Арсений Рогинский

"Можно ли вообще говорить о сопоставимости наших историй?"

Во-первых, для нас, для моих сверстников (это те, кто родился в войну или сразу после), "тюрьма" - это что-то совсем повседневное.

Я жил в рабочем поселке и бегал в школу - в первый, второй и третий класс - мимо лагеря, мимо вышек. Когда я возвращался из школы после второй смены, то навстречу обязательно попадалась колонна заключенных. Рядом со мной и рядом со всеми нами всегда была масса людей, которые прошли тюрьмы. Для таких, как я, мальчиков пятидесятых, живших в эпоху выхода из тюрем, бывшие заключенные - это быт. Они не вызывали какого-то специального интереса, мы не приставали к ним с расспросами - они были частью нашей жизни. В этом лагерном (окололагерном, постлагерном) воздухе мы и вырастали.

Во-вторых, когда французские участники конференции увлеченно рассказывали о подпольных кружках 60-70-х, я думал о том, что для нас к середине шестидесятых скомпрометированность идеи подполья была уже полностью очевидной. Для нас "подполье" - это "их" (большевистская) история. Конечно, и до того, и после подпольные кружки были, но они постоянно отодвигались на периферию возникающего движения, все больше уходя в провинцию. Главный путь был от подполья к легальности, а высшей точкой конца 60-х стало создание первой легальной группы, которая открыто объявила и свой состав, и свои цели. Это "Инициативная группа за права человека" - 69-й год.

В-третьих, если во Франции наши ровесники допускали возможность насилия в своих конструкциях, то для нас, получивших прививку сталинским террором, идея насилия была заведомо неприемлема независимо от того, к какой группе, к какому политическому направлению люди принадлежали. Ненасилие и легальность - это была наша самоидентификация.

Следующее, что очень важно: французы были одушевлены идеями социальной справедливости. Отсюда, конечно, у всего этого движения левая идеологическая подкладка. Они все время искали пути к народу, даже в истории с тюрьмами.

А мы искали (конечно, это "мы" я произношу условно) язык для самоидентификации, язык для взаимоотношений с себе подобными группами интеллектуалов - национальными, религиозными, другими, язык для разговора с властью. И нашли ведь в конце концов - язык права. Но при чем тут "народ"?

Заметим, что во Франции Группа информации занималась и политическими заключенными, и уголовными, всей тюрьмой вместе. Когда вы почитаете "Хронику текущих событий", то увидите, что информация и анализ концентрировались исключительно вокруг политической тюрьмы. В этом смысле надо понять нашу очень узкую социальную, интеллектуальную и информационную базу, но так получилось не случайно. Как мне кажется, "путей к народу" мое поколение не искало.

И вот я задаю себе вопрос: можно ли вообще говорить о сопоставимости наших историй?..