Эдуард Михайлов
Чуйская долина, или Прощание с детством
Автобиографическая повесть
[Окончание. Начало в Неволе-25]
Глава 20
После обеда следующего дня под окнами Марсика настойчиво просигналил клаксон автомобиля. Выглянув из окна четвертого этажа, мы увидели, как из приоткрытой дверцы такси нам машет рукой Андрюха, приглашая спуститься вниз. Пулей вылетев из подъезда, мы оказались у машины, в салоне которой рядом с водителем сидел Андрей, а на заднем диване расположился непонятной национальности черный тип с огромным шрамом от виска до подбородка. Рядом с ним о чем-то щебетали между собой две размалеванные шлюхи. Поздоровавшись с Андреем и приветственно кивнув типу со шрамом, я склонился к опущенному стеклу и, чтобы не было слышно таксисту, Андрей тихо сказал мне на ухо: – У тебя не осталось той шмали, братишка?
Я в свою очередь сказал Марсику пару слов, и, пока он бегал домой, Андрей повернулся к своему спутнику и сказал:
– Познакомься. Это наши пацаны! – в его голосе слышались нотки гордости за нас. Черный опустил стекло и, протянув мне руку, сказал:
– Игам...
Я пожал руку, в ответ назвав себя. Ну и рожа была у этого Игама! Один раз увидишь – на всю жизнь запомнишь.
– Матушка тебя потеряла. Переживает, – тихо сказал я Андрею.
– Все нормально. Я завтра дома уже буду. А пока ты меня не видел, – ответил он. – Бабу хочешь? – неожиданно и с улыбкой спросил он, кивнув в сторону задней части салона. Это было сказано так, что шлюхи на заднем сиденье захихикали.
– Неее... ну их... – смутился я, и появившийся вовремя Марсик спас положение. Принесенная им трава перекочевала к Андрею, и такси уехало. Меня терзало любопытство: что было бы, если бы я согласился? Наверное, Андрей просто пошутил, потому что даже представить, как я трахаю таких больших девок было несерьезно.
– Баб видел в машине? Мне Андрюха одну предложил, – сказал я чуть погодя Марсику.
– А ты че?! – заинтригованный татарин вылупил на меня шары.
– Да ну их... отказался... вдруг трипперные какие...
Скосив глаза, я наблюдал, как друг пытается переварить эту информацию.
– Может, курнем? – сублимировался в итоге Марсик.
– Давай, – не имел возражений я.
Делать было совершенно нечего, и уже понятно, что Андрюха ночью опять не появится в беседке. Гуляет парень где-то вдали от родных мест. Со следующего дня он действительно начал появляться во дворе, хотя и не с той регулярностью, как остальные пацаны, и мало по малу все стали привыкать к его присутствию. За эмоционально насыщенной атмосферой встречи из тюрьмы быстро последовала обыденность. Нагулявшись вдоволь, Андрей, не имеющий склонности к какой-либо работе, маялся от безделья, отчего вид его стал стабильно угрюмым. Однако для меня он по-прежнему оставался интересной личностью, как человек, хранящий в себе много тайн, которые могли сделать меня таким же сильным. Если ночью его не оказывалось в беседке, то и я там долго не задерживался, а при встрече не отходил буквально ни на шаг, словно прицепившийся к штанине репей. Дни проходили за днями, и кабулова трава уже давно закончилась. Все, что выкуривалось по ночам, приносили пацаны и, следуя внутренней потребности оставаться при деле, мы с Марсиком взялись за добычу папирос. Потом появился дед-ветеран, к которому я перебрался, когда приехали из Крыма родители Марсика. Сам дед, а также его приходящая родственница быстро увидели в этом определенную выгоду. Дед, который к тому времени совсем слег и почти не вставал с постели, мог не переживать, приду ли я завтра, чтобы купить ему любимое пиво, поскольку я всегда находился рядом. Родственница же приезжала только, чтобы привезти продукты и забрать грязное белье для стирки. Готовил еду я сам, следуя советам поваренной книги, которую привезла мне из дома предусмотрительная тетенька. Первым делом я раскрыл настежь все окна в квартире, напрочь игнорируя возмущения деда. Потом Марсик помог мне вымыть с порошком все движимые и недвижимые предметы, после чего тяжелый старческий дух исчез. Остался лишь запах табачища, но тут уже никуда не денешься – им были насквозь пропитаны обои стен и потолок. Самым радостным было то, что меня никто не разыскивал здесь. Весь двор уже знал о моем присутствии, но желающих донести пока не находилось.
Как-то раз, сидя у берега речки с Андреем, я набрался решительности и сказал ему:
– Андрюх, если ты когда-нибудь надумаешь поехать в Чуйскую долину, возьми меня с собой. Какое-то время он молча бросал в воду камешки, а потом ответил, как бы размышляя вслух:
–Туда осенью желательно ехать. В ноябре где-нибудь. Жары нет, да и шмаль после первых морозов лучше становится.
– А сейчас нельзя? – довольный продолжением разговора, я не унимал свое любопытство.
– Можно и сейчас, только потери будут. Свежая трава горит... – сказал он не вполне понятную для меня фразу.
– Как это – горит? – я жадно ловил каждое слово неразговорчивого Андрея.
– Вот так, элементарно. Зеленку долго нельзя плотной массой держать, там своя температура образуется, как у пшеницы. Желательно сразу сушить, иначе середина краснеет и умирает. Пока до Ташкента доберешься, половину рюкзака выкидывать надо. Да и сухостой везти безопаснее в вагоне. Не так вонюч.
Андрей говорил медленно, и по его печальному тону было понятно, как близка ему эта тема. Какое-то время мы сидели молча, а потом Андрей посмотрел на меня и сказал:
– Такие дела лучше делать в одиночку, малой.
Успев обработать услышанное ранее, я готов был поспорить с этим:
– Но если вдвоем мы сможем привезти в два раза больше, значит, и потери будут меньше? Моя настойчивость вызвала редкую улыбку на лице Андрея.
– Че понту сейчас говорить об этом... денег на поездку все равно пока нет. Появятся бабки, там и будет видно...
Это был ОЧЕНЬ обнадеживающий ответ! Мысленно я уже воображал у себя за спиной рюкзак, плотно набитый чуйской коноплей. Ах, как мне этого хотелось тогда!
Глава 21
Несколько дней и ночей были скучными. Травы не было. Дверь у деда не запиралась, и когда вошел Андрей, я находился на кухне и готовил какой-то харчо из пакетов.
– Доктор звонил с работы, просил приехать. Походу шмаль появилась. Поедем? – спросил он.
Быстро свернув поварские дела, я отправился с Андреем в военный госпиталь, расположенный на другом конце города. Часа через полтора мы уже стояли возле зеленых ворот с большими красными звездами, отгораживающими больничный корпус от внешнего мира. Проникнуть внутрь можно было только через КПП с вооруженным часовым, так что еще добрых полчаса мы слонялись в округе, пока, наконец, не появился Доктор. В белом халате и очках он выглядел несколько смешно.
Спустившись к берегу быстрой и мутной речки Кара-Су, мы выкурили принесенную Доктором мастырку и долгое время с интересом слушали его рассказы про Афганистан. Он говорил о каком-то новом наркотике под странным названием «героин», который с первого же употребления привязывал человека навсегда. Со слов солдат, местное население афганских кишлаков специально присаживало на него наиболее слабых советских бойцов, и таким образом последний попадал к ним в зависимость. Страшные вещи рассказывал Доктор. Прощаясь с ним у КПП, мы расступились, пропуская внутрь госпиталя вереницу «Камазов».
– Вот, еще пополнение.
Доктор с тоской провожал взглядом прибывшие из аэропорта машины. В кабинах сидели молодые ребята в песочного цвета панамах, и на их лицах лежала печать серьезности, которую не встретить в обычной жизни. Кабины и борта некоторых «Камазов» были исполосованы очередями пуль, и, глядя на эту картину, я думал о том, как мало мы знаем о войне, которая идет ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС. Афганистан кажется очень далеким, а раненые машины привозят раненых солдат именно СЮДА. Только здесь, на маленьком пятачке мирного Ташкента, огороженного зеленым забором, в своей страшной полноте живет ВОЙНА.
Улица Рисовая была известным в городе обиталищем приблатненной шпаны различного профиля, и в пивном павильоне на местном базарчике нас окружали исключительно татуированные личности с вкрадчивыми голосами и стеклянным взглядом. Здесь никто ни на кого не обращал внимание, и, помимо меня, за стойками виднелись головы других малолеток. Пиво было теплым и отвратительным, а вентиляторы под потолком отнюдь не способствовали уменьшению духоты и огромного числа мух. Едва осилив половину кружки, я оставил Андрея одного у стойки и вышел на улицу в поисках какой-нибудь легкой закуски, поскольку мы оба еще ничего не ели весь день. Продавцы горячей самсы и чебуреков стояли рядами, и я медленно двигался вдоль них, выбирая самые вкусно пахнущие. Когда я склонился над одним из тазов, чья-то рука слегка дернула меня сзади за воротник. Я напрягся и, ожидая самого худшего, медленно обернулся. Родная до боли улыбка светилась на лице, а из левой ноздри, как и прежде, струился блестящий ручеек. Алим! Мы обнялись тепло и по-братски. Вид его был привычно неопрятный, и под мышкой была зажата коробка и–под обуви. Схватив меня за руку, Алим потащил меня показывать место нового ночлега, который, по его выражению, «ни одна мент не найдет». Он что-то быстро говорил в радостной запальчивости, а я машинально следовал за ним, подбирая нужные слова, которыми должен был объяснить, что уходить мне отсюда нельзя. здесь. В какой–то момент Алим остановился и, резко повернувшись ко мне, спросил улыбаясь:
– А ты знаишь, кто сдал нас тагда?
– Нет. А кто?
Это не могло не вызвать моего любопытства.
– Хмир! – торжественно произнес мой старый друг.
– Как узнали? – не очень удивился я поступку Хмыря, который всегда был чужим в нашей стае.
– Сам признал. Иво тож детприемника привели. Плакал, прощения просил. Иму менты пиздил, и не выдержал. Все сказал. Сичас опять с нами живет. Падохнит один. Жалко...
– Алим, – начал я, чувствуя как слова застревают у меня в горле. – Брат, я не могу пойти с тобой сейчас... – с огромным трудом выдавил я, наблюдая, как улыбка Алима плавно переходила из удивления в грусть.
– Пачиму не можешь? Когда можешь? – его одновременно мучили сразу два вопроса.
– Не знаю, Алимжан, меня люди ждут серьезные. Мне обязательно нужно сделать одно дело, брат. Мой вид был жалок. Делать выбор в таком возрасте весьма непростое дело.
– Ящериса такой видел? – Алим приоткрыл крышку обувной коробки. Заглянув в щель, я увидел довольно приличных размеров тритона, который, с опаской поглядывая на меня, дергал кадыком. Алим всегда умел переключать сознание с конкретных предметов на отвлеченные, когда первые несли эмоционально отрицательную нагрузку. Я крепко обнял его, и, обхватив меня в ответ, он выпустил коробку из рук. Какие-то секунды мы смотрели на быстро убегающую ящерицу.
– Я знаю, где они живут. Поймаю еще, – сказал он, когда я показал пальцем на удаляющегося дракона.
– Прощай брат! Мне пора, – я развернулся и пошел к павильону, а он смотрел мне вслед, пока толпы прохожих не разделили нас окончательно.
Прости, дорогой мой друг! Я уже вырос из тех штанишек, в которых ты по-прежнему оставался.
Пришло время идти каждому своей дорогой. Базары и вокзалы оставались тебе, меня же манила и влекла к себе колдовская Долина...
Глава 22
На дворе стоял последний июльский день, когда мы с Марсиком тряслись на его ржавом велике, пересекая границу двух кварталов. Там, куда мы направлялись, во дворе чужой нам школы, располагался большой бассейн с трамплином для прыжков. Иногда мы, рискуя нарваться на неприятности, гоняли туда поплавать в чистой, прозрачной и теплой воде.
– Тебе предки могли бы мопед купить, – говорил я Марсику, раздраженный неимоверным скрипом педалей.
– Так они хоть сегодня готовы, только я мотоцикл хочу. Батя говорит, восьмилетку закончишь, возьму «Яву». Выбирай, говорит, или сейчас мопед, или через пару лет моцик... Подожду уж, немного осталось, – пыхтел он, усиленно крутя педали.
– У Андрюхи завтра день рождения. Восемнадцать исполняется. Че дарить-то будем? – сменил я тему разговора.
– Даже не знаю. Гулькиного поросенка если долбануть молотком по башке, то там от силы рублей 15 наберется. Маловато, – начал он размышлять вслух.
– У деда в шкафу немецкий штык-нож висит. Красивая приблуда. В ножнах и гравировка по лезвию. Только я даже разговаривать с ним не стану. Хотел как-то вынести в беседку, пацанам показать, так старого чуть инфаркт не стебанул, – сказал я.
– А потерять его нельзя? – оживился на мгновение татарин.
– Не... нельзя. Дорог этот трофей деду, он его с убитого им фрица снял. Я уже и так и сяк думал, но обижать его не буду, это точно, – подвел я итог своим мыслям.
Тем временем, миновав дамбу, мы спешились, поскольку асфальт закончился, а трястись на железной раме мне не доставляло никакого удовольствия. Остановившись возле уходящих под углом в воду бетонных плит, мы смотрели, как вырывающиеся из шлюзов пороги образовывают большие воронки. Вдоль плит течением прибивало большое количество пожелтевшей пенопластовой крошки. Так было всегда, сколько я помнил, и непонятно, откуда она бралась.
– Вот здесь Анжелу выловили, – сказал вдруг Марсик, показывая пальцем в воду прямо у наших ног.– Раздуло, словно корову, аж купальник лопнул. Опознали только по серьге в ухе. Второе рыбы обглодали.
При этих словах я машинально провел пальцами по левой щеке. Она была гладкой, поскольку время успело стереть следы прошлого. Настроение сразу упало. Надо же было Марсику вспомнить об этом в тот момент, когда мы собрались купаться...
Проведя пару часов среди шумной и многолюдной толпы купающихся различных возрастов, мы сидели на траве и шнуровали обувь, готовясь отправиться в обратный путь. Явно совершеннолетний, рыжеволосый тип с серыми глазами возник возле нас неожиданно. Присев рядом, он схватил Марсика за щиколотку, а я почувствовал, как что-то острое уперлось мне в бок. Скосив глаза, я увидел финку.
– Че здесь делаем? – вкрадчиво спросил гопник, даже не глядя на нас.
– Мы... купались... – запинаясь, пролепетал Марсик, который уже успел испугаться при виде финки у моего бока.
– Видите вон ту гречанку в воде? – глядя поверх нас, говорил рыжий. Мы повернули головы, и увидели черноволосую девушку лет шестнадцати, которая в одиночестве плавала недалеко от борта бассейна. – А вон там, под желтым полотенцем, лежат ее джинсы, – следуя взгляду гопника, мы увидели на берегу стопку вещей, накрытых желтым полотенцем. – Хватаете штаны и бежите к выходу, я буду ждать вас там. Не сделаете – убью! – рыжий поднялся, сунул нож за пояс и быстро исчез из поля зрения. Все случилось так быстро, что неприятная волна окатила меня только теперь. Такое чувство возникает исключительно в моменты опасности, и надо отдать здесь должное моему двухлетнему образу жизни в экстремальных ситуациях, поскольку паническая волна лишь окатила меня, быстро сойдя на нет. Друг же мой буквально находился в ступоре, он был чрезвычайно бледен и смотрел на меня широко раскрытыми глазами, не издавая ни звука. Мы хорошо знали территорию этой школы. Состоящая из нескольких корпусов, она была огорожена по периметру высоким забором из толстых стальных прутьев, и единственным выходом оттуда служили центральные ворота. Рыжий гопник видимо оценил, что с велосипедом мы не сможем выйти с территории школы иным способом. Затягивая шнурки на своих бутсах, я лихорадочно соображал. Бассейн находился в глубине школьного двора, и отсюда вели две асфальтированные тропинки, направо и налево. Первая вела к центральному выходу, где нас ожидал ужасный гопник, вторая же вела за корпуса в заднюю часть двора и заканчивалась тупиком, упираясь в забор.
– Ну что? Рвем налево? – спросил я Марсика, который в ответ лихорадочно закивал головой, будто ухватился за соломинку в момент потопа. Я посмотрел на девушку с черными волосами. Она сидела по шею в воде, и с частенько поглядывала в сторону своих вещей. Поняв, что по-тихому не получится, я с неприятным чувством безысходности повернулся к Марсику:
– Ты готов?
Татарин утвердительно кивнул, будто проглотив язык.
– Заводи! – скомандовал я. Марсик оседлал велосипед и тронулся. Одновременно с ним я направился к желтому полотенцу. По мере того, как друг набирал скорость, ускорялся и я.
Я старался не смотреть в ее сторону, но, приближаясь к вещам, остро почувствовал, как девушка напряглась, наблюдая за мной. Все! Вперед! Рванувшись, что было мочи, я на ходу выдернул джинсы из-под полотенца и, сунув их под завязанную узлом на животе рубаху, в несколько прыжков очутился на раме велосипеда. Марсик бешено крутил педали, и, очевидно, находясь в довольно паническом состоянии, начал сворачивать направо. – Куда!!? – заорал я ему. Уже выскочившая из воды девушка, следуя логике нашего маневра, кинулась наперерез правой тропинке, но Марсик сделал вираж, и мы устремились в тупик. Она бежала за нами на небольшом расстоянии, и, понимая, что мы никуда не денемся, зло кричала нам в след. Уткнувшись в забор, мы соскочили с велика, и, бросив его тут же, как ненужный хлам, словно мартышки, перелезли через забор. Преодолеть такое препятствие по силам только пацанам. Перед нами был узкий мостик через речку, на другой стороне которой раскинулся кишлак. Девушка, подбежав к забору, схватилась за прутья, будто загнанный в клетку дикий зверь, и кричала в наш адрес истеричным голосом:
– Отдайте пожалуйста! – молила она слезно. – Ну, отдайте! Меня отец убьет!
Уже перед тем, как раствориться в глубине саманных построек, я остановился и обернулся. Девушка сидела возле забора, уронив голову на колени, и, хотя шум речки заглушал все звуки вокруг, было понятно, что она рыдает. Рядом с ней лежал старый, скрипучий велосипед. Какое-то время мы шли молча, погрузившись каждый в свои мысли. Не знаю, о чем думал тогда мой друг, но мои собственные переживания до сих пор живы в моей памяти во всех деталях. К тому времени мне уже приходилось обманывать и обижать взрослых и незнакомых мне людей, однако все они были преимущественно мужиками. Слезы и мольбы молодой и беспомощной девчонки действовали на меня непривычным и крайне угнетающим образом. Похожие на лабиринт закоулки кишлака отлично отражали мои мысли. Вначале я представлял грозного отца-грека, который бьет по лицу свою дочь. Затем, вспомнив, что ташкентские греки живут состоятельно, подумал о том, что отец наверняка купит этой девочке еще одни джинсы, и тут же поймал себя на мысли, как же она пойдет сейчас раздетая по городу. Ведь ей еще надо добраться до дома. Долбаный гопник! Если бы не он, я никогда бы не сделал ЭТОГО. Джинсы лежали у меня за пазухой, но как же далеки были от них мои мысли в эти минуты. Три десятка лет минуло с того дня, и в багаже скопившихся за это время грехов моих, тот случай с джинсами давно занял свое место на полке среди самых невинных. Однако для меня он остается таким же живым, как и в те далекие времена. Возможно, из-за него я принципиально не обижаю женщин.
Глава 23
Встревоженный голос Марсика отвлек меня от раздумий.
– Гляди! – он слегка толкнул меня плечом. Только теперь я вдруг начал осознавать, что мы движемся по чужой территории. Вряд ли мы оказались бы здесь по доброй воле, однако дилемма состояла в выборе наименьшей опасности, которая теперь становилась единственной и основной. Продвигаясь по узким переулкам кишлака, мы еще оставались незамеченными, но, как только оказались на открытой местности, сразу же попали в поле зрения небольшой группы местных подростков. Человек пять узбеков примерно нашего возраста оторопело смотрели на нас, очевидно, не веря своим глазам.
– Погнали, татарин! – не дожидаясь, когда они придут в себя, я рванул с места, как заправский спринтер, увлекая за собой Марсика.
Сначала нас обстреляли из рогаток, а затем за нами погнался на велосипеде один из той компании. Нейтральная полоса была уже невдалеке, и нам оставалось лишь выскочить на большую дорогу, чтобы сохранить не только джинсы, но и собственные головы. Благо в этот час более старшие узбеки были на базарах, помогая родителям в продаже арбузов, лепешек и прочей национальной снеди, и в кишлаке тусовались лишь мелюзга. В противном случае нам пришлось бы очень туго. Сейчас мы с Марсиком напоминали двух ковбоев, которые оказались в кишащей индейцами прерии. Лысый узбечонок, лихорадочно вращая педали выкрашенного в попугаичьи цвета «Орленка», поравнялся со нами и пытался схватить меня за рубашку. Вид у него был неимоверно злой и ненавистный, и почти рефлекторно я пнул его на ходу в плечо. Бабайчонок потерял равновесие и с грохотом кувыркнулся с велика на землю. В следующее мгновение мне вслед раздалась отборная брань на местном языке, касающаяся моей матери, что заставило меня резко остановиться. Обернувшись, я быстро оценил, что у оставшихся поодаль узбеков больше нет велосипедов и, подбежав к сидящему на земле, со всего маху врезал ему ногой в лицо. Кровь хлынула у бабая из носа, и он дико заверещал. Подбежавший Марсик схватил отвалившийся от велосипеда руль и, прикусив губу, как-то неловко пытался ударить его по плечу. Узбек уворачивался и, испуганно вращая глазами, орал благим матом. По натуре Марсик был не жесток, но в тот момент я почему-то сильно разозлился на него. Сунув другу джинсы, я вырвал руль из его рук и размахнулся, как при ударе в гольфе. Короткий свист полой стальной трубы и резонирующее эхо удара по макушке поставили точку моему возбуждению. Оглушенный бабай затих, потеряв сознание, и теперь уже заверещали его друзья, метрах в ста от нас. Понимая, что сейчас из домов повыбегут взрослые, мы побежали дальше, и удачно отходящий от остановки автобус оказался для нас спасительным убежищем. Не следовало тому узбечонку кричать этих слов в такой напряженный для меня день. Настроение было паршивым. Стоя на задней площадке автобуса, я только теперь подумал об оставленном у школьного забора велосипеде друга.
– Жалко велик. Вечерком надо будет у магазинов потереться, может, откатим какой... –говоря эти слова, я чувствовал себя несколько виноватым перед Марсиком. Его реакция обрадовала меня. Он с беспечным видом отмахнулся от этой мысли и в целом выглядел довольным. Да уж, этот день и для него был непростым. Как же не радоваться тому, что остался цел и невредим. Что в сравнении с этим какой-то велосипед? Кусок железа!
Нацепив очки с толстенными, словно лупа филателиста, линзами, дед, лежа на спине, читал желтую от никотина книгу, когда мы, пробравшись на кухню, наконец могли рассмотреть диковинные штаны, расстелив их на полу.
– Сто двадцать рэ! – оценка Марсика была рациональной. Меня же, наоборот, занимала эстетическая красота этих крепких, без единой лишней детали брюк, доставшихся нам таким трудом. MONTANA. Эти американские штаны стоили две месячные зарплаты, при том, что нужно было еще найти продающего их спекулянта. Джинсы были совершенно новыми. Похоже, девушка надела их в первый раз и сразу решила покрасоваться у бассейна. Вопрос в том, что с ними теперь делать даже не возникал.
– Подарок Андрюхе? – мой вопрос к Марсику был скорее риторическим.
– Конечно! – отозвался он сразу, без намека на сожаление. Как же мне везло на друзей...
– Тогда надо сегодня дарить, он их все равно барыге загонит. Пока то да се, глядишь, завтра уже при бабках будет, – прикинул я вслух, и, наспех пообедав недосоленным харчо моего приготовления, мы вышли во двор. Марсик свистел так оглушительно, что в окна выглядывала чуть ли не половина дома. Появившийся в проеме окна Андрей кивнул нам, и, когда мы поднялись на третий этаж, он уже поджидал нас в подъезде.
– Вот, от нас тебе на днюху! – я протянул ему завернутые в газету джинсы.
– Где насадили? – улыбаясь, спросил он, с довольным видом разглядывая подарок.
– Долгая история, – махнул я рукой.
– Ну, хоть не в нашем районе? – скорее для формальности, чем из опасения, опять спросил Андрей, не отрывая глаз от красивых штанов.
– Да нет, далеко отсюда. Нормально все там, – отвечал я, вечно молчаливый в присутствии больших пацанов. Марсик лишь лукаво улыбался.
– Ну, спасибо, братцы! – Андрей тепло пожимал нам руки. – Носить-то я их не буду, сами понимаете, – улыбался он, – пойду к Ровшану и на бабки поменяю. Погуляем нормально, короче. Еще раз – от души вам, пацаны!
Завернув джинсы в газету, Андрей сразу же, как был в домашних тапочках, отправился к местному барыге.
Ровшан, толстый узбек с волосатыми, как у обезьяны руками и бритой головой, в засаленной тюбетейке, числился сторожем местного магазина, и большую часть времени проводил там же, в пристройках внутреннего двора. Азиатская овчарка, лежащая у ограды, своим чудовищным видом отбивала всякое желание проявить любопытство к владениям сторожа. Ровшан скупал и продавал все, что так или иначе подлежало денежной конвертации. В районе его знали все, и репутация его в среде крадунов была незапятнанной. Он был хитер и прижимист, но честен. Единственное, от чего он держался подальше, так это от вещей, так или иначе связанных с убийством человека.
– Менты я не боюс, – говорил Ровшан.– Менты тож кушать хочут. Ты о них не думай, это моя дело. Ты мне любой вещь принеси, хоть аптамат, я буду посмотреть, а потом скажу тибе свой цена. Толко трупа вещь не принеси! Такой вещь не надо мине... Аллах карает потом.
При этих словах он умывал руками лицо, и бормотал: « Бисмилла рахмон рахим...»
Глава 24
Этой ночью в беседке находились трое: Андрей, Шухрат и Доктор. Рядом стоял ящик с бутылками жигулевского пива и, откупорив одну, я примостился рядом. Чувствовалось, что до моего появления здесь велся оживленный разговор.
– Ровшан только девяносто дал за штаны. Размер, говорит, подростковый. Вот, пива в нагрузку взял у него... – сказал Андрей, обращаясь ко мне, и, как будто, отчитываясь. Мне стало немного не по себе, и я уже хотел было высказаться по этому поводу, однако Андрей опередил меня. – Мы тут с пацанами посоветовались и решили: завтра я с домашними день рождения отмечу, а послезавтра можно будет поехать в Чу, за шмалью. Ты вроде хотел со мной. Или как? – Андрей был очень серьезен. Шухрат с Доктором тоже имели какой-то озабоченный вид.
– Конечно, поеду, Андрюха! – мой голос выдавал волнение от резко нахлынувших чувств. Счастливая улыбка невольно рвалась наружу, растягивая лицевые мышцы, ведь это были самые лучшие слова, которые я только слышал от Андрея. Взвешивая каждое слово, Шухрат начал охлаждать мой первый порыв:
– Послушай, малой! Дело это очень рискованное и ответственное. Никакой самостоятельной инициативы от тебя исходить не должно. Если в какой-то момент тебе станет что-либо непонятным, интересуйся сразу же у Андрея и не напрягай мозг на домысливание. Все, что он тебе скажет, исполняй внимательно и ответственно. Избегай любых, даже самых невинных разговоров с посторонними людьми и помни, что по возрасту ты неподсуден. – Шухрат говорил это так, будто отправлял меня на войну.
– Здесь никому ничего не рассказывай, – вставил Доктор.
– Да у меня и нет никого, кроме Марсика, – ответил я, обращаясь к Андрею и рассчитывая на его понимание.
– Татарину можешь сказать, – чуть поразмыслив, ответил тот, и это меня несколько успокоило.
Марсику я полностью доверял. Атмосфера вечера была какой-то натянутой, будто прощальной, и вскоре все начали разбредаться по домам, прихватив с собой оставшееся пиво. Я тоже взял бутылочку для деда, и, когда мы остановились с Андреем у его подъезда, из меня рвалось наружу огромное количество вопросов.
– По ходу все увидишь, – прервал поток моих мыслей немногословный Андрюха.
Да уж... Никогда не знаешь, что будет делать этот человек в следующую минуту.
Дед не спал, читая свою желтую от никотина книгу и, увидев бутылку «Жигулевского» перед носом, заметно оживился. Притащив с балкона скрученный рулетом старый матрац, с дедовским драповым пальто вместо подушки, я расстелил его на полу и включил телевизор. Время было позднее, и на экране скользили по льду фигуристы, а я пытался понять, почему мама запрещала мне смотреть это.
– Дед. Я послезавтра уеду на пару дней. Марсик пока будет тебе помогать, – сказал я, обращаясь к ветерану, который за эти дни стал для меня по своему родным.
– Татарин-то? – дед внимательно уставился на меня из-под очков.
– Да, татарин. Он все знает, и я завтра поговорю с ним, – ответил я.
– Ну, ты ведь вернешься? – с волнением в голосе спросил он, и я был благодарен ему за то, что не задавал мне лишних вопросов.
– Конечно, вернусь, дед. Куда я денусь...
Я выключил телевизор и долго лежал в тишине, с упоением воображая предстоящую поездку. На телевизоре стоял старенький фотопортрет, на котором красовался молодой и бравый дед в гимнастерке и с пилоткой на затылке.
– Ты кем на фронте был, дед? – спросил я.
– Солдатом, – буркнул он, не отрываясь от книги.
Хм... вообще–то я имел в виду род войск, но переспрашивать не стал. Солдатом так солдатом. Сегодня у Страны появились новые герои, новой войны... Они молоды, близки и понятны всем, словно мальчишки с соседнего двора. Кому теперь нужны старики...
Глава 25
Утром следующего дня я рассказал Марсику о предстоящей поездке в Чуйскую долину и впервые заметил, как погрустнел мой закадычный друг. Без сомнения, ему тоже хотелось отправиться с нами в это авантюрное путешествие, но его свобода его в отличие от моей была ограничена социальными рамками.
После кратких и немудреных инструкций по уходу за дедом на период моего отсутствия мы выбрались на улицу и направились на пляж, поскольку жара к этому времени суток уже начинала плавить асфальт. Потом появился Андрей, который хорошо знал, где нас искать, и втроем мы отправились по магазинам. В спорттоварах купили два рюкзака средних размеров, пару складных туристических ножей, термос, фонарик и еще кое-какую мелочь. Зашли в продуктовый и купили торт, бутылку «Пшеничной» и разную закуску. Оставив рюкзаки у деда, мы отправились к Андрею домой, где тетя Наташа уже приготовила пельмени, салат и накрыла стол. Так, впятером, включая младшего брата Андрея Антоху, мы отмечали восемнадцатилетие нашего старшего товарища. Взрослые пили водку, а мы запивали кремовый торт лимонадом, и это было похоже на какой-то маленький семейный праздник. Вскоре слегка захмелевшая тетя Наташа начала интересоваться у меня, насколько мне удобно жить с дедом-инвалидом, и в итоге пришла к мысли, что я вполне мог бы перебраться жить к ним. Все эти разговоры о возможном опекунстве действовали на меня удручающе, и я очень быстро заскучал. Для матери Андрея я был еще ребенком, который должен учиться в школе, и делать все, что положено детям моего возраста, но если бы она только могла понимать, каким взрослым и далеким от всего этого я воспринимал в то время себя сам...
Старенький проигрыватель «Рекорд» гонял пластинку с песнями Высоцкого и, вспоминая об этом сейчас, я ловлю себя на мысли, что возможно когда-нибудь расскажу о короткой, как миг, встрече с этим удивительным человеком и, безусловно, Великим Поэтом своего времени. Ближе к вечеру мы с Марсиком собрались уходить, и Андрей, выйдя вслед за нами на лестничную площадку, сказал мне, что рано утром зайдет за мной. Предстояла серьезная поездка, перед которой следовало хорошенько отдохнуть. До захода солнца мы с татарином еще послонялись по дворам и закоулкам без определенных целей и с наступлением темноты разошлись по домам. Дед смотрел какой-то военный фильм и, разместившись на своем лежаке, я тоже включился в этот унылый процесс, покуда сон не сморил меня окончательно. За время моего двухлетнего мытарства в среде беспризорников, у меня выработалась странная привычка, которая сохранилась и по сей день. Для пробуждения ото сна, меня совершенно не надо будить. Стоит лишь спокойно произнести мое имя, и я открываю глаза. Также я чутко слышу все, что происходит вокруг меня, и пробуждаюсь от малейшего шороха. Приблизиться ко мне спящему незаметно для меня просто невозможно, при этом чем тише и осторожнее крадется человек, тем острее я это чувствую во сне. Зная за собой эту особенность, я был немало удивлен, когда легкий толчок в плечо разбудил меня. Не помню, когда последний раз засыпал таким крепким сном. Андрей сидел на корточках возле меня, и рядом с ним стояли наши рюкзаки.
– Пора! Я в машине жду. Давай бегом! – сказал он шепотом и, мягко ступая, вышел из квартиры, прихватив рюкзаки.
Утреннее солнце только-только начинало запускать свои лучи–щупальца в квартиру. Я вскочил на ноги, быстро оделся и умылся в ванной холодной водой, почистив наскоро зубы. Войдя в комнату, я огляделся: ковыряться с постелью не было смысла, Марсик все приберет. Дед лежал на спине, легко посапывая во сне. Вытянувшись по струнке, он и сейчас выглядел строевым солдатом. Осторожно открыв входную дверь, я переступил порог квартиры, еще не зная, что никогда больше мне не суждено будет вернуться сюда. Прощай, дед! Прощай, старый солдат!
Такси стояло за углом дома, и я плюхнулся на задний диван «ГАЗ-21», рядом с рюкзаками.
– Там пирожки мамкины, – кивнул мне Андрей на бумажный пакет.
По утрам мне совершенно н6е хочется есть, и, помотав головой, я закурил сигарету.
Такси тронулось, увозя меня навсегда из этого двора, этого района, этого города и, пожалуй, единственное значимое воспоминание о тех годах, сознательно опущенное мной, – это встреча с отцом. Он освободился и разыскал меня. Мы прожили с ним у одного из его друзей по лагерю около трех дней. Будучи родом из Рязани, отец собирался туда, желая забрать с собой и меня. Были уже куплены билеты на самолет, и подошел автобус, едущий в аэропорт, однако я не сел в него и остался стоять на остановке. Отец уехал один. Трех дней нам хватило, чтобы понять, насколько мы чужие друг другу. Биологически он мой отец, и я не вправе судить о нем.
Ташкентский вокзал, несмотря на ранний час, встретил нас огромными очередями у касс, и почти до самого обеда мы обливались потом в этой плотно стоящей толпе без пяти минут пассажиров. Хорошее было время. Никаких документов не требовалось даже для авиаперелетов. Деньги отдал – держи билет!
Пообедав в одном из многочисленных кафе, мы купили сыр, лепешки и несколько банок консервов, а литровый термос наполнили газированной водой из автомата. Поезд подходил только к вечеру, и я, оставив Андрея в зале ожидания, ушел в город, поскольку чувствовал себя на вокзале не очень уютно. Встреча с инспекторами в такой ответственный момент моей жизни была бы в высшей степени нелепой. В соседних с вокзалом дворах я поиграл с местными пацанами в кости и даже успел познакомиться с некоторыми из них. К приходу поезда я уже был на месте, и мы с Андрюхой заняли свои верхние места в плацкартной четырехместке. Соседями нашими оказались мать с дочкой, примерно одного со мной возраста. Она была очень смышленой и разговорчивой девочкой, с хорошим чувством юмора. Когда поезд тронулся, она легко и непринужденно вовлекла меня в разговор ни о чем. Помня об инструкции не разговаривать с посторонними людьми, я чувствовал себя крайне зажатым, и на вопрос моей юной соседки, куда мы едем, ответил предельно лаконичным, не предполагающим дальнейшее обсуждение тоном:
– Мы – туристы!
Наверное, наши рюкзаки навели меня на мысль о туристах. Да и что я должен был ей ответить? Андрей вообще не вступал в разговоры и молча листал газету на верхней полке. Мать девочки, типичная русская женщина с добрым лицом, предложила мне разделить с ними ужин – вареную курицу, однако я скромно отказался. Ближе к ночи, наконец, разместился наверху и я. Андрей уже спал, а мне думалось о том, что именно сейчас, в далеком каракамышском дворе сидят и вспоминают о нас взрослые ребята. Дед наверняка уже допил купленное Марсиком пиво и читает свою желтую книгу.
– Спокойной ночи, дочка.
– Спокойной ночи, мама.
Голоса внизу прекратились, и под мерный перестук колес, вдыхая ни с чем не сравнимый запах вагона, я вспоминал, как однажды уже путешествовал на поезде, будучи совсем маленьким. Мы с мамой тогда ездили в Рязанскую область к родителям отца. Деревня, лес, ягоды, грибы и злющие комары – это все, что осталось в детской памяти. А сегодня я самостоятельно еду в поезде – думал я, погружаясь в царство Морфея. Я лежу на полке вагона, где абсолютно все предназначено для ВЗРОСЛЫХ людей. Со мной нет провожатых, потому что и сам я уже давно не ребенок. Я вырос. Я – ВЗРОСЛЫЙ... Спокойной ночи... мама...
Глава 26
Утром я проснулся от громкого топота шныряющих по вагону пассажиров. Состав стоял на какой-то станции. Андрея в купе не было, соседи же наши сидели за столиком, уныло разглядывая картину за окном. Спустившись вниз и вяло поздоровавшись с ними, я направился в туалет, который оказался закрытым. Выйдя в тамбур, я увидел через открытые двери вагона питьевой фонтанчик на станции и, спустившись вниз, ополоснул лицо теплой и солоноватой водой. Вокруг сновали люди в национальной одежде, по форме и орнаменту которой я понял, что находимся мы уже в Казахстане. Подошел Андрей, открывая на ходу только что купленные сигареты, и мы закурили. Несмотря на предобеденное время, чувствовалась совершенно иная температура воздуха. Если в Ташкенте была жара, то здесь стояло настоящее пекло, и воздух казался сухим, без намека на влажность. На примитивном здании вокзала красовалась вполне русская надпись: станция Луговое.
– Казахстан? – спросил я Андрея скорее для проформы.
– Он самый... – ответил тот. Было заметно, что настроение флегматичного Андрюхи стало приподнятым, и в огромных глазах его чувствовался азарт. Объявили отправление.
– Надо пообедать хорошенько, – сказал Андрей, и, как только поезд тронулся, мы не спеша отправились в сторону вагона-ресторана.
Мне совсем не хотелось есть, и, похлебав немного харчо, я ограничился полным стаканом сметаны с сахаром, которую очень любил. Андрей, с недовольством глядя на меня, кушал все подряд. С момента отправления от станции Луговое Андрей стал регулярно посматривать на часы. Покончив с обедом, мы двинулись в обратный путь, преодолевая узкие коридоры вагонов, пока наконец не остановились в тамбуре нашего. Здесь мы закурили. За окном простиралось безграничное пространство однообразно песочного цвета. Это была настоящая пустыня. Изредка мелькали одинокие всадники, величественные верблюды и небольшие стада баранов. Как завороженно смотрел Андрей на этот унылый пейзаж! Чувство это передалось и мне, когда обернувшись от окна, он вдруг сказал:
– По Чуйской долине едем!
Вон оно как... Уснул, проснулся, и ты уже ЗДЕСЬ. Я смотрел на проплывающий мимо бескрайний песчаный ландшафт, без единого намека на зелень и машинально думал над тем, что же потребляют в пищу виденные мной бараны и верблюды.
– Сейчас заходишь в купе, забираешь оба рюкзака, прощаешься со своей подружкой, говоришь ей, что мы переезжаем в другой вагон, и возвращаешься сюда. Давай, вперед! – вдруг сказал мне Андрей, в очередной раз взглянув на часы. Через несколько минут я уже стоял возле него с рюкзаками, не совсем понимая, зачем было говорить соседям о смене вагона, но от вопросов воздерживался. Так или иначе, вскоре все станет понятным, ведь Андрей знает, что делать, а от меня требуется лишь четкое исполнение его воли. Еще какое-то время мы стояли в тамбуре, и Андрей теперь уже буквально впился взглядом в бескрайний горизонт проплывающей мимо пустыни, словно пытался увидеть что-то важное и значимое. Чувствовалось в нем возросшее напряжение, он не переставая поглядывал на часы. Казалось, будто Андрей совершенно забыл обо всем вокруг. Я пытался вглядываться туда, куда был устремлен его взгляд, но зацепиться было не за что. Сплошная пустыня. Наконец Андрюха встрепенулся.
– Все! Надевай рюкзак!
Я последовал его совету, и мы оба перекинули рюкзаки за спину. Вытащив из моего непонятно откуда взявшиеся плоскогубцы, Андрей быстрым и привычным движением открыл входную дверь, и тамбур тут же наполнился шумом. На какое-то мгновение я опешил. Поезд шел полным ходом... Что же намеревался делать Андрей? Пока я боролся со страхом, смешанным с любопытством, Андрей схватил рукоятку опломбированного стоп-крана, под которым было написано «НЕ СРЫВАТЬ! ШТРАФ –100р.», и с силой рванул ее вниз. Пломба на тонкой проволоке сорвалась с петли и отлетела к стене, и почти сразу же раздался страшный, забивающий перепонки свист выходящего под огромным давлением воздуха. Шум хоть и исходил из-под днища вагона, но был таким мощным, что меня охватила настоящая паника. Андрей застыл возле лестницы, глядя вниз, где мелькали змеями соседние рельсы. Мне казалось, что этот свист слышен всем пассажирам поезда, и я крутил головой, ожидая, что кто-нибудь сейчас войдет в тамбур либо с левой стороны, либо с правой. Поезд дергался, как припадочный, после каждого рывка заметно теряя скорость. Сколько времени прошло, не могу сказать даже сейчас, но в какой-то миг поезд снизил скорость настолько, что можно было прыгать.
– Быстро за мной! – крикнул Андрей и прыгнул вниз. Я последовал за ним, и, приземлившись, слегка ободрал ладони о гравий. Поднявшись на ноги, я по инерции обернулся. Из окна медленно проплывающего мимо меня вагона, с широко раскрытыми глазами и ироничной улыбкой на губах на меня смотрела юная соседка по купе.
– Бежим! – крикнул Андрюха и устремился в глубь пустыни, увлекая меня за собой.
Нам в спину смотрели десятки пассажирских глаз, однако этот бег был для меня избавлением от панического состояния.
Рюкзаки бились о наши спины, а мы все бежали и бежали, не оглядываясь назад. Никогда раньше мне не приходилось визуально оценивать пройденное расстояние на такой открытой территории как пустыня, и, когда мы наконец остановились, я увидел позади поезд в образе маленькой зеленой змейки, лежащий как на ладони от первого до последнего вагона. Состав стоял, как вкопанный, и расстояние было таким, что разглядеть людей было не возможно, при этом сохранялось чувство, что нас из поезда по-прежнему отлично видно. Там наверняка сейчас творился ажиотаж и выяснялись причины настоящего ЧП. Неспешным шагом мы прошли еще какое-то расстояние, пока наш состав тронулся и, медленно набирая ход, скрылся из виду. С этого момента я начал ощущать бескрайнюю территорию Чуйской долины, той самой Волшебной долины, куда я так грезил попасть, и по которой сейчас ступали мои обутые в футбольные бутсы ноги. Вокруг, насколько позволяет зрение, не наблюдалось никакого движения. Ни людей, ни строений, и, главное, никакой зелени. Сухая, местами в белых солевых трещинах земля и огромное, не оставляющее теней, безжалостно палящее солнце над головой. Самым же удивительным было отсутствие тишины. Пустыня была наполнена каким-то неясным шумом и буквально кричала, отчего было чувство, что она – живая.
Вскоре перед нами возник глубокий, метра три на три овраг, который пересекал долину вдоль линии железного полотна. Там, на дне, протекал ручей шириной полметра и глубиной не больше пятнадцати сантиметров. Как потом я узнал, на карте он обозначен как рекой Аспара, и, судя по глубине оврага, когда-то она действительно была более полноводной. Переступив одним шагом эту реку, мы взобрались по насыпи наверх и присели у кромки. Андрей сорвал какой-то сухой стебель, одиноко торчащий из земли, и принялся растирать его в ладонях.
– Щас курнем, и дальше станет веселее идти, – он наконец впервые за последние дни улыбался. Мне не верилось.
– Это шмаль? – не скрывая удивления, спросил я.
– Конечно, малой! Здесь больше ничего не растет.
Андрюха уже забивал мастырку, и вскоре знакомый запах конопли вовлек нас в процесс и окунул в атмосферу, знакомую лишь травокурящим персонажам.
– Прикинь, девчонка глазела на нас из окна с обалделым видом, когда мы выпрыгнули. Я ведь ей сказал, что мы – туристы, – прыснул я.
– Туристы-анашисты, – смеялся Андрюха в унисон.
Посидели. Закурили по сигарете.
– Ну как? – спросил Андрей.
– Нормально. Накрывает, – отвечал я удовлетворенно.
– Не кабулова бомба, конечно, но тоже хороша.
Старший товарищ смотрел на меня, затягиваясь сигаретой и щурясь от дыма.
– Так вы все знали? – спросил я его, слегка удивившись и почему-то подумав о Марсике. – А ты думал, что стрельба среди ночи может остаться незамеченной в нашем районе? – вопросом же ответил мне Андрей.
Действительно. Как я об этом не задумался ни разу?
– Там и менты интерес проявляли, да Кабул сам же им тень на плетень навел. Рисковали вы, однако, – уже серьезным тоном закончил он, давая понять, что тема исчерпана. Надо было вставать и продолжать путь.
Глава 27
Мы шли молча, каждый погрузившись в свои мысли. Алкалоиды каннабиса делали свое дело, и я ни разу не задался вопросом, куда и как долго еще нам идти. Шел на автопилоте, и рядом со мной шагал человек, не терпящий вопросов со стороны. Сейчас бы, видя перед собой бескрайнюю и абсолютно сухую почву, я бы поневоле усомнился в реальности настоящих плантаций зеленой растительности на этой мертвой земле. Но на тот момент я полностью утратил чувство критического анализа и целиком положился на Андрея. Каждое мгновение, проведенное рядом с этим человеком, могло сулить мне неожиданные сюрпризы, и еще какой-то час назад я даже не предполагал, что буду прыгать с поезда в самом центре безжизненной, мертвой пустыни. Время остановилось для меня, и лишь солнце с каждым шагом напоминало о себе как о Полновластном Хозяине момента. Пекло было таким страшным, что кожа не выделяла пот. Хотя возможно, что влага испарялась, еще не успев выступить из пор. Мы были без головных уборов, однако накуренные мозги не чувствовали тяжести жары, и первыми потяжелели наши рюкзаки. Вдалеке показались мачты высоковольтных столбов, и, добравшись до них, мы устроили передышку. На всю жизнь запомнил я этот жутковатый электрический треск в проводах над головой. Напряжение в десятки тысяч вольт поступало в Азию, проходя транзитом через сердце Чуйской долины, и мачты были здесь единственным признаком человеческой цивилизации. Андрей не мог знать, что я боюсь электричества больше, чем работников МВД, и потому разместился на перекур прямо под одной из мачт. Мне ничего не оставалось, как пристроиться рядом, и, должен сказать, это было для меня серьезным испытанием.
– Половину пути прошли, – сказал Андрей, и я невольно начал всматриваться вдаль, следуя курсу, которым мы двигались.
Там далеко, сливаясь с горизонтом, возвышались барханы, и это было единственным объектом, за который мог зацепиться взгляд на этой предельно плоской местности. Пекло начинало чувствоваться сильнее, силы утекали, писть хотелось нестерпимо. Курить шмаль в таком месте означало сознательно обречь себя на мучительную жажду, но разве мы могли отказать себе в этом удовольствии? К тому же в моем рюкзаке лежал термос с целым литром газированной воды.
– Давай попьем, – сказал Андрей, и я полез за термосом, чья невесомость сразу же пронзила мой мозг неприятной иглой. Вчера вечером на вокзале в Ташкенте я закрутил плотно крышку наполненного доверху термоса, но каким-то чудовищно непонятным образом жидкости там было на пару глотков. Тревога в глазах безмолвного Андрея, мгновенно передалась мне. Никаких вопросов. Никаких лишних слов. Молча выпили поровну что было, поднялись и двинулись дальше. По мере приближения к барханам, стала проступать черная полоса у их подножия, и через какое–то время там же начала бликовать на солнце поверхность некоего объекта. Вскоре еще по одному такому же объекту показались слева и справа от того, на который мы держали курс. Три эти объекта располагались по одной линии на расстоянии нескольких сот метров друг от друга.
– Три Колодца, – словно угадывая мое любопытство, сказал Андрей. Поначалу я понял это буквально, но это была лишь метафора, слова из известной тогда песни ансамбля Ялла «Учкудук». Постепенно блики преобразовались в крыши трех одинаковых строений, то ли овинов, то ли бараков метров по десять в длину, но самым впечатляющим было то, что их окружала и соединяла между собой длинная гряда зеленой растительности.
– Вот они, плантации! – с чувством восторга провел рукой по линии горизонта Андрюха. С замиранием духа я смотрел на этот зеленый лес, внезапно возникший среди пустыни, словно по воле какого-нибудь обкуренного волшебника. Сотни, а может и тысячи гектаров конопли росли себе, как ни в чем не бывало, вдали от человеческих глаз, и такого зрелища ни мне, ни моим современником уже не увидеть никогда в жизни. Это было целое море шмали. Овин-барак имел посередине широкий вход без дверей и походил на постройку для скота. Внутри было пусто и мрачновато от непривычной тени. Выложив из рюкзаков продукты и мелкие вещи, мы сразу же вошли в дебри плантации. Елки конопли скрывали нас с головой, росли очень плотно и были двух цветов: светло-зеленые и темно-зеленые.
– Какой сорт собирать? – спросил я Андрея, который шуршал где-то рядом, но не был мне виден.
– По идее, она здесь вся кайфовая, но берись тогда уж за светлую, а я темную собирать буду. Дома проверим, есть разница или нет, – отозвался Андрей, и мы принялись срывать большие, душистые и липкие от пыльцы головки, отправляя их в повернутые на живот рюкзаки. Дело шло спорно, и вскоре мы уже сидели под навесом, а рядом с нами стояли набитые под завязку туристические мешки. Здесь на нас вдруг навалилась страшная усталость и мучительная жажда. Андрей выглядел совершенно обессиленным, и в какой-то момент произнес пересохшими губами:
– Нам надо дотемна выйти к железке, иначе в ночи собьемся, и уйдем неизвестно куда. А ну, ладони покажи,– сказал он мне. Я показал руки, и, с грустью посмотрев на содранную кожу, Андрей продолжил:
– Ручник придется собирать мне одному, а ты тогда возвращайся к оврагу, потому что без воды нам никак не выжить. Возьми за ориентир одну из мачт ЛЭП и старайся не отклоняться от нее. Здесь каждый шаг в сторону может обойтись в лишние километры. Давай малой, с Богом!
Андрюха страшно устал, как, собственно, и я. Мысль о походе за водой вызвала в моем воображении тяжелый путь по жаре, который отсюда, из тени овина, казался бесконечным, однако деваться некуда, надо идти. В углу я обнаружил пустую бутылку из-под вина, брошенную, скорее всего, плановыми как опустевшую от воды тару, и, взяв ее вместе с термосом, отправился в обратный путь. Ах, каким длинным кажется путь назад! Жажда, пекло, общая физическая усталость – все это разом навалилось на меня, едва я прошел каких-нибудь 100 метров. Я оказался один, и рядом не было человека, на которого мысленно я полагался. Остатки кайфа больше не доставляли удовольствия, а наоборот усиливали все, что причиняло дискомфорт. Очень скоро бутылка и термос стали невероятно тяжелы, и, прилагая немалые усилия, я зажал их под мышками. Орчень быстрое обезвоживание депрессивно действовало на психику, и в какой-то момент я осознал, что медленно плетусь, наполненный чувством глубочайшего отчаяния, будто безвольный робот, лишенный возможности даже анализировать текущее состояние. Останавливаясь через короткие промежутки времени, я пытался ухватиться за какую-нибудь привычную и стабильную мысль, но явная невозможность этого тут же повергала меня в странную пустоту. Ни паники, ни страха я не испытывал, и мое состояние тогда можно выразить примерно как полное отупение. Оставшись один на один с пустыней, я, наконец, ощутил Абсолютное Одиночество. Мачты уже давно остались позади, но глаза не видели оврага, который, казалось, должен быть где-то рядом. Психологически это очень тяжелое состояние, когда не видишь цели впереди, но очень торопишься достичь ее. Неимоверным усилием воли я заставил себя сосредоточиться на мысли об Андрее, который сейчас собирает пластилин, иначе – мацанку или ручник. Это тяжелый и изнурительный труд, когда необходимо ладонями перетирать пыльцу с головок в маленькие катышки чистейшего гашиша. Он делает свое дело, а я должен делать свое. Мысль об этом сильном человеке ободрила меня, и уже до самого оврага я не выпускал ее из головы. Скатившись с кручи арыка, я припал к теплой, почти горячей воде с дикой жадностью. Вкус ее был отвратителен и отдавал болотной тиной. Несколько глотков, и организм начинал рефлекторно защищаться рвотными позывами. Попеременно поворачиваясь с боку на бок, я лежал в этом узком и мелком ручье, смачивая на себе всю одежду, и только после этого наполнил термос и бутылку. На обратном пути я вскоре ощутил ошибочность своих действий. Мокрая одежда высохла быстро, но это был мучительный до незабываемости процесс. Вода из ткани буквально выкипала на моем теле! Сравнить это можно лишь с тем, как человека на адской жаре окатили горячей водой.
Глава 28
Держа курс на выбранную мачту, имеющую несколько больший наклон, чем остальные, я, наконец, пересек ЛЭП, откуда уже виднелась черная полоса плантации и вскоре должны былипоявиться блестящие крыши овинов. Жажда вновь разгорелась со страшной силой, принеся с собой физическое утомление. Хотелось пить, однако я запретил себе думать об этом. Вот приду, напою прежде Андрюху, а потом уже сам. Наполненная водой тара была тяжела, я засунул ее за пазуху, в завязанную узлом рубашку, и от этого меня постоянно тянуло к земле. Какое-то время я брел по пустынной земле, опустив голову и, когда посмотрел вперед, чтобы оценить оставшееся расстояние, вдруг остановился и обомлел. Впереди не было видно ни барханов, ни плантаций, ни овинов! Сплошная долина без начала и конца, куда ни глянь. Я обернулся назад. Косая мачта стояла прямо напротив меня, метрах в трехстах. Странно. Я шел совершенно верным курсом. Двинувшись дальше, я озирался по сторонам, пытаясь понять, что происходит, но уже через несколько шагов меня накрыла паника. В таких сложных условиях и потерять цель – это было уже сверх моих психических сил. Мысли лихорадочным потоком струились сквозь мое сознание, ни за что не цепляясь и погружая меня в состояние нереальности происходящего. Ноги машинально несли меня вперед, и мной целиком овладел какой-то странный ужас, не поддающийся осмыслению. Очень редкие и даже уникальные чувства, надо сегодня признать. Пройдя в таком состоянии метров двести, я вдруг заметил, что кромка видимого горизонта стала опускаться, открывая моему взору сначала барханы, а затем и зеленку. А вон и крыша овина! Только теперь я понял, что попал в невидимую на большой открытой местности низину. Теперь мне стало смешно от наивного представления о зеркальной глади земли. Весь пережитый ужас разом пропал, и я, удовлетворенный, устало опустился на землю.
Радость моя была не долгой, поскольку уже в следующий миг я увидел черную точку, которая отделилась от овина и двинулась сначала влево, а затем взяла курс в мою сторону. Надо сказать, пережитые только что чувства были столь сильны, что теперь я хоть и был заинтригован, однако воспринимал все происходящее довольно ровно. В конце концов, это были ЛЮДИ. Точка приближалась ко мне с завидной скоростью, и уже вскоре я понял, что это машина. Мой мозг еще не успел войти в нормальный режим после всего пережитого, и я почему-то вспомнил о лежащем в кармане брюк перочинном ноже, купленном позавчера в магазине спорттоваров. Непонятно зачем, я достал его и присыпал песком рядом с тем местом, где сидел скрестив под собой ноги. Бортовой «Газ-51» подъехал и остановился в пяти метрах от меня. В кабине, кроме водителя, никого не было, а вот на открытом кузове сидели трое молодых, коротко стриженых казаха, одетых в одинаковые темно-синие х/б трико, такие же футболки и китайские кеды. Все они были удивительно похожи друг на друга. Как только машина остановилась, один из них направил на меня ствол ружья и крикнул строгим тоном:
– Сиди, как сидишь! Застрелю!
Остальные двое спрыгнули на землю, и один из них сказал тому, что с ружьем:
– Да это же мальчишка! Ребенок совсем! Ты че здесь делаешь? – спросил он.
– Местный я, – вырвалось у меня. При этом вид мой был как бы безразлично серьезным. Приехавшие покатились со смеху. Действительно, какой же местный, если вокруг ни одного населенного пункта на многие километры. Вспоминаю и улыбаюсь тому, как могла тогда в моем воспаленном мозге родиться эта нелепая фраза. Второй из подошедших нагнулся и вытащил из песка мой ножик.
– Зачем прячешь–то? – спросил больше для проформы, и только теперь я заметил, что на его груди висит большой и мощный бинокль.
– Вставай, местный. Поехали.
Они подняли меня с земли, как пушинку, и затащили в кузов.
– Воду дайте! – закричал я. Мне подали термос и бутылку, оба казаха залезли в кузов, и мы тронулись к овину. – Кто вы такие? – спросил я.
– Милиция мы, – ответил кто–то.
Понятно. Можно было и не спрашивать. Хотя это были единственные на моей памяти менты, которые вели себя совершенно беззлобно по отношению ко мне во время операции. Да и вид мой со стороны расходился с моим собственным представлением о взрослости, это теперь уже очевидно. Казахи говорили на чистом русском языке, как не умеют говорить узбеки.
– Сколько лет тебе? – спросил один из них.
– Четырнадцать скоро будет, – ответил я с умным видом.
– Смотри, совсем ребенка приволок сюда, ублюдок! – сказал кто-то, и эти слова явно прозвучали в адрес Андрюхи.
Тем временем машина подъехала к овину, и оттуда двое таких же казахов вывели Андрея, со связанными за спиной руками. После того, как его загрузили на борт, один вернулся и принес наши рюкзаки, бросив их рядом с нами. Андрей выглядел необычно, словно тяжело заболевший вдруг человек. От него исходила какая-то неведомая мне ранее усталость, очень похожая на безволие.
– Дай пить! – прохрипел он, и я тут же прижал горлышко бутылки к его растрескавшимся губам. Пил он жадно и долго, пока не осушил полностью.
Бросив за борт пустую бутылку, я поднес к нему термос, но Андрей уже напился, и помотал головой. Теперь я сам начал пить, но больше двух глотков в меня не полезло. Переведя дух, Андрей повернулся ко мне и, виновато глядя в глаза, сказал:
– Прости, малой. Это я сказал им, что ты там. Без меня ты не сможешь выбраться отсюда и погибнешь. Тебе ничего не будет, – он говорил это так проникновенно, что у меня невольно защемило сердце.
– Да ладно, Андрюха, нормально все, – сказал я в ответ, слегка потупившись.
Машина подъезжала к дальнему от нас овину, третьему по курсу, так как останавливались мы с Андреем в среднем. Метров за 50 до строения, с его крыши сорвалась стая каких-то больших птиц, и сидящий над кабиной крикнул водителю:
– Видал?! Пусто! Разворачивай!
«Газ» на ходу развернулся, и мы поехали в обратном направлении. Вон оно как, оказывается!
– У нас на крыше птиц не было? – спросил я одного мента.
– Откуда им там быть, если он сидит внутри? – засмеялся тот, кивнув головой в сторону Андрюхи.
– Развяжите его, пожалуйста. Куда бежать-то в пустыне, – попросил я их.
Переглянувшись, они все-таки освободили руки Андрея от кожаного ремня. Ехали молча. Я размышлял о словах Андрея, и только теперь задумался о том, что совершенно не знал, каким же образом мы должны были возвращаться назад. Выйти из поезда, сорвав стоп-кран, – это одно дело, и с этим все предельно ясно. А сесть в поезд посреди пустыни? Это ведь не такси, в конце концов. О способе возвращения я узнаю позднее, в Джамбуле, от понимающих людей, но думаю что, рассказав об этом сейчас, не нарушу общего хода своего повествования.
Глава 29
Мы находились в районе Чуйской долины под названием Аспара, где железная дорога разделяется на разные направления. По обыкновению, в подобных местах установлены семафоры, которые и использовали в те годы туристы, вроде нас с Андрюхой, и выглядело это так. Затемно, с полными рюкзаками шмали, следовало подойти к семафору и дождаться проходящего мимо товарного состава. Сам семафор питался от напряжения в 12 вольт, и большую часть времени на нем горел красный сигнал. Исходящие от него провода были очищены от изоляции множеством разных рук, и надо было лишь замкнуть их любым железным предметом, чтобы красный сигнал сменился на зеленый. В лексиконе плановых этот процесс назывался «коротить семафор». Машинист, видя красный сигнал, начинал торможение, и, когда скорость состава падала до такой степени, что можно было зацепиться за вагон, семафор размыкали, загорался зеленый, и машинист вновь набирал ход. За это время «ботаники», как называли нашего брата казахские менты, успевали забросить рюкзаки в один вагон и залезть в другой, чтобы в случае чего быть в стороне от «фактов», и путь продолжался до станции Луговое. Подъезжая к ней, машинист связывался по радиосвязи с диспетчером и докладывал о срабатывании красного сигнала Аспаринского семафора. Диспетчер в свою очередь сообщал транспортным ментам, и те встречали состав с собаками. Время для стоянок товарняков было минимальным, от силы по десять минут, и обыскать весь состав в такой короткий промежуток было нереально. Кого-то брали, кто-то проскакивал, но это была реальность такой заведомо рискованной затеи. Проехав как можно дальше от грозящего облавами места, можно было выходить на какой-нибудь маленькой станции, брать билет и садиться уже в пассажирский поезд, следующий домой.
Вот такой обратный путь предстоял нам с Андреем, но судьба распорядилась иначе, и теперь мы тряслись на борту грузовика, в окружении пяти молодых ментов. Как выяснилось в процессе, это были курсанты школы милиции, то ли из Джамбула, то ли из самой Алма-Аты, командированные сюда для прохождения практики во время каникул. Этакая закалка боевым опытом. Молодые, образованные и принципиальные, они пока еще были наполнены романтизмом выбранной службы и договориться с ними о каком-либо компромиссе было нереально. Мы с Андрюхой были для них охотничьим трофеем, а какой охотник отпустит пойманную дичь... Спустя время «Газ» выехал на безлюдную трассу, и вскоре мимо нас начали проплывать первые признаки цивилизации в виде жилых строений, автомобилей, людей, животных...
Пост ДПС, у которого мы остановились, являл собой типичный на трассах Союза скворечник. Нас с Андрюхой завели внутрь, где пожилой майор в засаленной на локтях и коленях форме привычно и непринужденно заговорил с нашими конвойными. Казахский язык отличается от узбекского примерно как украинский от русского, поэтому проблем с пониманием у меня не возникло.
– Только двое? – спросил майор одного из курсантов, видимо старшего группы.
– Был еще один. Местный. Полную коляску вез на мотоцикле, – ответил ему молодой.
– Что с ним дальше было? – улыбнулся майор.
– Траву заставили вытряхнуть, облить бензином и сжечь. Что-то пытался рассказывать нам, бубнил, плевался – в итоге сжег все до последней шишки. Отпустили, – улыбался курсант, и, удовлетворенно кивнув в ответ, майор протянул ему бланки протоколов.
Мы присели на полу в уголке, а курсанты принялись записывать наши данные и оформлять какие-то бумаги. Когда после формальных процедур нас оставили в покое, я повернулся к Андрею.
– Прикинь, они местного отпустили с целой мотоколяской шмали, – я смотрел на реакцию старшего друга и, кроме странной апатии к окружающему, ничего не наблюдал.
Андрей изменился до неузнаваемости. Позднее, мне не раз приходилось наблюдать, как люди переживают неудачи, замыкаясь в себе и впадая в состояние анабиоза. Андрей совсем был плох и пассивен. Живой огонь в его глазах как-то сразу потух, а врожденная немногословность превратилось в абсолютно безмолвие. Уходя за водой, я оставил в овине одного Андрюху, а в грузовике увидел совершенно другого. Наш арест я в силу возраста переживал, лишь наблюдая за внезапной надломленностью Андрея, что весьма удручало меня.
– Сколько у нас денег есть? – спросил я его.
По-прежнему молча Андрюха вытащил из кармана смятые купюры. Две десятки и две банкноты по одному рублю. Двадцать два рубля. Не густо. Двое курсантов еще что-то писали за столом, когда майор вышел покурить в открытую настежь дверь. Я встал и вышел вместе с ним.
– Командир! У нас деньги есть. Может, договоримся? – взял я быка за рога.
– Сколько? – почти мгновенно спросил старый мент, глядя в небо и выдыхая дым сигареты.
– Полтинник! – недолго думая, выпалил я.
– Не пойдет. Мало, – так же, не глядя на меня, ответил майор. Он не смеялся. Не иронизировал. Думал конкретно и говорил по-деловому кратко.
– Тогда отпусти меня одного. Трех дней мне хватит, чтобы привезти из Ташкента деньги и забрать его, – я кивнул в сторону Андрея, сидящего на полу в неподвижной позе.
– Скажи, сколько надо привезти? – говорил я с волнением.
Мне казалось, что майор сейчас задумается и назовет мне сумму, однако наивность моя тут же была разрушена его ответом.
– Нет-нет! Все! Какой Ташкент! Я не могу. Вас курсанты взяли, а с ними разговаривать бесполезно, – мент натянул на себя маску неприступности.
– Местного же отпустили, – сказал я, вопросительно глядя в его глаза.
– Ну, ты сравнил! На то он и местный! – с непонятным для меня ударением на последнем слове сказал майор, и, растерев окурок подошвой, направился внутрь.
На ходу я шепотом пытался обратить его внимание на то, что мы залетные и никто никогда не узнает, что мы были здесь, но старый мент уже потерял ко мне интерес. Вскоре приехали другие менты, на служебной машине и в форме, сковали нас с Андрюхой одними наручниками и повезли в КПЗ, расположенное в поселке городского типа под названием Мерке, в сорока минутах езды по трассе.
Глава 30
КПЗ, куда нас привезли, располагалось в одном здании с отделением милиции. В дежурной части, перегороженной большим стеклом, нас приняли местные менты и, с восхищением глядя на полные шмали рюкзаки, беззлобно шутили:
– Ну что ж, ботаники из дружественного Узбекистана... Добро пожаловать в Казахскую Советскую Социалистическую Республику!
Здесь нас тщательно обыскали, отобрав шнурки. Деньги оставили. Из зарешеченной двери напротив на нас глядели какие-то люди, явно арестанты, и один из них говорил вглубь камеры:
– Ребятишек привезли Ташкентских, с двумя рюкзаками дури. В Долине хапнули. Эх, не повезло... Бедолаги...
После обыска нас закрыли в это же помещение, которое все называли «телевизором». Им оказалась совершенно пустая камера, три на два метра, с деревянными полами, выкрашенными в зеленую краску глухими стенами и тусклой, забранной мелкой сеткой, лампочкой под потолком. Вместо двери – решетка. На полу сидели и полулежали несколько человек, разглядеть которых в этом темном помещении мне хорошенько так и не удалось. Вообще, после того как решетка закрылась за нами, я начал воспринимать действительность в черно-белом цвете и в каком-то ирреальном измерении. Время потянулось, будто фильм в замедленном съемке. Прошли вглубь, сели у стены. Поздоровались с окружающими. Никаких расспросов. Гнетущая тишина. Оказывается, этот «телевизор» – как карантин, долго здесь не держат. Дальше по коридору есть камеры, куда переводят тех, кому подписана санкция на арест, и откуда не позднее чем через десять дней этапируют в Джамбульский СИЗО. Сегодня суббота. Значит, до понедельника мы будем сидеть в этой душегубке, пока нами не займутся следователи.
Кроме уголовных преступников, сюда закрывали и пьяных, доставляемых из поселка, и держали до полного вытрезвления. Наутро пьяный платил штраф – 10 рэ, и его выгоняли. Если с собой денег не было, за ним могли приехать знакомые и, заплатив червонец дежурным ментам, забрать своего алкаша, если же приехать некому и денег нет, составлялся протокол, и штраф приходил уже после, по месту работы. Из пяти человек находившихся здесь, Все тут (а было их человек пять) были в разной стадии опьянения. Кроме одного. Единственным трезвым узником был старый, лет шестидесяти пяти бородатый бабай в национальном халате и тюбетейке. Вид его был суров, и, прикрыв узкие глаза, он молча сидел в углу, перебирая четки. Андрей будто потерял дар речи. Время тянулось. Пьяные кричали и требовали то воды, то на оправку. В туалет выводили всех сразу, он располагался во внутреннем дворе и был летнего типа. Над головой сетка. В двух шагах рвется с цепи огромный кавказец. Умывальник тут же. Вечерело. Дышать тяжело. Андрей затих. Сквозь полудрему раздается крик:
– Старшой! Домой пойдем?
– Сиди до утра! Пьян еще, – вяло отвечают из дежурки.
– Да проспался уже, старшой! Слышь, там матушка больная дома одна, ей лекарство некому подать. Отпусти сейчас, будь человеком, – проникновенно просит человек.
Ему на вид лет двадцать пять, и язык подвешен как у бывалого. Он только проснулся, и еще не до конца трезв, однако и пьяным его назвать нельзя.
– Червонец есть? – наконец звучит вопрос из дежурки.
– С собой нету, старшой, но я живу здесь в двух шагах! Десять минут не пройдет как принесу! – убеждает человек.
– Знаем мы вас! Сиди до утра... – прекращает разговор старшой. Человек повернулся и, оглядывая камеру, сказал:
– Братва, дайте десятку, у кого есть! Выручите по-братски. До хаты дойду, лекарства матушке дам и принесу. Заодно курить и пожрать че-нибудь захвачу сюда вам.
В его голосе было столько пронзительности, что я проникся к нему доверием. Никто не откликнулся на его просьбу. Тени людей сидели и лежали, не видя глаз друг друга, в темноте и духоте. Здесь совершенно не чувствовалось жизни. Еще на посту ДПС Андрей дал мне половину имеющихся у нас денег, и эти 11рублей лежали сейчас у меня в кармане. Вытащив десятку, я протянул ее человеку.
– Братишка, бля буду, через полчаса от силы я буду здесь! Дай бог тебе удачи, дорогой! Старшой! Вот червонец, открывай! – человек из убитого горем вдруг стал счастливым.
Медленно подходит толстый усатый мент, выдергивает из пальцев человека купюру и убирает в карман. Ключ поворачивается в замке, дверь-решетка открывается, и человек переступает порог. В этот момент его хватает за щиколотку сидящий возле двери и молчавший до этого старый бабай.
– А ну погоди! Присядь! – говорит он глухим и безжизненным голосом. Человек без слов опустился перед ним на корточки. – Надеюсь, знаешь что делаешь. Люди под сроком сидят. Деньги святые! – серьезно и даже строго сказал бабай.
– Базара нет, отец! Все будет как надо, тут даже сомнений быть не может, – так же серьезно сказал человек.
– Ну вали уже, что ли, пока я не передумал! – лениво поторопил мент, и человек ушел.
Бабай затих в своем душном углу, и только легкое перекидывание четок в его пальцах нарушало эту сонную атмосферу. Андрей что-то сунул мне в карман. Достаю. Это рубль. Теперь у меня их два. У него поднялась температура, и я начинаю просить дежурного вызвать скорую.
Толстый мент тоже болен этой всеобщей сонной болезнью. Он достал из аптечки несколько таблеток аспирина, налил из графина воду в стакан и протянул мне через решетку. Большего от него ждать не приходилось. Ночь проходит в состоянии забытья. Утром кого-то выпустили. Стало свободней. Оправка. Обед. Еда нормальная, из какой-то столовой, но есть совершенно не хочется. Андрей даже не смотрит на пищу. Со вчерашнего дня я не услышал от него ни одного слова. Меня это уже не пугает. Я привыкаю.
– Ешьте! Кормят только раз в сутки... – не сказал, а скорее приказал нам с Андрюхой старый бабай, принимаясь за трапезу.
Его тон и слова странным образом отбивали желание возражать, и мы не спеша, через силу поели горячего. Вечер. Привели новенького. Когда решетка закрылась за ним, он опустился на пол. Не в хлам, однако изрядно пьян. Окинув взглядом камеру и увидев меня, он подполз и заговорил торопливо и сбивчиво. Человек рассказывал мне, какие неожиданные препятствия возникли вчера на его жизненном пути, и о причинах, помешавших ему вчера вернуть мне позаимствованый червонец. Андрей дремал рядом, а я слушал этот жалкий монолог и думал о разнице между вчерашним человеком и тем, который сидел сейчас передо мной. Он все говорил и говорил. Бабай, пробубнив злобно ругательство на родном языке, со всего маху ударил человека четками по голове. Канатик лопнул, и бусинки со звоном разлетелись по камере. Человек заскулил, отполз в угол, обхватил голову руками и горько зарыдал. Я на ощупь собирал по камере янтарные бусинки и не чувствовал к рыдающему человеку никакой злости. В конце концов, я дал деньги не для него, а ради его больной, нуждающейся в уходе матери.
Утро. Напротив в дежурке движение. Взвешивают наши рюкзаки.
– Девять килограмм семьсот пятьдесят грамм, – мент с весами–безменом говорит второму, который записывает в протокол.
Это Андрея рюкзак. Я припал к решетке.
– Семь четыреста.
Это уже мой. Тот, что пишет, одет в черный пиджак и синюю шелковую рубашку под ним. Галстук развязан и свободно болтается на жирной шее. Следак. Подходит к решетке, внимательными узкими глазами оглядывает всех обитателей телевизора и называет фамилию Андрея. Допрос начался. Через час следак привел Андрюху и назвал мою фамилию.
– Говори, что собирал для меня и по моей просьбе, – успел шепнуть мне старший.
Ура, Андрюха заговорил! Лестница на второй этаж. Маленький кабинет. Прибитая к полу табуретка. Я сижу на ней, а напротив меня шуршит бумагами за столом толстый следак. После формальных вопросов, я слышу то, о чем накануне шепнул мне Андрей.
– Для кого собирал коноплю? – размеренным тоном, и с некой ленцой спрашивал мент.
– Для себя,– отвечал я.
Мент поднял огромную голову и уставился на меня.
– Для кого собирал? – повторил он.
– Для себя, – повторил я.
Мент медленно поднимает свою толстую задницу от кресла, огибает стол, и со всей дури бьет меня кулаком в висок. Как пушинка, я слетаю с табуретки и, падая на пол, больно ударяюсь головой о стену. Искры летят из глаз, а затылок становится горячим и влажным. Поднес руку. Ладонь в крови. Мент несколько обескуражен. Сижу молча, ибо никогда не кричу в таких случаях, как Алим. Мент взял меня за шиворот и резким движением водрузил опять на табурет. Сел за стол, вынул из кармана пиджака носовой платок и бросил мне.
– Прижми к башке! – сказал он, и я прижал чистым надушенным платком ссадину на затылке.
Шишка была приличной. Следак начал нервничать. Он кричал что-то злобное и в итоге бросил передо мной несколько крупных фотографий.
– Смотри! Он тоже семафор коротил! – последние слова еще не имели тогда для меня смысла, но фотографии уже были у меня в руках. Их было три. Черно-белые, но очень четкие. На первом снимке крупным планом проступало лицо явно лежащего молодого парня. Лицо было белым, а глаза широко раскрыты. Он будто смотрел в небо в явно обкуренном состоянии. На втором снимке этот же парень был снят с более дальнего расстояния. Он действительно лежал на спине, точнее на рюкзаке, заброшенном за спину. На месте пояса было какое-то огромное черное пятно и виднелись куски железнодорожных шпал. На последнем фото были запечатлены ноги, отделенные от туловища, обутые в точно такие же, как у меня, бутсы.
– Видели бы вы своих матерей моими глазами.. – сказал мент, чей гнев постепенно сошел на нет.
– Для кого собирал? – в последний раз спросил он.
– Для себя, – я даже не думал менять мнение.
– В конце концов, разницы нет никакой. Твой старший все равно получит статью за вовлечение малолетки в преступную деятельность. Прочти и распишись!
Я прочел протокол допроса. Там было все так, как я говорил. В камере, увидев мой подбитый глаз и окровавленный платок, старый бабай зло выругался. Андрей приобнял меня за плечи, когда я присел рядом с ним, и в его глазах было целое море печали.
– Я сказал ему, что собирал для себя, – говорил я, обращаясь к Андрею.
Тот не ответил. Впервые я поступил по-своему, наперекор его мнению. Ведь я действительно собирал шмаль не исключительно для него.
Из головы не выходили увиденные в кабинете ужасные снимки, и мне очень хотелось поделиться этим с Андреем, но, учитывая его состояние, я не решился на это. Обед. Сегодня Андрюху переведут в камеру, где у него будут более сносные условия, чем в «телевизоре». Странно, но этот человек уже не вызывал у меня трепета и восхищения, как два дня назад. Сейчас это был просто друг, который сильно заболел и нуждался в снисходительном к нему отношении. Из разговоров в дежурке стало ясно, что пришла машина, которая повезет меня в Джамбул, и мы с Андреем крепко обнялись. Дверь «телевизора» открылась, и, переступив порог камеры, я обернулся. Андрей поднял руку в знак прощания, и то же самое проделал старый бабай. Прощай, Андрюха! Ты дал мне все, что только мог дать. Ты показал мне Чуйскую долину, и теперь я сам стал таким же взрослым и сильным. Ржавый «жигуль» вез меня меня в детприемник Джамбула, и, глядя в окно на проплывающий мимо пейзаж, я совершенно не чувствовал себя плененным. Наоборот, я был внутренне свободен и умиротворен, как человек, достигший своей цели. Меня, как оторвавшийся однажды от материнской кроны лист, еще долго будет носить по свету ветер перемен, покуда в один миг настоящее не перестанет переходить в прошлое, а будущее – в настоящее. А пока впереди меня ожидают Джамбул, Алма-Ата и другие города Казахстана, где я встречу много интересных и замечательных людей, однако это уже совсем другая история...
