии экстремистской деятельности”», в которые с тех пор были внесены многочисленные дополнения. 6 июля 2007 года Госдумой был принят еще один закон, посвященный этой теме – Федеральный закон №211 «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с совершением государственного управления в области противодействия экстремизму». Определение «экстремизма» становилось все шире и шире, как и круг потенциальных «экстремистов».

«Экстремизм», если верить В.В. Путину, достиг поистине исполинских масштабов, несмотря на десятилетие усиленной борьбы с ним. «Сегодняшний экстремизм претендует на то, чтобы в конечном итоге, если не будет встречать сопротивления, привести мир на грань катастрофы», – отметил В.В. Путин 24 марта 2011 года [ Цит. по: Заявление В.В. Путина на встрече с премьер-министром Израиля Б. Нетаньяху // Сайт председателя правительства РФ, 24 марта 2011 г., http://premier.gov.ru/events/news/14625/ ]. И это при том, что из общего числа ежегодно регистрируемых в России преступлений (около 3 миллионов) в 2008 по всем «экстремистским» статьям УК их было всего зафиксировано 460, в 2009 – 548, в 2010 – 656  [ Эти данные были приведены заместителем генпрокурора РФ Александром Буксманом в ходе выступления в рамках «правительственного часа» в Госдуме; цит. по: Татьяна Каптюшкина. Рашиду Нургалиеву добавили полномочий // Коммерсант. 29 июля 2011 г. ]; иными словами, лишь около двух сотых процента от общего числа!

Апофеозом этой «антиэкстремистской» истерии стал Указ «О Межведомственной комиссии по противодействию экстремизму в Российской Федерации», подписанный Дмитрием Медведевым 29 июля 2011 года. В Комиссию были включены шестнадцать человек, среди которых министры культуры, образования и науки, регионального развития и другие. Однако указом президента был образован и президиум Межведомственной комиссии в составе шести человек, в который вошли только «силовики»: министры внутренних дел и юстиции, директор Федеральной службы безопасности и директор Службы внешней разведки, председатель Следственного комитета и заместитель секретаря Совета безопасности. Значимость новой Комиссии подчеркивают два положения президентского Указа: во-первых, «присутствие на заседании Межведомственной комиссии ее членов обязательно»; во-вторых, «члены Межведомственной комиссии не вправе делегировать свои полномочия иным лицам», даже собственным многочисленным заместителям. Руководители всех важнейших силовых структур страны «не реже одного раза в квартал» будут собираться вместе лично, чтобы «поставить заслон» «экстремизму». Как легко догадаться, перед Комиссией не поставлено никаких определенных во времени задач, что могло бы предусматривать возможность завершения ею своей работы; у этой кампании было начало, но власти пока не планируют ее конец. Никому не пришло в голову задать вопрос, откуда такая уверенность в том, что проблема «экстремизма» не будет так или иначе решена или не рассосется сама собой…

Эта кампания сопровождалась появлением новой отрасли квазинауки, которую можно назвать «экстремизмоведением». В различных регионах прошли «научные» конференции [ * «Актуальные вопросы исследования и профилактики экстремизма» (СПб, 2004), «Актуальные проблемы противодействия религиозно-политическому экстремизму (Махачкала, 2007), «Экстремизм как социально-философское явление» (Орел, 2008), «Актуальные проблемы противодействия национальному и политическому экстремизму (Махачкала, 2008), «Противодействие молодежному экстремизму» (Омск, 2008), «Актуальные проблемы предупреждения экстремизма в молодежной среде» (Ульяновск, 2009), «Экстремизм как философская проблема» (Новосибирск, 2010), «Правовые основы противодействия экстремистской деятельности» (Тюмень, 2011); были изданы книги «Молодежный экстремизм» (Москва, 2005), «Преступления экстремистского характера» (Санкт-Петербург, 2006), «Политический экстремизм молодежи в постсоветский период» (Тверь, 2006), «Политический экстремизм: особенности эволюции при переходе от индустриального общества к информационному» (Волгоград, 2007), «Антигосударственный экстремизм: уголовно-правовые и криминологические аспекты» (Москва, 2008), «Экстремизм: паттерны и формы» (Москва, 2009), «От экстремизма к толерантности: этические и социокультурные аспекты» (Новосибирск, 2010), «Экстремизм и его причины» (Москва, 2010), «Профилактика (предупреждение) экстремизма и терроризма» (Москва, 2010), «Квалификация преступлений экстремистской направленности» (Москва, 2011) и многие другие… ]*. «Экстремизмоведение» стало одной из центральных тем в общественных и юридических науках России, хотя его научная значимость сравнима лишь с лысенковской биологией. Высшая аттестационная комиссия утвердила десятки диссертаций юристов, социологов, психологов, философов, впрягшихся в колесницу государственного «антиэкстремизма». В Академии управления МВД России в Москве в 2010 году была защищена диссертация, озаглавленная «Конституционно-правовые основы деятельности органов внутренних дел России по ограничению основных прав и свобод человека и гражданина в условиях противодействия экстремизму». Здесь уже вещи названы своими именами: так называемое противодействие «экстремизму» нужно властям как предлог для «ограничения основных прав и свобод человека и гражданина». Ну, для достижения такой в высшей степени важной цели ни в коем случае нельзя искоренить «экстремизм»: чем же тогда власти и обслуживающие их научные работники будут обосновывать «ограничения основных прав и свобод человека и гражданина»?! «Экстремизм» жизненно необходим властям для их выживания, а поскольку именно они имеют монополию на законодательное формулирование того, что будет именоваться «экстремизмом», то можно не сомневаться, что проблема эта никуда не исчезнет; напротив, год от года маховик «противодействия экстремизму» набирает обороты.

Конференциями и книгами дело, понятно, не ограничилось. Директора средних школ (в частности, в мирной и спокойной Владимирской области) стали издавать приказы «О назначении должностных лиц, ответственных за проведение мероприятий по противодействию терроризму и экстремизму», были проведены (например, в Белгороде) областные конкурсы работ по теме «Противодействие экстремизму в молодежной среде и обеспечение духовной безопасности молодежи», в одних городах (например, в Красногорске Московской области) стали принимать «Ведомственную целевую программу по профилактике и противодействию терроризму и экстремизму», а в других (например, в Балтийске Калининградской области) стали создаваться «межведомственные комиссии по противодействию терроризму и экстремизму», и так далее…

Одной из стран, подписавшей Шанхайскую конвенцию, является Китай – государство, в котором вот уже более шестидесяти лет безраздельно правит Коммунистическая партия. Задумаемся над этим при чтении недавно опубликованной статьи М.И. Халикова «Социальный экстремизм»: «История нашего государства уже имеет опыт социального экстремизма. Самый яркий тому пример – Великая Октябрьская социалистическая революция, произошедшая в России в 1917 г., в результате которой к власти пришли рабочие и крестьяне. Широкая волна красного террора прокатилась по России, уничтожению подлежали все представители буржуазного класса и даже зажиточные крестьяне (кулаки). По нашему мнению, данные репрессии были направлены исключительно на класс, который концентрировал в своих руках власть и материальные ценности. Можно утверждать, что такие репрессии носили экстремистский характер и пропагандировали исключительность и превосходство класса рабочих и крестьян, освобождение от капиталистов и эксплуататоров» [ М.И. Халиков. Социальный экстремизм // Вестник Удмуртского университета. Экономика и право, № 3 (2010). С. 106. ].

Во многом похожий тезис отстаивал в своей диссертации «Экстремизм как социально-политическое явление современного мира: особенности его возникновения и развития в России» на степень кандидата политических наук И.Д. Лопатин (она была защищена в Ярославле в 2007 году), утверждавший, что «в России мы можем говорить о широком распространении экстремизма со второй половины XIX века, особенно же – с начала XX века» [ И.Д. Лопатин. Экстремизм как социально-политическое явление современного мира: особенности его возникновения и развития в России. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата политических наук. Ярославль, 2007. С. 9. ]. Естественно, китайские партнеры никогда бы не подписались под Конвенцией, в которой Великая Октябрьская социалистическая революция или не менее жестокая Великая пролетарская культурная революция в Китае были бы охарактеризованы как акты «экстремизма», с которыми договаривающиеся стороны обязуются бороться. Шанхайская конвенция стоит на триаде о «террористических, сепаратистских и иных экстремистских организациях», никакого «социального экстремизма» в ней нет и в помине. Впрочем, как представляется, и в России тезис об Октябрьской революции и ее последствиях как проявлениях «экстремизма» разделяют отнюдь не все и, видимо, даже не большинство. Согласно опросу, проведенному Аналитическим центром Юрия Левада 12–16 октября 2007 года, 24% граждан считают, что Октябрьская революция открыла новую эру в истории народов России, еще 31% – что она дала толчок социальному и экономическому развитию народов России, т.е. 55% опрошенных оценили ее позитивно и очень позитивно, в то время как только 26% – негативно и очень негативно (19% затруднились ответить) [ «Октябрьская революция» // Пресс-релиз Аналитического центра Юрия Левады, 1 ноября 2007 г. http://www.levada.ru/press/2007110104.html ]. Значит ли это, что 55% граждан России являются сторонниками объявленной нелегальной идеологии «социального экстремизма»?

Непонимание того, что, собственно, является «экстремизмом» приводит порой к занимательным коллизиям. Так, М.И. Халиков в статье «Экстремизм (уголовно-правовой аспект)», опубликованной в 2008 году, пришел к выводу о том, что обязательной характеристикой «экстремизма» является его идеологическая мотивированность: «Экстремизм подпитан определенной идеологией, отрицать которую было бы неверно. Определенная идеология – есть мотивация экстремизма как деятельности. В литературе отмечается, что из всех посягательств на правоохраняемые ценности экстремизмом являются лишь идеологически мотивированные действия» [ М.И. Халиков. Экстремизм (уголовно-правовой аспект) // Вестник Удмуртского университета. Экономика и право. № 2 (2008). С. 214. ]. Действующее законодательство, однако, не требует, чтобы для признания той или иной деятельности «экстремистской» в суде была доказана ее идеологическая мотивация. Более того: как отмечается в Постановлении Пленума Верховного суда РФ от 28 июня 2011 года, «Шанхайской конвенцией о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом от 15 июня 2001 года предусмотрено, что терроризм, сепаратизм и экстремизм, вне зависимости от их мотивов [sic!], не могут быть оправданы ни при каких обстоятельствах, а лица, виновные в совершении таких деяний, должны быть привлечены к ответственности в соответствии с законом». Само понятие «идеологически мотивированных действий» не фигурирует в действующем законодательстве.

У.А. Эдильсултанов в статье, озаглавленной «Основные тенденции развития российского законодательства в сфере борьбы с проявлением религиозного экстремизма», пишет о «возникновении нового вида социально опасной деятельности – криминального экстремизма» [ У.А. Эдильсултанов. Основные тенденции развития российского законодательства в сфере борьбы с проявлением религиозного экстремизма // Вектор науки Тольяттинского государственного университета. Специальный выпуск «Правоведение». № 2 [5] (2009). С. 165. ]. Однако российское законодательство в принципе не знает никакого вида «экстремизма», кроме «криминального»!

Е.Н. Плужников в защищенной в 2010 году в Институте социологии РАН диссертации «Религиозный экстремизм в современной России: проблемы теоретической интерпретации и политической практики» пошел в этой смысловой путанице еще дальше, отметив в тезисах своей работы: «Характерной чертой современного экстремизма и, как следствие, терроризма, с которым столкнулась Россия, является слияние этнического экстремизма и криминального терроризма» [ Е.Н. Плужников. Религиозный экстремизм в современной России: проблемы теоретической интерпретации и политической практики. Диссертация на соискание степени кандидата политических наук. М., 2010. С. 17. ]. Но возможен ли терроризм, не являющийся криминальным, т.е. преступным?! Что тогда является, по мысли автора, следствием чего и почему?

О том, насколько по большому счету никто не может сказать ничего минимально внятного о взаимосоотнесении понятий «терроризм» и «экстремизм» свидетельствует, в частности, методическое пособие, изданное под грифом главного университета страны – МГУ им. Ломоносова – в 2010 году и озаглавленное «Профилактика (предупреждение) экстремизма и терроризма». После многообещающей максимы о том, что «в литературе о терроризме, сообщениях СМИ нередко наряду со словом «терроризм» через запятую употребляются такие понятия, как «экстремизм, радикализм, фундаментализм», поэтому у людей складывается ошибочное представление о тождественности всех этих терминов, и это затрудняет понимание ими сути терроризма, [так как] на самом деле это разные явления», следует вот такое определение: «Экстремизмом принято считать приверженность отдельных людей к крайним взглядам, чаще всего в области политики. Утверждают, что от экстремизма до терроризма один шаг и что террористами, как правило, становятся люди, склонные к экстремистским методам» [ Профилактика (предупреждение) экстремизма и терроризма под ред. Л.Н. Панковой и Ю.В. Таранухи. М.: Университетская книга, 2010. С. 44. ].

Это определение порождает массу вопросов: кем принято всё это считать? Какие взгляды считать крайними и кто может быть арбитром в этом вопросе? Кто утверждает, что существует указанная взаимосвязь, «что от экстремизма до терроризма один шаг», и на основании чего? Что такое «экстремистские методы»? Такого понятия вообще нет в действующем законодательстве!

В этом же методическом пособии говорится о «недопущении распространения экстремистского мышления и поведения» [ Профилактика (предупреждение) экстремизма и терроризма. С. 30. ], и можно только догадываться, как далеко можно дойти, если во имя «святой» борьбы с «экстремизмом» начать контролировать типы мышления и поведения всех граждан страны.

В постановлении Пленума Верховного суда, принятом 28 июня 2011 года, говорится: «В соответствии со статьей 1 Федерального закона “О противодействии экстремистской деятельности” террористическая деятельность является разновидностью [sic!] экстремистской деятельности (экстремизма)» [ Постановление Пленума Верховного суда Российской Федерации от 28 июня 2011 г. № 11 «О судебной практике по уголовным делам о преступлениях экстремистской направленности». С. 9. ]. Если терроризм является лишь одной из «разновидностей» «экстремизма», то естественно, что «экстремизм» не обречен «перерождаться» в него. Опять-таки уместно спросить, сколько – хотя бы приблизительно – разновидностей «экстремизма» насчитывают законодатель и Верховный суд и каков конкретный удельный вес терроризма среди них? Если терроризм является лишь одной из «разновидностей» «экстремизма», не является ли заведомой дезинформацией пособие для учащихся, озаглавленное «Экстремизм – идеология и основа терроризма» [ Экстремизм – идеология и основа терроризма, дополнение к курсу «Основы безопасности жизнедеятельности» для 10–11 классов под редакцией А.Т. Смирнова. М.: Просвещение, 2011. ], выпущенное в этом году издательством «Просвещение»?

Е.А. Сазанова в диссертации, озаглавленной «Криминологическая характеристика и предупреждение молодежной преступности экстремистской направленности в РФ», утверждает, что экстремизм предшествует терроризму, но не всегда превращается в него. «Криминальные аспекты молодежного экстремизма в России позволяют утверждать, что экстремизм в ряде случаев перерастает в терроризм. Экстремизм образует «периферийное поле» более опасного преступления – терроризма. Часть экстремистов может прийти к совершению диверсионно-террористических акций» [ Е.А. Сазанова. Криминологическая характеристика и предупреждение молодежной преступности экстремистской направленности в РФ. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата юридических наук. М., 2007. С. 10. ]. В каком «в ряде случаев» «экстремизм перерастает в терроризм»? Какая «часть экстремистов может прийти к совершению диверсионно-террористических акций»? Никаких ответов на эти вопросы не дается нигде…

Прокуратура Чувашской республики выпустила в 2009 году брошюру, озаглавленную «Экстремизм – угроза обществу!». Представляется, что в значительно большей мере, чем он представляет угрозу обществу, «экстремизм», с которым власти ведут борьбу, представляет угрозу для них самих. «Экстремисты» борются не с обществом, плоть от плоти которого они являются, «экстремисты» борются с властью, и именно поэтому власти, разгромив очаги независимости в парламентской политике и на телевидении, инициировали «антиэкстремистскую» кампанию. (Представляется очевидным, что ни с какой стороны не борется с обществом, а исключительно с нынешней государственной властью России и запрещенная в 2007 году решением суда как экстремистская организация Национал-большевистская партия.) Власть не столько защищает общество от «экстремистов», сколько использует «антиэкстремистскую» кампанию для защиты себя от общества.

Выступая на расширенном заседании коллегии МВД России 18 февраля 2010 года, президент Д.А. Медведев отметил, что одной из важнейших задач, стоящих перед органами государственной власти, является «противодействие экстремизму, ликвидация бандитского подполья на Северном Кавказе» [ Цит. по: Работу по реформированию МВД президент будет держать под личным контролем// Сайт Президента РФ. 18 февраля 2010 г., http://kremlin.ru/news/6909 ]. В этой связи вспоминаются слова из выступления М.А. Магомедовой из Махачкалы на конференции «Россия и исламский мир», прошедшей в Москве в июне 2010 года: «Сложная социально-экономическая ситуация, низкий уровень жизни, массовая безработица, коррупция на фоне высокой доли молодых людей среди населения региона – все это придает взрывной характер сегодняшней ситуации на Кавказе. Молодые люди, не видя для себя перспектив устроиться на работу, реализовать себя, теряют интерес к учебе, испытывают ненависть к власти. Достаточно обратить внимание на теракты в Дагестане, Чечне, Ингушетии. Несмотря на то что в них гибнут простые граждане, они главным образом направлены именно против силовых структур, властей» [ М.А. Магомедова. Проблемы противодействия экстремизму в молодежной среде Республики Дагестан. Доклад на конференции «Россия и исламский мир». М., 26–27 июня 2010 г. С. 4. ].

Как справедливо отмечалось в научной литературе, «самое важное превентивное по отношению к молодежному экстремизму решение связано с преодолением молодежной бедности, которая и обеспечивает “статусный провал”, социальное недовольство, а затем продуцирует социальный протест и участие в деятельности экстремистских организаций. Данная проблема выходит за рамки криминологической, в полном смысле является социальной и государственной» [ Е.А. Сазанова. Уголовная ответственность за возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства. С. 11. ]. В молодежной – и не только молодежной – бедности, в том, что «в обществе нарастает социальная напряженность», виноваты не некие «деструктивные силы»; в этом виновата государственная власть. Эту ответственность и эту взаимосвязь в январе 2010 года признал и В.В. Путин: «Высокий уровень безработицы, конечно, дискредитирует власть, влечет за собой социальную напряженность, создает почву для экстремистских настроений» [ Цит. по: Председатель Правительства Российской Федерации В.В. Путин провел совещание по развитию Северо-Кавказского федерального округа // Сайт председателя правительства РФ. 23 февраля 2010 г. http://premier.gov.ru/events/news/9114/ ]. «Сегодня люди на Северном Кавказе порой просто не могут достучаться до официальных структур, найти понимание и поддержку, часто упираются в стену равнодушия, круговой поруки и мздоимства. В таком отчуждении между властью и обществом кроются известные проблемы с коррупцией, неблагоприятным деловым климатом, распространением идей экстремизма», – отмечал В.В. Путин в июле 2010 года [ Цит. по: Председатель Правительства Российской Федерации В.В.Путин принял участие в межрегиональной конференции партии «Единая Россия» на тему «Стратегия социально-экономического развития Северного Кавказа до 2020 года. Программа на 2010–2012 годы» // Сайт председателя правительства РФ. 6 июля 2010 г.: http://premier.gov.ru/events/news/11301/ ]. Но вместо того, чтобы решать острые социально-экономические проблемы значительной части населения страны, во-первых, и проблему стены равнодушия, круговой поруки и мздоимства официальных структур, во-вторых, власть ссылается на «деструктивные силы», «мнимых “борцов” за права человека» и других врагов как изнутри, так и извне. Борьба с «экстремистами» – это, в частности, борьба с теми, кто не считает бедность неизбежной в огромной стране, являющейся крупнейшим в мире экспортером углеводородов. Борьба с «экстремистами» – это, в частности, борьба с теми, кто выступает против вопиющей социальной несправедливости. Неспособность властей признать реальный характер и направленность деятельности «экстремистов» и «экстремистских» организаций очевидным образом лишает их возможности адекватного реагирования: подменой понятий реально существующие в обществе проблемы (в частности, ксенофобии, гомофобии, мигрантофобии и других видов ненависти, провоцирующих насилие в отношении невинных граждан) не решить.

Как и кампания по борьбе с малопонятными «безродными космополитами» в период позднего сталинизма, нынешняя борьба с «экстремизмом» способствует нагнетанию изоляционистской истерии, формируя расплывчатый образ внешнего врага, якобы только и думающего, как бы ослабить и развалить Великую Россию. Вот что говорится, например, в книге «Профилактика (предупреждение) экстремизма и терроризма», изданной под грифом Московского государственного университета: «Значительную роль в системе факторов формирования террористических угроз для России играет стремление ряда западных и ближневосточных государств к ослаблению Российской Федерации как великой державы, к реализации ряда других стратегических устремлений и навязыванию своих стандартов развития посредством инспирирования (порой через очень сложные механизмы) и поддержки как собственно террористических и иных экстремистских групп и движений в различных регионах страны (материально-технической их поддержки и т.п.), в первую очередь на территории Северного Кавказа, так и связанных с ними процессов роста национализма, религиозного радикализма и сепаратизма. Эта деятельность осуществляется в немалой мере посредством прямого и опосредованного использования спецслужб отдельных зарубежных государств, а также иных связанных с ними государственных учреждений и неправительственных организаций, в том числе экстремистского и террористического характера» [ Профилактика (предупреждение) экстремизма и терроризма. С. 27. ]. Аналогично в диссертации Е.Н. Плужникова, защищенной в Институте социологии РАН, утверждается, будто «основными факторами, канализирующими религиозный экстремизм в политическом плане, являются подрывная деятельность иностранных специальных служб и религиозных экстремистских центров на территории Российской Федерации» [ Е.Н. Плужников. Религиозный экстремизм в современной России: проблемы теоретической интерпретации и политической практики. С. 15. ]. Ну а коли так, бороться надо не с бедностью и социальной несправедливостью, не с коррупцией и взяточничеством чиновничества, а с иностранными спецслужбами. Осталось непонятным, впрочем, какое отношение вся эта чепуха имеет к социологии как к науке и как за это можно было присуждать ученую степень в профильном научном институте РАН…

Под использование мер пресечения при отсутствии виновного противоправного деяния (!) в контексте борьбы с «экстремизмом» была подведена и теоретическая база. Как отмечается на сайте Федерального Всероссийского НИИ МВД РФ, начиная с 2005 года тема противодействия молодежному экстремизму стала одной из основных в его работе. Выступая 18 июня 2009 года на круглом столе по теме «Противодействие распространению экстремизма» начальник отдела научной информации института подполковник Е.В. Дорохин отмечал: «Одним из выводов, полученных в результате проведенных Институтом исследований, является положение о том, что меры административного пресечения представляются одним из эффективных средств борьбы с правонарушениями экстремистской направленности, причем некоторые меры административного пресечения могут применяться и при отсутствии виновного противоправного деяния» [ Круглый стол в г. Казани. Проблемы молодежного экстремизма // ВНИИ МВД РФ. 18 июня 2009 г.: http://www.vnii-mvd.ru/news/871 ].

В «борьбу с экстремизмом» втягиваются все новые государственные органы. Так, в Сочи таможенники (!) под предлогом поиска экстремистских материалов скопировали все содержимое ноутбука журналиста Юрия Иващенко, въехавшего из Абхазии. 26 января 2010 года Прикубанский районный суд г. Краснодара отказал в удовлетворении жалобы Ю. Иващенко на действия сочинской таможни.

Если у кого-то еще и оставались сомнения на тему того, зачем властям понадобилась кампания по борьбе с «экстремизмом», то к настоящему моменту они стали совершенно неуместными. В рамках и под прикрытием этой кампании власти выстроили целую систему правовых механизмов, позволяющую им лишить кого угодно целого ряда значимых гражданских и политических прав и свобод. Не наблюдается дефицита юристов, социологов, политологов, религиоведов, философов и других представителей социогуманитарных наук, готовых впрячься в кампанию, призванную создать комплексный механизм по защите власть предержащих от собственного народа – скорее, напротив: возможность заработать свои копейки, чувствуя сопричастность новой «генеральной линии», оказалась для многих квазиученых весьма привлекательной. Голосов, призывающих одуматься и остановиться, прекратив соучаствовать в этом процессе околонаучного проституирования, к сожалению, не слышно совсем.