Наталья Горбаневская

Позорное наследие

Рецензия на книгу Виктора Некипелова "Институт дураков"

С Виктором Некипеловым в Москве мы как-то разминулись (да и жил он не в Москве - во Владимирской области), и увидела я его только в Париже, куда он приехал, прямо скажем, умирать. Карательная психиатрия как таковая над ним формально вроде бы не поупражнялась - в 1974 году психиатрическая экспертиза в институте Сербского (о пребывании на этой экспертизе и рассказывается в документальной повести "Институт дураков") завершилась для него, по нашим понятиям, благополучно. Его не признали невменяемым и не отправили в одну из тех "психиатрических больниц специального типа", которые, не знаю с чьей легкой руки, презрительно именуют "психушками" и для которых существует правильное название: психиатрическая тюрьма, а на тюремном жаргоне куда более метко: "вечная койка". Однако поставленный ему во время второго срока диагноз "канцерофобия" (а кто может ставить диагноз "фобии", как не психиатры?) привел к тому, что рак был смертельно запущен.

И все-таки, появившись в Париже, уже серьезно больной, слабый, он весь светился. Он чуть ли не сразу попал ("как Чацкий...") на форум "Литература без границ", проводившийся Французским ПЕН-клубом и Интернационалом Сопротивления, и помню, как нежно, по-братски со мною встретился.

Институт Сербского, где Виктор Некипелов пробыл на экспертизе два месяца (видно, колебались, решали, пустить ли его "по психам", но время было такое, когда обвиняемых по делам, ставшим более или менее громкими, стали чаще признавать вменяемыми, а на "вечную койку" загоняли провинцию, людей, о которых никому ничего или почти ничего не было известно), он описывает на удивление спокойно, сдержанно, деловито и конкретно. И это действует гораздо сильнее, чем безудержная эмоциональность и "поэтика эпитетов" (так я когда-то называла склонность некоторых самиздатских авторов покрепче вмазать противнику), способные если не оттолкнуть читателя (а тем более сегодняшнего), то, по крайней мере, вызвать некоторое недоверие. Это не значит, что у автора - он же герой повествования - нет эмоций, но и чувства свои, чаще горькие, он описывает с той же мужественной сдержанностью.

Институт становится у Некипелова настоящим объектом исследования. Писатель рассказывает обо всем, что только можно было узнать, углядеть, услышать о жизни этого печально прославленного заведения - Института судебно-психиатрической экспертизы имени Сербского. В предисловии к книге он пишет:

"Я попытался рассказать обо всем, что увидел в этом любопытном, окутанном мраком безвестности учреждении, являющемся своеобразным гибридом советской системы террора и советской медицины.

Конечно, мои записи страдают досадной неполнотой, ведь я побывал в институте не в качестве журналиста-репортера, а в качестве обыкновенного, связанного по рукам и ногам бесправного экспертизного зека.

Я почти ничего не смог рассказать о структуре института и организации его работы, назвать по фамилиям всех врачей даже своего отделения, ибо в институте они тщательно скрываются. Но что-то я все-таки увидел и понял.

Насколько мне известно, в нашей бесцензурной литературе почти нет достаточно полных сведений об институте имени Сербского, хотя интерес к этому печально славному учреждению, конечно, велик. Так, может быть, мои записи хоть в какой-то степени восполнят этот пробел, а главное - призовут к действию кого-то более знающего и опытного.

Я рассматриваю свою работу как часть коллективного труда по преданию гласности и, следовательно, обезвреживанию одного из зловещих островов советского ГУЛАГа, сегодняшней цитадели наивысшего бесправия и бесконтрольных опытов над беззащитным арестантским мозгом - института имени Сербского в Москве".

На мой взгляд, Некипелов оценил свою книгу слишком скромно. "Что-то", которое он "увидел и понял", - это все-таки очень много. Рассказы о сосидельцах и дневниковые записи (трудно себе даже представить, каким чудом писался, а затем попал на волю этот дневник) перемежаются главками о судебно-психиатрической экспертизе - в ее замысле и структуре, о методах ее проведения, о врачах, санитарках, сестрах, о быте этой тюрьмы (так как это тоже тюрьма), о тех, кто "косит", то есть симулирует, и даже о том, как правильно "закосить". О прибытии в "тихий Кропоткинский переулок" и о возвращении в Бутырку. И, разумеется, о том, как проводилась его собственная экспертиза. Побывав в том же институте Сербского лишь на женском "спецу" (две камеры-одиночки), где никого и ничего не видишь, я не знала и малой части того, что рассказано в этой книге...

Но, может быть, такая книга нужна и интересна только мне да еще горстке читателей, переживших опыт - или скорее подопытность - карательной психиатрии? Или же - только мне и несколько большему числу тех, кого интересует любое, а тем более такое основательное свидетельство о советском прошлом? Нет, думаю, и этого мало, когда пытаешься определить сегодняшнее значение книги Виктора Некипелова. При этом я отнюдь не собираюсь во всем соглашаться с автором вступительной заметки к книге Игорем Гиричем, руководителем общественной организации "Помощь пострадавшим от психиатрии" (издавшей эту книгу). Он заушает и всю психиатрию в целом, смыкаясь в этом с западными течениями "антипсихиатрии", и всех психиатров, которые непременно становятся "злодеями <...> когда им самим понадобятся жертвы". По мнению И. Гирича, только в этом, в безнаказанной возможности злодея измываться над жертвой, и состоит вся суть психиатрии.

Предвидя возможные возражения, И. Гирич перечисляет тех, "кому это выгодно", кто предпочитает не замечать, что в области психиатрии "бесчеловечность, жестокость, беззаконие - были и остаются ежедневными". Я, по его классификации (правда, не знаю, чем мне это выгодно), вхожу в "большую массу простых людей", третью категорию после самих психиатров и государства: "Если им не пришлось испытать на себе "терапию дурдомов", то они вполне могут придерживаться мысли о необходимости психиатрической системы. Именно о необходимости, то есть о невозможности обществу прожить без нее". Испытав на себе - по счастью, сравнительно коротко - вышеназванную "терапию" в Казанской психиатрической тюрьме, я тем не менее думаю о тех людях, кому психиатрия нужна: о действительно больных.

Как-то в разговоре со мной философ Александр Пятигорский сказал: "А знаете, ведь настоящие больные - они знают, что они больны. Им очень тяжело, и они ждут помощи". Я, конечно, согласилась, ибо этих настоящих больных я своими глазами видела в Казани. Там им, конечно, помогали плохо: больница-тюрьма - не лучшее место для настоящей (без кавычек) терапии. Но это не значит, что, как пишет И. Гирич, "психиатрия без насилия существовать не может" и не несет больным, как и всякая медицина, исцеления или хотя бы облегчения.

Сразу замечу, что выводы, которые И. Гирич сделал из книги Виктора Некипелова, - целиком на его собственной совести. Некипелов, профессионально причастный к медицине (дипломированный фармацевт), вероятно, по меньшей мере удивился бы, прочтя этот текст как издательское предисловие к своей книге.

Однако вернемся к теме книги. Если говорить о "системе" и о сегодняшнем дне, то нельзя не отметить: хотя в начале 90-х на волне дошедших наконец до советской и российской печати разоблачений карательной психиатрии положение во многом изменилось к лучшему, однако институт Сербского, в прошлом оплот этой системы психиатрических преследований, вновь решительно повернул к прошлому.

На сайте "Медмедиа.ру" это положение охарактеризовано сжато и точно: "Принимая во внимание изменения в СССР, в 1989 году Всемирная психиатрическая ассоциация (ВПА) возобновила членство Всесоюзного общества психиатров, но обязала его выполнить несколько важнейших условий, а именно: публично признать имевшие в Советском Союзе место злоупотребления психиатрией в политических целях; реабилитировать пострадавших от карательной психиатрии; принять закон о психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании; не чинить препятствий процедурам инспекционной деятельности ВПА в СССР; обновить руководство официальной советской психиатрии. Ничего из этого сделано не было. (Курсив мой. - Н. Г.)

Ныне институт Сербского возглавляет экс-министр здравоохранения Татьяна Дмитриева. Она, в частности, известна следующей точкой зрения: "Мы сейчас обращаемся к историям болезни тех людей, которые проходили по статьям 70 и 190-1 - антисоветская деятельность. Все-таки, в основном, это были люди с психическими расстройствами разного уровня".

Помню, о новом (тогда еще новом) директоре Института Сербского говорил мне после одной из своих первых поездок в Москву Владимир Буковский. За давностью не вспомню подробностей, но хорошо помню, что он был доволен встречей: Татьяна Дмитриевна вроде бы признавала нашу правоту, собиралась повернуть работу института на новые рельсы. Повернула же в конце концов на старые. И, конечно, это не чисто личный поворот в убеждениях и мнениях, который с каждым может произойти, а ясное ощущение, что теперь - можно. Что в нынешней атмосфере можно спокойно повторять позавчерашние обвинения и обелять всю печальную - точнее бы сказать, гнусную -- историю института Сербского с конца 50-х, когда Хрущев впервые "озвучил" будущую карательную психиатрию, заявив, что у нас политзаключенных нет, а есть лишь уголовники и сумасшедшие, и до конца 80-х.

Та же Татьяна Дмитриева в двойном качестве - директора института Сербского и депутата Государственной Думы (фракция, разумеется, "единороссов") - упорно проталкивает поправки к закону "О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании", принятому в 1992 году и действительно знаменовавшему резкий отход от практики карательной психиатрии, особенно в том, что касалось насильственной госпитализации. (Система специальных психиатрических больниц была реорганизована еще раньше, в 1989 году: из ведения МВД они перешли в Министерство здравоохранения, став действительно больницами - пусть со всеми недостатками, свойственными государственной системе здравоохранения.) О законе, принятом при Ельцине, на том же сайте говорится:

"Принятый в 1992 году на волне критики советской карательной психиатрии "Закон о психиатрической помощи" показался вполне прогрессивным даже бывшим диссидентам, отсидевшим в отечественных "психушках" не один год. Он построен на балансе двух понятий -- прав человека и безопасности. Законом предусмотрены исключительные случаи, когда больной может представлять угрозу для себя или окружающих, и в этих случаях предусмотрена принудительная госпитализация. Во всех остальных требуется либо согласие пациента, либо решение суда".

Однако поправки, подготовленные не кем-нибудь, а коллективом института Сербского, фактически ликвидируют "баланс прав человека и безопасности" -- в пользу, разумеется, своеобразно понимаемой безопасности. Надо сказать, что даже в нынешней Думе эти поправки не дошли до одобрения: летом прошлого года в закон были внесены лишь некоторые косметические изменения. Может быть, сыграло роль то, что в 2003 году обсуждение поправок началось на фоне проигранного Россией в Европейском Суде по правом человека деле жительницы Екатеринбурга, принудительно госпитализированной - в нарушение закона - без суда.

Однако, как мы узнаём из более свежих материалов, авторы поправок не угомонились. Не далее как в декабре прошлого года сайт "Агентура.ру" со ссылкой на газету "Русский курьер" сообщал, что "на первом Национальном конгрессе по социальной психиатрии "Психическое здоровье и безопасность в обществе" обсуждается вопрос о внесении изменений в законодательство. Поправки предлагает внести Татьяна Дмитриева - член политсовета партии "Единая Россия" и директор Государственного научного центра судебной и социальной психиатрии им. Сербского. По сведениям газеты, она предлагает помещать пациента в психиатрическую больницу против его воли на 30 суток без решения суда. Сейчас по закону недобровольная госпитализация возможна лишь на 5 дней. Необходимость этих драконовских поправок в закон будет аргументироваться пресловутой "безопасностью общества и борьбой с терроризмом". Фактически речь идет о возрождении принудительной психиатрии советского образца...".

Одновременно продолжается обеление практики карательной психиатрии, которую институт Сербского возглавлял теоретически и практически (конечно, "следуя линии партии").

Совсем недавно директор Центра содействия реформе уголовного правосудия Валерий Абрамкин, выступая на "круглом столе" в бывшей Орловской спецбольнице, призывал психиатров к отказу от позорного наследия:

"Психиатры работают в очень сложной сфере. Они используют методы, которые оказывают глубинное влияние на личность человека, при этом возникает много сложнейших проблем и вопросов. Например, насколько обосновано такое вмешательство в психику человека?

Известно, что психиатрия имеет дурную славу. Я могу напомнить, что психиатрами было уничтожено 300 тыс. человек с 1939 по 1945 год (в Германии). И наша советская психиатрия имела тоже не очень хорошую репутацию. В частности, из-за того, что институт им. Сербского по заказу КГБ давал в ходе психиатрической экспертизы заключения по делам инакомыслящих, после которых психически нормальные люди на неопределенный срок помещались в психиатрические больницы.

Семь таких инакомыслящих находилось и в Орловской психиатрической больнице. Некоторых из них я лично знаю - это совершенно здоровые люди. <...>

Я надеюсь, что такие дискуссии, такие встречи, такие контакты помогут в дальнейшем предотвратить использование психиатрии в карательных целях. Тогда, возможно, будет преодолено это позорное наследие и наша психиатрия будет иметь другую репутацию".

И что же? Как сообщал 4 октября Центр содействия реформе уголовного правосудия (в передаче "Облака", посвященной книге Виктора Некипелова), "напоминание о психиатрических репрессиях вызвало всеобщее негодование психиатров. Причем представители Главного научного центра социальной и судебной психиатрии (так сейчас называется институт Сербского) утверждали, что диагнозы инакомыслящим ставились правильные, большинство диссидентов и в самом деле были шизофрениками. Более того, психиатры признавали инакомыслящих невменяемыми якобы с благородной целью - спасти их от тюрьмы". Ну, этот аргумент мы в свое время слыхали. Достопамятный Даниил Романович Лунц, говорят, в частных разговорах тоже щеголял этим: "Мы их от тюрьмы спасали, а они, неблагодарные...". Участвуя по долгу службы в работе комиссий, решавших вопрос об "освобождении" (точнее, обычно о переводе из больницы специального типа с больницу общего типа - на продолжение принудительного лечения в смягченных условиях), профессор Лунц, безусловно, видел (если даже предположить, что раньше не знал), что всё это тюрьмы: тюремные стены, тюремная охрана, тюремный режим (правда, два часа прогулки) - вся разница с той тюрьмой, от которой он "спасал", состояла в том, что в той тюрьме не "лечили" ни электрошоками (как в Казани 19-летнюю листовочницу из Сыктывкара Лизу Морохину), ни инсулиновыми шоками, ни психотропными препаратами.

Однако нынешние врачи из института Сербского даже превосходят советских своим "благородством". Когда-то профессор Марат Вартанян, сам в институте Сербского не работавший, но служивший чем-то вроде посла и адвоката карательной психиатрии перед западной публикой, говорил в передаче французской редакции Московского радио, что такие-то и такие-то зэки, за которых на Западе заступаются, на самом деле так больны, что западные психиатры были вынуждены их госпитализировать. Никто из названных, в том числе автор этих строк, не только не был госпитализирован, но и встречался с западными психиатрами лишь в совместной борьбе против советских психиатрических репрессий. Поэтому разоблачить эту ложь было легко. Теперь же, когда Валерий Абрамкин попросил профессора Вячеслава Котова, представлявшего на "круглом столе" институт Сербского, назвать конкретные фамилии тех диссидентов, которые, по утверждениям психиатров - участников "круглого стола", были сумасшедшими, тот "благородно" ответил: "Есть понятие врачебной тайны, поэтому я назвать не могу, мне закон не позволяет, - а затем уверенно прибавил: - Все, кого я знаю, действительно были больные люди".

Отказ посмотреть в глаза прошлому, рассчитаться с ним - опасная вещь. И для душевного здоровья отдельного человека - как пациента или потенциального пациента, и для самого психиатра, и для душевного здоровья общества. Вот почему книга Виктора Некипелова, к сожалению, не устарела и не перешла в разряд чисто исторических свидетельств.