Сергей Ениколопов
Закрытые структуры всегда порождают уродства...
С.Н. Ениколопов – заведующий кафедрой криминальной психологии Московского психолого-педагогического университета.
Материал подготовлен на основании интервью, которое С.Н. Ениколопов дал редакции журнала в ноябре 2007 года.
Любое закрытое, режимное место рождает и развивает уродливые отношения внутри, и чем более структура закрыта, тем больше там негативных тенденций. Если просто пустить такую ситуацию на самотек (например, полностью отрезать тюрьму от всяких связей с окружающим миром – только охранники и заключенные), то она быстро превратится во что-то очень непотребное. И как только это непотребство станет известно в «большом мире», мы сразу же начнем требовать от тюремного начальства каких-то действий...
Поэтому просто утверждать, что любая организация из заключенных, создаваемая или сотрудничающая с тюремным начальством – это однозначно плохо, и она портит людей, все равно что говорить, будто сама тюрьма не портит людей. Тюрьма портит всех – и тюремщиков, и заключенных. И надзирателей портит очень сильно.
Эксперимент Зимбардо [ Зимбардо Ф.-Дж. Стенфордский тюремный эксперимент//Эксперименты и жизнь. Спб., 2007. С. 4-23. ] показывает, что в любой закрытой структуре быстро найдутся свои охранники и свои заключенные, и отношения между ними будут складываться нечеловеческие, более агрессивные, чем в обычной ситуации.
Сама по себе идея (идея наказания и способов его обустройства) должна быть более конструктивной. Конструктивным, на мой взгляд, может быть только одно направление: надо добиваться как можно большего количества альтернативных наказаний, то есть любых наказаний, исключающих тюремное заключение и вообще лишение свободы. Альтернативные наказания должны сопровождаться работой с психологом, с психиатром, поскольку диагноз «вменяем» вовсе не означает, что человек психически здоров. Битцевский маньяк, к примеру...
Иначе говоря, тех, кто оказывается в тюрьме [ Под «тюрьмой» автор имеет в виду любые места лишения свободы. ], следует тщательно отфильтровывать. И там – в тюрьме – требуется серьезная реформа. Может быть, нужно строить лагеря не по принципу «строгий режим», «общий режим», а по какому-нибудь другому, скажем, в одном месте неосторожные и транспортные преступления, в другом – убийства...
В любом случае с попавшими в тюрьму нужно вести активную психологическую работу. Их нужно реабилитировать. Выпускать их обратно в общество (и даже не в прежнем виде, а в том виде, к которому их приводит сегодняшняя тюрьма) – просто опасно.
Относится к ним как к людям очень хорошим (а у правозащитников очень часто проскакивает между строк, что заключенные лучше, чем надзиратели) – значит ставить всю нашу общественную систему в критическое положение, когда не придется удивляться самосудам. И Калоев действительно станет национальным героем.
Вообще говоря, страшно, если человек совершает самосуд и становится национальным героем. Недавно мы увидели, во что это могло бы превратиться. Слава Богу, сам Калоев вел себя достаточно сдержанно, и ни «Нашим», ни тем, кто за ними или около них, не удалось раскрутить это безумство... Вместе с тем общее недовольство судебной системой вполне может привести и к такому варианту.
Возвращаясь к заключенным, надо учитывать и то, что подавляющая часть населения полагает, что их вообще не должно быть видно на наших улицах. Забрали и – с концами. То есть окружающие нас люди совсем не спешат согласиться с правозащитниками в том, что заключенные много лучше охраняющих их тюремных людей. И правозащитный тезис о том, что надо запретить администрации любую оперативную работу в среде заключенных (а такие новации звучали на Общественных слушаниях по конфликтным ситуациям в тюрьмах) – это, мягко говоря, несерьезно.
Оперативная работа – необходимая часть работы администрации, у нее свои проблемы, у нее задача – чтобы на контролируемой территории было тихо. Хорошо еще, что на администрацию у нас все-таки возложена и задача перевоспитания заключенных. Они эту задачу выполняют плохо, непрофессионально, несовременно, но если они от этого совсем откажутся, то им вообще будет наплевать на то, какими будут выходить оттуда заключенные.
Именно общество (я имею в виду общественные организации, роль государства тут минимальна) должно заказывать работы, исследования, проекты по реформированию системы наказания. Ведь доминировать должно понимание того, что внешний мир ждет, что через какое-то время заключенные выйдут в него менее опасными людьми... Для внутриведомственных целей это не столь существенно. Такие исследования должны определить и реалистичные правовые пределы для администрации тюрем, и эффективные рычаги воздействия (в том числе силовые) на заключенных. Немаловажно определить и способы работы внутри тюрьмы, внутри колонии, чтобы минимизировать негативный эффект самих мест заключения.
Я говорю об общественных организациях и убежден, что такую работу могут заказывать академическим институтам и организациям именно они. Есть свои научно-исследовательские институты у Минюста, у МВД, есть отделы, которые занимаются пенитенциарными проблемами и пенитенциарной психологией. Но это ведомственные учреждения, они решают задачу в рамках ведомства. А ведомство (любое – оно может быть и не хорошее, и не плохое) просто задает себе задачу, которую можно решать максимально удобным для себя способом. Для себя, а не для окружающего его общества...
Только выйдя за рамки ведомства, можно рассмотреть какие-то другие задачи. Минюст не будет волновать население, которое вне его ведомства. ФСИН не будет волновать, что думает обыватель по поводу мест лишения свободы...
Правозащитники, как мне показалось, видят панацею от всех тюремных бед в максимальной открытости тюрьмы. Надо понимать, что такая открытость будет встречать серьезное сопротивление. Не только административное, но и – что для меня важнее – сопротивление населения. Население не хочет ни знать, ни видеть тюрьму, тюремные проблемы...
Я это вижу на примере психических больных. Та же самая история: сообщается, что будет выпущено определенное количество психбольных, которых переведут на амбулаторное лечение. Никто не хочет думать, что скорее всего речь идет о тихих, астенизированных больных. Все представляют толпу психопатов, и в обществе начинается дикий вопеж. То, что было в прессе, просто ужасно. А ведь это спокойные психастеники, которых и в сумасшедшем доме держат-то, в общем, для того, чтобы окружающие их не затоптали...
Так что обществу открытость тюрьмы в настоящее время безразлична. А если под открытостью иметь в виду правозащитный контроль, то эта мера небесполезна, но и далеко не панацея...
Пойдите в Минздрав, попробуйте проконтролировать это практически открытое учреждение... А министерство образования... Вы в любом открытом детском доме будете встречать глухое и тихое сопротивление. В любом РОНО...
Наверное, это одна из функций развитой организации – стремиться к своей закрытости. Все они у себя внутри спокойно решают, и никому не надо всякого стороннего контроля. С таким ощущением они всегда встретят любую комиссию, хоть правозащитников, хоть из Счетной палаты или из контрольно-ревизионного отдела... В общем, то изначальное сопротивление, которое встречают правозащитники в тюрьме, и о котором они столь возмущенно кричат – вполне естественно...
Если бы я был начальником тюрьмы и прочел бы или услышал все, что говорили на Общественных слушаниях по тюремным конфликтам, то я тоже встал бы в такую же начальственно-отвергающую позу. Мне же ничего не предлагают. Предлагается только: всюду ходить и меня критиковать. Возможных к принятию предложений – ноль. А вершина – это попытка запретить мне любую оперативную работу... Ну не может так существовать правоохранительная или тюремная организация! Можно спорить, нужно ли так много стукачей, имеет ли смысл все время плодить стукачей, но что точно нельзя – это полностью отказаться от этой работы. Все мы видим, что происходит с милицией, когда прекращается работа ее оперов со своими агентами. То же будет и в тюрьме. Начнутся убийства, начнут сводить счеты...
Важно, чтобы был не критикующий контроль, а контроль, устанавливающий оптимальные и реализуемые компромиссы между потребностями тюрьмы как закрытой организации (в упрощенном виде можно сказать, что их потребности ограничены защитой периметра – защитой ото всех: от тех, кто снаружи и тех, кто внутри) и потребностями общества....
Но и цели проверок, и критерии проверок должны быть внешними по отношению к тюрьме. Например, по всему комплексу мер, направленных во избежание рецидива... Пока не будет внешнего критерия в оценке работы тюремного ведомства, более всего они будут бояться беспорядков и всего, что можно назвать нарушениями того самого периметра (включая и информационные нарушения)...
Плохо и то, что психологов для себя они готовят сами. А психологи должны со временем стать не номинальной единицей в штатном расписании, а важнейшей составляющей в работе тюрьмы. Часть психологов приходит в тюрьму из пединститутов, и они более открыты, чем сама система в целом.
Все они участвуют в наших конференциях, мы их приглашаем на переобучение, они заключают договоры на переподготовку в нормальных хороших вузах... Но работу психолога в тюрьме определяют его инструкции, а на самом деле параметры этой работы должно указывать общество. Ведомственная инструкция работает только на статус-кво, а не на интересы общества. Свои же интересы общество может определить единственным способом – исследованиями и анализом, которые проводятся независимыми научными институтами, университетами... Интересен американский опыт. Там, например, по заказу ФБР уголовную статистику анализировали университетские криминологи... И, например, оказалось, что рост насильственных преступлений в семье напрямую связан с ростом психотерапевтической помощи семье. Обывательское мнение (и мнение ФБР) полагало, что все наоборот. А тут выяснилось, что сама семейная терапия (двое близких людей, которые выкладывают все свою грязь кому-то третьему), вообще говоря, способствует росту убийств. С другой стороны, эти же исследования показали, что чем больше приютов, куда можно убежать от семейного насилия, тем меньше убийств в семье...
Подчеркну, что эти исследования делали не полицейские психологи, а университетские криминологи и психологи, которые получают общественный и государственный заказ на такую работу.
Подобные же исследования могли бы определить параметры работы тюремных психологов. Это помогло бы оздоровить тюремную атмосферу и создать механизм будущей работы «на выход». От охранника, который стоит на вышке, не зависит, каким будет выходить человек. А от психолога и воспитателя очень зависит.
И еще необходим буфер между обществом и выпущенным на свободу заключенным. Но у нас нет квалифицированных социальных работников. Возьмите любой детдом. Выкинули и – забыли. Ну может, какой-то один воспитатель и считает, что прежде всего нужно этих детей готовить к реальной жизни, но что он может без специальных программ, которые разрабатываются с помощью специальных исследований? И в результате половина этих ребят – что из колонии, что из детдома – не знают, как купить самые обычные вещи...Им никто не объяснил, как пользоваться общественным транспортом... Никто не научил писать жалобы... Никто не сказал, когда их надо писать, а когда – не надо. Это – так называемые социальные навыки, которым нужно обучать всех тех, кто некоторое время провел в отрыве от социума, в закрытых учреждениях, иначе они в этой жизни беспомощны.
