Владимир Ажиппо

Социально-психологический аспект «закрытости» постсоветской тюрьмы

Гражданское общество, представленное правозащитными организациями и средствами массовой информации, постоянно пытается осуществлять посещения мест лишения свободы, реагируя на сигналы о нарушениях прав человека за решеткой. Однако практически всегда такие попытки наталкиваются на сопротивление тюремной администрации. «Закрытость» нынешней тюрьмы имеет свою историю и вытекает из особенности тюрьмы прошлой.

До 70-х годов ХIХ века российские тюрьмы были достаточно открыты и доступны для посещений представителями имущих классов. Более того, такие посещения даже поощрялись, так как всегда сопровождались, как бы мы выразились сейчас, спонсорской деятельностью. Визитеры приносили арестантам продукты питания, одежду, перечисляли деньги на их содержание и т.п. В традициях общества было снисходительное отношение к тюремникам (так тогда назывались заключенные) и оказание им помощи. Считалось, что доброта, проявленная к ближнему своему, каким бы злодеем он ни был, непременно найдет отклик в его заблудшей душе.

В конце века в связи с ростом преступлений, имевших яркую политическую окраску, в основном террористических актов, совершаемых бомбистами-народовольцами, а позже социалистами-революционерами, тюремное ведомство приняло ряд мер по недопущению визитов посторонних лиц, не связанных с интересами тюремной службы. Государство стало активно использовать тюрьму как инструмент политического насилия, и этот инструмент требовал максимального ограничения внимания к нему.

Российская тюрьма «открылась» на непродолжительное время после Февральской революции 1917 года. Пришедшие же в конце года к власти большевики, несмотря на свое песенное обещание «тюрьмы сравнять с землей», высоко оценили эффективность использования мест заключения в борьбе с политическими и идеологическими противниками, и тюремный охранительный режим стал еще жестче, чем был в Российской империи.

Своего пика изоляция тюремного и лагерного населения достигла в ГУЛАГе во время Великой Отечественной войны, а начиная с 50-х годов ХХ века она постепенно стала ослабевать. В то же время до горбачевской перестройки ни одно СМИ не могло даже подумать о том, чтобы подготовить репортаж из какой-нибудь колонии. О правозащитных организациях речь вообще не шла, они находились вне закона, а их члены если и посещали тюрьму, то только в качестве арестованных и осужденных.

Перестройка, а затем распад Советского Союза привели к деполитизации тюрьмы как государственного института. Казалось бы, настало время, когда правозащитное сообщество и журналисты могут посещать места лишения свободы, общаться с обитателями колоний, наблюдать и описывать тюремную реальность. Единичные случаи такой деятельности были, но в массовом порядке этого не произошло, тюрьма отчаянно сопротивлялась и продолжает сопротивляться проникновению на свою территорию любого постороннего внимания. Несмотря на то что правозащитные организации медленно, но постоянно набирают силу и дверь в тюрьму приоткрывается все шире, сопротивление пенитенциарной администрации остается значительным, и, похоже, нескоро еще общество будет иметь необходимый доступ к процессам, происходящим за высокими тюремными заборами.

Причин того, почему администрация мест лишения свободы и руководство ведомства отчаянно пытаются сохранить тюрьму недоступной для журналистов и правозащитников, несколько. Вот, на взгляд автора, некоторые из них.

Первая. Этому способствует действующее законодательство. Уголовно-исполнительный кодекс РФ как будто предусматривает посещение исправительных колоний представителями СМИ и иными лицами, но только по специальному разрешению тюремных чиновников. С одной стороны, это понятно: тюрьма не проходной двор, это достаточно серьезное учреждение, и визиты в нее не могут не регулироваться. Но, с другой стороны, законодательство никак не описывает условия и порядок предоставления или отказа в предоставлении возможности посещения колоний. То есть возможность визита полностью зависит от воли (или произвола) чиновника. В любом случае он не нарушит закон.

В последнее время под этот, казалось бы, нерушимый бастион был проделан «подкоп», существенно ослабивший его неприступность. Речь идет о деятельности Общественных наблюдательных комиссий, члены которых имеют право беспрепятственно посещать все места лишения свободы в любое время суток. Но победу праздновать рано. Тюрьма так просто сдаваться не собирается, и нет сомнения, что полной беспрепятственности не будет. Не найдутся необходимые документы, окажутся больными должностные лица, без пояснений которых невозможно установить все обстоятельства, приведшие ОНК в конкретную колонию, сломается замок от какого-то кабинета… Вариантов много, и не приходится сомневаться, что все они будут использованы.

Также необходимо учесть, что ОНК пока еще слишком малочисленны и реагируют они лишь на вопиющие случаи нарушений прав человека, о которых им становится известно. А сколько заключенных, чьи права были грубо попраны, будут угрюмо молчать, вполне логично полагая, что обращаться к правозащитникам может оказаться себе же дороже. «Вы приехали и уехали, а мне здесь оставаться» – вот эта логика, и спорить с ней трудно.

Вторая причина – традиция. Тюрьма – очень инертный, неповоротливый и косный институт государства. Еще советские нормы секретности всего и вся по традиции живут в сознании тюремщиков, передаваясь из поколения в поколение. Системного цивилизованного обучения тюремного персонала нет, и потому его «натаскивание» происходит по типу дрессировки пастушьих собак: путем перенимания навыков от старших младшими. При такой «системе обучения» погрешности в знаниях неминуемо накапливаются.

Третья – вполне рассудочные действия тюремных начальников, направленные на сокрытие злоупотреблений, происходящих в тюрьме. Это и нарушения прав человека, причем нарушения не только прав заключенных, но и прав сотрудников, хотя в первую очередь речь должна идти о коррупции. Ее условно можно разделить на «традиционную» и «новую».

«Традиционная» тюремная коррупция – это предоставление заключенным незаконных благ. Это спиртные напитки; наркотики; мобильные телефоны, применение которых законом не упорядочено; содействие переписке между камерами в СИЗО; контакты между лицами, проходящими по одному уголовному делу, так называемыми подельниками; незаконные свидания и т.п. Сюда также нужно отнести предоставление льгот вполне законных, но за деньги. Наиболее распространенным (и наиболее «денежным») является предоставление условно-досрочного освобождения. Свобода – главная мечта любого арестанта, и для быстрейшего освобождения он и его родственники не жалеют ничего.

Зачастую администрацией колоний создаются условия, при которых «уйти по УДО» можно, только уплатив назначенную сумму. Никакой ударный труд, примерное поведение, вежливость и приветливость к представителям администрации не помогут. Проблема с «неплательщиком» решается просто: используется или придумывается мелочный предлог, и осужденному объявляется выговор, например, за курение в неположенном месте, незастегнутую пуговицу на бушлате, плохо заправленную постель и т.п. Причем делается это всегда, чтобы никому другому даже не пришла в голову мысль, что досрочно можно освободиться, не заплатив.

«Новая» коррупция – это использование покорной и почти бесплатной рабочей силы в теневых производственных схемах, а также откровенное расхищение бюджетных средств, выделяемых на содержание тюрьмы. За высокими заборами и железными воротами деятельность государственных контролирующих организаций крайне затруднена, а общественных почти невозможна. Надзор осуществляет только прокуратура, но это своя прокуратура! Негласный контроль как будто проводит спецслужба, но много ли желания будет у ее сотрудников восстанавливать закон за колючей проволокой? Есть дела поважней и поинтересней.

Можно предположить, что если сравнить «вал» (или «нал», это как угодно) тюремной коррупции, то 70–80% средств, добытых коррупционным путем, приходятся на «новую», и лишь 20–30% – на «традиционную» коррупцию.

Четвертая причина – устойчивая тенденция скрывать некомпетентность и непрофессионализм тюремного персонала и руководителей. Увы, лучшие умы человечества работать в тюрьму не идут! Преобладающее число сотрудников этого ведомства никогда не блистали успехами в школе, вуз, как правило, закончили заочно, знания получили тоже «заочные», имеют весьма средний интеллект, бедную эрудицию и низкий культурный уровень. Бывают, конечно, исключения, но это только исключения. Открытость тюрьмы для бездарей и невежд – крах имиджа всезнающего и всесильного гражданина начальника и, вполне вероятно, крах карьеры. Не дай бог сболтнуть на телекамеру какую-нибудь глупость! А если кроме глупых мыслей иных в голове нет?..

Руководители тюремного ведомства в большинстве своем юридически малограмотны и вполне искренне полагают, что тюрьма – это стратегический государственный институт и вся ее деятельность должна быть засекречена. На самом деле секретность тюрьмы определяется Законом РФ «О государственной тайне». Если «наложить» статью 5 этого закона, которая перечисляет сведения, относящиеся к гостайне, на тюрьму, то получится, что секретными являются лишь сведения об оперативно-розыскной деятельности и информация, связанная с гражданской обороной.

Существует, однако, юридическое понятие «иная охраняемая законом тайна». Эту тайну определяет само ведомство. Но можно смело утверждать, что под эту тайну в тюрьме подпадают лишь сведения об организации наружной охраны (организация внутреннего режима секретной быть не может, она осуществляется у всех, в том числе у заключенных, на виду) и информация о предстоящем направлении (т.н. этапировании) контингента в другие учреждения. Все остальное прячется совершенно безосновательно.

Более того, статья 7 Закона РФ «О гостайне» запрещает «секретить» ряд сведений, например, о состоянии здравоохранения, санитарии, преступности, о фактах нарушения прав и свобод человека и т.п. Включая подобную информацию, касающуюся тюремного населения. А попробуйте получить доступ к этим сведениям!

Наиболее часто эксплуатируется понятие «тайна следствия». Так говорят все, от тюремного надзирателя до высокопоставленного прокурора. Именно «тайна следствия» выставляется тюремщиками как щит, чтобы не дать возможности журналистам и правозащитникам общаться с заключенными в СИЗО. Между тем это понятие юридически не определено, а значит, и не должно использоваться в официальных отношениях. УК РФ в статье 310 предусмотрел ответственность за разглашение данных предварительного расследования лицом, предупрежденным в установленном законом порядке о недопустимости их разглашения.

Но ведь журналисты и не требуют, чтобы их знакомили с данными следствия! Правозащитников интересуют условия, в которых содержится арестованный. Они лишь хотят общаться с заключенными в присутствии представителей администрации. Какие материалы дела может разгласить уголовник, кроме того, что он «наплел» следователю на допросах?

В любом СИЗО половина (это минимум!) сотрудников – потенциальные и действующие предатели, которые за мзду по просьбе преступников звонят их родственникам и друзьям, передают письма на волю и обратно в тюрьму, заносят мобильные телефоны, спиртное и наркотики. Все эти люди имеют возможность неограниченно соприкасаться с заключенными, а значит, и с «тайной следствия». Им можно, они хоть и предатели, но свои. А вот авторитетному журналисту или правозащитнику без единого пятна на репутации это не дозволено. Чужой!

Пятая причина, которая, по мнению автора, является доминирующей, хотя о ней никто вообще не говорит, заключается в специфических психологических качествах персонала тюремного ведомства. Для преобладающего большинства тюремщиков (до 80–90%) характерен так называемый комплекс превосходства. Природа его кроется в детских, а позже юношеских комплексах неполноценности, «наложенных» на наличие широких властных полномочий.

Развитию этих комплексов способствует вся сущность тюрьмы:

– низкий престиж профессии;

– враждебно настроенное окружение;

– пространственная и социальная изоляция;

– низкий образовательный и культурный уровень коллег;

– систематическое решение однотипных несложных интеллектуальных задач;

– преобладание отрицательных стимулов профессиональной деятельности (взысканий) над положительными (поощрениями);

– социальный «разрыв» в отношениях между начальниками и подчиненными, отсутствие корпоративности;

– постоянное наличие негативного эмоционального фона

и другие факторы, пагубно влияющие на психику.

Отсюда неизбежно следует депрессия, сужение сознания по депрессивному типу, параноидные изменения личности (завышенная самооценка, подозрительность, обидчивость, злопамятство, немотивированная агрессия).

Превосходство является обратной стороной медали – неполноценности. Это болезненная компенсация подсознательных ощущений и впечатлений о своей неуспешности, малозначительности, второсортности. Комплекс превосходства у тюремных руководителей иногда зашкаливает настолько, что вплотную подбирается к патологии, которая в психиатрии имеет красивое певучее название Mania grandioza – бред величия.

Именно комплекс превосходства диктует пенитенциарным деятелям все нелепые тюремные запреты, именно он не позволяет им адекватно оценивать ситуацию вокруг тюрьмы, свое место в этой ситуации и выбирать оптимальные и понятные для общества формы деятельности. И именно комплекс превосходства порождает безумную секретность и гипертрофированную «закрытость» тюрьмы.