Алена Арманд

Бурашевские

"От желтых таблеток блюешь, от белых - слюни до полу и башка отлетает. Есть такие, что сплющит губы или шею завернет на весь день. Если в жопу всех поколют, то вся палата ползает и ноет - ни спать, ни сидеть спокойно не могут. Кто убегает, того колют в пятку..." Это рассказы моих ребят. Я работала воспитателем в школе-интернате для сирот-олигофренов в селе Хотилицы. Все они побывали в областной психиатрической лечебнице в Бурашево.

Бурашево - место, знаменитое на всю Тверскую область. В городах и деревнях, в глухих медвежьих углах встречаются бурашевские - те, кто побывал там. А уж таких ребят, как мои тогдашние воспитанники, эта чаша никак не миновала.

Дело в том, что сирот в нашем государстве хватает, и с ними хватает хлопот. От них же бывает доход. В инвалидных домах персоналу платят больше, чем в неинвалидных. И еще преимущества с отпусками и пенсиями. Но со слепыми, глухими, с даунами, дэцэпэшниками много возни - с ложки кормить, горшки выносить. С олигофренами легче, правда, они подвижней и способны на всякие пакости. Они балуются (или еще не балуются, но, возможно, будут баловаться), поэтому их нужно подкорректировать, и они станут понимать дисциплину.

Записывают в олигофрены легко. Делят на три категории: дебилы, имбецилы, идиоты. Так сказать - путевка в жизнь. Из роддома, через дом малютки, дом ребенка, детдом попадают они в школу-интернат. Здесь начинается их девятилетнее образование в объеме начальной массовой школы. И вот обнаруживается, что они разные, как и мы с вами. Кто-то глупый, а кто-то не очень, кто заторможенный, кто расторможенный, а кто и нормальный. И разные они по понятным причинам. Один может быть недокормыш еще с материнской утробы, а у другого стресс - папа с мамой убивали друг друга прямо на глазах, один - дитя алкоголиков, другой - наркоманов, этот родился от четырнадцатилетней матери или болел энцефалитом, а того ни разу в жизни на руки не взяли.

Чтобы процесс обучения шел плавно, чтобы учащиеся были спокойными и педагогам чтоб жилось спокойно, регулярно и планомерно учеников школ-интернатов отправляют "подлечиться" в Бурашевскую психбольницу. Профилактический курс - четыре месяца. Если у воспитанника наблюдаются симптомы - например, разбил стекло, украл, пойман с куревом, обозвал директора, - этот воспитанник едет вне очереди. И многие не помнят, сколько раз были там. Похоже, что и школа, и больница рассчитывают на то, что учащиеся не запомнят, просто не могут помнить, что было в их жизни. Что в школе получали ключами по голове, каблуком в висок, лбом об радиатор. И еще всякое, вроде отправки на колхозные работы к председателю-педофилу. Больница же надеется, что дети не вспомнят сульфазин, аминазин, галоперидол. А если вспомнят, то кому расскажут? Да и кто им, дуракам, поверит? Это узаконенные будничные дела. Это было и при одном директоре, и при другом директоре, и до, и после перестройки. Система отлажена.

Ну, кто, скажите, будет слушать Власова из 6-го, что его по наущению директора била вся школа, а директор со свитой наблюдал с крыльца? А потом он три недели жил голый под замком. Это за кражу. После чего был отправлен в Бурашево и там забыт на год. Главврач ругался: "Мы его держим, но здесь не дом отдыха. У него нет диагноза, но раз он у нас, мы его лечим. И мы ему впишем диагноз! Заберет его когда-нибудь школа или нет?"

Власов вернулся. Отечный, синюшный, медлительный и отъединенный ото всех и всего. Говорил, что его пригласили сюда работать замдиректора. Но недолго лето летовал: через месяц или два был снова отправлен в Бурашево.

А Лилька Александрова из 4-го класса по возвращении из Бурашева лишилась речи (а раньше болтала лишнее) и пряталась на шкафу. Через несколько месяцев речь вернулась. Узнали мы, что плюс ко всему ей еще делали и "куколку". Это когда человека туго завертывают в мокрую простыню и кладут на пружинную сетку. Несколько часов он дрожит от холода. Потом простыня высыхает, сжимается и душит. Если не исправился - могут намочить еще раз, не распеленывая. Лилька, конечно, врушка, но про эту "куколку" и другие говорили.

По возвращении страдала Лилька простуженными почками. Но смирной не стала. За свой неуемный нрав была она со своей бурашевской подружкой посажена за парту носом к стене - спиной к доске на целый учебный год. Бита бывала - это уж само собой. На следующую зиму обеих перевезли в Кошарово - заведение для тяжелых инвалидов, таких, которых никому не показывают. "Мы с ними сидели, когда ночные пьяные. Дети легко умирают: рот раскроют и душа вылетит. Их под лестницей складывали", - рассказывала Лилька-имбецилка.

Этих двух подружек удалось забрать из крепких объятий собеса. Писать-читать они так и не освоили, зато в деревенском быту всему неплохо научились. Но Лилька и через несколько лет не подходила ко взрослым людям ближе, чем на вытянутую руку...

Судьба двух девочек сложилась так, что Маринка гугнивая (почти не говорит) родила трех детей. Двух растит сама, и при муже. Кстати, нормальные, хорошие дети. А Лильки больше нет. Умерла от пиелонефрита. Лечение почек - дело дорогое. В областной больнице не лечат "неперспективных" больных. Умерла злой смертью, страшно мучилась.

В то время, когда приезжала в школу психиатриня отобрать очередную партию в Бурашево (3-5 минут на человека), ребята мои бледнели и трепетали. Кто сам еще не был - знал от бывалых. Не только мучительство в самой психушке пугало их. Не дураки - понимали, что в будущем эта напасть уже потом не оставит: "С ихним диагнозом потом с тобой дружить никто не станет и жениться тоже. Права водительские не дадут даже на мопед".

Вот уже 15 лет я всматриваюсь в жизни тех своих воспитанников - наблюдаю следы и последствия перенесенного ими в детстве. Они уже взрослые - все трудоспособные и обучаемые, вопреки диагнозу трех степеней. Все по-разному. Но дело в том, что почти с полного ноля после девятитилетнего обучения в домашней обстановке они стали читать и писать, и многие неплохо. Но вот общая (бурашевская?) черта - мышление их конкретно. Абстрактное и непостижимое начинается для них уже с таблицы умножения. Сложение-вычитание - в уме ли, на пальцах, на половицах - это достижимо. Но умножение - непреодолимый барьер. И этот их общий низкий потолок - одно из достижение карательной педиатрии.

Есть у них еще одна общая беда. "Бурашевский" - самая обидная кликуха, обзываловка. Вот они уже взрослые, а к кому-то она пристала вместо имени. Так и умирают с ней спившиеся мужики...

Мои не обижают этим прозвищем друг друга почти никогда, но все равно они унижены и глубоко уязвлены на всю жизнь.

"А нам по фигу, мы дураки, дебилы..." Это общее у них - приниженность, неверие в свои силы и страх выйти из своего мирка, из своей деревни.

Уже не дети: зарабатывают, ведут свое хозяйство и все в быту умеют. Вот и семьи, и дети родились. Хорошие, кстати, дети, ничуть не отсталые, красивые, общительные. Но это так уж повезло. По мнению психиатров, этого не может быть. А родители их отличаются мрачным взглядом на жизнь. Если появляется новый человек, они постараются повернуться спиной, не поздороваться, спрятаться. У них общая убежденность в подлости мира...