Наум Ним

Смотрите, кто пришел

Ну, вот и дождался. Один шаг, последний железный лязг дверного запора, и ты на воле. Сейчас начнется настоящая жизнь, и все будет, как в сказке, как в песне (тип-топ и - все козыри). Ты столько ждал этого мгновения. Тянулся в него червяком, запрещая себе даже думать, что там будет. А может, наоборот, - думал непрерывно, подхлестывая последние часы и минуты. Но если и так, то и мысли те были вглухую, ведь не принято выражать их ни мечтательными планами, ни затерянной в завтрашнем дне улыбкой. Во-первых, негуманно по отношению к остающимся, кому еще здесь гудеть и гудеть, и, во-вторых, дурная примета, а ничто так накрепко не вживается в саму кожу и само дыхание арестанта, как тюремные суеверия.

Кстати сказать, какой-нибудь психолог-экспериментатор, наделенный соответствующими полномочиями, мог бы, опираясь на эту фантастическую суеверность, в кропотливой работе вывести совсем диковинную породу людей, аккуратно прививая тюремным аборигенам соответствующие привычки, приметы и верования...

В общем, дождался. Тебе наплевать на знающую ухмылку, с которой только что чмошная лагерная псина сказал свое "до свидания", отпирая последнюю дверь. Думает свидеться. В аду он с тобой свидится и очень пожалеет, что не оказался в другом бараке того ада... Нет, точно - лучше сам ад, чем снова сюда.

Сейчас ты это так отчетливо понимаешь, что никакие силы земные и небесные не смогут заново повернуть просторные улицы и светлые коридоры твоей жизни в вонючие тюремные продолы. Да и что сложного может быть в жизни на воле? После здешних кошмаров - легче легкого...

Ну, бродяга, шагай!..

А потом их выносит обратно.

Некоторые исследователи говорят о том, что на обжитые орбиты тюремной жизни возвращается четверть освобожденных, другие говорят о трети, и все сходятся на том, что вдохнувшие тюрьму с малолетки (даже и не на самой малолетке, а в спецшколах) идут по тюрьмам куда гуще.

Валерий Абрамкин в собственном исследовании последних лет установил, что для подростков, которым не досталось путевок в спецшколы (в это закрытое учреждение тюремного типа еще надо попасть), для них, в основном, как-то все обошлось, выправилось, и живут они обычной трудной жизнью нашего общества. Ну, а те, кто попал в эти спецшколы, - те практически поголовно потом оказались в настоящей тюрьме.

Алогичную цепкость этого мира демонстрируют сами исследования, которые по разным методикам пытаются установить количество возвращающихся в него туземцев. Эти исследования требуют немалых ресурсов, некоторые из них проводятся специалистами ведомства исполнения наказаний в собственном ведомственном НИИ. При этом в ежемесячных статистических отчетах Федеральной службы исполнения наказаний, где есть данные о численности заключенных, о наполнении учреждений и т.д., - там такой информации не предусмотрено. Казалось бы, чего проще: пусть директор ФСИН или министр юстиции напишут соответствующий приказ и - пожалуйста. Вот вам точные данные об обратном потоке, которые позволят, кстати сказать, более продуктивно изучать эффективность самой пенитенциарной системы.

Так это же сколько всего надо, чтобы такой приказ написать! Сначала надо отдать распоряжение помощникам, потом - выбрать правильную формулировку, чтобы исполнители смогли ее понять, а недоброжелатели не смогли вывернуть в злостные намерения дискредитировать (или принизить, или даже разрушить) всю отлаженную работу. А потом еще подписывать тот приказ. Морока. Пусть остается по-прежнему. Тем более что и изучать тут нечего. Разбуди любого нашего профессионала от тюрьмоведения ночь-заполночь, и он, не разлепляя глаз, все разложит по удобным дремлющему сознанию полочкам.

Во-первых, им в тюрьме на всем готовом гораздо лучше, чем на воле: одежка - раз, кормежка - два, крыша над головой - три и - никаких забот. Во-вторых, у спецконтингента атрофированы социальные навыки, и они не способны к нормальным контактам в обществе. Те, кто способен - те сюда не попадают. В-третьих, там, на воле, человеку для жизни знаете, какая активность нужна? Ого! А тут он на всем готовом: кормежка - раз...

Поразительно, с какой готовностью подобными ширмочками мы заслоняемся от понимания и, как следствие, от возможности решения важнейшей из общественных проблем. Но проблема существует, сколько не уворачивайся от нее в гладкие оправдания. Либо мы научимся успешно акклиматизировать наши интенсивные арестантские потоки в нормальную жизнь общества, либо они будут все эффективней разъедать нас заразой специфических навыков тюремной жизни. Можно, конечно, строить заборы - и огораживая свои дачные поселки, и вокруг своих жилищных кооперативов, и вдоль дорог, по которым надо шуршать нашим автомобилям. Можно нанимать все больше охраны, отделяя свои острова от общих потоков жизни. Если угрозы будут нарастать, можно, наконец, усилить эти заборы сооружениями запретных зон с колючкой поверху и вышками по периметру...

Если у них (у арестантов, которых все больше среди вольного народа) действительно атрофированы социальные навыки, то чем же еще заслониться от нашествия этих уродов? Лучше бы оставлять их внутри заборов (внутри тюремных заборов), тем более когда и специалисты сами говорят, что им там лучше - на всем готовом...

Не надо верить тюрьмоведам и успокаиваться их простенькими резонами. Из всего готового обитателям тюремного мира без хлопот отсыпят лишь звездюлей. Все остальное им надо постоянно выкручивать, и для этого, поверьте, приходится активизировать непростые умения человеческих контактов - те самые социальные навыки, правда, несколько специфические.

Самая элементарная потребность нормально и опрятно выглядеть требует там от человека и энергии, и личной инициативы, и навыков доброжелательного общения. Обычные вопросы (где стирать? в чем стирать? как сушить?) кажутся неразрешимыми в тисках тюремных запретов и ограничений. При этом неопрятный вид может стать причиной сильных неприятностей - и со стороны хозяев этой несчастной жизни, и со стороны своих же товарищей по несчастью, - вот и крутись. А каких социальных навыков требует одно лишь долгое пребывание в тесноте тюремных камер или лагерных бараков! Представьте только это естественное раздражение стиснутых в насильственное соседство людей...

В общем, социальных навыков у лагерного люда - более чем. Чего у них нет (ослаблено, атрофировано или отсутствует напрочь) - так это социальных связей.

Это, во-первых, официальные путы, которыми государство увязывает человека в социум - документы и всевозможные регистрации по месту жительства, в налоговой, страховой и медицинской системах. Во-вторых, надежные якоря - жилье и работа, удерживающие нас в устойчивом равновесии среди житейских трудностей. В-третьих, душевные нити привязанностей - наши родные, друзья и знакомые, - которые, будто в гамаке, могут спасти от падения и удержать нас в мире людей.

В отсутствии этих связей - основная причина повторного (а зачастую и первого) выпадания человека в осадок тюремного мира. А установление (восстановление) социальных связей в реальности нашей сегодняшней жизни - задача практически неосуществимая.

Представьте, что в результате хитроумного мошенничества вы лишились своего жилья, и одновременно у вас украли все документы. А если из-за этих невыносимых забот вы перестали с полной отдачей выполнять свои служебные обязанности и вас, в придачу, уволят с работы? Долго ли вы продержитесь и чем?

У вас есть еще неоспоримое преимущество перед тюремным туземцем, который таким же свободным (без жилья, работы и документов) вырвался в свободный мир. К вам нет предвзятого отношения со стороны разнообразных чиновников, от которых зависит ваше устройство. Вас помнят еще по вашему прежнему положению и вам сочувствуют. Если чем-то вы сможете удержаться, то это - человеческими отношениями, сохраненными со вчерашнего благополучного дня. Ваши друзья и родные и/или ваши материальные накопления из прежней жизни - вот ваш спасительный ресурс. Без него вы почти обречены скатиться на дно, независимо от уровня развития ваших социальных навыков. А у вчерашнего зека, как правило, нет и таких ресурсов...

Так что основная проблема - именно в отсутствии или ослаблении социальных связей. И основное направление усилий системы исполнения наказания должно бы быть устремлено не на составление отчетов по успешному перевоспитанию спецконтингента, а на укрепление их почти оборванных индивидуальных связей с родными и близкими на воле.

Надо не лишать в воспитующем кураже долгожданных свиданий, а делать все возможное для облегчения и упрощения проезда и прохода на них. Как это организовано сегодня - отдельная тема, но все почему-то устраивается так, что кому-то надо очень сильно вас любить, чтобы согласиться преодолеть все унижения и трудности, расставленные на дороге к свиданию с вами. А представьте только частый последний аккорд, когда вы все преодолели - приехали, дотащили, как-то устроились поблизости от лагеря, - и вам сообщают о лишении свидания за... Да неважно уже за что, ибо вмажь сейчас мать-жена-сестра в лоб гладкому начальнику, сообщившему ей о лишении свидания, и это было бы недостаточным ему воздаянием. Но не вмажет - там у нее заложник, и одному Богу известно, найдет ли она силы и возможность приехать в следующий раз.

А хорошо бы перестроить работу тюремных воспитателей в эту сторону и по мере сил создавать зекам условия возвращения к жизни. По крайней мере, в случаях, когда предпосылки этих условий есть. Когда у арестанта есть родные люди, готовые принять на себя хоть какие-то заботы о нем.

Хорошо бы штатным психологам не ходить в подручных оперчасти, а работать с родственниками, вести постоянную переписку с ними, связываться с социальными службами и при их содействии помогать родственникам на воле, чтобы могли они в скором будущем принять к себе и удержать в паутине своей жизни неприкаянную лагерную душу, отпущенную на все четыре...

И хорошо бы наладить службу знакомств. Не самодеятельную хохму от лагерной скуки, а серьезную службу с достоверной информацией и благожелательным стремлением к реальной помощи...

Хорошо бы не отмахиваться от редких общественных инициатив в помощь зекам, не закрываться каменными заборами еще более каменных инструкций, а и эти инициативы направлять на усилия по социализации тюремного люда в завтрашнюю нормальную жизнь.

Прожекты?

В чистом виде.

Предлагать любой план очеловечивания тюремной системы, будто зерна бросать о каменную стену тюрьмы - горохом об стенку. Не прорастает.

Давайте представим, как может развиваться одна из таких баталий, вдруг нависшая насущной проблемой сегодняшнего дня.

С мая месяца текущего года почтовое ведомство постановило, что письмами считаются только почтовые отправления весом до 100 грамм. Послать что-то большее - хоть и этот наш журнал "Неволя" - можно бандеролью или посылкой.

Тюремное ведомство по-прежнему ограничивает количество посылок и бандеролей, которые может получить лагерный туземец. Для книжных бандеролей прописана возможность их получения вне установленного количества, но только в случае, когда это книги, заказанные самим зеком в системе "Книга почтой", или журналы, получаемые по подписке. А если журнал отсутствует в каталоге? А если у зека нет денег на лицевом счету? Большинство необходимой литературы, рассылаемой благотворительными организациями, отсекается от заключенных.

Не сомневаюсь, что какая-то организация (и не одна, и наш журнал с ними вместе) обратится в Министерство юстиции и в службу исполнения наказаний с предложением разрешить осужденным получать книжные почтовые отправления без ограничений и сверх установленного количества обычных посылок и бандеролей.

Не сомневаюсь и в ответе (не сразу, не всем, под настойчивым нажимом писем и публикаций в СМИ, служителям которых тоже надо разъяснить проблему и потратить на это немало времени и сил). С разной степенью убедительности и красноречия чиновники ведомства объяснят, что они бы - всей душой, но - нельзя! Никак нельзя. Зеки - это ж такие мрази! У них же такие связи налажены с криминальным миром, что в книгах им станут слать инструкции для побегов и для организации массовых неповиновений, для подрыва всей системы исполнения наказаний и для разрушения всей государственной системы власти в стране. Низзя!..

Какие-то чудики, конечно, не успокоятся такими ответами и начнут крупномасштабную кампанию. Придется организовать поток протестующих писем и более мощную атаку через СМИ (привлекая и зарубежные). Надо будет начинать судебный процесс и добиваться решения по изменению ведомственных правил. Дело не одного месяца и даже не одного года.

За это время появится парочка генералов от тюрьмоведения, которым понравится красоваться на телевизионных экранах в виде образцов человеколюбия в лампасах. Они предложат какой-то компромисс. Например, лицензирование их службой тех организаций, которые будут иметь право беспрепятственной пересылки книг в библиотеки учреждений исполнения наказаний. Зачем, мол, личные посылки? К чему обременять зека грузом личных вещей? Ему же самому удобнее будет пойти в библиотеку и культурненько...

Тут начнется захватывающая дискуссия и возникнет естественная необходимость изучить опыт других стран. Неутомимые чудики начнут прославлять в качестве либералов и реформаторов ту парочку генералов, найдут себе союзников, и пойдут генеральские турне по швециям да норвегиям с семинарами и банкетами...

Короче, все закончится хорошо. Министерство выпустит дополнение к правилам внутреннего распорядка, где начальникам учреждений будет рекомендовано в индивидуальном порядке принимать решение о выдаче осужденным книжных бандеролей, в частности как поощрение активистам, бесповоротно ставшим на путь исправления. Генералы-реформаторы повесят в своих кабинетах фотографии, где они красуются вместе с коронованными особами передовых (в пенитенциарном смысле) стран, а инициаторы этой долгой войны, будучи не в состоянии отличить поражение от победы, припрячут на будущее визитные карточки тех генералов...

При этом чиновники тратят в таких баталиях свое служебное время, и оплачивается оно их служебными окладами, то есть это - попросту их новые служебные обязанности, которые они исполняют так же походя, как и все остальные свои обязанности. А те самые чудики тратят время своей собственной жизни, вместе с нею самой - тратят в распыл, в расшиб о непрошибаемую каменную стену. И непрошибаемой каменной стеной успешно служат лбы вроде бы обычных людей - не садистов и не душегубов, а нормальных наших сограждан.

Предпосылкой этому человеческое равнодушие, замечательно и захватно ползущее по жизни, лишенной душевного напряжения. Но в нашем случае равнодушие успешно противостоит именно душевным усилиям. Хоть расшибись об него всей душой - не отступит, не отползет, не украсится и трещинкой человеколюбия. Это видимый результат заразного воздействия на жизнь тюремного мировоззрения - тех самых специфических социальных навыков, которыми в равной степени инфицированы и властители тюремного мира, и его обитатели.

В данном случае речь идет о порождаемой тюрьмой своеобразной шкале для измерения личных затрат (труда, времени, сил) и возможного их результата. В этой оригинальной системе ценностей если и есть смысл в каких-то напряжениях, то лишь в том случае, когда несомненная и явно ощутимая личная польза от них проявится нынешним же вечером, в крайнем случае - завтра поутру. Все остальное плотно укутано туманом мертвого времени, где одинаково далеки и неразличимы и урожай будущего года, и блага загробной жизни. До этого еще столько всякого может случиться, что только самый тупорылый может строить туда какие-то планы и тратить на них свои силы... Разве что - помечтать...

Эта же особенность социальных навыков, в частности, затрудняет нормальное трудоустройство тюремных туземцев в свободном мире. Самой приемлемой становится такая работа, оплату за которую можно получить тут же (а лучше бы - вперед). Вот и сносит лагерных бедолаг в теневую экономику, и это - в лучшем случае. Я сейчас говорю о тех, кто вернулся к своим родным, под свою крышу, кому оказана хоть какая-то поддержка. Для большинства лагерного люда, не имеющего такой опоры, как уже говорилось выше, - все куда безнадежней...

Но главная особенность тюремных навыков в другом. Я и сам это не сразу понял.

После освобождения меня всем сердцем приняли в доме моей жены, и я был избавлен от большинства неподъемных тягот устройства в вольной жизни. Мне оставалось только найти работу, что не казалось сильно уж трудным делом в большом областном городе на юге Украины.

- Поразительно то, - сказал я жене в один из первых дней на свободе, - что из многих сотен людей, которых я видел за решеткой, никто, кроме меня, даже не предполагает какой-то полезной трудовой деятельности в будущей вольной жизни.

- Поразительно то, - сказала мне жена через месяца через три-четыре после освобождения, - что ты все-таки предполагал какую-то трудовую деятельность.

Мне нечего было ответить. Все это время я вполне успешно настраивал против себя любого потенциального работодателя. Пара минут разговора - и готово: с очередным отказом я продолжаю поиски очередного места.

Зек обладает удивительной способностью - всякого встречного он просвечивает вмиг. А больше времени, как правило, и не бывает ни в толчее сборки, ни в необходимости определиться сразу же по приходе в любую хату. Самый последний чертила видит, чего на самом деле стоит козел, к которому он пришел устраиваться на работу. И чаще всего тот, к сожалению, только и стоит, чтобы в определенных условиях занять подобающее ему козлячье место.

Даже в маске угодливости, которой иные зеки прикрывают свое пронзительное знание, будет сквозить невыносимая любому начальнику правда о себе - пусть и в одних только юродивых интонациях. Кто же захочет такого работничка? И как скрыть это проклятое знание? И надо ли его скрывать?

Вот еще одна сила, которая выдавливает зека из нормальной жизни в экстремальные ситуации точной определенности. Или - в социальное одиночество. Или - в беспамятство запоев. Или - в другое беспамятство... Наверное, особенностью такого взгляда обладает не только зек, но и любой человек, прошедший школу жизни на самом краю жизни. Они опасны, даже и не осознавая этой своей опасности. Им комфортнее жизнь на краю, и они не только смываются туда течением своей жизни, они вместе с собой и нашу жизнь медленно и неуклонно сдвигают на самый край.

Ведь можно только удивляться их цепкости и, следовательно, эффективности их специфических навыков. Без социальных связей, без накопленных ресурсов они должны бы практически поголовно сметаться обратно в тюремный мир. Но исследования говорят только о четверти (или - о трети), и, значит, остальные смогли зацепиться в вольной жизни. Обычный нормальный человек, как правило, скатился бы в их положении на самое дно, а они умудряются выживать. Это общество адаптирует их в себя или они изживают нас своими навыками?

При этом не надо забывать, что все они, со своим запредельным опытом, - не самые лучшие наши сограждане. Как же мне мириться с оценивающим взглядом того, кто ничем не лучше меня?

Правда, как правило, и не хуже. Такой же человек, но с опытом нечеловеческой жизни...

"И вот таким я возвратился в мир, / который так безудержно раскрашен. / Гляжу на вас, на тонких женщин ваших, / на гениев в трактире, на трактир, / на бесконечное седое зло, / на мелкое добро грошовой сути, / на то, как пьют, как подличают, крутят, / и думаю: как мне не повезло..."

Как не помнить эти точные строки Юрия Добмровского?!

А может, все-таки, в наших социальных навыках умение приспособиться занимает непозволительно высокое место? Может, зря мы его принимаем за собственно умение жить?..

Все эти проблемы только кажутся неразрешимыми.

Представьте зека, вырвавшегося на свободу. Каждая его клеточка трепещет обретенной и ожидаемой радостью. Какой замечательный мир! Какой чудесный снег сыпется на плывущую в улыбке физиономию! Как здорово видеть этих безмятежных вольняшек, шастающих вокруг по каким-то своим замечательным надобностям! Не то что за колючкой: там - снег в морду, люди шныряют, чтобы что-то выкрутить себе за твой счет, - удавиться...

Только почему эти вольные лохи такие хмурые? Почему они не радуются просторному небу? чистому снегу? Можно подумать, что их до бессознания забодали какие-то беды. Какие у них могут быть беды, если они на воле?!

Давайте попробуем, хоть минутно, посмотреть на мир таким взглядом. Наших трудностей, разумеется, не счесть. Но мы - на воле. Мы можем сами погасить свет перед сном и кому-то сказать "спокойной ночи". Мы можем проснуться и вновь осознать, какое это счастье - на свободе, хозяином самому себе: хоть снова спи, хоть встань и завари себе вкусного чаю... "И не трясут за теплое плечо, / не подступают с окриком и лаем, /и если спишь - чего тебе еще? / Чего еще? Мы большего не знаем" [Стихи Александра Кушнера].

Уверен, что тюрьмы будет становиться чуточку меньше каждый раз, когда мы лишь будем вспоминать об этой своей радости - быть на воле.

Такие счастливые минуты каждый запросто может устроить себе безо всяких затрат - совершенно бесплатно. И мы станем меньше шарахаться от туземца, который вышел к нам с таким же счастьем. И он в ответ...

И все наладится...

Надо только в придачу время от времени долбить своими маломощными камушками тюремную стену. Хотя бы для того, чтобы она чувствовала наше сопротивление и стояла на своем месте, не наступая все захватнее на нашу жизнь.

Можно для начала в виде своего камушка отправить то самое письмо с недоумением по поводу книжных бандеролей...

Так все и наладится...