Людмила Альперн

Контакт

Для меня человек больше того, что он делает, знает, умеет. Заведомо больше его профессии. Я знаю, что профессия, выработанные ею удобные для жизни качества - лишь толстая шкура на нежной плоти души, а то и просто болезнь, нарост, флюс, чья полнота, по точному определению Козьмы Пруткова - однобока. Я ищу человека в каждом своем собеседнике, пытаюсь определить координаты его личности, кем бы он ни был. У меня нет готовых рецептов, домашних заготовок, я не планирую результат. В этом я вижу смысл того, что называю "контактом", в чем-то даже - смысл жизни. Но люди чаще всего избегают таких взаимодействий, ищут в другом человеке не личность, а функцию - какую-то "пользу", что-то "нужное", информацию, например. Берегут силы, как им кажется. И тогда контакта не происходит.

На мой взгляд, только контакт делает сильнее обе стороны, только он имеет право на существование. Остальное - суета сует, пустая трата времени. Не важно - что, важно - как. Это знание я берегу как главное свое достижение, надежное средство от окостенения, духовной смерти. Каждый, кто обращается ко мне, может рассчитывать на контакт, это стало моим правилом. Хотя последствия бывают непредсказуемыми, болезненными и даже разрушительными. Но с другой стороны, если что-то рушится, значит, оно прогнило, изжило себя, и это тоже результат? Живое выстоит и даже окрепнет в борьбе. Получается, я готова на любые последствия? Получается - любая попытка контакта для меня важнее существующих уже жизненных основ? Получается, что так. И у меня есть тому доказательства. Для самой себя, в первую очередь. Об этом и рассказ.

Еще несколько риторических вопросов вместо вступления

Приходилось ли вам когда-нибудь беседовать с журналистами о чем-нибудь важном? О своем деле, например, которое вы любите и считаете своим поприщем? В котором много скользких тем, спорных и нерешенных вопросов? Деле, затрагивающем интересы многих людей, государственных структур?

Для меня это непростой опыт - опасный и травматический. Как и темы, которые я с журналистами обсуждаю (вынужденно или добровольно) - тюрьма, заключенные, права человека, пытки и издевательства в местах лишения свободы и контроль за местами лишения свободы, уголовная политика, проблемы персонала, гуманизация системы уголовного правосудия, условия содержания, женщины и дети в тюрьме, реабилитация бывших заключенных. Одним словам - тюремная реформа. Я не могу отказать журналисту в информации, так как один из главных принципов общественной работы - постоянное освещение проблемы, попытка донести ее до сведения населения и власть имущих, а иначе ее просто невозможно преодолеть. Здесь принцип "сор из избы не выносить" - не годится, да я и вообще не уверена в том, что это верный принцип. Хорошо это лишь для того, чтобы сделать из острой болезни - хроническую, но острую - лечить легче. Однако с лечением, увы, дело обстоит плохо. Горький опыт подсказывает мне, что лишь немногие в состоянии вникнуть в проблему, большинство же пишущей и снимающей братии может только ее затушевать, замылить. Опошлить. Или, что еще хуже - поджарить, причем до несъедобного.

Причин всему этому я вижу несколько. Начну с себя.

Причина первая. Конфликт интересов

Дело в том, что я работаю со всеми этими темами в условиях конфликта интересов - и как человек, который сотрудничает с системой, и как человек, который систему критикует. По теории, эти виды деятельности должны быть разведены. Если ты хочешь, например, помогать заключенным, тебе нужны, в первую очередь, конструктивные отношения с системой, с сотрудниками. Если ты будешь систему критиковать - давать интервью, рассказывать о нарушениях, система совершенно естественным образом начнет тебя выталкивать, так как критику, тем более сбоку, а не сверху, силовые структуры не выносят и не воспринимают. И тогда ты уже не сможешь с ней сотрудничать, помогать заключенным. У нас и закона до сих пор нет, который бы как-то регламентировал этот вид деятельности в интересах заключенных. Пока все решает система. Захотят - пустят, а нет, то и нет. Получается, надо что-то выбирать.

На Западе, как я наблюдала, действительно, все устроено правильно - те организации, которые работают внутри тюрьмы, сами систему не критикуют, хотя информацию доносят до нужных инстанций. А те уже - критикуют. У них развитое гражданское общество, которое предусматривает любые нужные функции, в том числе и разделение труда там, где это необходимо. Ведь хотя европейские тюрьмы достаточно цивилизованы, давно находятся под пристальным вниманием государства, общества и общеевропейских структур, в них все равно бывают нарушения прав человека и довольно тяжелые. Такова природа тюрьмы - даже новейшее медицинское оборудование в ней легко становится орудием пыток, как сказал один философ. И поэтому постоянное присутствие в тюрьме "посторонних" людей - активистов или волонтеров - становится залогом ее более или менее нормального функционирования, ее "человеческого лица", если мне будет позволено так сказать. И многие ответственные работники "там" давно это поняли и не отгоняют людей от тюрьмы, как... скажем, мух от банки с вареньем.

У нас все это сложилось иначе. Вернее - у нас все иначе, потому что гражданское общество пока не сложилось. Мы живем в парадоксальное время, в парадоксальном месте. У нас потеряны традиции попечения заключенных, общество тюрьмой не интересуется - с навыками утрачен и интерес. Нет постоянных структур ни в государстве, ни в обществе, которые бы занимались именно этой проблемой, кроме правоохранительных органов, разумеется, но у них свои интересы. Ниша не заполнена, это создает разряженное пространство. Которое, согласно физическому закону, втягивает все, что вольно или невольно оказывается поблизости. Именно так случилось и со мной.

Я начала свою работу с системой с критики - приняв участие в мониторинге положения женщин-заключенных, к которому была привлечена международной организацией¹ - она была одной из 13-ти европейских организаций из такого же количества стран, которые сумели выполнить этот проект². Обнаружив ужаснувшие меня подробности женской тюремной жизни, я увидела и пути их преодоления. И кроме подробных описаний, которые вполне сойдут за жесткую критику, я опубликовала рекомендации, обращенные к целому ряду государственных и негосударственных структур. Но так как давно уже не советую того, что не в силах делать сама, то я стала свои рекомендации выполнять. Это произошло незаметно, однако через несколько лет именно конструктивный вид деятельности оказался в моей работе основным, а жесткая критика отступила на второй план. Я начала сотрудничать с женскими тюрьмами, главным образом - с одной из них. И работаю с ней уже пять лет.

Впрочем, здесь тоже была предыстория. Едва ли бы я вынесла частые (за это время я побывала там более 30 раз) и долгие (от 3 дней до недели) пребывания в исправительном учреждении, да и продуктивная деятельность едва ли была бы возможна, если бы у меня не сложились хорошие и даже в чем-то исключительные отношения с персоналом. Дело в том, что администрация этой женской колонии состояла из людей, не потерявших способности к самопознанию и познанию мира. И - интерес к нему, что само по себе - редкость и чудо. На неискушенный взгляд, чудо это выглядело вполне буднично: начальник учреждения ознакомился с нашими рекомендациями, счел их справедливыми и приступил к их реализации. Таким образом, мы стали соратниками.

Конечно, не за один день все так чудесно сложилось, были разные проблемы - и недоверие, и отторжение, но главная линия неуклонно сохранялась и даже наращивалась. Сотрудничество развивалось и двигалось по самому наилучшему сценарию - от единичных взаимодействий - (оказания юридической или материальной помощи) до системной, программной работы, охватившей и привлеченные нами общественные силы, и осужденных, и персонал. Доверие же, в результате столь эффективного сотрудничества, тоже нарастало и казалось уже незыблемым.

Но другая, хоть слегка и отошедшая на второй план, сторона моей деятельности, а именно - критическая, аналитическая работа, исследования, мониторинг, работа со СМИ, - внезапно оказала сокрушительное воздействие на эти волшебные результаты. Я могу, конечно, утешать себя тем, что это должно было рано или поздно произойти, учитывая возросшую за последнее время государственную цензуру, контроль за СМИ, да и за общественными организациями. Хотя, казалось бы, все возникло почти случайно - я со своей темой попросту попала в желтый массмедийный скандал.

Скандал

Дело в том, что еще в период своего первого знакомства с уголовно-исполнительной системой, во время того самого международного мониторинга женских пенитенциарных учреждений, я выявила несколько абсолютно неприемлемых практик в отношении женщин. Большая часть из них осуществлялась в условиях предварительного заключения, в ИВС и СИЗО. Одна из них - насильственная и незаконная стрижка волос.

Стрижки волос в тюрьмах - обычное дело. Но в них просматривается большое содержание: и своеобразная попытка улучшить гигиену в условиях скученности и антисанитарии, и элементы дисциплины и наказания - лишь сравнительно недавно удалось добиться запрета на бритье волос и бороды у мужчин-осужденных, включить это пунктом в правила внутреннего распорядка учреждений³. О женщинах, конечно, в этих правилах и речи нет - само собой, что женщина может, да и должна иметь на голове волосы. А иначе на кого же она будет похожа? И это свято соблюдается в колониях. Более того - руководство женских исправительных учреждений приветствует именно длинные волосы, так как в женской тюремной субкультуре короткая стрижка - это признак "мальчика", символ женского гомосексуализма, который в системе не поощряется, так как является злостным нарушением режима.

Однако в СИЗО все иначе. В свое время я опубликовала ряд интервью с осужденными женщинами, которые рассказывали мне о тяготах тюремной жизни⁴. Все они, хотя я беседовала с женщинами в разных колониях, в один голос утверждали, что в предварительном заключении хорошие, длинные волосы стригут почти всегда. Как правило. Чаще всего - на "сборке" - то есть в приемном отделении, во время поступления. Объясняя свои действия педикулезом, угрожая наручниками и бритьем наголо в случае отказа и сопротивления. Некоторые видели, как волосы аккуратно складывают в целлофановые пакеты; женщины объяснили мне, что это, как они позже узнали - на продажу⁵. От себя добавлю - такое бывает далеко не везде. Чаще всего в больших городах, где сравнительно легко найти хорошо оплачиваемую работу на промышленных предприятиях и в других сферах, и непопулярная в народе тюремная профессия привлекает только уж совсем отчаявшихся людей. В городах же провинциальных государственная служба, дающая более или менее удовлетворительный и регулярный заработок, имеет спрос, и в тюрьму не так уже просто устроиться, и люди работой своей дорожат...

В свое время я предприняла много усилий, чтобы привлечь к обнаруженным фактам (стрижки, избиения, "гинекологические" досмотры и прочее) внимание общества и государственных структур, имеющих право надзора за пенитенциарными учреждениями. Но внимание не привлеклось. Где-то "факты не подтвердились", а откуда-то и ответа не поступило. Но никого это безобразие, по правде говоря, не удивило, не обеспокоило, и я, в конце концов, переключившись на другие проблемы и виды деятельности, к этой теме стала возвращаться редко.

Однако через пять лет тема вернулась ко мне сама. Как бумеранг, посланный в никуда, описав круг во времени и в пространстве, она вернулась в исходную точку. Причем - с Запада. Несколько месяцев назад мне задали по телефону вопрос о возможности попадания волос женщин-заключенных в парикмахерские салоны. Я рассказала, что знала: что в 1999 г. узнала о незаконных стрижках в СИЗО - это я повторила несколько раз: в СИЗО, а не в исправительных учреждениях, объяснив почему.

Мой подробный рассказ был опубликован в английской газете в следующем виде: "Если вы попадаете в тюрьму с длинными красивыми волосами, шансы на то, что они останутся нетронутыми, очень малы. Женщинам говорят, что их стригут ради гигиены, из-за вшей, но это неправда. Надзиратели стригут им волосы, потому что хотят сделать маленький бизнес на стороне". Из английской газеты⁶, где, оказывается, эта информация упоминалась в связи с наращенными волосами жены известного футболиста и была частью светской хроники, она, претерпевши обратный перевод, попала и на страницы отечественной прессы. Разгорелся скандал.

Вот здесь я позволю себе указать другие причины, которые обращают в пепел почти любые попытки осветить, проработать сложную проблему через средства массовой информации.

Другие причины

Но если для англичан, в конце-то концов, слово "тюрьма" действительно имеет всеобъемлющий характер, и им описываются все виды заключения - до суда, после суда, то в нашей системе уголовного правосудия дело обстоит совсем иначе. "Тюрьма" - это давно не термин, а лишь абстрактное понятие, обозначающее несвободу. В узком смысле она осталась, впрочем, и как термин, обозначающий вид исправительных учреждений, применяемый для осужденных за особо тяжкие преступления⁷. Говорить в таком конкретном случае, как этот, слово "тюрьма" - значит не говорить ничего. Это настолько широкое обобщение, что представители силовых структур, ответственные за то, что происходит у нас в местах принудительного лишения свободы, только рассмеются: "А у нас женщины в тюрьмах не сидят!" - и будут совершенно правы. Таким образом, вся возможная положительная энергия этого газетного скандала (я имею в виду, ту его часть, которую можно рассматривать как сигнал о правонарушениях, незаконных практиках, данный для того, чтобы практики эти преодолевать) бесследно рассеялась, оставив после себя только гадкое недоумение.

Я попала под шквал звонков из средств массовой информации: от малоизвестных газет до газеты "Известия", от Севы Новгородцева до программы "Намедни". Весь этот нездоровый интерес был связан с футболистом и его женой, а страдания заключенных были лишь острой приправой к "сладкой парочке" и сами по себе никого не трогали...

У меня порой возникает странное ощущение, что многие журналисты, несмотря на свой чрезвычайно заинтересованный, вдумчивый, внимательный вид - не слушают, не вникают, не понимают; что у них уже есть заранее подготовленная схема, на которую они хотят нарастить плоти, набрать фактуру, иными словами, подогнать услышанное под уже готовое. Цель, кстати, такого рода замыслов мне не ясна. Хотя недавно услышала интересную идею, цитирую: "Все делают деньги, а количество денег напрямую зависит от запросов общества. А запросы общества совсем не в том, чтобы видеть свои недостатки и исправлять их по мере возможности. "Общество" желает видеть себя обществом счастливчиков. А обнаруживается это лучше всего на контрасте. Поэтому журналист должен этот контраст выявить и показать. В этом и состоит запрос. Своего рода - шоу-бизнес".

Вот такая простая, но далеко идущая мысль. Ничего, что циничная и безнадежная в смысле развития, зато одной части общества приносит доход, а другой - возможность жить, не обременяя себя заботами и тратами. Что это за часть - более или менее ясно: это люди с деньгами и властью. Они же - главные "изготовители" сегодняшней российской действительности. Они оплачивают такую журналистику, делают социальный заказ на столь специфическое "творчество". Получается, что, не зная, какую часть сообщества власть-и-деньго-имущих представляет журналист, ты даже не можешь вообразить, во что выльется ваша с ним беседа. Но если знаешь, то вполне можешь представить результат, включая стиль подачи материала, выводы, последствия.

Выходит, если считать все это правдой, объяснять им что-то - совершенно бесполезно? Они выхватят из твоих слов то, что им надо, отбросят за ненадобностью все, что тебе кажется важным, ценным, - подрежут, смешают, подсиропят или подсолят и подадут как готовое блюдо, на свежую полосу. Или - на голубой экран. Контакта не происходит, стремление к контакту оказывается односторонним, не происходит обмена, а в таком случае - это чистое потребление, использование, поедание - людоедство.

Однако, вернувшись от этих бесплодных рассуждений к нашей истории, скажу, что надежда на понимание меня все-таки не покидала, и стремление разъяснить, что к чему, при помощи умной и доброкачественной журналистики, не отступало. И когда мне позвонил журналист одного из федеральных телевизионных каналов и, не ограничившись одними лишь волосами, стал въедливо и заинтересованно расспрашивать о самом феномене женской тюрьмы, я, прямо как пушкинская героиня, в мыслях молвила: "Вот он, который все исправит! Все объяснит и на свои места поставит". И, как она, - ошиблась.

Поверив интересу и пониманию, я ничего не скрыла от него, я показала ему свою работу, рассказала о ней, я проложила ему дорогу в "свою тюрьму" - ту самую женскую колонию, с которой я работаю уже пять лет. Я помогла ему встретится с людьми, которые наполнили его сюжет жизнью. И ждала откровения.

То, что я увидела в семиминутном сюжете, откровением, мягко говоря, не было... Динамичный видеоряд без логики и структуры - нарезка с упоминанием все тех же наращенных волос жены известного футболиста, прошитая эффектными, короткими, фразами о женских тюремных проблемах. Проблемы упоминались серьезные - в том числе и стрижки волос, и даже пытки, применяемые для получения чистосердечного признания оперативными сотрудниками, но уже не в абстрактной "тюрьме", как это было в английской газете, а на фоне колонии, про которую я долго объясняла, что она - лучшая...О том, что у каждого описанного явления есть конкретный адрес, что упомянутые беззакония происходили в СИЗО, например, или в ИВС, или в отделении милиции, в сюжете не было сказано ни слова...

Можно представить все то, что разразилось потом. Мой соратник, начальник колонии, был наказан. Для сотрудников, их родственников и знакомых увиденное было шоком. Их как бы назначили единственными виновниками всего этого безобразия...

Таким образом, возник уже многократный негативный эффект: колония, на фоне которой развивался сюжет, одно из лучших, на мой взгляд, учреждений системы - оказалась под ударом, а те институты, на чьи противоправные действия должно быть обращено внимание общества, опять остались в тени. У колонии появился новый опыт - жизненная мудрость, так сказать, или здравый смысл. Ведь журналиста начальство учреждения пустило по собственному решению, вопреки рекомендации главка, опираясь в чем-то и на мое мнение. Инициатива наказуема?! Отсюда вывод - не высовывайтесь, будь как все, и никто тобой не заинтересуется. Им ведь и раньше указывали на опасность сотрудничества с правозащитными организациями, а они, неразумные, видели в этом какой-то смысл для себя... Теперь все становилось на свои места. Не укажи я журналисту на эту колонию, он нашел бы другое место, не объясни я ему все детали, он бы вообще ничего и не понял! И не было бы этого шокирующего репортажа... Неисповедимы пути твои, СМИ!

Я в отчаянии бросилась выяснять, как же так вышло, но оказалось, что журналист даже и не виноват. Он просто не знал, что в колониях тоже существуют оперативные службы, а потому не стал тратить дорогое телевизионное время на ненужные, с его точки зрения, объяснения, что "оперативники", о которых рассказывали бывшие осужденные, были сотрудниками МУРа, а стрижки производились в предварительном заключении. К тому же, для него это было и не так уж важно. Была достоверная картинка, острый текст, чего еще больше желать? Внимание публики обеспечено.

Что тут скажешь?

Я попросила его дать уточнения. Объясняла, что это важно еще и потому, что в настоящее время практики осуществления наказания не так уж и стандартны, разнятся от учреждения к учреждению, появляются ростки новых, более гуманных подходов, что характерно именно для упомянутой колонии, и так важно укрепить их, а не смыть в небытие мощным и часто мутным потоком современной журналистики в том числе. Надо отдать ему должное - он пошел мне навстречу. Он послал факс за подписью руководителя программы в администрацию колонии, в котором подробно объяснил, что все рассказанное конкретной колонии не касалось, а касалось системы в целом...

Просить о большем было страшновато - теперь мне казалось, что любое уточнение, опровержение, выйди оно на голубые экраны, может повлечь за собой новый скандал и вызовет необходимость в новом опровержении! Как в бесконечном детском стишке о попе и его собаке... Значит, у меня тоже появилась "жизненная мудрость" и здравый "СМИсл"? Как у понятливой пушкинской героини? Ну, нет!

Эпилог

Мои отношения с дружественным исправительным учреждением кажутся мне безнадежно испорченными. Безнадежно? Нет, надежда еще теплится, так как меня не покидает ощущение, что там контакт все-таки состоялся, а если так, то энергия разрушения его должна быть посильнее, чем незатейливая телевизионная передача. Контакт - великая сила.

А что касается темы, то получается, что писать о ней мне надо самой, но куда? Где ждут мои очерки? Куда можно отправить несколько страниц, полных "ума холодных наблюдений и сердца горестных замет"?