Александр Август

Исследователь

Санитар навис за спиной, словно каменная глыба, угрожая своим присутствием и не давая думать и сосредоточиться.

Паша сидит перед терапевтом, скорбно наклонив голову и устало, по-больному опустив плечи. Голос у него тихий, с хрипотцой, как и положено иметь человеку не совсем здоровому. Напротив него, за столом, сидит дурдомовский терапевт Инна Алексеевна и листает его «историю». Терапевт в дурдоме – это как палочка-выручалочка, за которую иногда можно схватиться, если ты, конечно, что-то знаешь и можешь. Медицинский «ликбез» Паша давно прошел и законспектировал в заветной тетрадке – только то, что в голове не уместилось. Все свои познания он собирал по крупицам у знакомых и в журналах. Сегодня он уже не тот новичок, который три года тому назад пытался «откосить» по гриппу, сегодня он уже понимает, что болезнь симулировать невозможно в принципе, возможно лишь правдиво изобразить симптомы. И если терапевт что-то заподозрит и будет проверять дальше – анализ крови, рентген и так далее, тогда кранты: за симуляцию «посадят на иглу»! Это у психиатра нет никаких приборов и он не боится поставить неправильный диагноз – рассказывай ему какие угодно сказки: и голова болит, и голоса слышишь – может не поверить, но проверить не сможет.

У терапевта все должно быть точно, как на весах и в аптеке: если сфальшивил и сказал что-то не так и не из той оперы или с анализами не срослось – значит, попал!

Но проблему анализа крови, например, Паша давно решил, ему в этом знакомый кореш помог, бывший фельдшер. «Что такое ''плохой'' анализ крови, если у человека воспаление? – доходчиво рассказывал он Паше во время часовой прогулки. – Это повышенный лейкоцитоз, то есть больше обычного белых кровяных телец, которые борются с инфекцией или еще с чем. Но когда тебе делают больно, лейкоцитоз также увеличивается!» – намеком подчеркивает он смысл.

Теперь перед каждым анализом крови Паша старается прищемить себе нужный палец, тот самый, из которого возьмут кровь, и так прищемить, чтобы было ну очень больно, где-нибудь в двери, и когда это ему удается, старается напросится на прием к терапевту.

Сегодня Паше было снова «плохо» и он записался на прием к Инне Алексеевне. Если этой возможностью не воспользоваться, то психиатр, который сидит тут же, в кабинете, завтра ухватится за него и сам начнет «лечить», а это гораздо хуже, чем лечиться у терапевта. Юрий Дмитриевич, его лечащий врач-психиатр, сидит за другим столом, в другом углу кабинета, и, подперев подбородок обоими руками, наблюдает: на Пашу у него давно свои виды. По большому счету ему, Юрию Дмитриевичу, наплевать на то, что скажет терапевт, в конце концов терапевт здесь никто, в дурке он не командует и приказать ему, психиатру, не может, и даже если у пациента предынфарктное состояние, лечить его нейролептиками или нет, решает он, психиатр, терапевт может лишь рекомендовать. Но все равно это соломинка!

От волнения Паша начинает потеть. Задача у него крайне сложная – убедить в своем нездоровье трех дипломированных врачей. Заведующая отделением, Вероника Сергеевна, сидит за центральным столом и, запивая обеденный бутерброд чаем, со скучающим видом наблюдает этот спектакль.

При Пашиных минимальных познаниях в медицине убедить их можно лишь при наличии настоящего артистического таланта. Но если хочешь, чтобы из тебя не сделали «овощ», станешь талантлив.

Паша талантлив и знает, что дорога на «огород» у всех одна – у кого длинней, у кого короче, и «овощами» все сделаются разными и в разное время, но туда приходят все, если принимают то, что назначил психиатр. А Паша туда не торопится и потому усердно изучает медицину.

К тому же Паша еще и юморист, и если его уже теперь кто-нибудь спрашивает: «Какое у вас образование?» – он всегда отвечает с тонким намеком: «Два высших: медицинское и юридическое».

Паша вспоминает своего соседа по палате Бондюэля – живой пример хорошо и быстро сформировавшегося «овоща». С Бондюэлем они вместе поступали в дурку, вместе сидели в карантине, и Пашка хорошо помнит, каким он был до приема «колес». Судьба их на пару лет по разным корпусам раскидала, а потом вдруг встретились – было с чем сравнить. Если колеса регулярно «на кадык не ставить», то с любым такое будет: сейчас Бондюэля убрали с рабочего отделения за то, что он спит на ходу и работать на строительстве нового корпуса уже не может. А какой энергичный мужик был!

Это ведь как движение по лестнице вниз: сначала ты нормальный, и сил у тебя хватает на всё, и все тебя уважают, даже персонал. Но вот ты принимаешь этот яд год-два, и незаметно для самого себя спускаешься на несколько ступенек и постепенно превращаешься в равнодушного и грязного дауна, уважение к тебе персонала и пациентов тает, словно снег на весеннем асфальте. Но ты по-прежнему не замечаешь этого и продолжаешь спускаться все ниже и ниже.

Можно, конечно, встать в открытую оппозицию и просто отказаться принимать «колеса» или откровенно заняться членовредительством, но это очень опасный путь. Делать все нужно «технично и грамотно».

– На что жалуетесь? – заученно спрашивает Инна Алексеевна.

Паша в растерянности: нужные симтомы, чтобы «откосить», он вызубрил исправно, собирая их из разных источников, но нельзя же все выложить в лоб, вот так, сразу, словно ты читаешь все это! Нужно хотя бы сделать вид, что ты озадачен столь неожиданными вопросами. Поэтому он делает простецкое и даже глуповатое лицо – к глуповатым и к дурачкам везде доверия больше, он это знает, – и поднимает глаза вверх, как бы пытаясь вспомнить, и выкладывает информацию постепенно.

– Слабость, – наконец, «вспомнив», замученным голосом выдавливает он из себя и, снова подняв к потолку глаза, перебирает в памяти все, что должно следовать дальше. – Устаю быстро и… – Он неуверенно добавляет: – Голова болит...

Он косится в сторону психиатра – за такой симптом и тот может уцепится.

– Ну тогда давайте померяем давление, – предлагает терапевт и извлекает откуда-то из-под стола, из стоящей внизу сумки, прибор.

Паша от такого предложения в восторге, но виду не подает: повышенное давление – это очень веский аргумент и симптом не только для терапевта, но и для психиатра – психиатры тоже люди и приборам, как это ни странно, верят больше, чем рассказам пациентов, хотя для своей диагностики ими почему-то не пользуются.

Лично сам Паша приборам не доверяет и их показаний давно уже не боится: если удастся «дурануть» трех врачей, то с прибором-то уж он как-нибудь справится! Интересное дело, размышляет он, как эта маленькая черная штука с циферблатом уличит его во лжи, если он два дня подряд напрягался, всячески задерживая дыхание, пытаясь опрокинуть в палате стену? Стена, конечно, осталась на месте, куда она денется, но артериальное давление явно «поехало»: голова-то болела уже реально.

Инна Алексеевна накачивает грушей воздух и пристально смотрит в лицо Паше: она тоже тертый калач, и мимо нее, пока она тут работает, прошли сотни хитрых Паш.

Паша правильно понимает ее пристальный взгляд. Если сейчас напрячь тело, хотя бы ноги, то давление тоже зашкалит, но твое напряжение будет видно по глазам, а Инна Алексеевна не районный врач, она все поймет: этот заезженный и замыленный способ знают все дилетанты! Поэтому нужно иметь всегда что-то новое и оригинальное в своем арсенале и постоянно, как говорит Паша самому собе, «исследовать вопрос».

Идею эту со стеной он развивал и «исследовал» долго, в течение нескольких месяцев, подхватив ее в журнале «Здоровье», где рассказывалось о статических упражнениях и где в конце статьи крупными буквами стояло предупреждение: «Неконтролируемая задержка дыхания и неумеренность в занятиях могут привести к повышению давления!»

Это тоже одна из граней Пашиного таланта: он умудряется поставить себе на службу то, что других пугает и приводит в ужас. Стоило ему прочитать об опасности задержки дыхания и неумеренности в занятиях, как он тут же занес всю информацию в свой «исследовательский журнал», долго «изучал вопрос» и вот сейчас впервые пытался применить результаты исследования на практике.

– Сто семдесят на сто, – озадаченно говорит Инна Алексеевна и смотрит Паше в глаза.

– Аминазин назначим, от него давление падает, – подает голос со своего места Юрий Дмитриевич. – В инъекциях.

– У меня же почки больные… левая, – ноет Паша.

Лечащего врача никогда нее поймешь – шутит он или серьезно.

– А что почки?– спрашивает Юрий Дмитриевич. – Мы тебя санитарам на ночь в секцию отдадим: они у нас самые большие специалисты по этому вопросу, то есть по почкам. У-урологи! – Он поучительно поднимает указательный палец к потолку.

Санитар за спиной у Паши скрипит паркетом, переминаясь с ноги на ногу, и подхалимски хихикает.

– Я тебе тут кое-какие назначения сделаю, а потом снова тебя посмотрим, – говорит Инна Алексеевна, не обращая внимания на шуточки Юрия Дмитриевича, и записывает что-то в «историю».

– И постельный режим, – добавляет она. – Больше нет жалоб? – спрашивает она напоследок.

– Нет, – скромно говорит Паша: с жалобами тут нужно быть поосторожнее, они должны быть ненавязчивыми и конкретными, как артериальное давление.

– Тогда ты свободен.

Санитар кладет на плечо руку и Паша выходит из кабинета.

* * *

– Ну, ты слышишь или нет?! – шипел по змеиному Юрий Дмитриевич в самое ухо. – Да ты оглох, что ли, падла?! – начал он выходить из терпения, потом вдруг выругался совсем уж грязно и принялся стучать ногами по тумбе стола, за которым сидел.

– Ты проснешься, с-су-ка, или нет?! – крикнул он неожиданно громко голосом санитара Гаврюшина и тут же превратился в Гаврюшина.

Тот стоял у раскрытой форточки-кормушки, красный от злости, и молотил чем-то в обитую железом дверь. Паша пришел в себя и спрыгнул с кровати на пол, сонно протирая глаза.

– Ты что, «колес», что ли нажрался?! Я уже десять минут в дверь молочу, а ты даже не шевелишься! Чего не на работе-то? – спрашивает он.

– У меня постельный режим… Давление подскочило, – устало говорит Паша и вздыхает.

– На! – протягивает Гаврюшин полиэтиленовый пакет, в который что-то завернуто. – Пока все коробочки клеят, а то потом незаметно не передать.

Он молчит несколько секунд, глядя как Паша разворачивает пакет и, заглянув в него, снова закрывает его.

– А это тебе от меня, – протягивает он Паше два спичечных коробка, скрепленных меж собой медицинской резинкой. – Там спички и «солома»: ну спички – чтобы обид между нами не было. А «солому», как договаривались. Идет?

Паша согласно кивает головой: конечно идет, какие могут быть обиды?

Санитар, махнув рукой, закрывает кормушку.

Оставшись один, Паша бросает на кровать пакет и смотрит на спичечные коробки, не зная, с чего начать.

Подумав немного и посмотрев с опаской на окошко в двери, сует коробки под подушку, потом, передумав, пихает их в наволочку: подальше положишь, поближе возьмешь.

Санитар ведь может и «сдать», чего ему стоит? Сначала принес чай ему, а потом доложил ментам: глядишь, «палку» срубишь, как они это называют. А если сказать нормальным русским языком, получит благодарность за хорошее несение службы. А несколько таких «палок» или благодарностей – это несколько шагов к УДО. Ведь санитары в спецбольнице зэки, из тех, кто тут от расправы прячется, и за условно-досрочное освобождение они чего угодно сделают.

Паша удобнее устраивается на кровати, лицом к дверному окошку, чтобы не упускать его из виду, скрещивает ноги по-калмыцки и, положив перед собой пакет, осторожно его разворачивает. Внутри, как и договаривались с санитаром, лежало два последних номера журнала «Здоровье», ученическая тетрадка, авторучка и – самое ценное, то, что просто так тут не купишь, – конверт.

Паша перевернул его к себе лицевой стороной и даже погладил: почтовая марка была на своем месте. Потом, отложив его в сторону, раскрыл один из номеров журнала и пробежал глазами содержание и заголовки: «Когда возникает повышенное или пониженное артериальное давление?» – и перевернул страницу, не найдя по своей теме ничего нового. «Симптомы и лечение аппендицита» – не удержавшись, прочитал первое предложение: «Основной симптом аппендицита – боль в животе…» Интересный номер, подумал он, тут есть чему поучится, и отложил его в сторону, решив почитать позже, когда будет больше времени. Затем, открутив колпачок у шариковой авторучки, достал стержень, посмотрел его на свет и выругался: пасты в нем было всего на одну треть. Стержень – вещь, конечно, важная, но второстепенная, ее можно добыть всякими хитрыми способами, например выйти писать письма в письменный день и заменить полупустой стержень на полный. Можно, в конце концов, попросить у медсестры или врача авторучку, чтобы написать какое-нибудь заявление и перекачать пасту оттуда в свой стержень, но конверт… Конверт уж точно у персонала не стыришь, у каждого пациента есть свои письменные принадлежности, но все под замком у медсестер, и каждый конверт там на учете, есть даже тетрадка, в которой отмечают каждый использованный конверт. И каждая вещь в ней имеет свой номер.

У санитаров же, как у зэков, никаких ограничений и запретов на авторучки и конверты нет, и они иногда делают на этом хороший бизнес: неучтенные конверты можно достать только у них.

Паша запихнул авторучку назад, в пакет, достал оттуда ученическую тетрадку и раскрыл ее. Бумага была в клеточку, а не в линейку, что было бы лучше. Он вздохнул и уже хотел отложить тетрадку в сторону, но, подозрительно пощупав ее, принялся пересчитывать листы. Их оказалось всего восемь. Он перелистал еще раз и, перевернув тетрадку, проверил на обороте. Там было написано: «12 листов».

Паша выругался: с санитарами всегда так – лишнего не принесут! Потом, вспомнив про коробок спичек, усмехнулся: спички он не заказывал и не платил за них, санитар-то попался совестливый. Хотя за тетрадь, авторучку, конверт и чай была отдана половина месячной выписки в ларьке – несколько банок рыбных консервов и блок хороших сигарет с фильтром. За контрабанду же запрещенной литературы был заключен особый договор: Паша был обязан собирать для санитаров среди пациентов нужные для «торча» «колеса». Журнал тот, «Здоровье», содержал массу полезной информации о здоровье вообще и о нездоровье в частности, что было гораздо важнее, а для того, кто мог читать между строк, и того больше – как при необходимости можно сделаться больным или, проще говоря, «откосить». Эту информацию Паша от руки выписывал в отдельную тетрадку, маскируя записи под стихи. Для себя он называл ее «Пособие для начинающего симулянта», но написать такое открыто, на обложке, побоялся и нацарапал коротко: «Стихи» и записи в этой тетрадке, из конспиративных соображений делал как бы четверостишиями, а журнал, изучив полностью, всегда возвращал санитарам – чтоб на шмоне не наткнулись.

Как известно, мечта каждого нормального человека – быть здоровым, но в дурке все наоборот (потому она и дурка) – заболеть бы, да посерьезней! Жизнь от болезней становится лишь комфортней и уютней. Если ты болен, то никто тебя не трогает и не лечит от душевных заболеваний.

Да и что это за лечение такое, если его можно приравнять к пыткам? Потому сначала доктора стараются вылечить соматические заболевания – неровен час загнется человек «от мер медицинского воздействия», когда его начнут «лечить» от душевных заболеваний принудительно.

По этой причине любая литература медицинского характера, в том числе и журнал «Здоровье», в спецбольнице признана общественно опасной и даже крамольной, и чтение таковой приравнивается к чтению антиправительственной литературы, хранение и приобретение наказуемо «медикаментозно».

Паша подумал мгновение, и, вынув из-под подушки книгу, аккуратно, стараясь не помять, вложил в нее конверт, и снова пихнул под подушку – так надежнее. Тетрадь и журнал запихнул в матрац – под подушкой все это сразу найдут на шмоне. Авторучку же, повозившись немного, он приклеил на пластырь за батарею: там ее вряд ли нащупают.

Потом взял коробки', и, сняв скрепляющую их резинку, потряс по очереди у уха.

Отложил в сторону тот, в котором гремели спички, покрутил в руках оставшийся: как его, интересно, санитар закрыл – как положено или вверх ногами?

Наученный горьким опытом, аккуратно приоткрыл коробок: ну конечно же обратной стороной, нарочно, что ли?

Потом аккуратно высыпал содержимое на газету и принялся внимательно рассматривать каждую крупинку чая.

Чай в дурке пациентам «по медицинским показаниям противопоказан», как говорит доктор, потому его не может быть ни в передаче, ни в выписке продуктов. А зэкам что? Они народ вольный, режимом и запретами их не душат, не то что «дураков». Несколько пачек чая в месяц им законом разрешено, и через это разрешение идет бизнес: пятидесятиграммовая пачка чая стоит блок хороших, дорогих сигарет, и понятно, что не каждый может себе это позволить. Поэтому мера веса и объема чая в дурке – не граммы и пачки, а спичечные коробки.

Но санитары – это еще те «пассажиры», они ведь могут вместо нормального чая вываренного и засушенного притащить, по виду он мало чем от нормального отличается: те же черные свернутые в трубочку крупинки, только не заваривается. Проблема эта решена была давно: они жарили и сушили его на противне в больничной кухне до тех пор, пока он не подгорал и не начинал от этого завариваться. Конечно, это была ненастоящая заварка, но предъявить претензии уже было нельзя, «все претензии только к производителю», как они говорили в таких случаях.

Было даже время, когда они на больничной кухне «чайное производство» организовали: вываренного чая на кухне каждый день остается по ведру.

Паша разложил каждую травинку отдельно и рассматривал их так, словно от этого зависела его жизнь. Чай был настоящий.

Он сложил его на газете аккуратной маленькой горкой и задумался: чего теперь с ним делать-то?

Оставить его и спрятать – опасно, могут найти и отобрать, заваривать – еще опасней, заметят и тоже отберут, еще и накажут…

Подумав немного, Паша принял единственно верное в дурке решение: он согнул пополам небольшой листок газеты, высыпал на него чай и засыпал всё в рот.

К тому же это безотходное производство: без дыма, без посуды и кипятильников, за хранение которых тоже «прессанут», и проблему отходов решать не нужно.

То ли от чая, то ли по какой другой причине, но Пашу вдруг обуяла жажда деятельности: дожевывая уже на ходу, он нырнул к батарее и достал только что спрятанную там авторучку, потом устроился на кровати спиной к двери – чтобы не видно было, чем он занимается, – положил перед собой картонную заготовку от коробочки, из тех, что клеят на трудотерапии, и задумался, пытаясь найти нужные и убедительные слова.

«Дорогая редакция! – старательно, ровным почерком вывел он и снова задумался. – Я являюсь постоянным и неизменным Вашим читателем на протяжении нескольких лет, несмотря на то что ваш журнал запрещен в нашей больнице. Тем не менее я стараюсь следить за содержанием всех номеров.

В последнем номере Вашего журнала мне очень понравилась статья о пользе чая и его значении в китайской медицине.

Я бы с удовольствием с Вами подискутировал на эту тему, но не в этом коротком письме. Но с тем, что Вы рассказали о чае, полностью согласен и даже многое мог бы добавить к сказанному Вами».

Паша сделал глотательное движение, пытаясь пропихнуть в глотку застрявший во рту чай, но, не справившись, ринулся к водопроводному крану.

Сделал несколько глотков и снова уселся за письмо.

«Мне очень интересно было узнать в одном из ваших номеров об аутогенной тренировке и особенно о медитации. Но почему вы не пишете об этом подробно? Медитация – это такая интересная тема!!!

Еще я люблю, когда Вы рассказываете в своем журнале о фитотерапии, о траволечении и о народной медицине. Прочитав в одном из ваших номеров о лечебных свойствах крапивы и мать-и-мачехи, я теперь, как только наступает весна, рву ее незаметно от санитаров в прогулочном дворике и делаю различные салаты, насколько это позволяют условия. Мне, правда, было не совсем понятно, когда Вы рассказывали о том, что целебность трав зависит от лунного цикла. Я Вас попрошу, если это возможно, рассказать об этом еще раз в одном из Ваших номеров.

Огромное впечатление произвела на меня Ваша статья ''Физическая культура и спорт для горожанина'', где Вы рассказываете о необходимости физкультуры и дефиците времени у современного человека и советуете заниматься изометрическими упражнениями по дороге на работу, в магазин и т.д. И даете для этого целый комплекс упражнений, называя его ''Карманная гимнастика''. Вы приводите в этой статье примеры и говорите, – Паша подумал немного и, зачеркнув слово ''говорите'', вставил ''пишете'', – что статические упражнения очень эффективны и не требуют так много времени, как динамические, – всего пять–десять минут в сутки и человек находится постоянно в хорошей физической форме. Вы пишете: это очень эффективно! А я хотел бы добавить самое важное преимущество такой физкультуры: она незаметна для персонала! Вы даже не представляете, насколько это облегчает жизнь, и я полностью согласен с тем, что Вы говорите в этой статье: нет свободного времени, есть бесцельно потраченное время!

Единственное, что меня огорчает, когда я читаю Ваш журнал, – я не могу и боюсь обсуждать темы, которые Вы затрагиваете: меня тут же за ''бред'' примутся ''лечить''.

Особенно, если речь идет о восточной медицине.

Подумайте сами, что сделает со мной доктор, если я начну рассуждать о ''философии и культуре восточной медицины'' и что она лечит, ''восстанавливая нарушенную гармонию''». Паша подумал мгновение и принялся дальше развивать свою мысль: «Или я бы ему сказал, что нейролептики – это яд и нет средств более эффективных, чем Природа. Да меня бы с иглы год не спустили!

Восточная медицина интересует меня больше всего, и я очень хотел бы, чтобы Вы чаще рассказывали об этом на страницах Вашего журнала.

И меня давно терзает и мучает вопрос, который я могу задать только Вам: почему в восточной медицине нет психиатрии?»

Паша задумчиво уставился в потолок и, видимо, не найдя там ответа на мучившую его загадку, добавил:

«Я попрошу Вас ответить на мой вопрос на страницах Вашего журнала, а не обычным письмом, так как иначе у меня могут быть крупные неприятности».

Внимательно перечитав написанное и исправив шероховатости и грамматические ошибки, он переписал все на чистый лист бумаги, вырванный из принесенной ученической тетради, и, аккуратно сложив его, сунул в конверт, заклеил и написал адрес редакции.

Паша совсем не наивен и знает, что такое письмо никогда не выйдет за больничный забор, даже попытка сделать это легально опасна: письмо как «вещдок» будет подшито к его «истории болезни», и страдать ему придется за это всю оставшуюся жизнь.

Отправить его можно только нелегально – либо через проверенного санитара, либо с готовой продукцией с трудотерапии.

Паша стоит у дверного окна и ждет, когда наконец мимо пойдет санитар Гаврюшин – единственный, кому можно доверять, – и отдает ему письмо.

* * *

Паша лежит на кровати, «ограниченный на пять точек», и над ним, словно ангел, во всем белом стоит Юрий Дмитриевич с «исследовательским журналом» в руке и с укором смотрит на Пашу:

– Что же ты у меня-то не спросил про восточную медицину? Ведь я бы тебе тоже ответил: все-таки я медик. Психиатрии у них, в восточной медицине, нет потому,что это вообще не медицина!

Юрий Дмитриевич на какой-то миг умолкает.

– А вот за это, – неожиданно зло и уже без всякого юмора говорит он и поднимает к плечу тетрадку, на которой написано Пашиным почерком: «Cтихи», и уличающе размахивает ею. – ...за это ты будешь не только месяц связанным «на игле» торчать! За эти «исследования» я помещу тебя в мой личный гербарий. Но ты не расстраивайся, – продолжает он уже в своей обычной манере «стеба». – Я приколю тебя на самое видное и почетное место. Как самую ценную и редкую бабочку.

Юрий Дмитриевич направляется к выходу и вдруг неожиданно останавливается:

– А сейчас на месяц расслабься и медитируй в тишине.