Алексей Мокроусов

Насилие как магнит

Показы документальных фильмов уже не первый год относится к числу главных событий на Московском международном кинофестивале. Ведь документальное кино почти не боится острых вопросов, касаются ли они роли международного сообщества в локальных войнах, форм принуждения личности государством или обращения с заключенными в тюрьмах. Не зря в этот раз неигровому кино посвятили два специальных проекта, включая конкурс, документальные ленты были представлены и в других фестивальных программах.

Прикованные без цепи

Лента израильских режиссеров Хилла Медалиа и Шош Шлам «Сетевой торчок» посвящена жертвам компьютерных битв. Авторы сумели проникнуть в пекинский военный госпиталь, где профессор Тао пытается излечить подростков от игровой зависимости. Госпиталь госпиталем, но на первый взгляд больше похоже на тюрьму легкого режима – униформа, распорядок дня, надзиратели, запирающиеся комнаты-камеры (кровати в два яруса, требования к заправке – военные).

Подростки попадают сюда по-разному. Кому-то говорят правду, кого-то обманывают, обещая повезти кататься на лыжи в Россию, третьим подмешивают снотворное в еду: ужинал с семьей – забылся – очнулся в комнате с решетками. Кто-то сам понимает, что его зависимость от игр давно стала болезненной; кто-то с гордостью признается, что играл 15 дней подряд с короткими перерывами на сон, другой в ответ хвастается – а я два месяца! Боясь упустить решающий момент в игре, самые фанатичные надевают памперсы, лишь бы не отлучаться в туалет. В Китае диагноз компьютерной зависимости ставят, если пользователь проводит у компьютера во внерабочих целях больше шести часов в день.

Средствами семейной терапии лечат и их родителей – многие из них воспитывали детей с помощью кулаков, и от врачей в госпитале тоже ждут применения силы. Общение внутри семьи – одна из главных проблем в ситуациях, когда подростки неделями сидят у монитора. Но «семейная глухота» последних является едва ли не главной причиной всех проблем. Как замечают авторы, подростковая неспособность любить родителей приносит тем не меньше боли, чем их собственная требовательность по отношению к детям.

При работе над фильмом режиссерам (Хилла Медалиа и Шош Шлам начали снимать в XXI веке, но уже успели сделать себе имя) требовалась конспирация. В течение четырех месяцев – а изначально предполагалась лишь неделя съемок – они проникали в военный госпиталь инкогнито, заручившись поддержкой влиятельного Тао. Таким образом тот пытался распространять информацию о своем методе лечения. Съемки проходили с согласия героев, хотя некоторые юноши и абсолютно все (!) девушки, находящиеся в лечебном центре, отказались появляться в кадре. После премьеры на фестивале в Сандэнсе, куда Тао не выпустили (запретили ему поездку и на фестиваль в Гонконг), китайские власти закрыли пекинский центр, профессор вынужден продолжить свою работу в другом месте. Наверняка она не прекратится. Режиссеры видят причину игровой эпидемии в особенностях демографической ситуации в стране (китайская семья может иметь лишь одного ребенка) и в очень высоком уровне конкуренции в школе. Но во всем мире сегодня компьютерная зависимость распространяется быстрее птичьего гриппа, ей подвержены жители и развитых, и развивающихся стран. Одному профессору Тао с ней явно не справиться.

Ненависть как яд

«Соль земли» – фильм, сделанный одной знаменитостью о другой. О фотографе Себастьяно Сальгадо рассказывает Вим Вендерс – в соавторстве с сыном героя, Джулиано Рибейро Сальгадо. Точнее, Сальгадо рассказывает о себе сам. Он комментирует свои ставшие уже хрестоматийными фотосерии, от «Другие Америки» и «Сахель» до «Рабочие» и «Миграции и портреты». Во многих из них ощутим интерес к экономической структуре мира. По настоянию отца (обаятельный старик тоже появляется в кадре) Сальгадо учился на экономиста, работал во Всемирной кофейной организации и Всемирном банке в Лондоне, но в 29 лет решил начать жизнь свободного художника, полную рисков и неопределенности. Образование не помешало художественному таланту: подзаголовок «Рабочих» звучит вполне марксистски – «К археологии индустриальной эпохи», а экономической самостоятельности фотографа можно только завидовать. Спустя шесть лет после начала фотокарьеры Сальгадо приняли в знаменитое агентство «Магнум», но в 1979-м он решает рискнуть, покидает брэндовый союз и создает вместе с женой собственное агентство.

Ставка была высока, но он не проиграл: до сих пор его альбомы расходятся по всему свету, выставки устраивают крупнейшие музеи мира, все это позволяет годами работать над одним проектом.

Популярности его черно-белых снимков не помешала даже дискуссия, начатая философом Сьюзан Сонтаг. Та оценила работы Сальгадо как эстетизирующие человеческое страдание – хотя барочная эстетика, укоренившаяся в бразильской культуре и определившая его мир, вся построена на такой эстетизации.

«Соль земли» это не творческий отчет и не осанна. Фильм способен скорее разочаровать, показывая отчаявшегося на войнах фоторепортера. Сальгадо снимал человеческие трагедии в бывшей Югославии и в Руанде. После резни, устроенной сперва хуту над тутси, затем тутси над хуту, когда людей сотнями убивали в храмах и школах, когда в лесах в течение месяцев пытались спрятаться сотни тысяч, а выживал там лишь каждый пятый, он перестал фотографировать. «Омерзительнее всего было видеть, как заразительна ненависть, мы безжалостные, страшные животные, нет никого кровожаднее нас», – говорит с экрана Сальгадо, потерявший в Руанде веру в человечество.

Выбор, перед которым он оказался, сродни ситуации Адорно, считавшего, что поэзия после Освенцима невозможна. Но многолетняя депрессия, судя по всему, ослабела после возвращения на родину. Вместе с женой Сальгадо занялся отцовской фермой, восстановлением исчезнувшего из-за эрозии почвы леса. За десять лет они высадили два миллиона деревьев и основали национальный парк. А фотографировать он все-таки снова начал, снимает теперь природу и неизбежно попадающего в кадр человека в пейзаже.

По обе стороны тюремной двери

Создатели американского фильма «Пресловутый мистер Бут» Тони Гербер и Максим Поздоровкин (последний известен лентой о Pussy Riot) получили доступ к семейному видеоархиву самого известного российского узника американских тюрем, это 150 часов записей, сделанных в 90-е по всему миру. Бывший военный переводчик в Африке Виктор Бут, владелец грузовой авиакомпании, был осужден в США по обвинению в терроризме, а фактически за поставки оружия в горячие точки планеты. Прежде чем попасть в руки американского правосудия, он был арестован в Таиланде, где ожидал решения о своей выдаче в течение двух лет (содержание в тамошних тюрьмах, судя по свидетельствам очевидцам, не лучше содержания в российских СИЗО). В Нью-Йорке условия заключения оказались не слаще. Жена Бута Алла, все эти годы борющаяся за его освобождение, так описывала их в интервью «Аргументам и фактам» в 2012 году: «Пятнадцать месяцев Виктора держали в одиночной камере. Там не было свежего воздуха, не было окон. Двадцать четыре часа в сутки – искусственное дневное освещение. Это бетонная кровать. Бетонный стол. Бетонное место, где можно сидеть. Тебя никуда не выводят, ты ни с кем не общаешься. Это полная изоляция». Впоследствии Бута перевели на обычный режим, который по описанию выглядит гораздо лучше: «В шесть утра подъем. Полседьмого их выпускают из камеры. Потом у него зарядка: он бегает, делает упражнения. Далее у него где-то час медитация, или танец, или динамическая медитация, или еще какие-то упражнения, связанные с психотренингом. Потом у него два-три часа языка, так как он несколько языков продолжает сейчас изучать. Затем опять прогулка. Сейчас он имеет возможность на кухне какую-то работу делать. Вечером у него опять физические нагрузки, есть возможность в теннис играть». 

Сегодня многие ставят под сомнение исключительную роль Бута в мировой торговле оружием, о которой с таким воодушевлением писали газеты. Бывший переводчик, построивший огромную авиаимперию (по некоторым сведения, она насчитывала более 60 самолетов по всему свету, а также многочисленные фирмы, связанные с ремонтом и обслуживанием авиапарка), выглядит скорее мелкой рыбой, сданной правосудию крупными акулами, которые сами не хотят оказаться в свете софитов. Один из персонажей ленты напоминает: арест Бута не привел к сокращению торговли оружием в мире, ее объемы вообще никак не зависели от деятельности одного отдельно взятого человека. Единственное, на что мог повлиять арест – на каналы доставки товара клиентам и на информационную среду вокруг борьбы с нелегальными потоками опасного товара. Понятно, что перед нами лишь перевозчик и посредник, а те, кто извлекает главную прибыль из торговли оружием, никогда не окажутся на его месте. Но после 11 сентября нужны были масс-медийные страшилища, публичные жертвы на алтарь правосудия.

Условия содержания в тюрьмах, методы, применяемые при допросах – это вопросы, которыми занимаются политики самого высокого уровня, вплоть до министра обороны. Об одном из них, Дональде Рамсфелде, рассказывала в программе «Свободная мысль» лента «Неизвестный известный». Название фильма Эррола Морриса, участвовавшего в конкурсе Венецианского фестиваля, обыгрывает название книги мемуаров самого Рамсфелда «Известное и неизвестное». Тот пришел в большую политику во времена Никсона и Форда, заработал миллионы на фармацевтике (говорят, искусственно раздутая паника вокруг «птичьего» и «свиного» гриппа как-то связана с производимой фирмой Рамсфелда вакциной) и остался в истории решениями, чья мудрость по-прежнему вызывает сомнение.

Оскароносец Моррис известен фильмами-расследованиями, в том числе о карьере военного министра в эпоху вьетнамской войны Роберта Макнамары, а также книгой о насилии в тюрьме Абу-Грейб. Отсюда и особый интерес к теме пыток в тюрьмах. В пору работы в правительстве Рамсфелду постоянно приходилось отвечать на неудобные вопросы о Гуантанамо и Абу-Грейбе (в фильме показано несколько примеров мастерского ухода от острых тем на пресс-конференциях), повторяет их и интервьюер в фильме.

Неудивительно, что «Неизвестный известный» не похож на панегирик. Моррис часто ловит героя на противоречиях и нежелании помнить неудобные факты. Спасает обращение к многочисленным записям самого экс-министра – он оставил тысячи комментариев о текущих делах, делавшихся ежедневно и явно предназначенных для будущего архива возможного президента США (у героя фильма были и такие амбиции). Теперь они доступны все желающим: открытость, которой можно позавидовать и которая помогает лучше понять героя. Рамсфелд хоть и обаятелен, но циничен и самодоволен, а его комментарий к предложению оставлять допрашиваемого в тюрьме стоять по 4–6 часов («Я стою по 8–10 часов в день. Зачем ограничивать стояние заключенных четырьмя часами?») в свое время возмутил многих правозащитников . Последствия жесткой позиции Рамсфелда во внешней политике США видны до сих пор, так и не побежденный им Ирак все никак не исчезнет из топ-новостей, а вот химическое оружие, из-за которого формально и начато было вторжение, так никто и не нашел.

Принуждения и выбор, авторитеты и признания

Сложные решения вынужден принимать и герой «Кардиополитики» режиссера Светланы Стрельниковой. Выдающийся пермский кардиохирург Сергей Суханов, глава Института сердца, соглашается стать председателем предвыборного штаба Путина на президентских выборах – лишь бы закончили затянувшееся строительство кардиоцентра. В принципе он чужд политике и перед камерой обещает, что только раз примет участие в политическом событии, что понятно: просто так власть сегодня неохотно помогает даже профессионалам высокого класса. Но в итоге его затягивают открывшиеся возможности - хотя с избирателями Суханов, судя по вошедшим в финальную версию ленты кадрам, разговаривает как на работе, монологично и авторитарно, теряя при этом харизму профессионала (на работе он, видимо, имеет право на властную интонацию, в публичной же жизни она выглядит, мягко говоря, недиалогично, несовместимо даже с образом регионального политика). Центр достроен, но Суханов остается в игре. Ближе к финалу он не без удовольствия рассматривает газету с рейтингом самых влиятельных людей края: теперь в списке «тяжеловесов» его имя стоит рядом с именем губернатора. Кто смог бы отказаться от такого?

Правда, напряжение героя к финалу заметно возрастает, перемена внутреннего курса явно далась ему непросто, пусть и нецензурной лексики становится по ходу действия все меньше. Ее наверняка «запикают» при выпуске фильма в широкий прокат, хотя ругающийся герой выглядит куда симпатичнее героя неругающегося.

Человеческая психика не рассчитана на постоянное давление снаружи. Примером того, как восстает целая команда, стала лента «Красная армия» режиссера Гейба Польски (США – Россия). Она посвящена сборной СССР по хоккею, оказавшейся в 70-е, видимо, первым и главным пунктом соприкосновения Запада с советской действительностью и советским человеком.

Польски рассказывает о легендарном тренере, выстроившем всю систему советских тренировок и добившемся уникальных результатов – великом Анатолии Тарасове. Рассказывает и о человеке, пришедшем ему на смену и воспользовавшемся плодами его трудов, Вячеславе Тихонове. Точнее, об этом говорят сами хоккеисты: в фильме множество интервью, в том числе с Владиславом Третьяком, главным же рассказчиком выступает Вячеслав Фетисов. История его трудоустройства в НХЛ похожа на дурной детектив. Здесь и запрет на тренировки в СССР после объявленного решения уехать, и личный гнев маршала Язова («Я ненавижу Америку, пока я министр, ты играть не будешь!»), и аресты по ложному обвинению с последующим приковыванием наручниками к батарее и избиениями – а главное, фигура Тихонова, вызывающая после просмотра, если сдерживаться в выборе оценок, отвращение. Пользуясь покровительством КГБ, он позволял себе недопустимые вещи как главный тренер сборной, ввел полицейский режим в команде (игроки проводили до 11 месяцев на сборах, были отлучены от дома и детей), мог не отпустить хоккеиста проститься с умирающим отцом… Замешанная на грубом, неуважительном отношении к людям власть, которой он наслаждался в пору начальствования, наложила отпечаток на психику. Единственный из важных для фильма персонажей, он отказался от интервью создателю «Красной армии». Неудивительно, что режиссеру так и не удалось разыскать хоть кого-нибудь из бывших подчиненных Тихонова, кто бы дружелюбно о нем отозвался.

Противостояние Фетисова и советской власти началось со спора вокруг суммы из огромного контракта, которую собирались оставлять игроку: начали с предложения 1000 долларов, потом дошли до половины всей зарплаты, оставшееся – в казну государства. Последнему так и не удалось сломить хоккеиста – возможно, потому, что в конце 80-х сама власть была уже в процессе замедленного падения. Но нетрудно себе представить, как в иной ситуации СМИ бросились бы уничтожать недавнего идола, оттаптываться на его беззащитных костях. Ведь это любимое занятие масс-медиа – сперва сотворять кумиров, а затем их низвергать.

Разоблачать знаменитостей – дело нехитрое, большинство из них на поверку подобны мыльным пузырям. Но случай велогонщика Лэнса Армстронга не укладывается в привычную схему звезд-однодневок. Он семь раз выигрывал «Тур де Франс» – уникальное достижение в истории велогонок. Он вернулся в большой спорт, победив рак, был героем газет и телевидения, идеалом для миллионов. Но когда все же удалось доказать, что Армстронг использовал запрещенные препараты (велогонщик долго и агрессивно защищался от обвинений), герой признал свою вину. Запоздалое раскаяние удовлетворило немногих.

Драма Армстронга разворачивалась на глазах режиссера Алекса Гибни. Он сделал фильм об ангеле, павшем в ходе съемок. Так получилась «Ложь Армстронга». Лента, задумывавшаяся как гимн победителю, обернулась драмой, в которой трудно найти виноватого.

Конечно, врать, глядя в камеру, предавать друзей и коллег по команде, нехорошо. В борьбе с разоблачавшими его спортсменами Армстронг одно время побеждал, опираясь на свой авторитет, злоупотребление властью ему не готовы простить до сих пор. Но стоит признать: допинг в велоспорте в 80–90-е использовали практически все, сегодня разоблачения тоже не новость. Чего стоит борьба с разрешенными в обычной жизни, продающимися без рецепта во всех аптеках препаратами, если речь о массовом их применении во время соревнований? Зачем лишать наград в ситуации, когда спортсмен, использовавший допинг, выиграл у таких же принявших допинг атлетов?

Критики Армстронга говорят о моральном релятивизме, но, если уж так хочется быть моралистом, то можно это обвинение вернуть его авторам. Международный союз велосипедистов UCI долгие годы прикрывал Армстронга от обвинений в нарушении антидопинговых правил. Тот сделал гонки популярными, благодаря ему к велоспорту потянулись спонсоры… Помощь, которую основанный Армстронгом фонд оказывал больным раком в мире, была важнее показной морали, оттаптывающейся на жертвах с чувством самоудовлетворения. Но помощь умирающим, тем, кто оказался на обочине жизни, интересует публику меньше чем новости. Здесь трудно не согласиться с Сальгадо.

Тюрьма: место встречи, которое не изменить

В последние годы израильские фильмы об израильской же разведке оказываются одними из главных событий мировой документалистики, Два года назад такой лентой стали «Привратники» режиссера Дрора Море. Обширные интервью с бывшими руководителями израильских спецслужб звучали как откровение: разведчики не стеснялись в оценках политиков и собственных действий, озвучивали самые пессимистичные прогнозы относительно будущего своей страны в ситуации, если военные и дипломаты не изменят своего подхода к арабо-израильским отношениям. Фильм номинировался на «Оскара» и получил множество международных наград.

Об этих же проблемах, но из другой перспективы, – фильм «Зеленый принц» Надава Ширмана (Израиль – Великобритания – Германия), снятый при финансовой поддержке министерства культуры Израиля. Поддержке сам режиссер не удивляется, а вот что фильм прошел цензуру в самом Израиле его скорее веселит. Теперь «Зеленый принц» собирает полные залы и порождает массу комментариев в газетах.

Службе общей безопасности Израиля (Шин-Бет, она же ШАБАК) удалось завербовать сына одного из лидеров ХАМАСа шейха Хасана Юсефа (как говорит один из разведчиков, это все равно что завербовать сына премьер-министра Израиля). Произошло это в тюрьме, где арестованного подростка долго обрабатывали психологически, причем формой воздействия можно считать не только унизительные допросы израильтянами, но и саму атмосферу в лагере, где уже сами арестованные пытали и убивали заподозренных в измене. Агент более десяти лет поставлял разведке важнейшие данные о готовящихся терактах. Но фильм – не о победе, а о невозможности выбора, предательстве и дружбе, о том, что выйти из игры невозможно.

Агент, известный как «Зеленый принц», согласился работать во многом из желания обезопасить отца (в итоге того удалось спасти от уничтожения). Но долго лгать близким могут немногие. В какой-то момент принявший христианство Масаб Хасан Юсеф решил выйти из игры. Дальше случилось то, чему не удивятся читатели романов Джона Ле Карре: разведка его бросила. Бывший агент оказался в Америке, где ему, после нелестной характеристики от израильских спецслужб, отказали в убежище. Накануне суда, который должен был закончиться высылкой (и неминуемой гибелью в Европе), случилось чудо. На помощь Масабу отправился его бывший куратор из Шин-Бета, уже уволенный из органов Гонен Бен-Ицхак. Перед отлетом Гонен поставил бывшее руководство в известность о своем решении поддержать экс-агента. Реакции не было, что разведчик счел добрым знаком: уклоняясь от помощи, Шин-Бет не мешал ее оказывать другим. Хеппи-энд получился относительным: из Америки не выслали, автобиография «Сын ХАМАСа» вышла, но семья от Масаба отказалась, из-за непрекращающихся угроз ему приходится постоянно менять место жительства, а визу на посещение Израиля, где, по идее, Масаб должен приниматься как герой, ему дают с трудом.

Ширман и раньше снимал о рыцарях плаща и кинжала, его много чем награжденного «Шпиона в шампанском» (2008) теперь показывают в учебных целях будущим разведчикам, чтобы увлеченность работой не уничтожала в них чувство реальности. У «Зеленого принца» тоже большое будущее, и, судя по бурной полемике в самом Израиле, где, говорят, его массово смотрят все агенты спецслужб, отличное настоящее. На фестивале в Москве лента получила приз зрительских симпатий.

Рынок как рынок

Прокат документальных фильмов приносит прибыль. Самые успешные неигровые ленты собирают по 30–50 млн долларов, рекорд принадлежит «Фаренгейту 9/11» Майкла Мура – почти 200 млн, при том что производство начинается всего с 50 000–100 000 долларов, а самые дорогие картины редко обходятся их создателям в 800 000 – 1 млн долларов. Эти цифры, пусть и в опосредованной форме, говорят не только о финансовом, но и содержательном успехе документального кино во всем мире, кроме России. У нас такие фильмы не только не идут в кинотеатрах – их даже не показывают по телевидению. Хотя, по сути, документальное кино – типичный телевизионный жанр, отличающийся от привычных телепрограмм разве что бюджетом (что не смертельно) и большей художественностью (что, конечно, обидно). Многие из этих фильмов снимаются по уже ставшими бестселлерами книгам, что лишает их, быть может, информационной новизны, но придает глубину, которой так не хватает телевидению. Их отсутствие в общественной жизни страны – очередной признак перекоса общей архитектуры публичного, доказательство того, что что-то пошло у нас не так даже в кино, важнейшем из всех искусств.