Александр Сидоров

История страны в истории блатной песни «Одесский розыск рассылаеть телеграммы»

«Гром прогремел»

Вы просите песен? Их есть у меня!

В прошлом номере «Неволи» я рассказал об истории блатной песни «Налетчик», один из вариантов которой прозвучал в пьесе Льва Славина «Интервенция» (1933) и ее одноименной экранизации (1968) режиссера Геннадия Полоки. Однако и в пьесе, и в фильме прозвучала также другая блатная песня – «Гром прогремел, золяция идёть». История ее не менее интересна. О ней мы и поговорим.

Для начала отметим: текст песни «Гром прогремел, золяция идёть», приведенный выше, не совсем совпадает с тем текстом в пьесе «Интервенция». Славинский вариант звучит в действии третьем, картине седьмой – «Взятие Дарданелл» (согласно ремарке, это «кабачок с музыкой и подачей спиртных напитков»). Начинается сцена так:

(Стрельба. С улицы вбегает гражданин в одном белье.)

Гражданин. Караул! Меня ограбили! Господа! Догоните их!

1-й господин. Вот еще!

2-й господин. Заступаться за спекулянтов!

Дама (офицеру). Помогите же ему!

Белый офицер. Мадам, у белой армии есть более высокие задачи, чем возвращение пропавших брюк неудачникам.

(Хозяин уводит гражданина.)

Затем хозяин одевает ограбленного гражданина и сажает его за столик. Через некоторое время в кабачке появляется троица уголовников – бандит Филипп (Филька-анархист), убийца Мария Токарчук и Имерцаки («человек с асимметричным лицом»):

(Они садятся за столик к ограбленному гражданину. Гражданин вглядывается в них и в ужасе вскакивает.)

Филипп (с грозной любезностью). Я вам мешаю чем-нибудь? Может быть, я вам не нравлюсь?

Гражданин (с ужасом). Нет, вы мне очень нравитесь. (Садится.)

(На эстраде актеры исполняют номер: «"Налётчики" – танец и песни».)

После «Налетчиков» Филипп приказывает оркестру замолчать.

Филипп. Музыка – отдых. Ваше здоровье!

Гражданин (робко). Ваше здоровье!

Филипп. Особенно когда цельный день работаешь.

(Гражданин ужасается.)

Наша работа – тяжелая работа.

(Гражданин в панике.)

Поэтому противно, когда плохо поют. (Обращается к исполнителю.) Послушайте, разве бандиты так поют? Певчие в синагоге так поют.

Конферансье (язвительно). Если гражданин так хорошо знаком с бытом бандитов, может быть, он сам исполнит нам песню бандитов?

(Смех в публике.)

Филипп (встает). Вы просите песен? Их есть у меня. (Поет.)

(Имерцаки и Токарчук аккомпанируют на дрымбах [ Дрымба – щипковый музыкальный инструмент: маленькая металлическая (деревянная, костяная, бамбуковая) подковка или тонкая пластинка c упругим язычком в центре. ].)

(Аплодисменты).

Вот, собственно, и всё. Вопрос: чем так не понравилась Филиппу песня о налетчике? На самом деле она была популярна в уголовном и уличном мире. Бандит объясняет просто: «противно поют». То есть дело не в музыке и тексте, а в исполнении. В фильме Полоки Ефим Копелян, исполняющий роль Фильки-анархиста, даже убивает выстрелами из револьвера двух посетителей кабачка, которые аплодируют и кричат «Браво!» дуэту Борис Сичкин – Галина Рыбак, исполняющему песенку «Налетчик» («В Валиховском переулке»). Действительно, песенка звучит в стиле дешевых шансонных куплетиков – с ужимками и гримасами, с чечеточкой, подпрыгиваниями и подрыгиваниями. Именно это «истинный бандит» воспринял как профанацию «высокого штиля». Причем в фильме переставлены местами две реплики Филиппа, отчего его возмущение приобретает особый комический эффект: «Наша работа – это тяжелая работа, особенно когда цельный день работаешь».

До нашей эры соблюдалось чувство меры:
скромная лепта Высоцкого

Но мы отвлеклись. Если в оригинале «Интервенции» отсутствуют два полноценных куплета, которые звучат в фильме, возникает новый вопрос: откуда они взялись?

Ответить на него легко. Второй и четвертый куплеты дописал Владимир Высоцкий. Он исполнил в фильме роль большевика-подпольщика Евгения Израилевича Бродского, по поводу которого объявление о розыске утверждало, что он «прекрасно владеет одесским, русским, еврейским, молдаванским, румынским языками, а равно может изъясняться на немецком, французском, польском и английском языках». Все эти сведения содержатся исключительно в листовке, которую читает цветочница Санька в начале фильма. В пьесе Славина ни отчества Бродского, ни информации о владении «одесским языком» нет. Бродского называют исключительно Мишелем. Когда Женя Ксидиас (его играет Валерий Золотухин) предает главного героя, между ним и французским полковником происходит следующий диалог:

Женя. Его имя Бродский, Мишель...

Полковник (читает свою запись, сделанную во время визита Ксидиас). А другое?

Женя. Отчего вы думаете, что у него есть другое?

Полковник. У всех революционеров бывает другое.

Женя. Воронов...

То есть авторы фильма явно хулиганят, дразнят советскую цензуру. Конечно, на официальном уровне антисемитизм в СССР преследовался, но на бытовом, а особенно среди политического и идеологического состава он, увы, процветал. И превратить Мишеля в Евгения Израилевича – это для «идеологов» был уже перебор. Хотя многие исследователи утверждают, что уже сама по себе фамилия Бродский – чисто еврейская и происходит от местечка Броды (ныне в Львовской области), где проживали местечковые евреи. Название Броды также носят села в Волынской, Житомирской и Сумской областях нынешней Украины. Но тут можно поспорить: деревни, села и поселки с названием Брод есть во Владимирской, Кировской, Новгородской, Тверской, Ленинградской, Псковской, Свердловской областях, в Пермском и Красноярском краях, Оренбургской области России. Поэтому фамилия Бродский сама по себе была вполне терпима – даже несмотря на перекличку с Иосифом Бродским, чьё имя после осуждения поэта в 1964 году за «тунеядство» и широкой международной кампании против такого беспредела приобрело скандальную известность во всем мире. А вот фокус с Евгением Израилевичем – дело другое.

К тому же, помимо всего прочего, издевательски звучало также упоминание особого «одесского» языка – который в объявлении о розыске поставлен ПЕРЕД русским!

И еще один забавный штрих (он возник, впрочем, помимо желания создателей фильма). Приглашение актера Высоцкого на главную роль революционера Бродского у знающих людей мгновенно вызывало яркую ассоциацию с известной иронической антисемитской присказкой времен Гражданской войны: «Чай – Высоцкого, сахар – Бродского, Россия – Троцкого!», где в одном ряду стоят известный российский «чайный король» Кломпус Вульф Высоцкий, сахарозаводчик Лазарь Бродский и наркомвоенмор молодой Советской республики Лев Троцкий. Для фильма в честь 50-летия Октябрьской революции – ассоциация более чем сомнительная...

Для чего мы вновь отклонились от магистральной темы? А для того, чтобы читателю стало понятно, в какой импровизационно-иронической атмосфере создавался фильм (что во многом и привело к его запрету). Говоря языком нынешней улицы, авторский коллектив буквально «пёрло», идеи фонтанировали. «Налетчик» вполне соответствовал одесской буффонаде и отражал общее настроение фильма. А вот песенка о губернском розыске явно недотягивала. Она фактически состояла из одного дважды повторенного куплета, с двумя короткими репликами – «Гром прогремел, золяция идёть» и «Вот мент идёть, идёть в обход». Далее мы раскроем тайный смысл такого повторения. Пока же отметим тот факт, что оно явно не удовлетворяло творческую группу.

Тут-то за дело и взялся Высоцкий. Первоначально он предложил заменить «арию» Филиппа из оригинальной пьесы другой песней, которую Владимир Семенович сам написал специально для фильма, – «До нашей эры соблюдалось чувство меры»:

Судя по всему, идея Высоцкого поначалу была воспринята благосклонно – по крайней мере режиссером Геннадием Полокой. Ее уже готовили для того, чтобы вставить в картину. Сохранилась даже запись исполнения Владимиром Семеновичем песни «До нашей эры» в сопровождении оркестра под управлением Л.Крохина, сделанная на Одесской киностудии в 1968 году.

Предполагалось использовать в фильме и несколько других песен, написанных Высоцким для характеристики отдельных персонажей. Помимо «Песни бандита», это «Песня Саньки» – девушки-цветочницы («У моря, у порта живет одна девчонка») и песня Бродского «Деревянные костюмы» («Как все мы веселы бываем и угрюмы»). Однако в «Интервенцию» вошла только «Песня Бродского». Самое логичное объяснение: «инородные песни» не понравились Льву Славину. И дело не в содержании. «Песня бандита» блестяще характеризует «идейного анархиста» Филиппа и прекрасно вписалась бы в фильм. К тому же Лев Исаевич согласился на «Деревянные костюмы» и на два дополнительных куплета к «губернскому розыску». Но, видимо, автору пьесы хотелось сохранить именно «блатные народные» песни, и он болезненно воспринял слишком агрессивное вторжение молодого барда в ткань повествования с целой обоймой песен авторских.

Однако след «бандитской песни» Высоцкого в фильме остался. Например, стихотворные размеры песни Высоцкого и песни «Гром прогремел» отчасти совпадают:

Возможно, Высоцкий выбрал размер сознательно, в подражание песне Филиппа из пьесы Славина. Однако музыка в фильме вовсе не «блатная народная», ее написал к песне Высоцкого (как и к «Деревянным костюмам») композитор Сергей Слонимский. В слегка измененном варианте та же мелодия использована в песне «Гром прогремел, золяция идёть». Она же звучит лейтмотивом в эпизодах, связанных с появлением Фильки-анархиста и его «свиты».

Я садовником родился...

Вот что сообщает сайт «Песни Владимира Высоцкого» [ v-vissotsky.ru ]:

«Песня написана на основе народной песни для фильма "Интервенция". В фильме музыка С.Слонимского, исполнение Е. Копеляна.

Высоцкому принадлежит авторство второй и четвертой строфы. На одном из машинописных вариантов против первой и третьей строф есть авторская пометка: "народное"».

Википедия уточняет данные сайта:

«На одном из машинописных вариантов песни возле строф 1 и 3 пометки: "народное"; на самом деле 1 и 3 строфы песни "Гром прогремел", а также текст песни "Налетчики" ("В Валиховском переулке") входили в оригинальный текст пьесы Льва Славина».

Отметим это «на самом деле» в противовес «народности». То есть авторы статьи отрицают народное происхождение вышеупомянутых песен и фактически приписывают их создание Льву Славину на том основании, что они входили в оригинальный текст «Интервенции». На многих сайтах и вовсе без обиняков указывается: «Музыка: Сергей Слонимский. Слова: Лев Славин».

Однако попробуем рассудить здраво. Итак, расширяя песню «Гром прогремел», Высоцкий пишет о первоначальных куплетах – «народные». Зададим простой вопрос: а разве Владимир Семенович не читал пьесу Славина? Не знал, что текст взят именно оттуда? Абсурд. Конечно, знал, тем более «Интервенция» шла в советских театрах к тому времени свыше 30 лет. К тому же Высоцкий наверняка общался и с самим автором трагикомедии. Во-первых, Славин участвовал в создании фильма непосредственно и общался с актерами. Во-вторых, без согласия Славина Высоцкому никто бы не позволил вносить подобного рода изменения в текст: а вдруг она и впрямь авторская?

Вывод один: Высоцкий называет первоначальные куплеты о губернском розыске «народными» со слов самого Славина! Иначе Владимир Семенович просто не сделал бы подобной пометы, не узнав мнения автора пьесы, не получив его подтверждения.

Впрочем, есть и другое свидетельство фольклорного происхождения «Грома». Я имею в виду отрывок из мемуарной прозы Константина Паустовского «Повесть о жизни», книга «Время больших ожиданий». Вот что писал об одесских песнях Константин Георгиевич:

«Если знать все эти песенки, то можно довольно точно восстановить хронологию одесских событий.

Так, например, песенку “Ростислав” и “Алмаз” – “за республику, наш девиз боевой – резать публику!” пели в 1918 году, а песенку “Выйду ль я на улицу, красный флаг я выкину, ах, Буденному везет больше, чем Деникину!” пели в 1920 году, когда дело Деникина было проиграно.

Я помню, как вся Одесса пела “Мичмана Джонса”, потом “Эх, хмурые будни, осенние будни...”, “Цыплёнка”, “С одесского кичмана бежали два уркана”, “Дочечку Броню”, “Вот Маня входит в залу”.

После этого пошли уже более поздние песни, вроде знаменитой бандитской:

Эту песенку можно было петь без конца, потому что имена городов  менялись в ней по желанию исполнителей – Харьков, Киев, Ялта, Голта, Сочи и почему-то вдруг далёкая Вятка».

Въедливый читатель может возразить: повесть «Время больших ожиданий» написана в 1958 году, так что Паустовский мог вспоминать песню из «Интервенции», затем ушедшую «в народ». Ведь сам писатель утверждает: «Поток одесских песенок не прекращался до сороковых  годов. Но он заметно иссякал, а перед войной, в 1941 году, совсем высох».

Однако есть и косвенное подтверждение свидетельства Паустовского, которое всплывает при сличении текстов из пьесы и из фильма. Что поет Филька-анархист в пьесе? «Губернский розыск рассылает телеграммы, / Что вся Одесса переполнута з ворами». А в фильме – «Вся округа переполнута з ворами». То есть Одесса заменена на «округу». Зачем и почему? По моей версии, это произошло как раз под влиянием мемуаров Паустовского.

То, что одессит Лев Славин, по праву принадлежавший к великой «одесской школе» писателей, читал «Повесть о жизни» своего земляка Константина Паустовского, – тут двух мнений быть не может. Прежде всего с середины 1950-х годов имя Паустовского приобретает мировую известность. Позднее, в 1965 году, он даже наряду с Михаилом Шолоховым был одним из наиболее вероятных претендентов на получение Нобелевской премии по литературе. Сама Марлен Дитрих во время выступления в 1964 году на сцене московского Центрального дома литераторов встала перед Константином Георгиевичем на колени в знак великого уважения к писателю. Так они и запечатлены на известном фото.

Но Славину важно было даже не это признание. В мемуарах его земляка огромное место уделено любимой Одессе-маме – причем времен славинской молодости, революции, Гражданской войны... Об этом периоде и сам Славин написал в 1931 году замечательный роман «Наследник», пронизанный одесским юмором. Роман в 30-е годы издавался несколько раз, но затем последовала опала произведений той самой одесской, «юго-западной» школы (Ильф, Петров, Бабель и проч.), связанная не столько с политикой скрытого антисемитизма в СССР, сколько с ярким, необычным стилем и мировоззрением авторов, которые выламывались свободой взглядов и языка из общей массы коллег по перу. Забвение прервалось в середине 1950-х, когда снова стали издавать Бабеля, дилогию об Остапе Бендере Ильфа и Петрова, в 1956 году вышел 300-тысячным тиражом шеститомник Паустовского, в 1957-м – переиздан «Наследник» Славина... Оба писателя – Паустовский и Славин – оказались могиканами одесской школы, и Лев Исаевич конечно же не мог пройти мимо «Повести о жизни», особенно мимо воспоминаний о любимом городе.

Видимо, приведенный нами отрывок из Паустовского с упоминанием песенки, использованной в «Интервенции», и подтолкнул Славина к необходимости внести определенные изменения в кинематографический сценарий. То есть, вставляя песню «Гром прогремел!» в пьесу 1933 года, Славин не до конца осознавал смысл постоянного повторения одного и того же куплета, поэтому оба раза упомянул Одессу, «переполнутую з ворами». И лишь у Паустовского драматург нашел разгадку этого повторения. Оказывается, при каждом повторе менялись названия городов! Ну, как в знаменитой детской игре:

По ходу игры садовник повторяет свой монолог, вклеивая имя нового цветка. Таких игр и песен в русском (да не только русском) фольклоре немало (вспомним «Каравай-каравай, кого хочешь выбирай» и т.д.).

Вот и «Гром прогремел, золяция идёть» построен по схожему принципу: «мент идёть, идёть в обход», а губернский розыск рассылает ему телеграммы с названиями самых разных «горячих точек». То город Киев «переполнут из ворами», то города Харьков, Ялта, Голта – и далее кому что в голову взбредет.

Существует еще одна любопытная «улика». Если вы просмотрите отдельный видеоролик-клип с песней «Гром прогремел» из фильма «Интервенция», то услышите те самые четыре куплета в исполнении Ефима Копеляна, которые приведены нами в начале очерка по машинописной записи Высоцкого как «канонический текст». А вот непосредственно в фильм вошло лишь три куплета! После слов –

сразу следует:

и так далее.

То есть в кинокартине Полоки первый куплет славинской версии не повторяется второй раз! Он удален из варианта, предложенного Высоцким, как «избыточный». В самом деле, зачем множить один и тот же куплет, если не меняются названия городов? Задумка неведомого автора теряется. Вот и решили попросту избавиться от повторения.

«Вольный город» и «губернский розыск»

Впрочем, к использованию «Грома» в славинской «Интервенции» (как сценической, так и киношной) есть куда более серьезное замечание. Не зря Паустовский во «Времени больших ожиданий» подчеркивал, что «Гром» относится к числу «более поздних песен». Что есть, то есть. Но именно поэтому возникает явная нестыковка с «губернским розыском».

Дело в том, что до 1917 года в имперской России никакого уголовного «розыска» не существовало. Соответствующее учреждение именовалось уголовным «сыском». Правда, после упразднения царской полиции 11 марта 1917 года при Министерстве юстиции Временного правительства действительно было образовано Бюро уголовного розыска, куда вошли прежние сыскные отделения, названные «уголовно-розыскными». Они действовали вплоть до 5 октября 1918 года, когда при Народном комиссариате внутренних дел (НКВД) РСФСР был создан уже советский уголовный розыск на основании «Положения об организации отделов уголовного розыска» «для охраны революционного порядка путем негласного расследования преступлений уголовного характера и борьбы с бандитизмом».

Однако на Украине картина наблюдалась совсем другая. С приходом Временного правительства подняла голову националистическая Центральная рада с идеями национальной «незалэжности» (то с выделением из состава России, то внутри нее), затем грянула Октябрьская революция, «смешались в кучу кони, люди», в борьбу за власть включились большевики, петлюровцы, гетман Скоропадский, австрияки с немцами, войска Антанты... Все это время ни о каком «губернском розыске» и речи не шло. Ни суд, ни полиция большей частью не функционировали вплоть до 1918 года. Положение пытался исправить гетман Павел Скоропадский: 18 мая 1918 года он создал Державну варту (Государственную стражу) –  Департамент Міністерства внутрішніх справ Української Держави (Министерства внутренних дел Украинского государства – Гетьманата). Фактически Державна варта была аналогом царского Департамента полиции: она даже повторяла его организационную структуру. Но эта структура опять-таки не предусматривала «уголовного розыска».

Переходя непосредственно к Одессе: здесь царил такой же бардак, как и по всей Украине, власть менялась с калейдоскопической быстротой. В декабре 1917-го сторонники Центральной рады разгромили красноармейцев, а Одессу провозгласили «вольным городом» (до этого она входила в Херсонскую губернию). В середине января 1918 года большевики восстали, вернули свои позиции и установили Одесскую Советскую Республику. 18 марта в город вошли австрийские войска (по договору с Центральной радой), и власть взял гетман Скоропадский. А 2 декабря 1918 года с броненосца «Мирабо» в Одессе высадились первые французские части. Затем 16 декабря в Одесский залив вошел английский миноносец, а 17-го в городе появились зуавы – сенегальские и марокканские стрелки. С этого и начинается пьеса «Интервенция» (хотя время года в фильме явно не совпадает с действительностью: народ одет по-летнему, а французские солдаты щеголяют в шортах).

Так что Филька-анархист при всем желании не мог упоминать в своих куплетах «губернский розыск», который рассылает телеграммы по городам – в том числе и в Одессу! Не было в Одессе 1918 года никакого «губернского розыска»! Губернским городом она не была. И вообще, какие губернии в период смуты? Впрочем, и в номинально «губернском» Херсоне ни в 1917-м, ни в 1918-м годах о «губернском розыске» слыхом не слыхивали.

Видимо, как раз из-за того, что одесситы считали свой город в период скоропадщины и интервенции «вольным», из киношной бандитской песни пропадает упоминание об Одессе. Нечего всяким там губернским розыскам заниматься проблемами «независимого города»! Скорее всего, Высоцкий убрал Одессу с подачи Славина, который, не имея возможности привести «блатную народную» песню в первоначальный вид (с перечислением множества городов), решил, что разумнее будет упомянуть неопределенную «округу» – понятие растяжимое, которое вмещает в себя безмерные пространства. Произведи Владимир Семенович такую замену по собственной воле, у автора «Интервенции», безусловно, возник бы вопрос: Володя, а почему это ты Одессу без моего согласия «упразднил»?

Что касается воспоминаний Паустовского... Памятуя о его реплике насчет того, что бандитская песня «Гром прогремел» относится к числу «поздних», мы должны признать: в его варианте губернский розыск вполне уместен, поскольку имеется в виду Советская Украина. Есть только смысл уточнить, что речь идет не об одном, а о множестве губернских розысков. Так, помянутые Паустовским Харьков с Киевом были губернскими центрами, да и сама Одесса 15 апреля 1920 года разделила «сферы влияния» с Херсоном, в результате чего выделилась из Херсонской губернии в отдельную Одесскую.

Так что, повторяю, в песне Филиппа мы имеем дело с явным анахронизмом: губернского (равно как и городского) розыска ни до, ни во время интервенции Одессы не существовало.

И еще одно замечание. С ликвидацией второго, повторяющегося, куплета с губернским розыском, увы, потерялась игра слов, которая присутствовала в варианте Высоцкого. Помните, в песне Филиппа из славинской «Интервенции» между двумя куплетами шло вставное двустишие: «Вот мент идёть, идёть в обход»? Оно в реальной песне «Гром прогремел» 1920-х годов служило своеобразным рефреном, неизменно повторявшимся, в то время как в каждом новом куплете, который следовал за рефреном, менялось название города, «переполнутого з ворами». Реплику «мент идёть в обход» в данном контексте следует понимать не в значении «нормальные герои всегда идут в обход», а как «Мороз-воевода дозором обходит владенья свои».

Высоцкий же использовал этот рефрен сначала в традиционном смысле, а вот в четвертом куплете – «Пусть мент идёть, идёть себе в обход» – как раз в значении: пусть мент не вмешивается, а обходит воровские «разборки» стороной... Но вместе с сокращением повторного куплета о губернском розыске из песни исчезает и упоминание о первом «обходе» мента. Таким образом, пропадает и игра значений слова «обход». Остается только одна такая реплика, которая воспринимается однозначно: мент, шел бы ты лесом...

Золяция и элемент:
о лексике «блатного» куплета

Перейдем к разысканиям в области лексики и фразеологии бандитской песенки.

Для начала остановимся на ее классическом куплете. Помимо губернского розыска любопытна таинственная история со словом «золяция». Вот что пишет 3 мая 2010 года на странице своего интернет-дневника пользователь с ником «Стороной»:

«Много кто смотрел фильм "Интервенция", где герой Ефима Копеляна поет:

Гром прогремел, золяция идёт.

Губернский розыск рассылает телеграммы...

Поскольку вся песня исполняется с характерным одесским акцентом, я подумал, что золяция – вариант слова изоляция. Ну мало ли, город изолируют от приезжих “гастролеров”...

Но, кажется, автор имел в виду другое:

Золяция – осадки в виде редких и крупных (до 3 см) водяных пузырей. Редкое явление, возникающее во время слабых гроз. © Wiki

Надо же, не видел ни разу...»

Автору записи отвечает пользователь olgapyat:t

«На Кубани, где я жила в детстве, это такое бывало. Мне вообще эти пузыри казались огромными.

А вот то, что это "золяция" – первый раз слышу».

Далее завязывается обсуждение. Пользователь Стороной пишет:

«То есть дождь из водяных пузырей? Они ж были тяжелыми, наверное..»

Жительница Кубани поясняет:

«Да. Тяжелыми, но обычно это теплый дождь. Чаще всего это так называемый слепой дождь. Прикольно, когда такие капли шлепаются в лужу – куча брызг.

А еще мы (малые) старались поймать такую каплю на язык» [ www.diary.ru ].

Более расширенное определение золяции дает лингвистический интернет-портал ABBYY Lingvo. На одном из его форумов пользователь Offshor пишет:

«Друзья, у меня внезапный вопрос, связанный с переводом специфичного названия редкого атмосферного явления. Не могу найти англоязычную версию понятия "Золяция". Это такой вид атмосферных осадков, когда после дождя в воздухе остаются редкие некрупные пузырьки. Дождевая вода, смешавшись с пыльцой и пылью из воздуха, может слегка пениться, отсюда сей эффект. В общем, подсобите, пожалуйста».

Первым «пособил» пользователь muzungu:

«Сравнил статьи про осадки в википедрии на англ. и на русском.  Очевидно, это чисто русское явление. В англоязычном мире никакой золяции не наблюдается. Наверно, хорошо закусывают :)».

В беседу вклинивается пользователь Tamerlane:

«Редчайшее слово, которого нет ни в одном словаре (покажите хоть один!), этимология тоже отсутствует».

Так что и лингвисты разводят руками...

Это обсуждение относится к 2010 году, а двумя годами позже уже в «Живом Журнале» пользователь под ником gview опять-таки вспоминает строку с «золяцией» из «Интервенции» и резюмирует:

«...Кaк этo ни стрaннo, пo контексту пoдхoдит – к грому. Я пoчему-тo никoгдa не зaдумывaлся, чтo имеется в виду. Мoжнo себе предстaвить, чтo в кaких-тo гoрoдaх этo явление менее редкoе, чем в других, и тaм люди это словo пoнимaют».

Вот такая, понимаете ли, загадка. С одной стороны, неясно, существует ли вообще слово «золяция» в русском языке (программа Word, кстати, подчеркивает его как неправильное, но эта программа много чего подчеркивает...). С другой стороны, если подобное атмосферное явление все-таки имеет место, то выходит забавный каламбур – наверняка случайный, поскольку понятно, что Филька-анархист имел в виду все-таки изоляцию «темных элементов», которую требует провести губернский розыск.

Заодно остановим свое внимание на «темном элементе». Что это за «элемент» такой и откуда он взялся?

В 1920–1930-е годы прошлого века словечко это было чрезвычайно популярным, чаще всего с разного рода прилагательными. Использовалось оно в значении «человек» – но не сам по себе, а как представитель какой-либо среды, прослойки, группы. Лексикограф Николай Епишкин в «Историческом словаре галлицизмов русского языка» считает, что в таком значении слово заимствовано русской речью у французов в начале XIX века. Встречается оно, например, у беллетриста Михаила Воронова (1840–1873) в рассказе «Передряга на Перетыкиной улице»: «Основной элемент Перетыкиной – купечество торговое и чиновничество служилое». Или у Капитолины Назарьевой (1840–1900): «Отходил "дешёвый" пассажирский поезд и среди провожающих преобладал серенький элемент» («Актриса»). Подобного рода примеров в русской литературе немало. Нередко человек становился «элементом» даже по гендерному признаку. Так, у Дмитрия Мамина-Сибиряка: «Преобладание женского элемента придавало семье особенный характер: сёстры вечно вздорили между собой» («Золото»).

Но все же огромную популярность слово «элемент» в значении «представитель прослойки, класса, группы, направления» приобрело именно в советскую эпоху, особенно в период двух послереволюционных десятилетий. Причем использовалось оно большей частью в негативном смысле с соответствующими эпитетами: контрреволюционный, чуждый, негодный, вредный, разложившийся, вредительский, кулацкий, антисоветский, бандитский... Нет, конечно, были и «элементы» с положительным зарядом: демократические, революционные, сознательные, общественно полезные, трудовые... И все же отрицательный заряд преобладал.

Более того: если «элемент» употреблялся без эпитета, он априори воспринимался именно в негативном смысле. Так, в «Справочнике по ГУЛАГу» Жака Росси: «Перед пролетарским праздником органы очистят город от элемента». Или у Виктора Астафьева в новелле «Царь-рыба»: «Киряга-деревяга пока вместе с бригадой столоваться не начал, называл артельщиков словом "элемент"».

Но ярче всего оскорбительность «элемента» подчеркнута в «Поднятой целине» Михаила Шолохова:

«– Черезо что, спрашиваю вас, жили вроде нахлебников у кредитного товарищества?.. Через Аркашку Менка!

– Брешешь, как элемент! – петушиный тенорок из задних рядов. И Аркашка, работая локтями, погребся к столу президиума.

– ...А за «элемент» я тебя припрягу по всей строгости».

Бытовало даже негативное определение «элементка»: «Вы чуждая, – сказала Прохорова, – элементка, но вы мне нравитесь» (Леонид Добычин. «Портрет»).

Так что упоминание «темного» (у Славина) и «вредного» (у Паустовского) «элемента» созвучно 20-м годам прошлого века – хотя в меньшей степени как «отголосок эпохи» использовалось и позднее.

Расклад и четыре сбоку:
о лексике куплетов Высоцкого

Теперь – к лексике куплетов, которые добавил в песню Владимир Высоцкий. Начнем с фразеологизма «не тот расклад», которое Высоцкий использует дважды:

Сегодня это выражение воспринимается как чисто уголовное. Так, в своем справочнике «Словарь блатного и лагерного жаргона. Южная феня» я даю такое определение:

РАС КЛАД – 1) также раскладка – правдивая, точная информация, наводка; раскладка цветная (в цветную) – благоприятные обстоятельства для совершения преступления; не тот расклад – плохое расположение карт в игре; в жизни – неудачный момент, ситуация, не способствующая удаче в деле.

Примерно так же трактуют слово и другие жаргонные словари. В наиболее объемном «Большом словаре русского жаргона» Валерия Мокиенко и Татьяны Никитиной (2000) «расклад» объясняется как «план, замысел, намерение, ситуация, положение дел».

Но действительно ли выражение «не тот расклад» является изначально уголовным? Легко предположить, что уголовники образно обыграли заимствованный из картежной игры термин «расклад» – «распределение карт между игроками, имеющее огромное значение при розыгрыше» (Дмитрий Лесной. Энциклопедия «Игорный дом»). И ведь действительно в игроцкой терминологии выражения «плохой расклад», «не тот расклад» – обычное дело. Даже в «Толковом словаре» Дмитрия Ушакова слово «расклад» («положение чего-л. разложенного, результат раскладки, расположение чего-л. в каком-н. порядке») иллюстрируется примером: «Проиграл из-за неудачного расклада карт».

Между тем, как ни странно, ни в дореволюционных, ни в послереволюционных жаргонных словарях (большей частью закрытых, предназначенных для служебного пользования) по крайней мере сталинской эпохи никаких упоминаний о «раскладе» мы не встречаем – в отличие от нынешних, ни один из которых не обходится без включения этого термина. В чем же дело? Неужели в те времена слово не использовалось в блатном мире?

Конечно, использовалось. Но – никто не считал «расклад» термином «воровским», уголовным! Слово относилось к обычной лексике живого великорусского языка. Достаточно заглянуть в «Толковый словарь» Владимира Даля, чтобы убедиться. Даль толкует глагол действия «раскладывать», в частности, как – «Класть порознь, по местам, по сортам, подбирать. Раскласть товары, разложить; – карты, гадать по ним». Приводит Владимир Иванович и областное пензенское значение слова «расклад» – «расположенье, обстоятельства». И в качестве иллюстративного примера дает тот самый фразеологизм, который в позднее советское время стал считаться «жаргонным»: «Не тот расклад дела, некстати ехать». Так что вполне очевидно, что именно игроцкий жаргон заимствовал слово и соответствующие фразеологизмы из живого русского языка.

Надо отметить, что и в «Толковом словаре русского языка» Сергея Ожегова «расклад» не относится к жаргонным ни в каком контексте: «Расклад карт при игре. Расклад сил, средств (перен.). Вот такой расклад (перен.: вот так получилось, так сложилось; разг.)». То есть фразеологические сочетания со словом «расклад», имеющие переносный смысл, даются с пометкой «разговорное».

Однако к середине 1960-х годов «расклад» уже активно рассматривался носителями языка именно в уголовном контексте («цветной расклад», «гнилой расклад», «не тот расклад» и проч.). Так что Высоцкий, используя в песне фразеологизм «не тот расклад», с точки зрения современной ему действительности прав. А вот на момент интервенции в Одессе выражение это вряд ли считалось жаргонным; скорее обычным разговорным.

Зато с другим фразеологизмом – вернее даже, с поговоркой – дело обстоит иначе. Я имею в виду строку:

.

Эта присказка уж точно и игроцкая, и уркаганская. За ней стоит большая история.

Обратим внимание читателя на то, что в присказке «Четыре сбоку – ваших нет» основа – все-таки игроцкое выражение «ваших нет», которое вполне может применяться и без добавки «четыре сбоку». «Ваших нет» значит «вы проиграли». Когда один партнер открывает карты и показывает свои очки, другой заявляет: «Ваших нет», и показывает свои карты, где комбинация сильнее, чем у противника. Уже со временем, расширив ареал употребления, выражение приобрело также переносный смысл: у вас ничего не выйдет, вам ничего не перепадет.

Синонимично ему и другое игроцкое присловье – «ваши не пляшут»: вы проиграли. Оно также родилось в среде профессиональных картежников, где помимо «ваши не пляшут» существует и схожий фразеологизм – «ваши не пишут». Так говорят в некоторых играх с комбинациями под запись (например, в игре «деберц», где объявляются комбинации «терц» и «пятьдесят»). Игрок, имеющий старшую комбинацию, в ответ на объявление партнером терца заявляет: «Ваш терц не пишет, пишут мои пятьдесят» – и высвечивает свою комбинацию. Или же просто: «ваши не пишут». Но если в данном случае этимология достаточно прозрачна, то в случае «не пляшут» все не так очевидно. Почему не пляшут? И с чего бы картам вообще плясать?

Думается, объяснение несложное. На Руси пляска, в отличие от танца, являлась выражением веселья, радости. Танец же подразумевал скорее эстетическое удовольствие, являлся актом художественным. В самом деле, не скажем же мы, что Уланова сплясала партию Одетты. Вспомним также русскую традицию плясать, когда кто-то доставил письмо, известие, которого ты долго ждал. Вот и в карточной ситуации: «ваши не пляшут» значит, что вы рано обрадовались, вашим картам плясать не придется, радостная весть отменяется. Это выражение бытовало и в единственном числе – «ваша не пляшет». В данном случае имелось в виду, что «не пляшет» комбинация карт. Кстати, именно в такой форме присказка вначале перекочевала в уголовно-арестантский жаргон. Ее зафиксировал в статье «Черты первобытного примитивизма воровской речи» (1935) бывший узник Соловецких лагерей, позднее академик Дмитрий Лихачев. В его толковании «ваша не пляшет» значила «ворам не везет». Другими словами – у вас ничего не выйдет.

Но вернемся к выражению «четыре сбоку – ваших нет». Да, мы разобрались, что эта присказка и ей подобные означают и в игроцком, и в уголовном мире: вы проиграли, у вас нет никаких шансов. Но при чем тут «четыре сбоку»? Это кто такие?

По игроцкой версии, выражение родилось именно в среде картежников, из ситуации в игре «двадцать одно» («очко») [ В уголовно-лагерном мире эта игра словом "очко" не называется. На жаргоне "очко" – заднепроходное отверстие, а «игра в очко» – половой гомосексуальный акт. ]. Если банкир прикупает к имеющемуся у него на руках тузу девятку или десятку (единственные две карты, у которых по бокам нанесено по четыре значка масти; в центре у девятки расположен ещё один значок, у десятки – два), это означает его несомненный выигрыш, поскольку он сразу же набирает либо 20 очков, либо 21 (номинал туза – 11 очков). Даже если у игрока 20 очков, ничья трактуется в пользу банкира («банкирское очко»), а если бы игрок сразу набрал 21 очко, это означало бы его автоматический выигрыш, и в этом случае банкиру нет смысла прикупать карты. Таким образом, «четыре сбоку» – это четыре значка карточной масти, означающие неотвратимый проигрыш игрока. Позже выражение стало использоваться в переносном смысле для обозначения безвыходной ситуации, проигрыша. В качестве карточного термина мы встречаем выражение, например, в автобиографическом романе Михаила Демина «Блатной» (время действия – 30–50-е годы прошлого века):

Шла игра, трещали карты, раздавались отрывистые, странные, похожие на заклинания слова: «Иду по кушу», «Не замётывай!», «Четыре сбоку – ваших нет!».

А вот по воровской версии, речь идет о хвате ножевой рукояти, когда с одного бока оказываются четыре пальца. То есть против вооруженного ножом соперника у безоружного нет никаких шансов. Однако это уже более позднее толкование.

Надо заметить, что в 1920-е годы присказка о «четырех сбоку» была широко известна за пределами игроцкого и криминального мира. Ее можно даже назвать разговорной. Так, в «Роковых яйцах» Михаила Булгакова красные кавалеристы поют бодрый марш:

Первая строка, разумеется, легко восстанавливается – «Никто не даст нам избавленья», то есть начало известного революционного гимна «Вставай, проклятьем заклейменный». Но для нас куда важнее то, что писатель использует уголовную поговорку, прекрасно понимая ее значение. И показывает, что эта  присказка профессиональных шулеров широко известна – ее даже распевают красноармейцы! 

С другой стороны, у «блатных» и «сидельцев» тоже имелась поговорка, в основе которой лежал принцип «ваших нет» – правда, «сбоку» прибавлялось уже не «четыре», а «два», «двое», «три»... Эти присказки уже никакого отношения к игральным картам не имели. Зато имели отношение к быту и порядкам царской тюрьмы.

Поговорка «двое сбоку – ваших нет» в значении «у вас нет никаких шансов» является своеобразной переделкой игроцкой присказки о «четырех сбоку». Но на сей раз имеются в виду не карточные очки, а два конвоира, которые сопровождают преступника (или преступников) по обе стороны.

А вот ругательное выражение «два сбоку», а также «три сбоку» бытовало на царской каторге и в тюрьмах империи: так по количеству нашивок на рукаве называли тюремного надзирателя. И не простого надзирателя. Вот что пишет Василий Трахтенберг в словаре «Блатная музыка ("Жаргон" тюрьмы)», изданном в 1908 году:

ДВА С БОКУ. «Отделенный» надзиратель, имеющий на рукаве две нашивки или две пломбочки на плече. (Надзиратель имеет лишь одну).

То же самое подтверждает в своем «Словаре воровского и арестантского языка» (Киев, 1912) пристав Всеволод Попов.

Еще раньше это выражение употребляет Петр Филиппович Якубович – активный член народнического движения, приговоренный в 1887 году к смертной казни, которая была заменена на каторгу (сначала Карийская каторжная тюрьма, затем – Акатуй). После освобождения Якубович под псевдонимом Л. Мельшин напечатал в журнале «Русское богатство» мемуары «В мире отверженных» (1895–1898). Именно там мы читаем:

– Что и за гнус у нас, братцы! Это не гнус, а прямо два сбоку.

Впрочем, что касается Трахтенберга (словарь которого считается наиболее полным из дореволюционных), на «двух сбоку» он не останавливается и приводит еще один тюремно-каторжанский фразеологизм:

ТРИ С БОКУ. Старший тюремный надзиратель, имеющий на плечах три пломбочки.

Любопытно, что и после революции, по крайней мере в первой половине 1920-х годов, отличительные знаки упомянутых надзирателей остались по сути неизменными: отделенные надзиратели носили нашивки в виде двух красных углов, на расстоянии один от другого 22 мм; старшие надзиратели – три красных угла на том же расстоянии один от другого [ Токарь Л.Н. Форма одежды и знаки различия администрации и надзора мест заключения 1923–1924 гг. ]. Так что арестантам даже не надо было вносить изменения в жаргон.

Выражения «два сбоку» и «три сбоку» являлись не только обозначением надзирателей, но и сигналом тревоги, означавшим, что тот или иной надзиратель приближается к камере или группе «сидельцев». Использовались они и в традиционной уже форме «двое (трое) сбоку – ваших нет», то есть попадешься надзирателю – тебе не поздоровится.

Забавно, что именно в такой форме выражение «трое сбоку» обрело вторую жизнь уже в наши дни, полностью оторвавшись от своих исторических корней. Я имею в виду знаменитый колдовской заговор Бабы Яги из иронической сказки Леонида Филатова «Про Федота-стрельца, удалого молодца»:

Для меня загадкой остается то, почему автор сказки выбрал не более популярное «двое сбоку – ваших нет», а предпочел старшего тюремного надзирателя надзирателю отделения...

И, раз уж у нас пошел разговор о надзирателях мест лишения свободы Российской империи, добавим еще одну цифру – «шесть». В ряде дореволюционных словарей жаргона (в том числе у Трахтенберга, Попова и т.д.) термин «шесть» толкуется как «тюремный надзиратель». В то же самое время «шесть» (также «шестая») означает предупреждение об опасности. Совершенно очевидно, что оба значения связаны одно с другим – как тревога при появлении надзирателя.

Словарь «Блатная музыка» поясняет, что в царских тюрьмах «о приближении надзирателя или конвойного извещается криком "шесть!" или "зекс!" (Sechs), "отделенного" или унтера – "двадцашь шесть" или "шесть и два сбоку" (т. е. 26), старшего надзирателя – "тридцать шесть" или "шесть и три сбоку"».

Что касается слова «зекс», это – немецко-идишский аналог термина «шесть» (sechs по-немецки «шесть»). Как уточняет «Арестантский словарь» («Тюремный вестник», март 1913), «выражение "зекс" распространено у воров Польши и Малороссии и смежных губерний, в остальных губерниях говорят "шесть"».

Но почему именно «шесть»? Сначала я предположил, что дело опять-таки в количестве нашивок. Однако упоминания о шести нашивках мне нигде найти не удалось. Кроме того, из толкования Трахтенберга выходит, что «шесть» – это скорее общее определение надзирателя, независимо от старшинства. Именно потому, если нужно уточнить, о каком надзирателе идет речь, добавляется «шесть и два сбоку», «шесть и три сбоку» (или «двадцать шесть», «тридцать шесть»).

Так шесть-то откуда взялось? Тут мы имеем пока дело, увы, только с «народной» этимологией. Автор «Арестантского словаря», подписавшийся инициалами О.К., утверждает, что «слово "зекс", или "шесть", происходит от числа колец в кандалах, надеваемых на преступников». Другими словами, берегись или попадешь в кандалы.

Иная трактовка – у П.Фабричного в «Языке каторги» («Каторга и ссылка» № 6, 1923). Автор считает, что «это слово происходит от фамилии Шестиглавый – начальник одной из Забайкальских тюрем времен П.Я. Мельшина. "Зекс", т. е. "идет Шестиглавый – берегись")». Увы, эта версия кажется совсем уже фантастической – тем более в связи со ссылкой на мифического П.Я. Мельшина. На самом деле имеется в виду революционер, «могиканин русского народовольчества» Петр Филиппович Якубович, писавший под псевдонимом Л. Мельшин, с мемуарами которого Фабричный явно не знаком – иначе не превратил бы его в мифического "П.Я. Мельшина". Скорее всего, речь идет лишь о каторжанской байке; по крайней мере, в воспоминаниях Якубовича никакой «Шестиглавый» не упомянут.

В любом случае экскурс в прошлое показал нам, что негативный, угрожающий смысл выражения «четыре сбоку – ваших нет» связан не только с игроцкой лексикой, но и с лексикой тюремной. И в куплете, который сочинил Владимир Высоцкий, эта поговорка звучит совершенно естественно и уместно.

Завершая очерк, скажу: на мой взгляд, Владимир Семенович замечательно огранил «блатную народную» песню и она обрела совершенно новое звучание.