Дмитрий Рыкунов
Как нас судят
Из цепких объятий сна меня выдергивает клацанье дверного замка. Дверь открывается.
– Михалыч, принимай постояльца, – раздается голос продольного вертухая.
Что ж, придется вставать. С новеньким общаться в любом случае мне. Встаю, иду к умывальнику, на ходу бросаю:
– Дениска, чаю свари человека встретить. – И уже к новенькому, стоящему столбом у двери: – Не мебель, двигать не будут. Проходи…
И вот сидит передо мной мужичок метр с кепкой, худощавый, но жилистый. Сразу видно – работяга. Судя по всему, биография по меркам уголовного мира так себе: пара-тройка судимостей за мелкие кражи. Скорее всего, простой несун, который от случая к случаю и то, только чтобы прокормить семью, слямзит то, что лежит именно плохо. Потому что на его зарплату, которую ему платит отечество за доблестный труд, семью не прокормишь. По старым понятиям про таких говорили «от сохи на время».
– Михалыч, – представляюсь я. – Обзовись.
– Вовой Волчком меня дразнят.
– Ну что ж, Вова, давай знакомиться поближе.
– Да я раньше в семь-восемь сидел, – говорит он. – Ездил на крестины. Сегодня вот пришел этапом, и как осужденного к вам закинули.
– Сколько наболтали? – проявил я интерес.
– Двенадцать.
– Нормально. А что, если не секрет?
– Два трупа и подранок.
Тюремная обыденность – следственные, осужденные, статьи, сроки… У каждого здесь своя ноша, свой крест. И нести его всегда тяжело. Одно только и может облегчить эту ношу – у кого-то статья потяжелее и сроку побольше, чем у тебя. Это не радует, но как-то смягчает, облегчает твой крест.
Мне срок Волчка ничего облегчить не может. С моей ли пятилеткой бурчать. Ну, двенадцать. Ну и что? У меня самого прошлый срок пятнадцать был. Ничего, прорвался. Так что Вовины двенадцать – это так себе. Особенно при нынешних потолках: двадцать лет постатейно, двадцать пять по совокупности преступлений и тридцать пять по совокупности приговоров. А тут два трупа, подранок… и всего-то двенадцать? Некоторым за один труп «пыжика» давали. А ему – двенадцать. Сорвался!
Так я считал. Но когда услышал Вовину историю, меня охватило возмущение.
В камере, как правило, кроме как «гонять дороги», играть в карты или нарды, заняться нечем. Вот и развлекают зэки друг друга, рассказывая, как они куражились на свободе. А бывает, что люди сходятся по характерам, по интересам. Или более слабый духом интуитивно тянется к более сильному. В таких случаях человек раскрывается весь, и происходят весьма откровенные разговоры.
Произошел такой разговор и у меня с Волчком.
Я сидел за столом, обложившись бумагами, и писал кассацию. Передо мной – раскрытые УК и УПК. Он сидел на другом краю лавки, но вскоре подвинулся ближе.
– Че, Михалыч, не помешаю, если посижу рядом?
– Да сиди. Если под руку базарить не будешь, то не помешаешь.
Однако он не утерпел:
– Я вот смотрю, Михалыч, ты все время с этими книгами, бумагами. Понимаешь в этом?
– Я не волшебник, я только учусь, – улыбнулся я.
– Не, ну нормальный ученик волшебника.
Он глазами показал на кипу приговоров, лежащих на углу стола.
– Тут деляны с полцентрала. Ты че, учился, что ли?
– Да не, Вов, у меня образование восемь классов. Ну а книги и бумаги…
Я неопределенно пожал плечами:
– Я просто умею читать и правильно понимать прочитанное. А понятое умею приложить иену туда, куда необходимо. Дар у меня, Волчок, такой: читаю я приговор и как-то сразу вижу, что в нем не так…
– А мой приговор прочитаешь?
С первого раза я его приговор не осилил. Смог спокойно прочитать только установочную часть приговора, после чего отложил его и минут пять осмысливал прочитанное. Установочная часть приговора занимала целую страницу, но если вкратце, то все сводилось к следующему: к подсудимому Волчку около магазина подошли шесть парней. А он, имея умысел на преступление, зашел в магазин, где взял с прилавка нож для резки масла длиной около сорока сантиметров, а затем убил этим ножом двоих и ранил одного из тех шестерых парней. Это было что-то…
– Ну-ка, Вова, что-то мне больше без твоих объяснений не хочется читать этот, с позволения сказать, приговор. По моему мнению, это не приговор, а сценарий третьесортного фильма ужасов. Ты лучше для начала сам мне расскажи, что и как там было. Только, Вова, я не прокурор, не следователь и даже не судья, поэтому только правду и без лишней лирики.
– Знаешь, Михалыч, тут в общем-то без предисловия не обойтись, - начал Волчок. – Оно нужно для того, чтобы ты знал, кто эти шестеро. Хоть я и говорил об этом и на следствии и в суде, в приговоре этого нет.
– Только покороче, Волчок, – поторопил я.
– Ясно, – он кивнул головой. – В общем, если коротко, первая моя судимость была условной, и я ее отгулял. Но буквально через два-три дня после погашения условного срока я попал снова. Соответственно, дали уже реальную трешку, и тарабанил я ту треху на общем режиме, на двадцать девятой.
Печально знаменитая двадцать девятая командировка... В 90-х годах приморская шпана, те, кому назначили колонию общего режима, готовы были и вены резать, и сами себе горло рвать, лишь бы не ехать на двадцать девятую. Сам я там не бывал, но там чалился девять лет мой подельник. Об этом лагере можно рассказывать долго и страшно. Но если кратко и емко, то двадцать девятую командировку нельзя назвать иначе, как спецлютой.
– Я никогда не стремился шагать по жизни, – продолжал Волчок. – Мне бы только отсидеть свой срок, да чтоб время не ползло, а бежало. В общем, пошел я работать на промку. А это, Михалыч, как ты понимаешь, актив. Мне-то, в сущности, без разницы, вязаный я или нет. Ну вязаный, ну и что? Ведь гадского за мной нету. Зла я не делал, крови людской не пил. Я просто работяга. Мужик. Вот только эти шестеро иначе считали. Они ведь, Михалыч, все шестеро со мной вместе на двадцать девятой прохватывали. Все из блаткомитета. А им, естественно, мусора и красные житья не давали. Они в лагерь-то выходили на день-два. А так срока брали в тюрьмах да БУРах. Вот и злоба у них на все и всех. Они вообще в рыло не дыбают. Для них все, кто прохватил двадцать девятую и был в лагере, а тем более на промке работал, а не в киче парился, все козлы и нелюди…
– Вов, это все ясно. Ты давай к сути, – перебил я.
– Да я в общем-то уже подошел к главному. – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Короче, так. Откинулся я после той трешки и решил: все, хватит! Хоть и небольшой был срок, но на двадцать девятой я его прочухал каждой клеточкой. В общем, решил я подвязать. Нашел себе девчонку, на работу устроился. Короче, все чин-чинарем. Год на свободе пробыл. Оттаивать уже начал. А тут как-то вечером, темнело уже, канаю с работы домой. Ну, решил в магазин зайти, хлеба прикупить. Прикинь, подхожу к лабазу, оттуда эти шестеро выплывают. Влитые уже и порядком. Я-то поначалу в темноте и не узнал никого. А подошел под витрину, где светлее, так они сами меня узнали. Там двое были, кто со мной в одном бараке чалился. Короче, слышу: «Волчок!» И вся пристяжка ко мне канает. Я остановился, подождал, пока ко мне подойдут. В общем, не буду трали-вали разводить, сам понимаешь, что тут началось. Будь они тверезые, может, и не было бы ничего. Но они-то балдые. Ну и начали предъявы кидать, ты че, мол, козел вязаный, то да се. В итоге один уже шабер вытащил, многозначительно так его в руках покачивает. А остальные пятеро кулаки чешут. Бить собрались. Я им спокойно, без кипиша, говорю, что пьяные разборки не канают. Давайте на завтра стрелку забьем, там и побазарим. А их, видимо, закусило, что вязаный им за кашу манную – жизнь гуманную рассказать хочет. В общем, взъелись и стали мне кулаками морду лица рихтовать. Я тоже пару раз кому-то прикурил, а сам в магазин. Думаю, там народ, свидетели, вот они и не попрутся за мной. Ну, не поперлись. А толку-то? Я в том магазине минут десять проторчал. Хлеба прикупил, с продавщицей погутарил малость. Их там, свидетелей, только двое оказалось: продавщица, девка молоденькая, да охранник. В общем, подождал я, думаю: все, ушли. Выхожу. А они тут. Прикинь, Михалыч, ждут! Я возвращаюсь в магазин, продавщице говорю, вызывай, мол, мусоров, а то тут шестеро хулиганов залупаются. А сам опять на выход. Думал до приезда мусоров на метле (в разговорах) время протянуть. Только с крыльца сошел, а мне в рыло кулаком. Без базаров. Да так, сука, больно. Я разворачиваюсь и снова в лабаз. Продавщицу спрашиваю: «Мусоров вызвала или нет?» А она мне: «Мне лишний кипиш не нужен, не вызывала я никого!» Обозлился я, сорвался на нее. Кричу ей: «Ты че, сука, тут бьют, а тебе лишний кипиш не нужен! Отупела совсем, что ли?» Вызывай, говорю, быстрее, а то их шестеро, а я один, затопчут ведь. А тут с улицы уже крики слышны. Шумят они. Волнуются, что меня долго нет. Я прикинул так: если они в лабаз зайдут, тут и охраннику, и девке перепадет. Буча может еще та получиться. Выхожу я снова, говорю: «Пацаны, давайте по-тихому разбежимся, а то тут уже мусоров вызвали». А мне в ответ: «Пока легавые приедут, мы тебя, сука, положить успеем». И в атаку снова. Один сажалом у меня перед носом крутит, другие меня как хренову грушу боксерскую охаживают. Веселуха у них, одним словом. Покрепился я малость, но чувствую – нос разбили, под глаз гулю приспособили. Я тоже пнем не стою, махаю руками куда попаду. А там попробуй не попади – шестеро одной кучей прут. Думаю, перекурить надо. И снова в отрыв, в магазин. А продавщица, как увидела, что я весь в крови, чуть под прилавок не полезла. Я кричу: «Че вылупилась? Мусоров вызвала?» А она маковкой своей крутит – нет, мол. А еще пингвин этот, охранник, лопочет, уходи, мол, парень, нам в магазине дураки не нужны. Представляешь. Михалыч? Короче, дыбанул я по прилавкам, гляжу, около ящика с маслом сажало лежит. Такое длинное, сантиметров сорок. Ну, думаю. Нормальный ход, попугать хватит. Лично я бы струсил, если б на меня кто с такой саблей кинулся. В общем, цепляю я то сажало и на улицу. А как быть-то, Михалыч? Ведь они, барбосы настырные, не уходят, ждут. Короче, вышел я с этой саблей и говорю им, мол, все пацаны, харе, давайте разбег лепить. И что ты думаешь? Не подействовало. Даже вроде как злее стали. В общем, опять махач начался. Они сами на мою саблю прут. Я-то по первости ее в ход не пускал, придерживал. Все надеялся, что эти, в магазине, позвонят и легавые подканают, мусарня-то там недалеко была. Зря надеялся. Как потом выяснилось, так и не позвонили. А меня уже с ног сбили, пинать начали. Я валяюсь, в одной руке эта сабля, другой голову прикрываю. Они уже в азарте кричат: «Все, вали этого гондона!» Я голову приподнял. Гляжу, а надо мной уже этот, с сажалом, стоит, примеривается. Я с перепугу так, не глядя, в никуда, саблей своей и ткнул. Слышу, кто-то закричал. Попал, значит. Потом-то, на следствии, я узнал, что в горляну тому типу попал. Ему одного раза хватило. Остальные-то сначала вроде как опешили, непорядок мол, терпила залупается. Мне этого времени хватило, чтобы подняться. Стою, а они очухались и снова прут. Камикадзе, мля. Стал я саблей махать в ответку. Ну и намахал – еще один холодный, а один за требуху держится и орет благим матом. Оставшиеся трое дыбанули и на отрыв. Вот и все. Михалыч. А я посмотрел на всю поляну – двое холодных, один чуть теплый – и сам в мусарню двинулся. Деваться-то куда…
История эта не выдуманная. Я сидел с Волчком в одной камере следственного изолятора и даже помогал ему писать кассационную жалобу. Краевой суд, кстати, оставил приговор без изменений. Как сложилась судьба этого человека, не знаю, наши дороги разошлись.
Сразу хочу оговорить один момент. В этом материале речь идет только о тех осужденных, чей приговор является действительно незаконным, необоснованным и несправедливым. Тех, кого осудили за преступления, которых они не совершали, или за преступления более тяжкие, чем они совершили на самом деле.
Согласно части 3 статьи 15 УПК РФ суд не является органом уголовного преследования, не выступает на стороне обвинения или защиты. По смыслу уголовно-процессуального закона суд является беспристрастным и непредвзятым органом, который лишь выносит вердикт о виновности или невиновности подсудимого и назначает виновному наказание на основании тех данных и доказательств, которые ему предоставили в ходе судебного разбирательства стороны обвинения и защиты.
Исходя из собственного горького опыта, могу сказать, что, как правило, в ходе судебного разбирательства создается лишь видимость законности. На самом деле, если ты уже был судим и вновь оказался на скамье подсудимых, то в 99 случаях из 100 срабатывает «презумпция виновности». У нас не работает статья 14 УПК РФ, часть 1, «Презумпция невиновности», которая устанавливает, что обвиняемый считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в установленном порядке. Однако уже описательно-мотивировочная часть приговора демонстрирует обвинительный уклон. Например: «Суд критически относится к показаниям подсудимого в такой-то их части, поскольку они не согласуются с конкретными обстоятельствами данного уголовного дела». Или: «суд не принимает показаний свидетеля, поскольку он является другом подсудимого и давал такие показания с целью облегчить положение подсудимого».
Между тем все доказательства стороны обвинения принимаются безоговорочно и некритически. Это и есть обвинительный уклон.
В моей практике, кстати, был такой случай.
Писал я кассационную жалобу одному зэку. По делу всего два свидетеля, оба являются друзьями обвиняемого. Один показывает, что квартирную кражу совершил, возможно, именно обвиняемый. А второй говорит, что обвиняемый не мог совершить эту кражу, потому что в это время находился в другом месте. В описательно-мотивировочной части приговора суд, принимая в качестве доказательства первого друга, указывает, что у суда нет оснований не доверять его показаниям, поскольку они согласуются с другими обстоятельствами дела, а кроме того, он является ДРУГОМ подсудимого и у него нет оснований оговаривать подсудимого. Отвергая показания второго ДРУГА подсудимого, суд указывает, что он давал показания с целью облегчить положение обвиняемого.
А вот свежий случай.
Ермолаев Алексей осужден одним из районных судов Примосрского края по п. «а» ч. 3 ст. 158, п. «а» ч. 3 ст. 158, ч. 3 ст. 30, ст. 158 ч. 3 п «а» УК РФ к пяти годам лишения свободы. Наказание отбывает в одной со мной колонии – особый режим. По двум эпизодам он признает сам: да, мое. А вот последний эпизод, мягко говоря вызывает сомнения. В деле есть Лешина явка с повинной, которую, по его словам, у него выбили опера. Но примечательно не это. Доказательствами, на которых построено обвинение, являются: 1) протокол осмотра места происшествия, в ходе которого под окном дома, в который якобы пытался проникнуть Ермолаев, обнаружен след кроссовки; 2) заключение экспертов, согласно которому данный след МОГ быть оставлен Ермолаевым (и это притом что, согласно положениям уголовно-процессуального закона, заключение эксперта не должно носить предположительного характера, и при том что кроссовки Ермолаева экспертизе не подвергались; 3) протокола осмотра места происшествия, в ходе которого во дворе дома, в сарае, был обнаружен гвоздодер, которым предположительно пытались взломать дверной замок; 4) протокол приобщения указанного гвоздодера в качестве вещественного доказательства. Это доказательства обвинения.
С другой стороны, свидетель – десятилетняя дочь хозяина дома (с обвиняемым не знакома). Свидетель, впрочем, как в ходе суда, так и в ходе предварительного расследования показывала, что она, придя из школы, увидела, как кто-то пытался взломать дверь (на крыльце валялись щепки, а вокруг замка были сколы). Она попыталась открыть дверь ключом, у нее не получилось. Тогда она пошла в сарай за гвоздодером и увидела там мужчину, который закрывал лицо руками. Она испугалась, закричала и убежала. Пошла к матери на работу и сообщила ей о происшедшем. Мать вызвала милицию. В тот же день вечером милиционеры привели к ним домой человека, их соседа, в котором свидетельница уверенно опознала человека, прятавшегося в сарае. Через некоторое время мать с дочерью вызвали в ИВС для опознания. Когда они заходили в ИВС, один из милиционеров придержал девочку и сказал, чтобы она опознала человека под номером четыре. Это слышала и мать, она подтвердила это в суде. Все это отражено в приговоре. Человеком под номером четыре оказался Ермолаев, а не тот, кто на самом деле прятался в сарае. Зайдя в комнату для опознания, девочка не увидела там того, кто прятался в сарае, о чем и сообщила милиционерам. И в ходе судебного разбирательства девочка уверенно показала, что Ермолаев не является тем, кто прятался в сарае, он не похож на того ни ростом, ни телосложением. Но суд не дал оценки этим показаниям свидетеля, а только указал, что при проведении процедуры опознания девочка волновалась и потому никого не опознала.
Согласно части 2 статьи 77 УПК РФ, признание вины обвиняемым может быть положено в основу обвинения лишь при подтверждении его виновности совокупностью имеющихся по делу доказательств.
А по смыслу положений ст. 369 УПК РФ в старой редакции (приговор Ермолаеву постановлен в 2009-м, следовательно, к нему должны применяться старые нормы УПК РФ, а не в редакции, которая вступила в силу с 1 января 2013 года), отсутствие в приговоре оценки исследованных в деле доказательств свидетельствует о несоответствии выводов суда, изложенных в приговоре, фактическим обстоятельствам дела и служит основанием для отмены или изменения судебного решения по пункту 1 части 1 статьи 379 УПК РФ.
Однако вопреки всем требованиям процессуального закона в данном случае и явка Ермолаева с повинной легла в основу обвинения, и всеми судами надзорных инстанций приговор оставлен без изменений, а надзорные жалобы – без удовлетворения.
Можно много говорить о несоблюдении и нарушения закона теми, кто призван этот закон исполнять. Но в данном случае мне непонятна одна вещь: как вообще можно строить обвинение только на «немых» свидетельствах, которые не доказывают, что данное преступление совершил именно Ермолаев, а показания свидетеля, живого человека, который говорит, что не этот человек совершил преступление, просто игнорировать и искажать?
Согласно части1 статьи 47 УПК РФ, судья, присяжные заседатели, а также прокурор, следователь, дознаватель оценивают доказательства по своему внутреннему убеждению, руководствуясь при этом законом и совестью.
Руководствуется ли судья при рассмотрении уголовного дела законом и совестью, для меня вопрос очень и очень спорный. Опираясь на свой более чем десятилетний опыт, собственный и многих других осужденных, которым я помогал писать кассационные и надзорные жалобы, могу утверждать, что закон и совесть всегда уходят куда-то на самый задний план, а виновность обвиняемого устанавливается по так называемому «внутреннему убеждению». Но на это самое «внутреннее убеждение» может повлиять что угодно, в том числе обыкновенное дурное настроение.
Да и вообще, откуда оно берется, это внутреннее убеждение? В своей статье «Детская преступность: взгляд изнутри» я писал, что будущие юристы изучают психологию Но... психологию преступника. И потому судья воспринимает каждого, кто оказался на скамье обвиняемых, как преступника. А уж если ты уже был судим, то в его глазах ты a priori преступник. Так что на исход судебного разбирательства влияет не только настроение судьи, но и его заведомая уверенность, что на скамье обвиняемых может сидеть только преступник. Это установка, которая была получена судьей во время обучения. Если тебе пять лет, а то и дольше вдалбливать, что судить ты будешь именно преступников, то в обвиняемых ты будешь видеть именно преступников.
Есть и другая сторона – работа адвоката. Точнее, НЕработа. Мне пришлось прочитать немало приговоров, и иногда мне, человеку без образования, было сразу видно, что дело сфабриковано, а человек сидит. В таких случаях я всегда просил своих «клиентов» запросить протокол судебных заседаний. Этот документ должен полностью отражать ход судебного разбирательства. Согласно положениям статьи 259 УПК РФ он обеспечивает возможность контроля за выполнением судом первой инстанции требований закона (Постановление Пленума ВС РСФСР от 21.04.1987 № 1 «Об обеспечении всесторонности, полноты и объективности рассмотрения судами уголовных дел (в редакции от 21.12.1993)), а также является источником доказательств для суда кассационной и надзорной инстанций. Могу с полной ответственностью заявить, что во всех подобных случаях человека осудили только потому, что его защитник в ходе судебного процесса просто не работал, не исполнял своих обязанностей. Судье ничего не оставалось, как признать подсудимого виновным, потому что адвокат просто не опроверг доводов обвинения, когда все возможности для этого у него были.
Ведь просто задать вопрос потерпевшему, свидетелю или обвиняемому – это еще не работа. Опровергни доводы обвинения обоснованно, аргументированно, чтобы сразу было ясно, что данное доказательство не является доказательством вины именно этого обвиняемого или добыто с нарушением процессуальных норм. А у нас вся работа адвоката: «Поддерживаю мнение своего подзащитного».
Адвокаты по найму еще более или менее работают. А сколько в нашей стране обвиняемых, которые могут заплатить хотя бы пятьдесят тысяч? А адвокаты по назначению часто поддерживают именно сторону обвинения, и вся их работа сводится к тому, чтобы убедить подзащитного, что его позиция безвыходная, что лучше смириться и признать обвинение.
А есть и такие (и мне приходилось с такими встречаться), которые как-то там учились, но при разговоре понятно, что говоришь с прокурором либо с судьей, но никак не с адвокатом.
А третья составляющая человеческого фактора, влияющего на исход процесса, – незнание законов самими обвиняемыми. Да, нам нужно знать законы, чтобы уметь себя защитить от необоснованных обвинений, защитить свои нарушенные права. Обосновывая свои слова, приведу свой собственный случай.
Я – раскрутчик. Это значит, что за время отбывания срока наказания мной совершено новое преступление. Не думаю, что есть необходимость излагать дело в подробностях. Скажу коротко: с воли я был задержан по статье 158 УК. С учетом ст. 79 УК я получил пять лет строгого режима. Из них я отбыл один год и три месяца… и порезал человека. Не насмерть, но умысел у меня был именно на убийство. Из смягчающих обстоятельств: явка с повинной. Из отягчающих: особо опасный (и к тому же пенитенциарный) рецидив. Мои действия были квалифицированы по части 3 статьи 30, части 1 статьи 105 УК РФ. Человек понимающий знает, что при таких обстоятельствах – почти четыре года своих, неотбытых, покушение на убийство, умысел на убийство доказан безоговорочно и признается мной, – перспектива была не менее десяти лет. Адвокат моя мне так и сказала, что рассчитывать надо лет на одиннадцать-двенадцать. К слову, адвокат у меня была по назначению, то есть «поддерживала позицию подзащитного», Всю работу по своей защите я сделал сам. Я именно РАБОТАЛ. Результат – восемь лет особого режима. Это не «аж восемь лет», а «всего лишь восемь лет».
К чему я все это написал? Не каждый осужденный, особенно впервые, может связно и грамотно изложить в жалобе и обосновать свое несогласие с приговором. Не каждый способен оплатить услуги квалифицированного адвоката. И что, так и сидеть за преступления, которых не совершал, или за более тяжкие, чем на самом деле?
Я, когда сидел в «крытой», видел, на что люди тратят там время: кто-то читает Маркса и Ленина, кто-то оттачивает шулерские приемы, а я учился читать законы и понимать написанное. Да, справедливости не всегда можно добиться, но если и не стараться, то ее никогда и не будет.
