Главная страница

Неволя

НЕВОЛЯ

<Оглавление номера>>

Алексей Мокроусов

Страна особого назначения

Когда именно Сергей Миронович Киров получил в подарок от Управления Соловецких лагерей этот коричневого цвета альбом в кожаном переплете, доподлинно неизвестно. Вероятно, дело происходило зимой 1929-1930 годов. В библиотеке первого секретаря Ленинград-ского обкома ВКП(б) хранится номер журнала "Соловецкие острова" за октябрь-ноябрь 1929 года. Новый год Киров как раз встречал в Хибинах на Кольском полуострове, где обсуждал, в частности, возможность использования в новом промышленном центре труд зэков Соловков.

Сейчас "Кировский альбом" издан в Петербурге совместными усилиями музея Кирова (входящего в Музей истории Санкт-Петербурга) и Соловецким историко-архитектурным и природным музеем-заповедником. Его публикация приурочена к 65-летию формального закрытия СЛОНа (так долгое время назывался Соловецкий лагерь особого назначения).

И хотя репринтного воспроизведения "кировского альбома" в книге не найти, есть лишь краткое описание оригинала, фотографии печатаются в первоначальном формате и практически без изъятий. Помимо фотоснимков, выполненных (либо собранных в такой последовательности), судя по всему, исключительно в рекламных целях, книга включает материалы журналов "СЛОН" и "Соловецкие острова", документы из фондов Соловецкого музея-заповедника и фрагменты мемуаров бывших заключенных, опубликованных большей частью либо за границей, либо в труднодоступной ныне периодике перестроечной поры.

СЛОН, на протяжении своей истории несколько раз менявший и официальное название, и юридическую принадлежность, изначально задумывался как образцово-показательный проект, призванный продемонстрировать возможности перевоспитательной системы. Иначе стали бы сюда, как и на строительство Беломоро-Балтийского канала, возить журналистов и литераторов? Многие из них - даже такой либеральный мыслитель, как Пришвин, - отработали долг перед партией и написали верноподданнические тексты. Трудно их упрекать за трусость в обстановке, больше всего напоминающей кафкианский роман, но и в заслугу эти очерки и статьи поставить невозможно.

Первый лагерь на Соловках был создан еще в 1920 году - как отделение Северных лагерей принудительных работ ОГПУ. А 2 ноября 1923 года Совнарком издал с пометой "Опубликованию не подлежит" постановление "Об организации Соловецкого лагеря принудительных работ". Согласно постановлению, "все угодья, здания, живой и мертвый инвентарь, ранее принадлежавший бывшему Соловецкому монастырю", передавались ОГПУ безвозмездно. Первой стояла подпись зампредсовнаркома Рыкова, за секретаря расписалась Фотиева.

Тщательно прописанное положение о Соловецких лагерях ОГПУ подготовило ровно через 11 месяцев, 2 октября 1924 года. В первом же абзаце положения фиксировались целевые группы, ради которых лагеря создавались: "для изоляции особо вредных государственных преступников, как уголовных, так и политических, деяния которых принесли или могут принести существенный ущерб спокойствию и целостности Союза Советских Социалистических Республик" (особенно здесь хорошо по-фрейдистски отдающее кладбищем слово "спокойствие").

Но в целом, как сталинская конституция была на бумаге едва ли не лучшей конституцией в мире, так и представления ОГПУ о лагерной жизни выглядят порой утопиями в духе Томаса Мора. Заключенные делились на пять категорий, причем "осужденные за политические преступления (меньшевики, эсеры и анархисты)" параграфом 76 выделялись из общей массы. Дальнейшими параграфами они освобождались от работ на производственных предприятиях СЛОНа, и даже в случае помещения в штрафной изолятор на них не распространялись так называемые "особые работы" вроде уборки выгребных ям. В течение дня "каэрам" (контрреволюционарам) и их единомышленникам разрешались прогулки продолжительностью не менее пяти часов, а длительность свидания для них устанавливалась ОГПУ в каждом отдельном случае.

Всем заключенным разрешалось прибегать за свой счет к услугам сторонних врачей и получать с воли литературу посылками.

Фотолетопись "Соловецкие лагеря особого назначения" построена как системный путеводитель по всем сторонам жизни концлагеря (так его называли сами заключенные в официальной лагерной прессе середины 20-х). Составленные воедино, они рождают портрет государства в государстве. Присмотревшись, понимаешь, что малая страна является полной копией страны большой. Только то, что в большой размывается расстояниями или подавляется силой пропагандистских динамиков, в малой проявляется отчетливее и резче. Шелуха благих намерений здесь облетает куда быстрее.

Если попытаться абстрагироваться от своих уже существующих знаний о Соловках и заново взглянуть на лагерную структуру, то она и впрямь выглядит вполне гуманным космосом, где только ленивый не перекуется на счет "раз - два - три". "КВЧ" (культурно-воспитательная часть) и "Транспорт", "Связь" и "Быт" - кажется, впервые за многие годы феномен ГУЛАГа анализируется как культурно-исторический, а не только политический. Конечно, от нравственной оценки описываемого уклониться невозможно, она проявляется даже невольно, в самом сопоставлении материалов лагерной прессы, пропагандистских фотографий - и воспоминаний заключенных, рассказывающих об унижениях со стороны надзирателей, хроническом недоедании (неработающий получал лишь половину необходимых ему калорий, а работающий - едва ли треть) и в прямом смысле слова убийственных бытовых условиях. Но все же некоторые связанные с Соловками мифы не подтверждаются многими источниками [Впрочем, их рождение часто вызвано смешением дат: так, до начала 30-х не было непримиримой вражды между уголовниками и "политическими", о чем пишет и Д.С. Лихачев, а вот в середине 30-х, когда газеты запестрели понятием "враги народа", от былого миролюбия не осталось и следа; об этом уже пишет А.И. Солженицын, и его видение Соловков в этом отношении принципиально отличается от лихачевского. Другой пример: многие мемуаристы выражают сомнение в том, что жесточайшие казни в Секирном отделении были массовыми], а иные подробности повсе-дневной жизни и вовсе оказываются неожиданными.

Так, вопреки некоторым мемуаристам, театр на Соловках существовал задолго до приезда Максима Горького в 1929 году (написавшему сакраментальное: "Мне кажется - вывод ясен: необходимы такие лагеря, как Соловки..."), и одно время театральных объединений было даже несколько сразу. Одним из них руководил, например, прославленный Лесь Курбас, другой назывался "ХЛАМ" ("Художники, литераторы, артисты, музыканты") и сейчас описывается как труппа авангардистской направленности. В 1924 году уголовники создали театр "Свои" с хором из 150 человек (ассоциации с движением "Наши" неуместны). В репертуаре встречались пьесы, уже запрещенные к тому времени в РСФСР. Общее число зрителей достигало в год 80 000 человек. Впрочем, через три года обе труппы были закрыты, остался лишь центральный театр.

Среди разных психологических моментов, связанных с театром, примечательно наличие входных билетов, которые заключенные покупали за свои деньги: это сохраняло видимость хоть какой-то свободы, напоминало о прежней жизни и ее правах. Платными были и концерты классической музыки - например, вечер к 100-летию со дня смерти Бетховена, состоявшийся 10 августа 1927 года. На сохранившейся афише можно даже прочитать цены местам - от 25 копеек до рубля.

"Кировский альбом" создавался до 1931 года, и это важно для понимания запечатленной им атмосферы. Резкие перемены в жизни лагеря произошли как раз в 1931 году, и одним из первых симптомов стало полное исчезновение продуктов из тюремного ларька.

Впрочем, ради пропагандистских целей можно сымитировать любую счастливую действительность. Но и в 20-е Соловкам не удавалась образцово-показательная роль. Если здесь и было что-то действительно "полезное" для исправительной системы - кожевенное и кирипичное производство, рыболовный и звероловный промыслы, то оно механически перекочевало сюда еще из монастырской жизни, а при новых властях постепенно и верно приходило в упадок. И в 20-е, конечно же, в полной мере проявлялась иррациональность тоталитаризма. Так, моряк Альфред Бекман (1896-1991) вспоминал об истории, произошедшей вскоре после смерти Дзержинского. Начальник лагеря Эйхманс приказал группе заключенных тащить волоком лодки. "И вот когда эта группа заключенных была занята этим делом - они вдруг обнаружили, что их окружают выходящие из леса стрелки охраны во главе с Эйхмансом, раздались выстрелы, обезумевшие люди бросались в разные стороны, но никто не ушел. Потом Эйхманс заявил одному из вольнонаемных работников, что "теперь я отомстил за смерть своего учителя товарища Дзержинского!"".

Нет свидетельств о том, что эту историю знал Горький. Во время посещения Соловков он всегда был окружен специальными людьми. Как рассказывал о беседе с автором "Буревестника" тот же Бекман, "свита большого писателя была немаленькой, и люди в кожанках, сопровождавшие Горького, очень внимательно слушали его вопросы и мои ответы. (...) Те, кто открыто пожаловался на судьбу, вскоре после отъезда Горького были расстреляны. Для острастки остальных, чтоб не жаловались...". Солженицын, впрочем, рассказывает о подростке, решившимся открыть пролетарскому литератору всю правду о Соловках. Он рассказал и о жутких пытках вроде зимнего стояния раздетым на пне или сидения провинившегося на тонкой жердочке. Неизвестно, зашла ли речь о медицине - порой по своим условиям она была хуже карцера. Даже в документах официального расследования описываются грязь и вши, один матрац на трех человек в тиф-изоляторе, издевательское равнодушие врачей... После беседы с подростком один на один Горький якобы вышел утирая слезы, но после отъезда его собеседник прожил недолго.

Еще бы, на Соловках ценили литературу и ее работников. Не зря здесь собрали практически весь цвет невысланной интеллигенции. Собственные журналы Соловков печатали высококлассные пародии на русскую поэзию, возможную лишь в обстоятельствах давно случившегося, но так и не отпетого ухода. "Незнакомка" Блока обернулась текстом, где есть и такие строфы:

... А рядом у дневальных столиков
Поверок записи торчат
И ротные противней кроликов
"Сдавайте сведения" кричат.

И каждый вечер в час назначенный,
Иль это только снится мне,
Девичий стан, бушлатом схваченный
В казенном движется окне...

В журнале появлялись произведения, которые вряд ли бы опубликовали на материке. Чего стоит один шедевр из первого номера "Соловецких островов" за 1926 год о прибытии бывшего монастырского парохода, переименованного еще при жизни одного из начальников СЛОНа в его честь, "Глеб Бокий":

Ура! "Параша" возвещает:
Проветрить соловецкий склеп
На той неделе приезжает
На "Глебе Боком" - Бокий Глеб.

Настроен я пессимистично.
Весь мир мне кажется нелеп, -
Но это даже... экзотично:
На "Глебе Боком" - Бокий Глеб.

Зачем он едет? Помолиться:
Отведать арестантский хлеб?
Иль просто хочет прокатиться
На "Глебе Боком" - Бокий Глеб?

Даст ли он высылку каэрам,
Иль шпанский разгрузит вертеп?
Плывет навстречу всем химерам
На "Глебе Боком" - Бокий Глеб?

Но, право, будет не до смеха,
Когда, к надеждам нашим слеп, -
Так и уедет, как приехал,
На "Глебе Боком" - Бокий Глеб.

Промчится год. Треска и каша
Сорвут с надежд печальный креп.
Вновь едет - возвестит "параша", -
На "Глебе Боком" - Бокий Глеб!

В этот момент журнал уже распространялся по открытой подписке во всем СССР; в момент неожиданного закрытия в мае 1930 года его тираж достигал 3 тысяч экземпляров [Неизвестно, поступал ли в открытую подписку другой соловецкий журнал, юмористический - "Стукач"].

Как видно из цитат, журнал делался живым и по-своему веселым, что должно было, видимо, лишний раз доказать социальный успех затеянного перевоспитания. Соловки должны были стать визитной карточки социализма, продемонстрировать новую пенитенциарную систему нового общества. На крахе этого отдельно взятого утопического проекта можно проследить историю советского государства - для теоретического взгляда чуть ли не идеального, невыносимого и бессмысленного изнутри. Последующие тоталитарные режимы отказались от неудавшейся практики пропаганды концлагерей как способа перековки инакомыслящих. Ни в нацистской Германии, ни в Китае не найти было столь обширных площадей, отданных под места заключения, имитирующих обыденную жизнь, ни посвященных им журналов.

Киров с удовольствием пал жертвой этой соловецкой пропаганды (или все-таки был ее соавтором?). Приветствуя участников торжественного заседания в честь XV годовщины ВЧК-ОГПУ, он так определил жизненные установки собравшихся: "Карать, а если попросту изобразить это дело, - не только карать, а карать по-настоящему, чтобы на том свете был заметен прирост населения, благодаря деятельности нашего ГПУ". И далее: "У многих людей мы прекратили их физическое существование, на многих мы нагнали такой величайший, подобающий революции страх, что они и сейчас ходят с согбенными головами".

Любимец партии, возможный наместник генсека, он оставался его эрзацем во всем, разве что был откровеннее.

Тем более что откровенность входила в середине 30-х в моду. 28 ноября 1936 года СЛОН был преобразован в СТОН - Соловецкую тюрьму особого назначения (новых смыслов в новом названии не заметили, кажется, лишь чекисты). Режим ужесточился, камеры стали запираться, внешние работы прекратились. Вскоре из-за нерентабельности стали постепенно закрываться все производства, пока в 1939 году и сам СТОН не прекратил своего существования. Тюрьму ликвидировали, передав острова в ведение Северного флота.

* * *

Среди немногих вопросов, остающихся без ответа после прочтения "Кировского альбома", есть один, не связанный напрямую с нашей историей.

Что было бы с Германией сегодня, если бы первые альбомы о нацистских концлагерях начали бы выходить там лишь к 65-летию их закрытия?

<Содержание номераОглавление номера>>
Главная страницу