Ив Коэн

Тюрьмы и социальные движения, политические акции и защита заключенных во Франции 1970-х (свидетельство)

Я находился в тюрьме на общих основаниях. Мы - я и еще четыре моих товарища, попавших в тюрьму по политическому делу одновременно со мной, не имели политического статуса (это называлось особый статус). Нам повезло - мы попали в тюрьму как раз тогда, когда туда стали допускать прессу, то есть летом 1971 года. Именно с того времени заключенным разрешили выписывать за свои деньги газеты и журналы. Возможность получать прессу была первым ощутимым результатом голодовок заключенных-маоистов и первых акций Группы информации по тюрьмам.

Первые три месяца я сидел в маленькой тюрьме с большими камерами на семь-восемь человек. Остальной срок я провел в Безансоне, в тюрьме камерного типа, где помещения были рассчитаны на двух человек. Однако тогда уже началось в тюрьмах перенаселение, так что в этих камерах размещалось по три, а то и четыре человека. Поначалу в моей камере находился один из моих "подельников".

Большую часть заключенных в этой тюрьме составляли очень молодые люди. В основном они совершали правонарушения, чтобы не работать на заводе. Главным образом это были люди очень бедные, у которых не было средств на покупку продуктов. Например, кофе нам не давали, но за свои деньги можно было купить кофе с цикорием.

Подследственным разрешалось работать, а осужденные обязаны были это делать. За час работы платили примерно в пять раз меньше, чем была минимальная почасовая оплата на воле. Работы организовывала частная фирма. Например, надо было скручивать проволочки, которые удерживают пробку в бутылках с шампанским.

В душ водили раз в неделю, один раз в день - на часовую прогулку в крошечном дворике. В библиотеке можно было брать одну книгу в неделю. По воскресеньям в здании тюрьмы служили мессу, разумеется, католическую. Многие заключенные были агностиками, атеистами или принадлежали к другим конфессиям, но охотно пользовались этой возможностью пообщаться.

Был в тюрьме врач и дантист, который, правда, только рвал зубы, а не лечил их. Были и священники, католический, протестантский и, возможно, иудаистский, но мусульманского в те времена не было. Воспитатели должны были помогать заключенным получать образование, например, записаться в школу и получить аттестат о неполном среднем образовании, а также закончить среднее или высшее образование. Бывали в тюрьме и так называемые посетители, в основном, одинокие, бессемейные люди. Я в заключении к физическому труду не привлекался, так как записался на первый курс исторического факультета. Получилось это у меня легко и просто благодаря родителям, у которых были связи в безансонском университете. Я получал книги с воли, что для остальных заключенных было невозможно. В основном дети рабочих, они пытались получить аттестат, но быстро сдавались, пасуя перед трудностями. Для того чтобы преодолеть бюрократические препятствия, требовалась железная воля, даже несмотря на помощь воспитателей.

В декабре 1971 года по тюрьмам прокатилась волна мятежей. Министерство юстиции в том году наложило запрет на рождественские посылки.

Мы вчетвером объявили голодовку. Других заключенных мы в это не втягивали, так как из-за камерного режима содержания мы были очень разобщены. Мы требовали улучшения условий содержания, а не особого, политического статуса для себя лично. Нас посадили в карцер.

По выходе из карцера я оказался в полном одиночестве. У одного из моих товарищей закончился срок, двух других перевели в другую тюрьму. Единственный человек, с которым я мог как-то общаться, был Франки, настоящий бандит. Его перевели в Безансон из другой тюрьмы, где он возглавил бунт.

По нашему делу мы вряд ли могли требовать для себя статуса политзаключенных. Наши товарищи мало занимались нами. Большинство осужденных-маоистов находилось в районе Парижа или других больших городах, мы же оказались в далекой провинции. Однажды, правда, наши товарищи прибыли к тюрьме, чтобы выразить нам свою поддержку.

Помогали мне мои товарищи по заводу "Пежо". Многие мне писали, а один даже хотел навестить меня, но администрация ему ответила, что здесь, мол, не гостиница.

Тогда во Франции был период, называемый "славным тридцатилетием". Выросла покупательная способность всех социальных групп, несмотря на значительное неравенство.

Наше поколение испытывало жажду радикализма, радикализма политического и интеллектуального. Наши родители пережили войну, немецкую оккупацию. Многие из них участвовали в Сопротивлении. И после Второй мировой войны были моменты большой политической ангажированности: против войны во Вьетнаме и особенно в Алжире, которая длилась с 1954 по 1962 год. К концу шестидесятых двадцатилетними стали молодые люди, родившиеся во время "бэби-бума". Это поколение успело побороться против войны во Вьетнаме. Оно было на стороне Китая в истории с Советским Союзом. Оно приветствовало культурную революцию в Китае, которая была направлена против высших слоев бюрократии. Оно поддерживало рабочие забастовки. Для обеспечения неквалицированной рабочей силой начинается иммиграция, рабочие едут из Алжира, Туниса, Марокко, южной Италии, Югославии, Турции. Многие из них живут в бидонвилях, потому что не ведется строительство дешевого жилья.

Мы, члены Пролетарской Левой, думали, что наше общество оккупировано, что капиталисты - это нацисты, коммунисты - коллаборанты, а мы - участники Сопроитивления. Этим оправдывалось наше стремление к насилию. В том воображаемом мире, который мы сконструировали, нам нужен был могущественный враг, не меньше того, что устроил Холокост. В моих фантазиях завод "Пежо", тогда крупнейшмй во Франции, где трудились 40 000 рабочих, совмещался с образом Освенцима. Мы обязаны были пройти через экстремальный опыт.

Мы поддерживали самые радикальные формы борьбы. В 1968 году на "Пежо" проводилась большая забастовка. В результате завод был занят спецназом. Целый день на заводе шло сражение, погибло двое рабочих. К вечеру у рабочих появились винтовки и гранаты. Правительство дрогнуло. Нам казалось, что это - начало революционной гражданской войны. Близился день, к которому мы готовились. День прямого и обязательно насильственного действия, и в то же время - действия символического, который обнажит язвы общества. Мы тогда считали, что находимся в идеологической фазе революции.

Мы были солидарны с заключенными, потому что они были наиболее эксплуатируемой группой. Поначалу Пролетарская Левая боролась только за своих товарищей. Когда число заключенных членов Пролетарской Левой достигло двухсот, была создана Организация политических заключенных. Ее задачей было оказание юридической помощи нашим товарищам и поддержка их акций в стенах тюрем. Кульминационным пунктом борьбы стали две голодовки, одна - за предоставление статуса политзаключенных, вторая - в основном, за улучшение условий содержания.