Анна Петренко
Женщины за решеткой
В Российской Федерации, где более миллиона заключенных, где около 300 000 человек скрывается от правосудия, тема «преступления и наказания» так или иначе касалась каждого – у кого друг, у кого знакомый или сосед, у кого родственник побывали в местах «не столь отдаленных». Особенно страшно и противоестественно, когда за решетку попадают женщины.
Отправимся в одну из традиционных женских зон. По всей России ведь их множество. Но особенно много в местах с неласковым климатом – Мордовия, Чувашия… Итак ЮЛ 34/7 в городе Цивильске, Чувашия. Она создавалась как «юридическая лечебница», куда должны были отправлять женщин-наркоманок.
Здесь роскошная природа. Зимой – ели и голубой снег, летом – море цветов и солнца. Здесь чистота и порядок. Никто не употребляет наркотики и большинство работает.
Здесь все нормально – образцовое учреждение. Только нет радости. Не увидишь отдыхающих после работы женщин. Никто не смеется и не поет – это не принято. Черная форма из плотной ткани в любую погоду. Стирается раз в месяц. Аскетизм – ничего лишнего. Все твое имущество вмещается в полтумбочки и одну-две коробки. В наркоманской зоне сталкиваешься с тем, что люди не знают, чем занять себя в свободное время. Тупо смотрят бесконечные сериалы, читают любовные романы, механически, нервно, навязчиво следят за собой: выдавливают несуществующие прыщики, выщипывают волоски, поправляют макияж каждые пять минут. Когда они были наркоманками, они не интересовались своей внешностью и редко – здоровьем. Теперь пытаются наверстать, хотя зрелище плачевное: почти все выглядят старше своих лет, нездоровый, землистый цвет кожи, зубов почти нет...
Для воспитателей их подопечные – не люди: стулья, цифирьки, бесполезные предметы какие-то. Никто не вникает, какой ты человек, как можно что-то исправить в твоей бедной жизни. Здесь фактически не лечат, а наказывают. Только имеют ли моральное право? Ведь большая часть этих так называемых воспитателей плохо говорит по-русски и не умеет решать задачи на проценты… Они пришли сюда работать, потому что больше негде. Потому что в городке Цивильске зона – это градообразующее предприятие. Обычно начинают свой трудовой стаж в должности контролера, «надзорсостава». На эту работу приходят девочки уже лет с восемнадцати.
Несмотря на название учреждения, ни о каком исправлении здесь никто никогда не вспоминает. Не подумайте, что это «зэчки» такие монстры, которых исправит только могила. Они-то как раз об исправлении думали. В тюрьме, например. Там обстановка более «душевная», как ни странно. Там ты вроде как еще невиновен. И отношение администрации в целом получше. А на зоне – уже виновен, тебя уже противопоставляют нормальным людям, относятся как к недочеловеку. Различные мероприятия: выпуск стенгазеты, спортивные соревнования, концерты – здесь проводятся для галочки. Осужденные участвуют в них в принудительном порядке. «Государственные воспитатели» следят, чтобы были заправлены кровати, чтобы на работу ходили строем и в форме. Никто и не задумывается, как люди будут жить после освобождения, а ведь срок не вечен. Вот выйдут они, не способные самостоятельно устроиться на работу, планировать свою жизнь, многие даже готовить-то не умеют… И что?
Но обратимся к цифрам. В цивильской колонии несколько двухэтажных бараков. Женщины проживают в так называемых секциях (комнатах) примерно по 50 человек. На 200 человек – внимание! – 6–8 унитазов, около 10 умывальников, две розетки, куда можно подключить прибор для приготовления пищи (чаще это кипятильник или маленький чайник) и утюг. Горячей воды нет. В день женщине положено два литра кипятка из «титана» – один утром, другой вечером, чтобы помыться. «Баня» здесь раз в неделю. В банном помещении 4 крана, мыться заходят побригадно, то есть по 50 человек. На «помывку» и стирку дается не более часа – ведь за два выходных дня должны помыться и постирать все, а это около 1000 человек.
В исправительных учреждениях более чем в других местах все зависит от человеческих взаимоотношений. Поэтому просто увеличение количества унитазов и умывальников на «душу» вряд ли к чему-то приведет. Например, в Шахове Орловской области бытовые условия не сильно отличаются от других подобных учреждений, однако осужденные женщины стремятся попасть именно туда. Бывшая колония строгого режима сохранила и локальную систему, и рабочий день по 10–12 часов минимум. Однако женщин привлекает отношение администрации к «спецконтингенту». Оплата труда здесь выше, чем в других зонах, пусть и ненамного, работающих женщин уважают, стараются не создавать проблем с предметами гигиены, с такими вопросами, как возможность лишний раз помыться. Людмила Альперн, заместитель директора Центра реформы уголовного правосудия, часто посещает это учреждение.
– Когда мы начинали свою деятельность, я посетила три женские колонии – в Мордовии (ЖХ 385/2), во Владимирской области (ОД 1/1) и в Шахове Орловской области (ЯИ-22/1). Тогда, в начале 2000-х годов, бытовые условия везде ужасали. В Мордовии туалет был на улице. И сейчас, в 2011 году, наши тюрьмы, наши исправительные учреждения находятся буквально в эпохе Средневековья. Администрация к словам правозащитников прислушивается мало. Женщин, которые рассказывали нам о своей жизни в колонии, о существующих проблемах, после нашего отъезда наказывали. Единственная зона, где наши советы и предложения находили какой-то отклик, – это Шахово. Теперь у нас там новый проект – мы обучаем сотрудников и осужденных медиации. Это технология разрешения конфликтных ситуаций. В результате в зоне стало работать постоянно 4–5 психологов, сократилось количество штрафных санкций, выговоров, помещений в штрафной изолятор.
Но вернемся в Цивильск.
Подъем в 5.45, отбой в 22.00. Большая часть осужденных работает на швейном производстве. Они шьют милицейскую форму на все сезоны, спецодежду, форму для госструктур, в том числе и индивидуального пошива. Работают женщины в среднем по 10 часов в день практически без выходных. Для тех, кто не справляется, существуют «разнарядки» – сверхурочные работы. Таким образом женщина может работать до 20 часов в сутки. Еще есть так называемые хозработы – это неоплачиваемые работы по обслуживанию территории, помещений и производства. Например, когда в зоне идет строительство, женщины таскают шлакоблоки и кирпичи, если приезжает машина с тканью – разгружают ее и т.д.
Самое страшное на зоне – это заболеть. Хорошие врачи в учреждении не задерживаются, потому что в таких условиях невозможно работать – не хватает самого необходимого. Если женщина заболела настолько тяжело, что не в состоянии ходить три раза в день за таблетками в санчасть (это другой барак), если ей необходим постельный режим, то ее кладут в небольшой стационар. В стационаре несколько палат, человек по 10 в каждой. Двери палат запираются на висячий замок снаружи. В палате заключенные и ходят на горшок (простите), и кушают. Выпускают их только утром и вечером, чтобы они могли умыться и вынести мусор, скопившийся за день. Ни радио, ни телевизора, ни даже книжек лежащим в стационаре как бы не полагается. Радио и телевизора просто нет, а библиотекарь к вам не придет.
Для пациенток-наркоманок в цивильской лечебнице предусмотрено особенно много штатных наркологов. В 2005 году их было там 7 человек. Как-то в руки мне попал отчет одного из них о проделанной работе. Там было написано, что основной метод лечения наркомании, применяемый в этой зоне – трудотерапия, из медикаментов дают слабый антидепрессант – амитриптилин. О количестве «излечившихся» судить трудно. Администрация называет число 35%. Но, судя по всему, процент сильно завышен. Многие из тех, кто освобождается, повторно совершают преступление, связанное с употреблением или реализацией наркотических веществ, в течение ближайшего года. Это относится, к сожалению, и к освободившимся условно-досрочно.
На территорию колонии наркотики не проникают, этому способствует так называемая «локальная» система – вся зона поделена на запирающиеся участки-дворики. По логике вещей, после того как уголовно-исполнительное законодательство определило для женщин только два вида режима отбывания наказания – общий режим и колония-поселение, локальные участки должны быть упразднены. Но на практике это не так. В свободное время женщина может выйти только во дворик перед бараком. Чтобы пойти в библиотеку, санчасть и т.д., нужно взять разрешение в дежурной части. Пойти в гости в другой барак можно только в редкий выходной и опять же – по разрешению.
Но это «вынужденное воздержание» освобождает только от физической наркотической зависимости. А как быть с зависимостью психологической? В учреждении один штатный психолог. Чаще всего, на этой должности долго не задерживаются, с заключенными стараются общаться поменьше – девочки, вчера закончившие какой-нибудь психфак местного института, их просто боятся.
В цивильском исправительном учреждении есть специальный отряд для ВИЧ-инфицированных. В нем более сотни человек. Примерно столько же больных закрытой формой туберкулеза, а гепатит В или С есть практически у каждого. Никакого лечения эти люди не получают.
ВИЧ-инфицированные освобождаются условно-досрочно почти в 100% случаев – это единственный положенный оступившимся женщинам кусочек сострадания. Прочие же освобождаются по УДО если повезет. И это совсем не зависит от того, «осознала» ли ты и «исправилась» ли. Некоторые женщины, из тех, кто поддерживает связь с родственниками, пытаются освободиться раньше, оказав «гуманитарную» помощь зоне. Телевизор купят начальнице отряда, ремонт в ее кабинете сделают… За это им выписывают благодарности и готовят положительную характеристику. Но часто бывает так, что «дойную корову» отпускать не хотят – на суде по условно-досрочному освобождению благодарности оказываются утерянными и долгожданная свобода откладывается на неопределенный срок.
По состоянию здоровья освобождают только тех, кому и в самом деле осталось жить недолго. И то потому, что труп в учреждении – это ЧП. На соседней зоне в городе Алатырь женщину не актировали даже после операции по удалению злокачественной опухоли, хотя до конца срока ей оставалось где-то полгода. Местные врачи боялись делать ей перевязки, настолько, видимо, неприглядно и нездорово выглядела рана, но – не актировали.
А чем же питаются осужденные? Реально ли при таком питании не заболеть? В Цивильске питание целиком и полностью зависит от успехов швейного производства. Мало заказов – два раза в день будете пустую баланду хлебать. Много – тогда вас ждет каша на завтрак, каша с соей, суп с салом и картошкой на обед и рыба с кислой тушеной капустой на ужин. Ну, еще чай и непропеченный черный хлеб. Едят женщины из мятых алюминиевых мисок, при этом больные и ВИЧ-инфицированные отдельной посудой не обеспечиваются.
Немного получше с питанием в исправительных учреждениях, где содержатся женщины вместе с малолетними детьми. Это и уже упомянутые мордовская ЖХ 385/2, владимирская ОД 1/1 и можайская ИК-5. Здесь бывают и молочные продукты, и яйца, и белый хлеб. Но в ДМР (так называют колонии, где содержатся женщины с детьми) возникают другие, более страшные проблемы. Дети заключенных фактически живут отдельно от матерей, в Доме ребенка. Мать может быть с ребенком только во время кормления плюс еще 2 часа в день. Свидания с ребенком превращаются еще в один инструмент наказания и подавления: их всегда можно запретить под надуманным предлогом («ребенок заболел», «в Доме ребенка карантин» и т.д.), если мать «плохо себя ведет». И о человеческом отношении: по словам Людмилы Альперн, в мордовской колонии, где туалет на улице, главный врач Дома ребенка понимала, что матери нужно проводить с малышом как можно больше времени, и при общей бытовой неустроенности находила какие-то возможности: например, в этой колонии впервые появились блоки совместного пребывания матери и ребенка.
Нянечками и воспитателями в домах ребенка работают заключенные. При отборе на такую работу руководствуются вовсе не образованием, не личными качествами, не характером совершенного преступления, а «оперативными соображениями». Нянечками и воспитателями устраивают «правильных осужденных», которые или работают на зоновского оперативника, или могут заплатить чем-то за теплое местечко.
Сын Ольги, осужденной на 6 лет, освободившейся из Можайской исправительной колонии в 2011 году, находился в Доме ребенка всего несколько месяцев. Узнав, что реально там происходит, отец решил забрать мальчика. Свидания с матерью превращались для маленького человечка в настоящую пытку. Он ждал их целый день, плохо ел, не играл, ничем не занимался, просто сидел в углу. Когда приходила мама, вцеплялся в нее мертвой хваткой, так что его с трудом можно было оторвать. Дома ребенок первое время боялся всего, просыпался среди ночи с криком, потом до 5 лет буквально ни на шаг не отпускал от себя отца. И если на плохое обращение с заключенными находится отговорка – «они совершили преступление», то какую отговорку вы найдете в этом случае? В чем виноват новорожденный ребенок?
На свою «зарплату» образцовая швея в Цивильске еще может купить в «отоваровке» несколько штук конфет, пачку «Примы», мыло, немного чая – вот, пожалуй, и все. И зарплаты здесь по-прежнему, как в Советском Союзе, – 70–80 рублей. Формально, «по бумажкам», они, конечно, побольше. Но, как говорит Людмила Альперн, зоновское производство больше напоминает производство эпохи феодализма. И по-другому оно функционировать не сможет, потому что окажется нерентабельным.
Практикуется ли рукоприкладство? Да, практикуется. Оперативник или начальница отряда обычно указывают бригадирам на тех, кого нужно «прессануть». Как правило, бьют тех, кто не справляется с производственными нормами, и тех, кто ворует у товарок, не наедаясь в столовой, – впрочем, последнее случается редко. Бьют на лестнице между этажами, в кабинете у оперативника или в кладовой. И это считается нормой. Еще в качестве наказаний практикуется построение в коридоре. Если кто-то из бригады не выполнил производственную норму, то всю бригаду могут поставить после работы, и женщины стоят так часа четыре, до отбоя.
Если в зону приезжает комиссия, то те, кто не на производстве, а «дома», в бараках, стоят, построившись, целый день. Ведь в любой момент может прийти «начальник». При этом женщинам запрещается пользоваться туалетом и готовить еду, чтобы «не воняло».
В начале 2000-х прошла реформа женских исправительных учреждений. От нее ожидали многого. Прежде всего – смягчения режима содержания, улучшения бытовых условий, улучшения условий содержания в колониях для малолетних преступниц и женщин с детьми. Но на самом деле практически ничего не изменилось. Потому что это лечить невозможно, это надо только удалять. И строить заново. Удалять в наших головах и в сердцах. Ведь ни на какие бюджетные деньги не купишь ни сотрудников, любящих свою работу, ни милосердие, сострадание и желание добра ближнему.
