Александр Черкасов
Не пропавшие без вести и незабытый полк
Двенадцать лет назад началась Чеченская война, которая продолжается и до сих пор. Оказалось, что есть темы, есть вызовы, к которым никто не готов. Десятки тысяч погибших мирных жителей, тысячи пропавших без вести, проблема пленных, заложников, незаконно задержанных.
Если помните, в самом начале, 26 ноября 1994 года в Грозном были захвачены чеченскими отрядами офицеры российской армии, завербованные федеральной службой контрразведки для действий на территории России в помощь марионеточному правительству Чечни. То есть это стиль действий, который Франция, скажем, могла бы использовать на территории черной Африки, но чтобы так действовать на своей территории - это надо постараться.
Несколько десятков офицеров российской армии были захвачены, а министр обороны Павел Грачев заявил, что это не российские офицеры. Отказался признать их своими. И неожиданно возник такой сюжет: пленные сотрудники силовых структур России в ходе войны - сюжет, который официальные власти России старались не признавать, потому что это противоречило идее маленькой победоносной войны.
И так сложилось, что судьбами пленных солдат занимались разнообразные правозащитники. Среди них были и бывшие титулованные правозащитники, которые стали депутатами Государственной Думы, и еще более титулованные, как, например, С.А. Ковалев - он был тогда омбудсменом России и Председателем Комиссии по правам человека при президенте.
Надо сказать, что первые списки пленных привез в Москву Ковалев в январе 1995 года, и публикация этих списков в дни, когда официальная пропаганда вещала об успешном взятии города Грозный и о полной победе над неприятелем, была очень неудобна власти. И потом тема цены одержанной победы - взятия Грозного - тоже была очень неудобна. Между тем сотни человек пропали без вести или находились в распоряжении чеченских отрядов. Их поиск, составление списков, попытки освобождения, переговоры для освобождения пленных и незаконно задержанных с обеих сторон стали одной из основных задач так называемой группы Ковалева.
Тогда списки пленных составляли мемориальцы, используя для этого очень примитивную компьютерную программу, предназначенную на самом деле для забивания библиографических карточек. И каково же было наше удивление, когда летом 1995 года выяснилось, что наша база данных по пленным лучше, чем у российской армии, и лучше, чем у Федеральной Службы Безопасности, которые по идее и должны были искать пленных.
Тогда же, летом 1995 года, мы включились в работу по составлению списков пропавших без вести гражданских лиц, русских и чеченцев, пропавших в Чечне. Существовали организации, сообщества, ассоциации родственников, искавших пропавших людей, но объем информации был такой и она была в таком виде, что списки составить было практически невозможно.
Мы в эту работу включились и в итоге имели какой-то странный статус - мы могли работать в горах, в селах, контролировавшихся чеченскими отрядами, там, где держали пленных, могли встречаться с пленными, составлять списки, которые представлялись на переговоры, которые тогда велись, но велись очень вяло.
Это не привело к тому, о чем стороны договорились 1995 году, а именно к обмену пленных "всех на всех". Но был хотя бы какой-то предмет переговоров. Тогда были освобождены всего лишь несколько десятков человек из сотен, содержавшихся в списках. Потом выяснилось, что в списках больше мертвых и что по спискам пропавших без вести опознаются в основном тела, вывезенные в специальную лабораторию.
Однако эта гуманитарная работа позволила все-таки добиться частного успеха. То, что в течение полугода предлагала группа Ковалева, неожиданно было реализовано в июне 1995 года, когда Шамиль Басаев захватил заложников в Буденновске. Сейчас бытует версия, что спецназ уже почти взял штурмом больницу и почти освободил заложников, но тут явился злобный Ковалев, помешал спецназу и вообще испортил всю малину.
На самом деле атака на больницу захлебнулась, и командир спецназа генерал Герасимов дал приказ отойти, и тогда в результате некоторых случайностей Ковалеву удалось войти в переговоры, очень быстро добиться договоренностей и освобождения примерно полутора тысяч заложников. Насколько я помню, ни в "Норд-Осте", ни в Беслане такого не было. Вообще больше не было такого, чтобы при массовом захвате заложников удавалось войти в переговоры и большую часть освободить.
В декабре 1995 года возобновились боевые действия, а в январе 1996 года Салман Радуев, желая повторить подвиг Шамиля Басаева, захватил заложников в Дагестане. Большая часть заложников была освобождена из больницы, прежде чем Салман Радуев с оставшимися полутора сотнями заложников двинулся в сторону Чечни. Но там в переговоры вступило, скажем так, местное гражданское общество. Проще говоря, дагестанцы сказали чеченцам: "Знаете, у нас тут находится несколько десятков тысяч ваших беженцев, и что, интересно, скажут вам родственники этих беженцев, если теперь с ними, к примеру, что-то произойдет?" Имел место элементарный шантаж, который, однако, оказался не менее эффективным, чем вмешательство Сергея Ковалева в Буденновске.
Дальше и работа по пленным, и работа по пропавшим без вести гражданским была не очень эффективна. Да, совершенствовались списки, да, под конец войны мы имели списки лучше, чем у федерального командования, потому что там они были разбиты по ведомствам - отдельно МВД, отдельно министерство обороны, у нас все было сведено вместе. Но успехи по освобождению конкретных людей случались достаточно редко, и вряд ли механизмы освобождения были совсем правовыми.
В августе 1996 года чеченские отряды снова вошли в Грозный, заняли его, шли бои, война вернулась туда, откуда вышла, и, казалось, конца этому не будет. И тут неожиданно является генерал Лебедь, тогда бывший секретарем Совета Безопасности России, и, поездив-посмотрев, заключает мир с чеченскими силами. Надо сказать, что до этого генерал Лебедь имел в своей предвыборной президентской программе пункт, что он-де добьется мира в Чечене. Но мало кто знает, что получив от президента Ельцина пост секретаря Совета Безопасности и поддержку во втором туре президентских выборов, именно Лебедь санкционировал возобновление полномасштабных боевых действий в Чечне. Однако, ознакомившись с ситуацией на месте, он, по сути дела, реализовал те принципы и ту программу, которую Ковалев и товарищи предлагали еще 1995 году. То есть некоторые идеи, некоторые сюжеты, будучи вброшенными в публичное пространство, были реализованы совершенно другими людьми. Ну кто же ждал от генерала Лебедя мира? И тем не менее это можно рассматривать как некий локальный успех. Кроме того, достаточно мощным было движение "Солдатских матерей".
Тогда, в 1995-м, у нас было достаточно эффективное сотрудничество с властями, и чеченскими, и российскими. Можно было жить неделю в чеченском селе, неделю - на военной базе, и там, и там понимали, что мы занимаемся важным делом, которое они сделать не могут и которое и тем, и другим нужно. Конечно, из пропавших без вести живыми вернуть удалось далеко не всех, но хотя бы около восьмисот погибших были опознаны. Для 1995 года это немало.
К добру или к худу такие вояжи? Бог знает. Но не было случая, чтобы пленный, с которым я виделся, потом погиб.
Мы завершили работу по пленным в январе 1997 года, издав книжку "Неизвестный солдат Кавказской войны", где опубликованы списки примерно шести тысяч солдат, погибших, пропавших без вести, списанных на самовольное оставление части. Разослали ее по региональным военкоматом и прочим структурам, которые по идее должны заниматься поиском. И - прекратили эту работу, потому что невозможно подменять собою государственные структуры. Собственно, вся работа этой группы в Чечне мыслилась как временная, а чеченская война - как экстраординарный сюжет. И тогда, в первую войну, эта работа показала узость слоя, из которого мы есть. Кто ездил в Чечню? Например, два соредактора Сергея Ковалева по "Хронике текущих событий". Мемориальцы из разных городов. Но чтобы интеллектуалы поднялись и толпами ринулись в эту работу... Этого не было. Тем не менее этот сюжет жертв - пропавших, пленных, погибших - был понят. Он, может быть, в итоге определял отношение общества к происходящему.
Кстати, замечу, что оценки числа погибших гражданских лиц (потому что поименные списки составить было, мягко говоря, сложно) - тоже мемориальские. Мы опросили около тысячи семей - беженцев из Грозного зимой 1994-1995 годов, и оценка, которую сделал специалист в другой области, физик Эдуард Гельман, показала от 25 до 29 тысяч погибших в ходе штурма Грозного. Официальных данных не существует. Российский государственный комитет по статистике, когда от него затребовали итоговые цифры - сколько же погибло гражданских лиц? - обращался в "Мемориал", как в последнюю инстанцию.
Погибшие - они погибли, и все. Заложников продолжали захватывать. Межвоенные захваты заложников очень широко освещались в средствах массовой информации. Эта тема перестала быть табу, хотя вытаскиванием этих людей занимались в основном журналисты, правозащитники, а государственной работы в этом направлении не было. Тема заложников в межвоенный период кардинально изменила отношение российского общества к Чечне. И осенью 1999 года российское общество в целом уже с одобрением восприняло начало второй чеченской войны.
И вообще, с августа 1999 года ситуация сильно изменилась. С силовыми структурами мы сейчас не можем работать по сюжету пленных и пропавших без вести. Мы сейчас работаем иначе - на месте у нас есть сеть профессиональных офисов, на месте сложилось профессиональное сообщество. И отношение этих людей к жертвам войны иное, чем мое. Я - такой толстый, упитанный москвич, который иногда ездит отдыхать на юг, а они там живут. У многих, у большинства погибли или исчезли родственники. Между ними и теми, кто является нашими "клиентами", нет такой дистанции, как у нас.
Но в целом тема пропавших в Чечне не ушла. То, что люди в Чечне исчезают, известно.
Какой итог? Временные успехи, которые имели место после Буденновска, в 96-м году - все это исчерпалось и растворилось. Тот кредит доверия, который был в 90-е годы, куда-то делся. Мы откатились очень далеко назад. Но даже в этих условиях иногда что-то удается и из тысяч исчезнувших какие-то единицы возвращаются. Иногда, может быть, в результате нашей работы. В общем, результат плохой. Опыт же, по-моему, не бессмысленный.
