Ростислав Горчаков
Оса под юбкой
Как-то раз я поинтересовался у своего старого американского друга, что на сегодняшний день представляет, по его мнению, наибольшую опасность для США. «Политкорректность, бюрократия, терроризм, – ни секунды не задумываясь, ответил он. – Именно они, и именно в таком порядке». Мое удивление тем, что террористы с бюрократами уступили первенство забавному искусству иносказаний, было воспринято холодно: «Ничего забавного в политкорректности нет. По сути дела, американцам навязывают соучастие в лицемерной лжи, без которого недостижимы цели как бюрократов, так и террористов. Благодаря политкорректности все выворачивается наизнанку. Исламский фанатизм, например, теперь рекомендуется называть верностью духовным ценностям, а запрет на свободную критику – уважением к чужим взглядам. Разве это забавно?»
Не застал его врасплох и мой следующий вопрос о факторах достойного сопротивления трем угрозам: «Их тоже три. Энн Колтер, активность граждан, ну и? конечно, наша судебная система». Кто такая Энн Колтер, я тогда не знал, но снова изумился тому, что чести возглавить троицу главных борцов за безопасность страны удостоилась не гражданская активность и не авторитет Фемиды, а какая-то отдельная личность. Друг засмеялся: «Знаешь ковбойский совет насчет того, как избавиться от Крупной Неприятности? Начни с того, что запусти ей под юбку осу! После этого ты можешь спокойно доставать хоть лассо, хоть кольт – Крупной Неприятности будет уже явно не до тебя. Вот Энн Колтер и есть именно такая оса. Она республиканка, но ее телеинтервью, книги, статьи нередко заставляют призадуматься даже таких закоренелых демократов, как я. Впрочем, от нее и своим, случается, достается: она ненавидит ложь как таковую, кто бы ею ни занимался».
Каюсь: о том разговоре я быстро позабыл. В оправдание могу сказать, что он проходил у рассветного костра на берегу горного озера Пауэлл, одного из самых живописных уголков Аризоны, и фантастическая красота окружавших нас мест, вероятно, явилась весьма сильным отвлекающим фактором. Но ненадолго. Месяца через два я вновь вспомнил про Энн Колтер по дороге в Малайзию, увидев ее им. на обложке книги, которую читал мой сосед по авиакреслу. Сосед вел себя совершенно не свойственным пожилому сикху образом: он то и дело буквально взрывался от смеха, поправляя съезжавший на лоб тюрбан, вытирая слезы и стыдливо прикрывая рукой роскошные усы и бороду. Затем он вежливо извинялся перед нами за беспокойство, откашливался и с самым серьезным видом возвращался к чтению – чтобы тут же опять капитулировать перед очередным приступом всепобеждающего, по-детски непосредственного смеха. Книга, столь волшебно растопившая обычную для сикхов сдержанность, называлась «Если бы у демократов были мозги, они были бы республиканцами». В первый же свободный от командировочных дел вечер я отправился в куала-лумпурский центр международной книги MPH, купил там все томики Энн Колтер, какие только были в продаже, от «Клеветы» до «Как разговаривать с либералом», и со мной случилось ровно то же самое, что с недавним индийским попутчиком.
В родной Питер я вернулся настолько заинтригованным творческой манерой «осы под юбкой», что подписался в сети на рассылку ее статей, заодно став частым зрителем выступлений Колтер на «Фокс Ньюс» – единственном телеканале, который не считает политкорректность обязательным условием предоставления эфирного времени. Все прочие исповедуют леволиберальные взгляды, шарахаясь от «осы», как от зачумленной. И, в общем-то, не зря: любые попытки устроить мятежнице показательную телевизионную порку завершались позорным крахом – «оса» категорически отказывалась мириться со слащавой риторикой и демагогической ложью, шла ли речь о безответственном бюджете, отягчавшем долгами будущие поколения, о сенатских кампаниях в защиту однополых семей или о дорогостоящих министерских синекурах. Ярость, с которой она атаковала лицемеров от политики, не ведала компромиссов, а поскольку благодарные зрители признали за ней славу не только весьма талантливой, но и весьма сексапильной журналистки, то при каждом ее появлении на экране или в печати смятение в стане врагов граничило почти с истерикой.
Что у нее за враги? Поскольку со времен постельных похождений президента Клинтона основным тактическим оружием демократической партии стала вынужденная подмена неприятной правды приятно звучащим новоязом, то вполне естественно, что все леволиберальное крыло демократов поспешило заклеймить неполиткорректную республиканскую «осу» набором убийственных штампов. Для всякого, кто принял общие правила игры, они и впрямь были бы убийственны: «разжигательница ненависти», «циничный реакционер» и даже «абсолютно безнравственная особа». Но на Колтер все эти возмущенные выкрики и всхлипы производили не больше впечатления, чем дамское «кш-кш», обращенное к пантере. Великолепное презрение, с которым «оса» публично расправлялась со своими оппонентами (включая даже таких священных коров либерального истеблишмента, как обозреватели «Нью-Йорк nаймс» или ведущие CNN), повергало вашингтонский бомонд в полную растерянность. Оружием отточенного сарказма Колтер владела с уверенностью чемпиона мира по фехтованию, а ее редкостная эрудиция, подкрепленная безупречной памятью, превращала знаменитых телеведущих из «священных коров» в подобие коров самых обыкновенных. Гуру американского телеэфира в буквальном смысле теряли дар речи, немо взирая на еретичку, отказывающуюся признавать их «великими и ужасными».
– Но, Энн, вы же не будете отрицать справедливость возмущения демократического кандидата Гора отвратительным правилом «голос черного равен трем пятым голоса белого», которое республиканцы ввели перед началом войны Севера и Юга?
– На месте вашего Гора я бы возмущалась только собственным невежеством и ничем другим. Он хоть бы архивы удосужился прочесть: как раз демократы всячески противились тогда при выборах стопроцентному зачету негритянских голосов! Они знали, что в этом случае южане получат в Rонгрессе абсолютное большинство, поскольку негры, как и положено рабам, непременно проголосуют за своих хозяев. Это всякому кретину известно. За исключением Гора. (Продолжительное молчание.)
Или:
– Мисс Колтер, быть может, вы все-таки возьмете назад свои вчерашние слова о том, что с радостью наблюдали бы за террористом, несущим взрывчатку в здание «Нью-Йорк таймс»?
– Так и быть, возьму. Но только частично: я буду с радостью наблюдать за этим террористом при условии, что перед взрывом из здания выведут всех уборщиков, секретарш, корректоров и прочих славных людей, неповинных в написании либерального вранья. (Продолжительное молчание.)
Или:
– Послушайте, Энн, как можете вы, женщина, поддерживать отказ от мирных переговоров с исламской стороной ближневосточного конфликта? Как можете вы не замечать унизительного попрания прав личности в Гуантанамо или Абу-Граибе?
– Могу именно потому, что Бог создал меня женщиной. Вы способны представить себе мирные переговоры при попытке изнасилования? Я – нет! Оглушить ублюдка так, чтобы он больше не встал, никаких других переговоров с насильниками быть не может. Насильникам надо либо сопротивляться, либо сдаваться. Либералы всегда сдаются, маскируя свой позор привычным блеянием про многостороннюю мирную дипломатию. Что до ваших вздохов по поводу попрания прав личности в Абу-Граибе, то мне решительно наплевать, как и где унижают террористов. Меня гораздо больше волнует унижение миллионов честных женщин, которых ежедневно обыскивают, раздевают и ощупывают в американских аэропортах. Там конфискуют лекарства у наших старушек и роются в белье наших девушек вместо того, чтобы перетряхивать исламские чалмы и хиджабы.
– Но это было бы дискриминацией! Мусульмане всего мира сразу объявят американским авиалиниям бойкот! Вы представляете, к чему бы он привел?!
– Конечно! Он привел бы к упразднению дорогостоящего департамента транспортной безопасности вместе со всеми его щупающими бездельниками. И бюджет, и безопасность полетов от такого бойкота только выиграют. (Продолжительное молчание.)
Ошеломленные паузы ведущих уже на следующий день оборачивались взрывом негодования либеральной прессы: «Злобствующая расистка говорит, что афроамериканские невольники были верны рабовладельцам!», «Ксенофобия Колтер переходит все границы – по ее мнению, контролеры безопасности авиарейсов являются щупающими бездельниками!», «Назвав демократического кандидата кретином, Колтер побила мировой рекорд наглости», «Фатальная ухмылка и возмутительная мини-юбка консервативной экстремистки стали символами попрания общественной морали!»
На любые пароксизмы последискуссионной истерики Энн, не изменяя своей «фатальной ухмылке», отвечала так, что политкорректный вражеский лагерь снова замирал, словно пораженный электрошоком:
«Большинство наших политиков скорее встретятся лицом к лицу с Вьетконгом, чем с повадками либеральных телеведущих, вроде Кэти Курик. Похоже, что пытки в бамбуковых клетках выглядят в наше время меньшим злом, нежели перспектива оказаться среди противников прогресса, куда эта обаятельная Ева Браун из утренних новостей зачисляет всякого, кто пробует ей перечить. Такая участь заставляет содрогнуться и самых сильных людей, слабых же сразу обрекает на безоговорочное подчинение точке зрения Евы».
Буря, которая поднялась в либеральных СМИ при этом нестерпимом оскорблении популярной телезвезды, была вполне сравнима с Уотергейтским скандалом:
«Да, отстаивая идеалы прогрессивной Америки, Кэти Курик иногда и впрямь бывает чуть строга, но это еще совсем не повод для возмутительных параллелей с Третьим рпейхом».
«Как посмела окончательно потерявшая совесть Колтер сравнивать нашу Кэти с безмозглой женой Гитлера, величайшего массового убийцы в истории человечества?!»
«Персона номер один в списке наиболее омерзительных женщин Соединенных Штатов? Вне всяких сомнений – это Энн Колтер! Она олицетворяет такую крепкую смесь наглой сексуальности с неофашистским глумлением, после которой Ева Браун и «Секс в большом городе» могут спокойно отдыхать». Персона номер один отреагировала кратко: «Когда весь арсенал контраргументов сводится к «Сам дурак!», то вы можете точно сказать, что имеете дело с либералом».
Но что «осе» какие-то телеведущие – она не побоялась залететь под юбку даже к Хилари Клинтон, которая энергично поддерживала любые кампании, направленные против республиканской администрации Буша. Одной из них стала шумиха вокруг иска четырех вдов, потребовавших от Буша дополнительных компенсаций за гибель их мужей во время атаки террористов на нью-йоркские башни. Единственным журналистом, не побоявшимся публично возмутиться вдовьими притязаниями, была конечно же Энн Колтер: «Эти четыре миллионерши решили, что им недостаточно шестнадцати сотен тысяч, выплаченных из федерального бюджета каждой пострадавшей семье. Они с чего-то вообразили, будто удар Аль-Каиды был направлен не против всего американского народа, а лично против них. Теперь они изображают из себя национальных телегероинь, часами повествуя зрителям о своем великом горе, которое негодяй Буш, видите ли, слишком дешево оценил. Кому-нибудь попадались женщины, неустанно описывающие страшную смерть мужей со столь искренней увлеченностью? Не удивлюсь, если окажется, что до своей гибели все четыре супруга планировали развод с этими алчными гарпиями!»
В канун президентской избирательной кампании мимо такого, разумеется, пройти было нельзя, и Хилари решительно устремилась в бой, заклеймив Колтер «бессердечной, агрессивной и недоброжелательной эгоисткой». Это бы еще ничего, но к привычным для «осы» эпитетам она неосторожно добавила, что, по мнению Кристен Брейтвайзер (адвоката вдовствующей четверки), «Билл Клинтон гораздо более обходителен с четырьмя бедными женщинами, чем президент Буш». Лучше бы она этого не добавляла! Мгновенно пронзившее ее жало вновь доказало свою жгучую ядовитость:
«Ну, про обходительность, которую Билл проявляет к бедным женщинам, мы знали задолго до Брейтвайзер, еще со слов Моники Левински, тоже называвшей мистера Клинтона очень обходительным. Теперь нам рассказывают, что четыре жадных ведьмы жалуются на недостаток того же качества у жестокого Буша. Меня, честно говоря, передергивает при одной мысли о клинтоновской обходительности, так что самым правильным со стороны Хилари было бы «положить всю эту историю в заморозку». Кажется, именно этот совет Билл дал изнасилованной им Хуаните Броддрик, не так ли?»
Укус надолго парализовал Хилари, но ее коллеги по избирательному блоку, упрятав историю с обходительным Клинтоном «в заморозку», тут же отыскали новую тему для разоблачения республиканских женоненавистников и расистов. Либеральные СМИ принялись всячески расхваливать прогрессивность мышления демократической партии, которое позволяет ей выдвигать на руководящие посты то представителей угнетаемых женщин, то представителей угнетаемых национальных меньшинств. Отклик Энн Колтер не заставил себя долго ждать:
«Их гордость своим прогрессом в защите прав угнетенных, как минимум, смешна. Допускаю: Мадлен Олбрайт, произведенная демократом Клинтоном в госсекретари, наверное, принадлежала к самым угнетенным представительницам прекрасного пола. Но сравните либеральную эйфорию по поводу демократки Олбрайт с либеральным фырканьем по поводу назначения Бушем республиканки Кондолизы Райс, и вам сразу придут на ум анекдоты в духе московской пропаганды: «Скажите, кто эта черная женщина рядом с Бушем?» «О, не обращайте на нее внимания, это просто его служанка, которую он вот-вот линчует!»
Вся эта левацкая чушь насчет угнетенных женщин и бесправных нелегалов из бедных стран, как всегда, рассчитана на недоумков. Попробуйте-ка без гроша в кармане заявиться в любую уважающую себя страну и сначала громогласно оповестить всех, что вам очень там нравится, а потом потребовать, чтобы местный народец из уважения к правам нищих меньшинств быстренько подогнал под вашу мерку свое правительство, свою веру, свои законы, а заодно отпечатал избирательные бюллетени на вашем языке, поскольку у вас нет охоты учить чужие непонятности. Вас даже не вышвырнут, вас просто высмеют оттуда! Тем не менее именно подобные требования слышны от наших «мультикультурных» леваков, всегда скорбящих по поводу чьих-то горестных лишений, которых сами они, будучи типичными паразитами, никогда не испытывали».
«Оса» знает, о чем говорит. Защищая вечных получателей пособий по безработице, адвокаты либерализма чаще всего знакомы со словом «лишения» только по родительским отлучениям от наркотиков или алкоголя. Других проблем у питомцев самых привилегированных университетов США обычно не существовало. Их робкие протесты против отцовской диктатуры весьма искусно пестовались университетской профессурой в качестве первых зачатков грядущего бунта против несправедливости всего буржуазного общества в целом. «Творческим переосмыслением» марксистских идей и распространением «позитивного опыта страны победившего социализма» эта профессура занималась еще с рузвельтовских времен, и занималась настолько усердно, что интеллигенцию Америки стало понемногу обуревать чувство вины перед «простыми тружениками и недавними рабами». Примерно такое же чувство вины перед пролетариатом и недавними крепостными завладело в начале прошлого века многими состоятельными россиянами. Даже когда особо прогрессивные пролетарии грабили банки или взрывали на улицах бомбы, владельцы роскошных московских и питерских особняков продолжали охотно укрывать «жертв полицейского произвола». Энн Колтер, никогда не забывавшая, чем в октябре семнадцатого завершилось это прекраснодушие, относилась к его американским апологетам с нескрываемым отвращением.
Ее чувство оказалось взаимным: борцы за всеобщее равноправие, гордо украсив грудь профилями Че Гевары, Ленина и Мао, то и дело вызывали ее на публичные дуэли в студенческие аудитории, будучи твердо уверенными в превосходстве своих передовых идей над замшелым консерватизмом. Как правило, диспуты начинались с провокационных «разминок на личные темы»:
– Энн, что вы думаете о добрачном сексе?
– Если по-честному, то более идиотского начала для дискуссии я еще не слышала!
– Энн, а у вас когда-нибудь был секс с либералом?
– Нет.
– Так вы попробуйте, классное занятие!
– Вам, конечно, виднее, но, если верить Монике, от этого классного занятия остается дурной привкус.
– Энн, а вы – христианка?
– А вы – идиотка? Где бы еще я смогла черпать свою веру в традиционную семью? В Коране, что ли?
– Уж не считаете ли вы, что церковь, отрицающая ваши взгляды, не называется церковью?
– Конечно, считаю! Она называется мечетью.
– Энн, вы говорите про мусульман такие ужасные вещи, что им следовало бы издать фетву, приговорив вас к смерти! Удивляюсь, почему они до сих пор этого не сделали!
– Чему ж тут удивляться? Вдобавок ко всем своим прочим недостаткам они еще и жутко ленивы.
– Энн, а вот Дэвид Брок обозвал вас в своей последней книге антисемиткой!
– Да?! Не знаю, кто это, но теперь мои шансы в мире ислама явно возрастут!
– Энн, вы все не нахвалитесь достоинствами Роналда Рейгана – а как бы вы почувствовали себя, увидев его у себя в спальне?
– Вероятно, так же, как почувствовала бы себя верующая еврейка при встрече с Моисеем!
Но стоило бойкой мелкокалиберной перестрелке смениться залпами прогрессивных двенадцатидюймовок, как знаменитая «фатальная ухмылка» Колтер уступала место выражению откровенной скуки: тирады на неизбывную тему «мы наш, мы новый мир построим» набили ей оскомину, почти дословно повторяясь от университета к университету. Поначалу она пыталась отвечать юным строителям «нового мира» по существу, но, раз убедившись, что левацкая аудитория не способна воспринимать точки зрения, выходящие за рамки профессорских догматов, «оса» незамедлительно возвращалась к хлесткому эпатажу, тому самому, который вызывал у телеведущих потерю дара речи. Правда, у студентов он вызывал дружный негодующий вой, но иной разницы в аргументации не наблюдалось:
– Очевидно, в своей книге «Как говорить с либералами» я была не очень точна. Исправляю эту ошибку: говорить с либералами нужно только с помощью бейсбольной биты, непрерывно повторяя при этом: «Взрослейте, инфантильные дураки, взрослейте, да взрослейте же вы, наконец!»
– Бууу-у-у-у-у-у!
– Я уверена, что единственный способ сделать леваков нормальными людьми – это вытащить их из купленных родителями машин, приковать наручниками к честной работе и заставить платить все установленные законом налоги.
– Буууууууууууууууу!
– Знаете, физически невозможно объяснить либералу разницу между изюминкой и слоном. Тем не менее разница между ними все-таки существует, вы уж поверьте мне на слово.
– Буууууууууууууууу!
– Я легко нахожу общий язык и с черной, и с латинской, и с еврейской, и с китайской аудиторией. Только это совсем другая аудитория. Аудитория людей, которые по утрам едут на любимую работу, а по вечерам возвращаются к любимой семье. Людей, которые переживают за любимую им. страну, а вовсе не за вдолбленные им абстракции. Одним словом, это республиканская аудитория.
– Буууууууууууууууу!
Университетские дискуссии неоднократно транслировались национальными каналами в надежде засвидетельствовать долгожданное поражение ненавистной журналистки. Мечты увидеть побежденную «осу» так и не смогли реализоваться, но зрители отмечали, что после встреч с «прогрессивной студенческой общественностью» Колтер выглядела не торжествующей, а скорее обескураженной: что будет, если в недалеком будущем эта инфантильная, фантастически зашоренная молодежь и впрямь возьмется за строительство нового мира, став влиятельной частью всей американской политики в целом?
– Кое в чем я согласен с вами, Энн. Если бы вместо того, чтобы получать образование на средневековом уровне своих медресе, молодые мусульмане могли приобщаться к общечеловеческим ценностям на уровне элитных американских университетов…
– Стойте, стойте! Не надо со мной соглашаться, потому что ничего такого я никогда не говорила. Если мы хотим, чтобы молодежь с Востока действительно приобщалась к общечеловеческим ценностям, то элитные американские университеты – последнее место, куда их следует направлять. Исходя из опыта своих встреч со студентами, я подозреваю, что древнее слово «медресе» следует считать единственно актуальным переводом понятия «колледж».
– Господи, Энн, ну почему вы не желаете относиться к студенческой аудитории с должным уважением?
– Я отношусь к ней с гораздо большим уважением, чем то, которого она в действительности заслуживает.
До призывов «Запретить все книги Колтер!» леволиберальную интеллигенцию доводят, однако же, не сравнения элитных колледжей США с рассадниками средневекового фанатизма, а отношение «осы» к покойному республиканскому сенатору Джозефу Маккарти. По глубокому убеждению либералов, всякий нормальный американец обязан считать Маккарти параноиком, виновником страданий множества честных людей, воплощением консервативного мракобесия и вообще национальным гением зла. Колтер придерживается прямо противоположного мнения, которое выработалось у нее в ходе детального изучения актов Конгресса, трудов историков, рассекреченных досье Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.
В своей книге «Предательство» Энн делает любопытный вывод: вполне закономерное противодействие спецслужб советскому шпионажу, достигшему в Америке 40–50-х годов небывалого размаха, было доведено до абсурда отнюдь не сенатором Маккарти. Это сделали те самые бюрократы, которых Трумэн унаследовал от длительного правления просталинских социалистов во главе с Франклином Делано Рузвельтом, успокаивавшим американцев: «С коммунистами нашей страны все в порядке, они есть даже среди моих лучших друзей». Пытаясь вывести этих «лучших друзей» (то есть лубянских резидентов и агентов влияния типа Алджера Хисса или Лафлина Карри) из-под удара ФБР, наследники Рузвельта прибегли к классическому отвлекающему маневру, сотнями зачисляя в черные списки то моряков торговых судов, ходивших в СССР, то кинозвезд, снимавшихся в фильмах о русских союзниках. На поприще изобличения недостаточного патриотизма Голливуда чиновники превзошли самих себя. Заодно одарив будущих мифотворцев возможностью изображать предателей, снабжавших Москву краденой стратегической информацией, такими же жертвами «охоты на ведьм», как, скажем, Пол Робсон или Говард Фаст.
Склонность бюрократов к «административному восторгу» подметил еще Салтыков-Щедрин, но, по наблюдениям Энн Колтер, превзойти самого дьявола лицемерием своих восторженных кампаний способно лишь либеральное чиновничество. Ибо восторг при исполнении дьявольских предписаний всегда выдается им за покорение новых высот социального прогресса.
– Либералов бесит, что Маккарти вел себя не по-джентльменски. Тут они правы. Сенатор разоблачал предателей, не заглядывая в кодекс элегантных правил маркиза Квинсбери. Но я вот что вам скажу: если бы Маккарти действовал тогда по кодексу Квинсбери, то сегодня и нам, республиканцам, и вам, демократам, пришлось бы изучать вовсе не джентльменские правила, а распорядок дня в ГУЛАГе. Я, кстати, не отрицаю, что у коммунистов есть свои достоинства. Их «Правда», например, никогда не стеснялась открыто признавать, что является органом ЦК КПСС. А нашей «Нью-Йорк таймс» на аналогичное признание никак мужества не хватает, хотя занимается она распространением, по сути, столь же антиамериканских идей. Заслуга Маккарти как раз в том и состоит, что он назвал вещи своими именами, впервые в истории страны объявив принадлежность к компартии постыдной. Критики Маккарти упоенно твердят о пострадавших певцах, актерах и сценаристах, делая вид, что никогда не слышали ни о разгроме шпионской сети «Винона», ни о Декстере Уайте, ни о прочих выявленных изменниках, – но от этого передача атомных секретов врагу не перестает быть менее подлым делом. Разумеется, у сенатора было мало ресурсов для борьбы со всеми либеральными подпевалами «Правды», и все же его усилия по дискредитации враждебных Америке идей не пропали даром: они обеспечили нас достаточным иммунитетом, чтобы дожить до Роналда Рейгана.
Казалось бы, ничего особенного во всей этой полемике нет – она присуща любой сбалансированной двухпартийной системе, где одних упрекают в излишнем консерватизме, а других, соответственно, в излишнем либерализме, только и всего! Кто-то отстаивает свои позиции более успешно, кто-то – менее, но разве это причина, чтобы придавать такое значение выступлениям одной журналистки, пусть даже и весьма одаренной? А на фоне транслируемого на всю страну студенческого «Бууу-уууууу!» эти выступления нетрудно расценить и вовсе как одинокий глас вопиющего в пустыне.
К счастью, встречами с университетской золотой молодежью круг общения Энн Колтер не ограничивается. Традиционным адресатом (а заодно и главной составляющей электоральной базы) республиканцев всегда оставалась отдельная личность. Та самая личность, внимание к которой вдохновляло создателей американской конституции. Та самая личность, которой посвятили лучшие минуты своего творчества Фенимор Купер и Брет-Гарт, Джон Уэйн и Клинт Иствуд, Леонард Бернстайн и Джордж Гершвин. Та самая, к которой сегодня обращается и Энн Колтер. Но не устарела ли такая позиция? Ведь в современной политике переключение внимания с отдельной личности на «людей вообще» стало едва ли не основной движущей силой карьерного успеха!
Еще со времен первого республиканского президента Авраама Линкольна лозунг «Там, где хорошо каждому, хорошо всем» привлекал людей независимых, активных и самостоятельных. Тогда как ориентация демократов на общественные идеалы пользовалась популярностью у менее предприимчивых американцев, которые не возражали, чтобы их опекал кто-то другой, а заодно и у тех, кто мечтал заботиться исключительно о всеобщем благе, считая любые иные заботы проявлением черствого эгоизма. За минувшие века смена ориентиров на выборах шла при почти образцовом чередовании, но к началу третьего тысячелетия сторонники общественных приоритетов начали последовательно вытеснять «индивидуалистов» с политической арены, причем этот процесс не прекращался даже при республиканских президентах или губернаторах. Почему инерция ставки на общественное благо возобладала?
Отчасти – за счет демографических сдвигов. В страну попадало все больше иммигрантов из слаборазвитых регионов мира. На первых порах все они отчаянно нуждались в государственной опеке – и получали ее. Кому-то она была нужна, чтобы поскорее начать самостоятельную жизнь, но было и немало таких, кто привыкал к бесплатным подачкам, превращая их в обязательное условие своей поддержки политиков. Их голоса становились надежным подспорьем для карьеристов, жаждавших прорваться к власти кратчайшим путем, без всяких экономических или социальных программ. Достаточно было провозгласить что-нибудь бесспорно гуманное («Ни одного ребенка без медицинской помощи!» «Амнистию нелегальным иммигрантам!», а то и простое как мычание «Перемен!!!») – и толпы претендентов на даровые медицинское пособия, продуктовые талоны и пенсии тотчас откликались многими миллионами голосов. Такие толпы, не заплатившие за всю жизнь и цента налогов, стали появляться даже перед республиканскими трибунами: ради лишних избирателей ряд консерваторов счел возможным «наступить на горло собственной песне», не только защищая социальные инициативы оппонентов, но и предлагая смелые либеральные инновации от самих себя. Начал размываться принципиальный водораздел между партийными позициями, о чем Энн Колтер всегда говорит с типичным для нее сарказмом и нетипичной для нее горечью.
«Демократы фактически объявили нам открытую войну, но посмотрите, сколько республиканцев продолжает им мило улыбаться, словно сборище Невилей Чемберленов, чрезвычайно довольных успехами своей миролюбивой политики! Ради похвалы либералов консерваторы из числа слабых и запуганных уже готовы буквально на все, вплоть до публичных атак на республиканских коллег. Между тем у обеих партий абсолютно полярные тактические задачи. Цель демократов – заговорить избирателей, не допустив их до обсуждения конкретных дел, скрываемых за политкорректным имиджем либералов. Мы же стремимся к обратному: дать людям возможность сосредоточиться не на словесном имидже, а прежде всего на наших делах, на том, во что мы верим, чего и ради кого добиваемся. Я не меньше любого из вас разочарована уступками наших кандидатов на последних выборах, и все же меня искренне радует, что мы, по крайней мере, не выдвинули никого по имени Б. Хуссейн Обама. Или Клинтон».
Надо признать, что, в отличие от республиканских политиков, демократы на компромиссы никогда не шли. На первый взгляд такая разница в поведении представляется труднообъяснимой. Ведь издержки при реализации заявленных программ имелись у обеих партий: когда на выборах побеждали сторонники общественного блага, итогом было расползание бюрократических метастаз с появлением новых департаментов, комиссий и ведомств, неуклонно усугублявших бюджетный дефицит. Если же победа доставалась республиканцам, то снижение налогов с бизнеса сплошь и рядом вело к непропорциональному росту корпоративных сверхприбылей, а жесткость внешнеполитического курса страны пугала ООН, заставляя почтенных дипломатов вспоминать о страшном призраке «всемирного жандарма».
В идеале двухпартийная система тем и хороша, что всегда предоставляет избирателям шанс возвращения государственного судна на «ровный киль», вовремя ликвидируя любой чрезмерный крен. Но это в идеале. А на практике левобортный крен продолжал нарастать с каждым годом – и не только в силу притока голосов иммигрантов, но главным образом в силу неуклонного роста влияния либералов на общенациональные СМИ. Республиканцы обычно придавали СМИ в лучшем случае второстепенное значение, полагая, что при голосовании выбор должен определяться исключительно здравым смыслом каждого отдельного избирателя. Они жестоко просчитались: по мере совершенствования пропагандистских технологий предпочтения массы телезрителей все чаще формировались содержанием популярных передач.
К тому времени как пренебрежительный подход республиканцев к «агитпропу» начал наконец меняться, сотни студий, газет и журналов уже находились под неусыпным контролем либералов, включая такие мощные инструменты создания политкорректного общественного мнения, как CNN и ABC, «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост», «Тайм» и «Ньюсуик», «Чикаго трибьюн» и «Сан-Франциско кроникл». Тогда как для перечисления крупных медиа-компаний, готовых предоставить слово республиканцам, с избытком хватит пальцев одной руки: телеканал «Фокс», газеты «Вашингтон таймс» и (любимая еще Рейганом) «Хьюмэн ивентс» плюс журнал «Ньюсмакс» – всё! Совсем немного, особенно если учесть, что на сегодняшний день либералам, помимо президентского кресла, принадлежит и большинство в обеих палатах Конгресса. Не значит ли такое соотношение, что запоздалые усилия выправить крен обречены на неудачу?
Вероятно, так бы оно и было, накрени политический корабль всеобщие симпатии американцев к социалистическому идеалу. Но «оса» твердо убеждена, что крен объясняется другой причиной: постепенным отходом миллионов некогда активных избирателей от политики как таковой вследствие углубления пропасти между словами и делами кандидатов от обеих партий. «Если мы хотим, чтобы Америка по-прежнему была нашей страной, – говорит Колтер, – то всем нам надо не уходить от политики, а оказывать действенное публичное сопротивление каждой попытке изменить слову, данному избирателям. В противном случае США неизбежно придется переименовывать в Соединенные Бюрократические Штаты. Но я верю, что мы слишком любим нашу страну, чтобы допустить такое».
Вера Энн Колтер в способность американцев к сопротивлению лжи не осталась гласом вопиющего в пустыне. Она весомо подтверждается как рекордными тиражами ее книг, которые все чаще возглавляют списки национальных бестселлеров, так и стремительно расширяющейся аудиторией ее постоянных зрителей и слушателей. Самым ценным качеством этой аудитории является ее активность. Никогда еще сенаторы и конгрессмены не подвергались такому «камнепаду» коллективных и личных протестов избирателей, как за последний год. Попытка заткнуть критикам рот путем принятия акта под невинно политкорректным названием «Законы о преступном разжигании ненависти» (Hate Crimes Laws) вызвала такую бурю возмущения, что ее тоже пришлось «отложить в заморозку». Прокатившиеся по всей стране прошлогодние «чаепития протеста» (по аналогии со знаменитым «бостонским чаепитием», ознаменовавшим начало восстания против колониальной зависимости от британской монархии) дали президентской администрации понять, что налогоплательщики более не намерены мириться с безудержным разрастанием бюджетных долгов.
На недавних январских выборах сенатора от традиционно либерального штата Массачусетс
уверенно победил сторонник сокращения налогов Скотт Браун. Его сопернице, крайне левой демократке Марте Кокли не помогла даже личная поддержка Барака Обамы. «Стране стало намного легче. Чего нельзя сказать о демократах», – кратко заметила Колтер.
Не менее показателен и почти взрывной рост популярности единомышленников Энн Колтер в прессе, на радио и телевидении: имена Дика Морриса, Лоры Ингрэм, Раша Лимбо, Андреа Тантарос, Гленна Бека, Дебби Шлюссел, Шона Хэннити принадлежат сегодня к числу самых востребованных американской аудиторией. Отход этой аудитории от прежней индифферентности привлекает сочувственное внимание европейцев, на собственной экономике испытавших прелести «приоритета общественного блага». Последним примером такого внимания стал обращенный к американцам бестселлер английского журналиста Джеймса Делингпола «Добро пожаловать в Обамаленд – я уже видел ваше будущее, и оно не работает».
Словом, мой друг был несомненно прав, отнеся гражданскую активность и наличие людей, способных такую активность пробудить, к важнейшим факторам сопротивления засилью политкорректной бюрократии. Но вот с третьестепенной ролью, которую он отвел суду, мне трудно согласиться.
На свете есть множество стран, где подобных «ос» мгновенно парализовали бы исками о клеветническом подрыве уважаемых репутаций, с неизбежным разорением, всевозможным унижениями, а иногда и годами в тюрьме. Нельзя сказать, чтобы у мишеней атак Энн Колтер таких намерений совсем уж не возникало – они возникали, и не раз, вплоть до письма пятидесяти сенаторов-демократов, потребовавших в 2002 году фактической «персональной» отмены конституционной Первой поправки о свободе слова на том основании, что «нетерпимость мисс Колтер способна расколоть страну в это ответственнейшее для нас время». Ни на секунду не усомнившись в поддержке суда любого уровня, «оса» ехидно отвечала, что ей сложно понять, с чего бы это политики, так горячо возмущавшиеся прослушиванием в ЦРУ частных переговоров арабских террористов, вдруг стали настаивать на доступе к частным бумагам американской журналистки. На том дело и кончилось. Ни одного процесса против Энн Колтер ее противникам выиграть не удалось. Хотя бы потому, что ни одного такого процесса не было. В триаде сопротивления бесконтрольной бюрократии судам принадлежит та же незримая, но основополагающая роль, какая в архитектуре досталась фундаменту. Кто о нем задумывается при виде красоты и величия Парфенона? И тем не менее опорой для них служит именно он – неколебимый, надежный фундамент. Без него не было бы ни красоты, ни величия. Точно так же, как без независимого авторитетного суда не было бы ни гражданского общества, ни тех, кто настойчиво призывает сограждан к активности.