Фима Жиганец

Закон есть закон

Базарно-рыночные отношения

Рынок, или, как называли его аборигены, «Старый базар», раскинулся в самом центре города. От него начинался крутой спуск к Дону. Базар радовал глаз и нюх фламандскими натюрмортами фруктовых, рыбных, мясных и прочих пестрых рядов, бурлил, кипел, громыхал, бренчал и матерился. Его распирало, как тесто в квашне.

Чудовищная катавасия, толчея и теснота были на руку кармашам, мошенникам всех мастей, бомжам и мелкой шпане. Зато базарным ментам служба представлялась сущим пеклом. Несмотря на постоянные шушуканья коллег из райотдела о том, что сытнее рынка места нет, долго здесь никто не задерживался. Служба – психованная: каждый день дежурку штурмуют толпы одураченных лохов, визжат и ломают лбами хрупкие стеновые панели. А высокое милицейское начальство держит «базарных служак» за мальчиков для битья. Где-где, а уж тут всегда найдется, за что зацепиться.

Единственный, кто сохранял в этом бардаке олимпийское спокойствие, – начальник отделения милиции при центральном городском рынке Никанор Иванович Мельников. Место свое занимал майор уже годков восемь и привык к нему, как привыкает к вечным бурям смотритель одинокого маяка на скале, торчащей среди рифов. Вокруг бушуют волны, ветры сдувают и крушат все окрест, а суровый морской волк в просоленной линялой тельняшке беспечально попивает ром за крепкими стенами.

Центральный рынок находился на территории Советского района, и местный опер Серега Степцов время от времени заскакивал сюда по долгу службы: проверить, как у «Иваныча» обстоят дела с борьбой против террора, а заодно и отовариться на халяву. Так, не внаглую. Вот и этим утром Серега решил проявить антитеррористическое рвение.

Пробиться в дежурку Степцову удалось с трудом: ее заполонили звонкоголосые цыганки в пестрых одеяниях: старухи, клювоносые загорелые девахи и совсем еще юные пацанки. Бабенка с тяжелыми серьгами в ушах трясла на руках младенчика, который пронзительно верещал.

– Куда прешь?! – набросилась на Серегу полногрудая тетка в ярком платке. – На улице подожди!

– Цытеньте, каля, цытеньте! [ Цыганки, замолчите (цыг.). ] – отмахнулся опер. – Чего развопились, как на романо бияв? [ Цыганская свадьба (цыг.). ]

– О, гляди, ром [ Цыган (цыг.). ] лапотный! – всплеснула руками грудастая цыганка. – Ну, чего тебе здесь надо?

– А ты, мами [ Бабушка (цыг.). ], не нукай, – отозвался Серега. – Я тебе не андрэ-дэно [ Запряженный (цыг.). ].

– Какая я тебе мами, гадже [ Мужчина-нецыган (цыг.). ] паршивый! – возмутилась цыганка и исторгла очередь из замысловатых цыганских ругательств.

– Дэвла, хав тэ гудлэ кхула! [ Господи, чтоб мне довелось жрать твое сладкое говно (цыг. бран.). ] – воздел лапы к небу опер. – Шоб мне кушать Божьи сранки… Видать, давно по тебе кочет не топтался?

Дежурка содрогнулась от хохота цыганок. Тетка с воплями набросилась на опера.

– Милиция, милиция! – весело завопил мент. – Хулиганы зрения лишают! Одурела, что ли, старая? Я Коле Сличенке пожалуюсь! В театр «Ромэн»…

– Всем молчать! – грохнул чей-то трубный глас. – Молчать, я сказал!

В помещении повисла тишина. Слышно стало, как за окном чирикают воробьи, а где-то вдали дуэт бездомных алкашек сестер Карамазовых выводит пьяными голосами «жалистливую» песню про то, как на кладбище Митрофаньевском отец дочку зарезал свою. Заткнулся даже младенец.

– В чем дело? – вопросил громадный мужчина при майорских погонах, пробив себе дорогу к центру дежурки, как ледокол «Челюскин». – Что за гай-гуй, я спрашиваю? Привет, Сергей. Так по какому случаю митинг?

– Жулика поймали, начальник! – заголосила грудастая тетка, и вслед за ней вступил горластый ребятенок.

– Заткни оглоеда! – приказал Мельников.

Мамка сунула в рот дитяти грязный узелок. Дите стихло и зачмокало.

– Ты что ему запихнула? – насупил брови майор. – Он же задохнется!

– Это ж маковка, – пояснила заботливая мамаша. – Там, в платочке, зерна маковые. Васятка их страсть как любит…

– Мало что вы чужих мальцов наркотой потравили, так еще и своих не жалеете! Высунь эту дрянь! Совсем одурели – в милиции, в святая святых…

– Да то ж пищевой мак. Он в магазине продается. Им булочки посыпают.

– Лучше бы себе хрен солью посыпали, – огрызнулся майор. – Вынай, сказал.

– Он кричать начнет, – предупредила мамаша.

– Тогда нехай торчит, – разрешил Мельников. – Твое дите, хоть гвоздями корми. Ну, где ваш жулик?

– Вот! – дружно завопил табор и вытолкнул в центр какого-то задохлика.

По виду мужчинка напоминал гномика-переростка в серой курточке без рукавов, зато с великим множеством карманов, карманчиков и кармашков. Такие жилетки часто носят провинциальные фотографы, репортеры или самоделкины, которым вечно нужны под рукой винтики, шпунтики, отвертки и завертки.

– Он, что ли, жулик?

– Он, он! – дружно залопотали дочери степей.

– Сами вы мошенницы! – пискнул мужчинка и получил от женщин несколько затрещин.

– Заткнуться! – потребовал Мельников. – И покинуть помещение всем, кроме потерпевших.

– Мы все потерпевшие! – возмутилась тетка с грудями.

– Пошли вон!

Табор вмиг испарился, остались четыре цыганки. Опросив их, главный базарный мент выяснил следующее.

В это утро ватага цыганок, как обычно, торговала на своем «прибитом» месте всяким барахлом, в том числе куртками-безрукавками. Яркие девицы хватали прохожих за руки и пытались впарить свой товар, убеждая, что курточки им скидывают «прямо с таможни, золотой, не вру, вот те крест, истинным господом-богом клянусь, чтоб моим детям от поноса мучиться, конфискованный товар, свежий, на этикетку глянь, драгоценный, американские, чтоб им провалиться, штаты!». Народ верить не желал, от торговок отпихивался. И правильно делал, потому что этот дерибас [ Дерибас – барахло. ] строчили на живую нитку местные вьетнамцы в подпольных цехах.

На призывы юной Мадлен повелся лишь мелкий лысоватый субъект в драном плащике. Он робко поинтересовался, что стоит джинсовый жилет.

– Тысячу двести! – звонко ответила Мадлен.

– Потрогать можно? – робко попросил тип.

– Да щупай! Настоящий котон, ему сносу нет!

Мужчинка послушно пощупал и даже понюхал.

– Дороговато, – выдавил он.

– Тыща двести – дорого?! Это ж задаром!

Мужичок полез во внутренний карман плащика и выудил яркий фантик. Глазищи Мадлен хищно вспыхнули.

– А где тут поблизости сто евро разменять? – спросил лысый гномик. – Других денег у меня нету, вот товарищ в долг дал…

К Мадлен слетелось еще несколько подружек.

– Обменять хочешь, дядя? – радостно отозвалась юная Зара. – Мы сейчас тебя отведем!

Действительно, «кидал» и «ломщиков» на Старом базаре пруд пруди. Одни могут без проблем рассчитаться с клиентом купюрами, искусно нарисованными цветными карандашами на туалетной бумаге, другие – ловко обсчитать при обмене «деревянных» на еврики или «зелень».

Мужчина тем временем сунул деньги на место, во внутренний карман плаща, снова принялся мять краешек заветной курточки.

– Может, уступите? – снова заскулил он.

– Куда еще-то? – запричитала Мадлен. – Ну, за тыщу возьмешь?

– За тыщу? За тыщу – конечно. Только примерю. Можно?

Он стянул с себя плащ, забыв при этом вынуть сотенную бумажку.

– Подержите, девочки, – сунул гномик плащ цыганкам.

Зара тут же подхватила его, а Мадлен сунула мужичку жилет. Задохлик надел жилет, стал ощупывать кармашки, пробовать молнию… А цыганочки мигом брызнули во все стороны, прихватив плащ с сотней евро.

– Караул! – завопил гномик, как потерпевший. Но потом махнул рукой и быстро направился прочь.

Однако уже через пару минут на выходе с рынка несчастного сбила с ног толпа цыганок и принялась лупить чем ни попадя. На его радость, рядом случился наряд милиции, который препроводил мужичонку и злобных фурий в отделение милиции.

Майор повертел в руках фальшивую еврокупюру.

– Мэри, Мэри… – обратился он к тетке, которая давеча переругивалась с Серегой Степцовым. – Как же тебя на такой мякине провели? Этому фокусу, почитай, сто лет…

– Да разве ж это я? – возмутилась Мэри. – Девки пошли безмозглые! Дуры! А он, – цыганка погрозила кулаком гномику, – нарочно в кармане дыру проковырял, чтобы эти лахудры подумали, будто бумажка за подкладку завалилась. Пока они убегали, пока прощупывали… Хорошо еще, у нас теперь мобилы есть! Мадо тревогу подняла, мы его на выходе перехватили.

– Наглое вранье, гражданин начальник, – подал тихий голос задохлик. – Они меня ограбили, утащили плащ с деньгами да еще и накостыляли почем зря! Я кричал, на помощь звал – весь базар слышал!

– Убью! – заорала Мэри и бросилась на мужичка. Бдительные стражи порядка с трудом оттащили ее от гномика и швырнули на кожаную тахту.

– Нехорошо, – покачал головой майор и пояснил для Мэри: – Все, что вы наплели, это дешевая лирика. А вот ваши действия – у гражданина на лице.

– Он же все врет! – взвизгнула цыганка. – Ты сам сказал, что это фокус!

– Фокус в том, что вы у товарища плащ утащили. Плюс рукоприкладство.

– И пять тыщ рублей одной бумажкой! – добавил мятый гражданин.

– Как ни крути, все против вас, – констатировал майор.

– Ладно, – буркнула Мэри, почуяв запах жареного. – Пусть жилетку вернет – и разойдемся.

– Вы меня плохо поняли, гражданки цыганки, – уточнил Мельников. – Это даже не сто пятьдесят восьмая, не кража убогая. Це статья сто шестьдесят першая: открытое хищение чужого имущества, то бишь грабеж.

Он полистал потрепанную книжку.

– Часть вторая, пункты «г» и «д»: с применением насилия, не опасного для жизни и здоровья, и с причинением значительного ущерба. От трех до семи лет.

– Да брешет же он! – заскулила Мадлен.

– Это вы в суде разбирайтесь, кто брешет, кто не брешет. А вообще-то можно переквалифицировать на грабеж, совершенный организованной группой в крупном размере. От шести до двенадцати годков строгача.

– Ты что, начальник, шутки шутишь? – недоверчиво брякнула Мэри.

– Какие тут шутки, сказал петух, слезая с утки... Пеструхин, – кликнул майор сержанта, – заводи компашку в обезъянник. А с этого… как вас там?

– Замшелко, – сообщил гномик.

– А с гражданина Замшелко показания снимешь. И протокол оформляй.

– Погоди, начальник! – Грудастая Мэри тревожно засуетилась. – Какой протокол? Может, миром договоримся? Ну, вышло туды-сюды…

– Какие еще туды-сюды? – В голосе майора зазвучали стальные нотки. – У нас есть заявление потерпевшего? – уточнил он у дежурного.

– У нас нет заявления потерпевшего, – отрапортовал дежурный.

– Тогда варианты, конечно, остаются. – Майор Мельников вздохнул. – Если возместите убытки гражданину Паршивко…

– Замшелко, – поправил задохлик.

– Вот именно. Если вернете пропавшую сумму денег…

– Вернем, вернем! – хором закудахтали цыганки.

– Тогда он, может быть, заявление писать не станет. Хотя это и против правил…

– Да ладно, че там, – вальяжно бросил мужичок. – Замнем, так и быть.

Майор придавил задохлика к стулу тяжелым взглядом. Тот поперхнулся.

Перепуганные цыганки отсчитали деньги и тут же скрылись с глаз. Получив отступное, мужичонка метнулся было к выходу, но Мельников успел ухватить его за ворот.

– Ты куда, Задрипко? – поинтересовался он.

– Я, гражданин начальник, это… спасибо вам… Я домой…

– Твой дом – тюрьма, труболет [ Труболет – бродяга, бомж, ночующий в трубах теплотрассы. ]! Гони бабки – и пшел вон!

– Вы не имеете права. Я потерпевший…

– А сейчас станешь пострадавшим! Пеструхин, кликни табор, мы им сейчас клоуна сдадим с рук на руки.

– Вы не имеете права! – жалко повторил мужичок.

– Права твоя башка будет глистам качать, когда ее в твой же зад засунут, – пояснил майор. – Ничего, в таборе тебя перевоспитают. Тем паче на твоей роже написано, что пару сроков ты уже точно оттянул. Ну, сам признаешься или пробить по картотеке?

Замшелко втянул головенку в плечи.

– То-то. А то каждая тварь корчит из себя правозащитника…

– Гражданин начальник, ну хоть сколько дайте… – заскулил гномик.

– Я те дам! Я те столько дам, мало не покажется...

– Вы хоть проводите, – горестно попросил Замшелко. – Эти же… они же меня разорвут.

– Эти – разорвут, – довольно подтвердил Никанор Иваныч. – Пеструхин! Киньте его в «попугайчик» [ Милицейский уазик (жарг.). ] и вывезите куда подальше. Мне на рынке только неопознанных трупов недоставало. Э, клоун! Бабло гони. Я тебе не Мадлен…

Разрулив ситуацию, майор пригласил Степцова в кабинет – отметить очередное торжество закона. От стопарика под свежую ветчинку Серега не отказался. Хотя и попенял старшему товарищу, что тот ходит по лезвию ножа: при случае свои же сдадут с потрохами.

– У меня народ сплоченный, – обиделся майор. – Коллектив ударного труда. А изъяли мы нетрудовые доходы, которые пойдут в премиальный фонд. Что значит «незаконно»? Закон – понятие относительное. В советское время за торговлю валютой расстреливали, сейчас – пункты на каждом углу. А валюта не стала ни вреднее, ни полезнее. Или вот пример. В двадцатые годы, чтоб ты знал, милиции отстегивали положняком десять процентов с тех средств, которые она вернула государству или частным лицам. Сейчас не отстегивают. Что, воровать меньше стали? Вот я и восстанавливаю социальную справедливость строго по закону, который когда-то из-за недомыслия отменили. Настанет день, сызнова примут. А мы уже сейчас работаем в новых условиях! Передовой опыт. Вопросы есть?

– Есть, – ответил Серега. – Но не у меня, а у прокурора.

– Все, замнем для ясности, – поморщился Мельников. – Лучше растолкуй, где ты так складно по-цыгански научился балакать.

– Нужда научит. В прошлом году прикомандировали меня к группе, которая вела одно крупное дело, по наркоте…

И оперативник поведал, как закинули его в райцентр Смальск, где горожане несколько лет стонали от беспредела местных наркоторговцев. Поставляли наркоту исключительно цыгане. Руководство городка и начальник милиции Сопрун прикрывали глаза на этот бизнес, поскольку цыганский барон Миха отличался по отношению к ним особой щедростью и слыл меценатом.

В конце концов терпение обывателей лопнуло, и они обратились к атаману Всевеликого казачьего войска Василию Водомутову. Тот мигом объявил «войско в походе», и сотня крепких пареньков ушкуйной наружности с нагайками и битами повели толпу на Цыганский городок, смяли кордоны, а заодно взяли штурмом райотдел милиции и мэрию. Главного мента вместе с городским головой выволокли на площадь и публично выпороли розгами на мраморных плитах у памятника Ленину. Кто-то даже лично видел, как у Ильича глаза полезли на бронзовый лоб, загаженный голубями.

Обитатели Цыганского городка не стали оказывать сопротивления, а дали деру, бросив пожитки. Бульдозеры и тракторы довершили дело. Когда из Мокрого Паханска прилетел ОМОН вместе с СОБРом, бойцы застали шумное народное гуляние на пепелище. Так когда-то плясали радостные французы на обломках Бастилии.

По факту массовых беспорядков завели было уголовное дело. Но тут, по счастью, случилась Кондопога, по сравнению с которой посекновение мэра выглядела детской шалостью в песочнице.

– С цыганчой тоже обошлось, – завершил рассказ Серега. – За неделю до Сабантуя по телеящику сюжет прошел, где Смальск попал в первую пятерку городов, страдающих от наркотической заразы. Областным бонзам сверху хвоста накрутили, и они послали ОБНОН [ ОБНОН – отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. ] расковырять это сучье кодло. Вот к ним меня и пристегнули. Мы ромалам хлопушку [ Арест (жарг.). ] устроили – на тридцать два фигуранта! И пообещали: если будут гавкать, весь табор под пилораму пустим. Короче, утерли они сопли и ускакали в дальние края.

– Ничего, они свое быстро наверстают, – заверил Серегу майор.

– Это да, – согласился Степцов. – Но не в нашем районе.

– А что с теми, кого вы уже приняли?

– Пришлось полгода париться. За это время я не только по-ихнему наблатыкался, но еще и чечетку научился бить.

– Повезло, – заметил Никанор Иванович.

– С чечеткой?

– Повезло, что не китайцы наркотой торговали. А то бы скрутило тебя, как иероглиф, и хрен бы разогнули. Наливай за великое братство народов...