Максим Громов
Муська
После освобождения я наконец добрался до дочери. Мы с Сонькой и ее матерью Татьяной сидели и пили чай. Я молчал и слушал, как мать нахваливает дочку, и тихо улыбался, радуясь их совместным успехам.
Тем временем из комнаты выбрался котенок.
– Мусечка, кисонька, проснулась маленькая, – запричитали два женских голоса. Взрослый и детский.
– У нас в лагерном бараке тоже была Муська, – сказал я.
Дочь, не видевшая меня столько лет и ловящая каждое мое слово, моментально подхватила:.
– А красивая?
– Да, – сказал я.
– Пап, расскажи!
– Не стоит, дочь.
– Ты мне сто лет ничего, никогда не рассказывал! – скривила она губки.
– Ну, расскажи, пап, – поддержала Татьяна.
Я не дал им себя долго уговаривать.
– Хорошо, слушайте.
Она еще была совсем котенком, когда я впервые увидел ее. Меня тогда только что перевели в барак отряда строгих условий содержания (СУС), или, как сейчас это называется, ОСУОН – Отряд строгих условий отбывания наказаний. ОСУОН занимал весь первый этаж третьей части трехэтажного корпуса. На втором этаже располагался штаб администрации.
Жилой барак камерной системы – это где уже койки к стене не пристегиваются, но где запрещено общение между секциями отряда. Телевизор по расписанию (полтора часа в сутки), прогулка столько же по времени и много других камерных «благ», которые благополучно перекочевали из ШИЗО/ПКТ лагеря в строгий барак.
Но там есть живые люди, арестанты, с кем можно поговорить и обсудить прочитанное или увиденное по ТВ.
Котенок был удивительный, хотя внешне банально серый, полосатый. Таких кошек в одной России миллионы, наверное, живут.
Муська была всегда в центре внимания. Когда все собирались в кружок – обсудить последние новости или еще что-нибудь, она садилась обязательно в центре круга. Это действительно было комично: сидят урки, кто на табуретке, кто на кортках, и выходит Муська своей мягонькой, действительно кошачьей походкой. Усаживается в центре и ждет, когда кто-нибудь начнет с ней играть.
Играла она неутомимо, со всеми, часами подряд. Потом, наигравшись и облизавшись, падала на первую попавшуюся шконку и засыпала крепким детским сном. Причем спала она непременно на спине, раньше я никогда не видел, чтобы кошки так спали. И всегда так, что если голова немного была повернута в одну сторону, то задние лапки – непременно в другую. Но бывало, что спала ровно, как по струнке, так люди не все спят, ровненько-ровненько. И все четыре лапки обязательно поджаты в кулачки. Зрелище, в общем, было уникальное.
Больше всего с ней возился зэк по имени Тимур. Молодой парень, осужденный за убийство еще в 16 лет. И из девяти лет приговора он отсидел к тому времени уже более трети срока. Тимур называл ее «кошечка».
Когда Муська просыпалась и начинала вылизываться, Тимур вставал за шесть-семь шконок и начинал ее звать, стуча по краю койки второго яруса. Муська сразу прерывала свой туалет и после короткой охотничьей изготовки делала рывок, перепрыгивая с койки на койку. Добежав до Тимура, она вставала надыбы. И пыталась передними лапами, не выпуская коготочки, по-охотничьи азартно ловить его бритую голову. Тимур тихонечко уклонялся, но она играя задевала его. Все зэки, видевшие эту сцену многие десятки раз, замирали. И в финале дружно гоготали, будто видели все впервые.
Наверное, так оно и было: каждый раз Муська делала это по-разному. Смотрела, готовилась, прыгала, махала лапами, задирчиво поджимая ушки и скаля рот. Как маленькая тигра.
Так прошли остаток лета и осень. Муська, оставаясь котенком, была счастлива, обожаемая зэками и окруженная заботой Тимура. Наблюдать за ней было удивительно и приятно всегда.
Но в первой половине декабря, после того как уехал на этап один очень серьезный бандит, не допускавший своим авторитетом беспредела со стороны администрации по отношению к сусовским, обстановка сильно накалилась. Администрация стала нас прощупывать, чтобы усилить режим. И, следя за реакцией, стала по очереди закрывать в ШИЗО наших парней.
Первым закрыли Вовку-Боксера. Он обладал наибольшим авторитетом из всех, и сломать его было для администрации очень важно. За шестнадцать дней до освобождения ему дали пятнашку. Прессовали серьезно, но не сломали, Володя крепкий парень был. Но в лагерь не выпустили, и он освобождался прямо из ШИЗО.
За Володей сразу закрыли Молдавана. Он во время прогулки снял шапку, чтобы поправить там что-то. Нарушение формы одежды – пятнадцать суток. Потом закрыли Тимура. Как и Молдавана – под каким-то явно надуманным предлогом. Дали пятнадцать суток, потом добавили еще. Не знаю, что именно и какие пытки послужили тому причиной, но Тимур, не сломавшись, загнал под сердце штырь. Его еле спасли, отвезя в вольную операционную. Потом, после всего, он смеясь рассказывал, как слышал, что врач сказал о нем: «Я всегда был уверен, что сумасшедших не бывает. Теперь знаю, сам видел".
Штырь прошел очень удачно, слабо повредив тонкую кровеносную систему, расположенную под сердцем, не задев само сердце. Потом, после операции, из вольной городской больнички его отправили на 17-ю зону, где лежат тяжело больные заключенные. Там он пролежал еще месяц, после чего его вернули в ШИЗО – досиживать сутки.
Буквально через пару дней, после того как Тимура увезли, Муська стала тосковать и чахнуть. Из веселой, игривой кошки она стала какой-то вялой и сонной. Будто не просыпаясь, ходила в туалет и на кухню покушать.
Мы сначала решили, что это из-за ее беременности. Первой в ее совсем крохотной жизни. Почти сразу после Нового года она родила. Все четыре новорожденных котенка были мертвы.
Конец января и начало февраля Муська фактически ничего не ела. Тарас пытался кормить ее каким-то бульоном из пипетки, взятой в аптечке. Но это не помогало. Каждую утреннюю и вечернюю проверку я выносил ее в прогулочный дворик, где эти проверки и проходили. Самостоятельно выйти для оправки на улицу у нее уже не было сил. В общем-то, она не могла уже самостоятельно забраться на ступеньку лестницы, ведущую на крыльцо. А тельце у нее стало напоминать мешочек с костями.
Терпеть она уже не могла, и все по очереди подтирали за ней лужицы. Которые она делала и когда спала, и когда бодрствовала.
У меня сомнений уже не было, что она умрет, но я упорно, аккуратно брал этот маленький трупик, в котором еще теплились остатки котеночьей души, и выносил на относительно свежий воздух.
13 февраля у меня было очередное длительное свидание. Моя Мама, больная сахарным диабетом в последней стадии, опасаясь, что может не дождаться сына, приехала более чем за 800 километров ко мне в гости.
Накануне ночью я вдруг обнаружил спящую у меня в ногах Муську. Как эти косточки умудрились забраться ко мне на кровать, ума не приложу. Согнать я ее не смог, рука не повернулась. Утром при подъеме я обнаружил, что она описалась во сне на мою кровать. Зэки это тоже заметили, но все отнеслись с пониманием. Я застирал после зарядки простыню, матрас перевернул и стал готовиться к встрече с Мамой.
Сутки свидания пролетели как один час. Старенькая Мама выглядела как всегда опрятно. Только, стесняясь, все спрашивала, сильно ли она постарела, неловко отворачивая голову от смущения. Пили чай, разговаривали. Прерываясь только на время, когда ей нужно было делать уколы инсулина, благодаря которым она еще жива.
Когда я вернулся в барак и вошел в секцию, меня ребята стали расспрашивать о матери и о других новостях из дома и с воли.
Когда я поинтересовался, какие новости здесь, мне Денис сказал: «Макс, нас на одного стало меньше». Так говорят, когда кого-нибудь отправили на этап или в другую колонию. Я так и спросил: «Кого забрали?» Денис замотал отрицательно головой и тихо сказал, коротко:
– Муська умерла.
Тимур вышел из ШИЗО в начале марта. Ему так же, как и мне, тихо сказали о Муськиной смерти. Но несколько лет, проведенные на малолетке, не дали Тимуру выпустить свои чувства наружу. Он стал ходить со мной по секции, пытаясь говорить о чем-то. Мол, в принципе она еще при нем хворать стала, и еще что-то... Но его всегда горящие глаза вдруг потускнели. И видно было, что говорит он механически, как и ходит. А мысли где-то в другом месте болтаются.
Только дойдя до конца, я заметил, что жена и дочка на пару утирали слезы.
Нормально, значит, неплохой рассказ может получиться, подумал я.
