Григорий Пасько

Эскимосские правила

Всегда найдутся эскимосы, которые
напишут для жителей Бельгийского Конго
правила поведения в тропическую жару
Станислав Ежи Лец

В колонии строгого режима я существовал уже при нынешних - новых - правилах внутреннего распорядка. Примечательно, что, как и в следственном изоляторе, я ни у кого из заключенных не видел этих правил в частном пользовании. Потом мне стало ясно, что и администрация колонии не была заинтересована в том, чтобы осужденные читали эти правила (и вообще - читали); и осужденным они были "до лампады", потому что толку от них - как мяса в баланде.

На мой взгляд, зря государство в лице ГУИН боится давать зекам правила: в них нет ничего такого особенно полезного или вредного для "спецконтингента" (так, стыдливо, государство называет осужденных). Ну, вычитают они, что гражданин начальник должен обращаться к ним на "вы", ну, поржут маленько. Как и над тем, что запрещено иметь ножи, деньги, а письма прокурору не должны вскрываться...

В России правила (причем любые) не соблюдаются, как правило, никем - ни теми, кто пишет, ни теми, для кого они написаны. Исходя из опыта, приведу некоторые примеры.

Начну с положения о распределении осужденных по отрядам "с учетом их личностных особенностей, привлечении их к труду, обучению в системе общего и профессионального образования". К моменту железнодорожно-купейного прибытия на зону у меня, помимо "майдана", за плечами было два высших образования и год заочной учебы на юридическом факультете одного из московских университетов. Комиссия колонии решила, что с таким багажом дальше столярного цеха человека посылать нельзя. Ну не библиотекарем же его делать! (Вакансия как раз была.) Так я полгода и строгал доски, шпонил, собирал мебель, за что, собственно, в какой-то мере и благодарен тем, кто по-своему истолковал правила внутреннего распорядка (ПВР).

Из перечня прав осужденных я снова, в который раз уже, выделю право "знать свои обязанности". Подозреваю, что фразу эту лет сто назад придумал какой-то юморист, а потом она так прижилась, что нынешнее поколение гуиновцев не сразу даже замечает, в чем тут юмор.

Впрочем, многие пункты перечня прав осужденных по-своему юморные. Вот, к примеру, право на вежливое обращение со стороны персонала. То-то умер бы со смеху гражданин майор Сушков из УЦ 267/41, что под Уссурийском, если бы вдруг узнал о том, что он с зеками должен быть вежливым. "Да их же, б...й, - говаривал он, - куда ни целуй - всюду жопа". Возможно, гражданин начальник и прав. Возможно, на личном опыте убедился.

Или возьмем право осужденных на участие в культурно-массовых мероприятиях и пользование библиотекой. Помнится, за полгода пребывания в УЦ я так ни разу и не смог попасть ни в библиотеку, ни на культурно-массовые мероприятия. Хотя очень хотелось. Не смог потому, что с семи утра до семи вечера ежедневно, а зачастую и в субботу, и в воскресенье я культурно и массово собирал мебель в цеху. И книжку там видел всего одну - приема и сдачи инструментов. Поэтому, когда администрация лагеря перед условно-досрочным освобождением (УДО) написала в характеристике, что я не участвовал в культурных мероприятиях, судья спросила моего отрядника, а чем, собственно, занимался осужденный П. в то время, когда пионеры песни приезжали петь? Выяснилось, что осужденный П. в это время слушал в цеху вежливое обращение бригадира ("бугра") к себе подобным по поводу недоперевыполнения плана. Словом, не "проканала" задумка администрации УЦ "пришить" мне пассивную тягу к светлому и прекрасному.

Справедливости ради отмечу, что право осужденного на вступление в самодеятельные организации не просто поощрялось, но как-то очень даже заметно было переведено в разряд обязанностей. Все дело в том, что зона была "красной", и так называемые "самодеятельные организации" - это не что иное, как отряды помощников оперов и прочих сотрудников зоны. Помнится, были у нас и культорги, и спорторги (как Буданов, например), и еще какие-то организаторы... Их было видно издалека - они носили красные повязки. (Их еще называют "вязаные".) Поскольку я наотрез отказался от повязки, то и "-оргом" меня никаким не назначили. (Да и куда мне, с моими-то двумя высшими...) Поэтому ни правом на самодеятельность, ни привилегиями от нее мне воспользоваться не удалось.

Насчет права осужденных "пользоваться услугами адвокатов, а также других лиц, имеющих право на оказание юридической помощи; обращаться с предложениями, заявлениями, ходатайствами и жалобами к администрации учреждения, в вышестоящие органы уголовно-исполнительной системы, суд, органы прокуратуры, органы государственной власти и органы местного самоуправления..." скажу: все это только на бумаге. На деле либо никто никуда не обращается, потому что бесполезно, либо администрация учреждения сама активно препятствует таким обращениям.

Зеки за помощью обращались в общественные организации (довольно редко, как я заметил) и к тем, кто соображал в юриспруденции (тоже нечасто по причине немногочисленности таковых). Уважаемы были и книжки из серии, которую выпустил в свое время Андрей Бабушкин, - что-то в помощь осужденным-арестованным. Фактов обращения осужденных за помощью к представителям родного государства я не помню ни одного.

Теперь об обязанностях, высеченных в ПВР. Например, сказано: "Иметь короткую стрижку волос на голове, короткую правку бороды и усов..." Гражданин майор Сушков считал, что коротко - это почти налысо. Несогласные, пытавшиеся по-своему определять значение слова "коротко", не соглашались обычно в "шизо" или ПКТ. Помнится, перед УДО Сушков и меня зацепил. Я покорно сел на стул перед лагерным парикмахером и спросил гражданина майора: "А что, если какой-нибудь Путин после моего освобождения спросит, какой дурак меня заставил так по-идиотски постричься?" Сушков подумал (а как раз по радио и ТВ шел шум насчет моего УДО) и приказал парикмахеру сменить насадку на машинке. Налысо меня не постригли.

Умиляет требование ПВР не употреблять нецензурные и жаргонные слова, давать и присваивать клички. Кличек не дают - зеки не собаки. У этого контингента есть "погоняло" или "погремушка". Собственно, есть "погремухи"-прозвища и у каждого из сотрудника колонии. Один из них при знакомстве со мной представился Шляпой. Я по наивности думал, что у него фамилия такая. Оказалось - погоняло.

А вот сага о нецензурщине. В одном из писем жене я написал: "Знать бы, какая сволочь вычеркнула меня из списка поощренных..." Было возбуждено административное расследование, создана специальная комиссия. В комиссию вошли трое офицеров колонии. Вызвали. Вхожу. Стою. Они беседуют промеж собой при мне. О новостях в стране и мире, о ценах на бензин, о зарплатах... Я с трудом пытаюсь услышать нематерные слова. Тщетно. Дальше обо мне: "Ты, бля, х...ю написал, не уважаешь нас, бля..." Я говорю: "Вы бы себя со стороны услышали - сами без мата слова сказать не можете, а мне нецензурщину шьете". Удивленно переглянулись и говорят: "Ладно, иди отсюда, бля..."

Я думаю, если условием приема на работу сотрудниками исправительных учреждений ставить отказ от мата, то в России придется закрыть все ИУ.

Есть в правилах параграфы, которые полностью отданы на откуп "кумовьям" - оперативным работникам ИУ (читай - уиновским эфэсбэшникам). К примеру, параграф о порядке переписки осужденных. Штатный цензор колонии - это человек ФСБ. Как правило, всех "неблагонадежных" куманьки уже знают заранее, с приходом документов осужденных в ИУ. Соответственно, проводится работа со стукачами, отрядниками, буграми и цензором. Конечно, находящийся под пристальным вниманием зек и сам знает, о чем писать, а о чем умолчать. В случае же действительно острой необходимости связаться с кем-то на воле в ход идут нелегальные пути связи. А официальная отправка писем и телеграмм - это так, для души, для родственников. О делах в таких письмах редко пишут.

Разумеется, не соблюдается и требование ПВР о том, что "переписка осужденного с судом, прокуратурой, вышестоящим органом уголовно-исполнительной системы, а также с Уполномоченным по правам человека в Российской Федерации, уполномоченным по правам человека в субъекте Российской Федерации, общественной наблюдательной комиссией (это вообще редкое явление в российской действительности. - Г.П.), созданной в соответствии с законодательством Российской Федерации, Европейским судом по правам человека цензуре не подлежит". Еще как "подлежит"! И не просто "подлежит", а подвергается перлюстрации в первую очередь. Ведь и начальнику колонии - "хозяину", и операм хочется узнать, что же там зек накалякал прокурору или оперуполномоченному по правам. Если накалякал - с автором будут работать. Разумеется, письмецо в конверте посоветуют порвать.

Предметом особых спекуляций для администрации служит требование ПВР о предоставлении осужденным свиданий. "Свиданку" могут отменить под любым предлогом. Например, в ШИЗО посадят накануне. Или выговор объявят. Да мало ли что. Мне, к примеру, один раз отменили свидание с женой на том основании, что... уже было свидание с женой. Я, конечно, удивился, потому что наверняка запомнил бы такой факт. Оказалось, что в журнал свиданий в качестве моей жены была записана Анна Нейстат, сотрудница российского бюро международной правозащитной организации Хьюман Райтс Вотч, которая приезжала в колонию на встречу со мной вместе с руководителем бюро Александром Петровым. Ошибку исправили, свидание предоставили, но времени и нервов на это ушло предостаточно.

О перечне вещей и предметов, запрещенных в пользовании осужденных, скажу отдельно. Вначале коротко: почти все, что запрещено, за исключением разве что оружия, имеется в наличии в ИУ. Ну, и кроме того, что совсем уж никому не нужно. Например, оптические приборы и радиоактивные вещества, валюта зарубежных стран, электронно-вычислительные машины и топографические карты (не путать с порнографическими). Все остальное - пожалуйста. Возьмем деньги. В соответствии с правилами - не положено. Тем не менее раз в месяц в УЦ 267/41 по громкой трансляции на весь лагерь звучала команда (!): всем, у кого есть деньги, разрешается отовариться в магазине. Владельцы денег приходили и открыто, на виду у всей администрации ИУ, покупали сгущенку и пряники. При этом сотрудники администрации, ни слова не говоря зекам, тупо записывали в тетрадки фамилии владельцев денег. И все. Репрессий не было. Просто факт наличия денег всплывал в памяти администрации тогда, когда ей это было нужно. Например, в качестве повода для запрета свидания или перед заседанием комиссии по УДО.

Особенно нелепым мне кажется запрет на пользование ножами, под которыми администрация ИУ понимает также и консервные ножи. Получается, что банку сгущенного молока в магазине зек купить может, а вот открыть ее - нельзя. Конечно, у всех были и консервные ножи, и просто ножи. Потому что администрация фактически разрешала в бараках готовить пищу. Так же, как разрешала иметь в пользовании продукты питания, требующие тепловой обработки. И я, кстати, не помню ни одного случая, чтобы наличие ножей и этих продуктов послужило поводом для конфликта сторон. Почему? Потому что обе стороны понимали: запретом ничего не добьешься. В свою очередь осужденные соблюдали элементарные правила санитарии, следили за работой холодильников и электроплит... Словом, делали все, чтобы у администрации не было причин запрещать.

Мне кажется, что государство в лице ГУИН порой излишне подозрительно относится к осужденным, словно ждет от них какой-то подлости и гадости. Отсюда - состояние необъявленной войны, конфронтация. Зачем? Зеки ведь понимают, что не уиновцы их ловили и приговаривали к длительным срокам лишения свободы. Объектом ненависти заключенного может быть только подлый "мусор" - сотрудник милиции или ФСБ, который, по мнению зека, несправедливо возбудил уголовное дело, и судья, который "дал много". Умные уиновцы это понимают и стараются ничем глупым не усложнять жизнь осужденных и - как следствие - свою жизнь.

Из "пещерных" требований ПВР я бы отметил запрет на пользование телефоном в любое удобное для зеков время (за свой счет, разумеется, а то, не дай Бог, государство Российское разорится); на пользование компьютером (без входа в Интернет хотя бы); фотоаппаратом, одеколоном ( в разумных количествах на одного человека), удобной одеждой и обувью (а не тем убожеством, что предлагает ГУИН), цветными карандашами и красками, радиоприемниками и многим другим.

Я не знаю, сколько еще веков должно пройти, чтобы в России поняли идиотизм запрета на то, что во всем мире уже давно не запрещено.

Может, во всем мире эскимосы давно поумнели, а наши по-прежнему сочиняют правила. Сочиняют для всех, не только для жителей Конго.