Марута Гойло

Магнетизм решетки

Марута Гойло – врач, доктор педагогических наук, академик российской Академии социальных наук.

Проект на 400 миллионов латов (около миллиарда долларов) для развития инфраструктуры латвийских тюрем в обществе вызвал справедливое возмущение. «Их дешевле расстрелять!» С точки зрения сухих подсчетов с этим не поспоришь. Особенно когда уровень инфляции достиг 16 процентов в месяц, а мировые цены на нефть не оставляют никаких надежд на «прекрасное далеко», когда концы с концами уже не сводятся не только у пенсионеров, но и в работающих семьях, особенно с маленькими детьми. Все труднее аргументировать необходимость создания человеческих условий в тюрьме, если на воле они становятся все более бесчеловечными. Да и как относиться к чувствам потерпевших, пока тоже не совсем ясно.

Кроме того, до сих пор непонятно о какой борьбе с преступностью идет речь. Сегодня состав и количество преступлений до смешного мало зависит от юстиции. Насчитывается 220 факторов, влияющих на преступность. Правоохранительные органы способны воздействовать лишь на десятую часть, да и то в лучшем случае. А еще просматривается как минимум шесть относительно новых видов преступлений – компьютерные, киднеппинг, преступления, связанные с веществами массового поражения, терроризм, оборот наркотиков и оружия. При этом нет ни одной отрасли криминального бизнеса, которая бы «приказала долго жить».

Преступления были, есть и всегда будут, на Земле они исчезнут только вместе с последним человеком. Неизменным остается и само понятие тюрьмы. Оно во все времена было абстрактно и пугающе, обречено на пристальное и недоброжелательное внимание. Скука, тоска и омерзение – главное, что испытывает человек в тюрьме. От нее веет чем-то оскорбительным, запретным, а приговор суда всегда унизителен и похож на публичную казнь.

Сегодня в мире около восьми миллионов на небо смотрят через щель возле потолка, а это – государство средних размеров. Люди время от времени отправляются за решетку, порой независимо от содеянного. Человека могут осудить и по абсолютно не зависящим от него причинам. «Был бы человек, статья найдется». Эти слова еще не один век переживут. Бесспорно и то, что у всего большего и большего количества людей оказывается не только криминальное прошлое, но и криминальное настоящее. Иначе просто невозможно выжить!

Огромное количество людей проходят через тюрьму и болеют тюрьмой. Показатели упрятанных за решетку на сто тысяч человек составляют от 50 до 150, но это в тех странах, которые в мире вообще имеют хорошую репутацию. На постсоветском пространстве сажают много, а Россия вообще традиционно «сидящая» страна. Легко посчитать, что каждый четвертый взрослый мужчина в России бывший заключенный. Но больше всего людей умудрились отправить в тюрьму в Америке. Там вообще постоянно сажают все больше и сроки становятся все длиннее. Американцы уже давно обогнали Советский Союз образца 37-го года.

Со стороны государства отношение к уголовному миру абсурдно. Борьба с преступностью ведется только беспредельным расширением карательных мер, репрессии являются глобальным «ответом» на ситуацию. Как-то незаметно средства борьбы с преступностью привели к зависимости от этих средств, к социальной наркомании. А в бесконечных реформах заключенные как живые люди просто забыты. Как будто это герои виртуальной игры, которые не живут среди «порядочных людей». Тем временем все чаще и чаще условия тюрьмы проецируются наружу – несомненно, решетка имеет свойство магнита. Чего стоит, например, повсеместно распространенная разновидность офисной усталости, когда человек морально и физически устает от кучности. Ее так и назвали – «тюремный синдром».

«Тюрьма – это сфера обслуживания, всего лишь предприятие, и потребность в таких услугах стремительно растет». Это слова Джона Фергюсона, генерального директора американской ассоциации тюрем, сказанные в сентябре 2005 года журналу Economist. И он прав. Тюрьма – везде гигантская индустрия, в том числе и с частным капиталом. Возможно, в недалеком будущем, например, те же американцы задумаются о выходе на рынок других стран, и тогда в мире появятся дочерние фирмы пенитенциарной сферы услуг. А вот насчет клиентов тюрьмы будущего пока только одни вопросы и ни одного более менее ясного ответа.

Криминальный мир тоже не стоит на месте, в нем тоже все меняется.

Память людей хранит события «лихих девяностых». В Латвии, например, парни-качки свой короткий путь в братскую могилу начинали со спасательной станции базы отдыха для партийных руководителей. Ситуация, наглядно характеризующая брежневский застой – до чего же всем было на все наплевать, если даже спасение руководителей партии доверяли всякой шпане! Это они стали практиковать методы общения с помощью «задушевных разговоров». «Плати! Мы – твоя крыша!» – так началось время паяльников и утюгов. Это сейчас отъем бизнеса называется модным словом «рейдерство», а тогда примитивно били, жгли и вешали. Хотя слово «рэкет» тоже было чуждым для советского уха.

Так прошло лет десять, и со временем оставшиеся в живых поняли, что нельзя постоянно хвататься за пистолет. Закончился этап капитализма «авторитетов», и вслед за модой они стали тянуться к гламуру. Однако преступники перестройки оказалась феноменом одного поколения. «Папа, ради бога, только не попадайся на глаза моим друзьям». Такое же отношение к «авторитетам» и у молодежи уголовного мира. Быть продолжателями традиций и «жить по понятиям» они не хотят, так как перспектива очевидна – или уберут чужими руками, или подведут под уголовное дело. Ведь сегодня на дворе капитализм менеджерский, профессиональный, корпоративный, процедурный, господствующий над индивидуумом. На этом фоне появилась потребность в «авторитетах» более сложного качества. На идеологию и развитие преступного мира сегодня влияют те, кто совершает крупные или сверхкрупные хищения, берет взятки, подвержен коррупции, среди них мы вряд ли найдем малообразованных людей. И новое поколение «тюремной элиты» не собирается бесцельно ворочаться на нарах и тупо смотреть в потолок.

Те, кого мы привыкли называть «элитой братвы», если вообще остались живы, сегодня сидят по дачам и не высовываются. Дарвин считал, что выживает сильнейший, что конкуренция осуществляет отбор. По-моему, это не совсем так. Во всех слоях общества отбор осуществляет «социальный заказ» – влиятельным становится тот, кто вовремя понял условия новой игры. Относительно уголовного мира эту теорию тоже подтверждает сама жизнь.

Сегодня техническая мысль находится на пике и социальный заказ направлен на создание новых технологий, товаров, услуг, удобств, развлечений... То есть на все, что можно купить за деньги. Что сегодня является мерилом чести, дружбы, мужества, власти? Деньги, ничего кроме денег. Какие там тюремные «понятия»! О них даже вспоминать смешно. И в уголовном мире на горизонте уже иной пейзаж. В будущем востребованы будут те, кто сможет дать людям сильные эмоции, ощущение хождения по краю. Это будет особо цениться и вызывать всеобщее одобрение. На этот социальный заказ установка уже дана, причем не только в уголовном мире.

Но есть и бессмертная категория – те, кто залезают в квартиры или, сбиваясь в стаи, убивают таксиста, быстренько друг друга сдают и все вместе долго сидят. У них слово «тюрьма» отпечатано на лбу, у них снижен интеллект, утрачена воля и стерты эмоции. Возможно, они зависят от дозы. Они не имеют отношения к организованной преступности, но страшные преступления совершают. При определенном раскладе человек мог бы никогда не сесть, но оказался не в то время не в том месте, укололся, выпил лишнего, брякнул не то слово... Большую половину таких арестантов под стакан зачали, под стакан родили и сразу же пустили гулять по миру. Лет с шестнадцати они бродят по тюремным коридорам и не выходят оттуда никогда. Сегодня именно эти люди заполняют тюрьмы.

О жизни на воле они не знают вообще ничего. Сидят лет по десять – изнасилование, убийство, кражи, разбои... Часто начинают как дворовые хулиганы на подхвате у «старшего брата», потом «хорошо» сидят, а когда выходят на свободу, имеют лишь неразрешимые бытовые проблемы. «Неужели это и есть та самая нормальная жизнь, к которой я так стремился?» Для них жизнь в тюрьме шла как будто в другом времени или в другом измерении, и после отсиженного срока они никому не нужны. В итоге такие люди – всего лишь благоприятная среда для асоциальных идей, и с большой вероятностью можно сказать, что на новоиспеченных «предпринимателей» скоро опять наденут наручники.

Зэки – вообще особая категория среди других «социальных сирот» и самый печальный вывод таков, что бывшие арестанты трудно поддаются реабилитации. Можно выпустить человека из тюрьмы – любой срок когда-нибудь кончается. Страшно то, что нельзя выпустить тюрьму из человека.

Остается надеяться только на то, что на каждой стадии психологического развития человек неизбежно испытывает определенный кризис, означающий новый поворотный пункт. Перспективы благоприятного «поворота» зависят от того, с каким психологическим багажом человек вступает в следующую стадию своего жизненного пути. Степень доверия к окружающему миру, к другим людям, к самому себе зависит от проявленной к нему заботы. Дефицит любви можно компенсировать в любом возрасте. Правда, чем раньше, тем лучше. Однозначно, в такой ситуации никто, кроме родного человека, помочь не может. Смешно даже думать, что любовь женщины можно заменить заботой социального работника. Для мня до сих пор так и остается непонятным, почему у нас огромные силы и средства тратятся на то, чтобы сначала разрушить семью зэка, а потом попытаться заменить ему эту пустоту какой-нибудь социальной программой.

Арестантам не хватает нормального общения, хотя именно оно должно на период заключения становиться главным делом их жизни. Если у зэка есть семья, то у него есть и возможности. Семья для «сидельца» – как глоток свежего воздуха, как посещение врача для больного. Женщина заключенного как бы постоянно находится при нем и в каком-то смысле сидит вместе с ним. Желая «влезть в шкуру любимого», любящая женщина тянется к его миру, и тюрьма становится частью ее жизни.

Подавляющее большинство заключенных похоже на подростков – они не взрослые в духовном смысле. Их «на плаву» удерживает лишь одна мысль – увидеть волю и любимого человека. Это придает силы, у человека появляется цель, и он с замиранием сердца ждет освобождения. Потому реформу в тюрьме надо начинать с главного – отменить инструкции 37-го года и дать людям как можно больше возможности общения с родными и близкими. Фактически только семья может стать связующей нитью между двумя мирами.

Другое дело, что одного только «голоса сердца» недостаточно, чтобы потом на свободе эта любовь приняла более-менее адекватные формы и любимые не превратились в нянек, от которых рано или поздно, а главное, неизбежно, бывший арестант дистанцируется привычным ему способом. Все до единой женщины, ожидающие своих мужчин, сталкиваются с типичной ситуацией – ждали одного, а вернулся совсем другой! А ведь любили того, кого ждали... И не потому, что зэки лживы или неискренни. Просто тюрьма и воля воспринимаются как разные миры, и очень трудно одному человеку совмещать в себе слишком разные ценности. «Там» они не такие, как «здесь», это естественно, и из тюрьмы никогда не приходит тот, кого ждали.

Но это уже совсем другая история.