Алексей Смирнов
Выбор
10 сентября 1980 года, 6 утра
Гебист-майор Капаев Вячеслав Николаевич с командой звонят в дверь. Обыск, но уже ясно, что арест – шмонают кое-как, торопятся, требуют документы...
Вчера только на проводах Володи Тольца в неметчину распевал: «Дан приказ ему на Запад...»
Допелся... Но ведь знал же, что арестуют, даже время вычислил. Даром, что ли, два года «партизанил» с Тольцем и Ванькой Ковалевым? Чуть не по сто страниц в неделю гнали информации на запад об арестах-лагерях, радовались, что «Хронику» переплюнули.
Капаев все пристает:
– Где ваш паспорт?
– Не помню, и не спрашивайте, не найду.
Обыскивают портфельчик маленького сына. Ему пора в школу, а дяди не пускают – вдруг информацию передаст. Пришлось рявкнуть. Капаев разрешил малышу идти. Сын сжался, стал еще меньше.
(Его взгляд, когда он выходил...)
Раннее утро. Мимо Большого театра вверх, навстречу солнцу. Двое по бокам на заднем сиденье черной «Волги». Бодрый Лещенко: «Впереди у жизни только даль, полная надежд людских дорога...» Даже Капаев смутился, выключил радио.
В лубянском кабинете:
– Выньте все из карманов.
Хвать: в правом кармане патроны калибра 5,45, в левом – 7,62. По двадцать штук в каждом…
Как же так? Ведь все успел, все сделал, все документы попрятал, самиздат сховал, архивами распорядился, машинисток предупредил, домашних подготовил, одежку рваную надел, а про это – забыл!
Этим летом под Севастополем бродили с сыном по стрельбищу, набрал патронов...
В кабинете немая сцена, набежали чекисты: что такое? кого поймали?
Да вот, говорю, давно интересовался разницей в калибрах, у меня в армии был АКМС под 7,62, а сейчас же выпустили 5,45 и будто бы со смещенным центром тяжести. Вот и решил понять, что да как и какой в бою лучше выбор.
Чекист помоложе схватил патрон, повернул, всем показал битый капсюль. Успокоились, зашумели, заспорили разом. Видно, что и сами толком не знают. Один говорит, что слыхал, будто каской кочан накрывают, стреляют смещенной этой пулей, и готова тебе шинкованная капуста.
Нет, говорю, вот тут есть пуля, сам разрезал, нет никакого смещения, видите сердечник?
Вплотную к окну подошли, смотрят, прав ли. А Капаева уже совсем не видно.
Старший взял пулю 5,45.
– Правильно он говорит, нет никакого смещения. Просто пуля стала тоньше и неустойчива в полете – как на что наткнется, так и вертится.
Все закивали. Тут Капаев и спохватился:
– Все, все! Хватит, пошли отсюда..
Я тоже пошел было в толпе к выходу.
– Эй! А вы куда? Вот вам чистая бумага для признания, а вот бумага генерала Алидина на арест. Выбирайте.
Накопители
– Гражданин Капаев, почему вменяете мне в вину мои действия аж с 1969-го, о которых уже тогда ваш КГБ знал? На дворе же 1982-й! Почему еще в 69-м не арестовали?
– Ваше преступление относится к специальному разряду «накапливающихся»…
– Ага, понятно. Это как если б рассказал 99 антисоветских анекдотов, то сажать еще рано, а вот сотый – он и губит.
– Вы опять за свое... И зачем это вы все записываете за мной, зачем копите?
– Все как и раньше – веду параллельное «дело». Против вас. Чтобы вынести его и вас судить.
– Вынести? Отсюда?! Из Лефортово?!
Накопил и вынес...
Прессовики
Ни сам Капаев, ни его начальник Трофимов, ни помощник их капитан Мелехин не могли сладить с упрямым подследственным.
Но есть в Лефортово способ, как надавить, а самим остаться в стороне. Надо лишь подселить в камеру к подследственным уже осужденных и обученных уголовников.
Вот пробитый ножами бандит Ленька Немец – Леонид Георгиевич Гончаров, а вот валютчик и мошенник Таир – Тахир Муратович Якубов, вот их и подсадить. Пусть давят непослушных, угрожают убить ночью, убеждают подружиться с гебистами. Глядишь, раскаются непослушные.
И уже на зоне оказалось, что это весьма известные штатные «суки», многие от них пострадали.
Старый пират
Весна 1983 года… Генсеки мрут как мухи, в ВС-389/36 чистый воздух. Прекрасная экология в политлагерях!
Первый день на зоне.
Вытолкнули из БУРа-карантина. Ровная аллея, белые бараки, клумбы – никого, все на работе. Навстречу спешит на костыле маленький старичок без левой руки и правой ноги. Оставшейся рукой машет приветственно: здравствуй, племя младое, незнакомое... не боись, это только первые десять лет тяжко...
Дядя Володя, бывший директор рязанского ликеро-водочного завода. В войну он «расстреливал стариков, женщин и детей», как утверждали гебисты, подводя его под расстрельную же статью. И хотя он уже отсидел свое за сотрудничество с немцами в шестнадцатилетнем возрасте (рассказывал, что его уже расстреливали и немцы, и наши, но выбирался из-под трупов, выживал и уже привык), его взяли во второй раз, как и многих других «стариков за войну» – основной состав зэков в предперестроечных политлагерях.
В те же лагеря отправляли и настоящих политзэков – антисоветчиков и сверхсоветчиков-марксистов, слишком уж поверивших в коммунизм. Молодые чекисты получали за это награды и повышения, пропагандисты семеновы и боровики – гонорары.
Дядя Володя не хотел выходить на волю, мол, пионеры убьют, да и сын – секретарь парткома. Чекисты же, наоборот, хотели его сактировать, выпустить, чтобы не срамиться. Как и всех, его приходилось сопровождать в снежном поле с овчарками и автоматчиками. А он идти-то сам не может, его на санках другие старики возят. И в воронок втроем грузят... Вся зона смеется.
Он умирал долго, врачи последнюю ногу грозились отрезать, курить не давали. Приносил ему тайком махорки, а он все кусочек масла совал, которое экономил для обмена.
Нацвопрос
Первый вопрос при знакомстве:
– Ты кто?
– Как это «кто»? Ну, москвич, статья 70.
– Ты – кто?
– Я ж сказал, москвич, самиздат, диссидент, если хотите.
– Ты не понял. Тебя спрашивают, кто ты по национальности?
Ничего себе! Приехал... (привезли)... Ну и вопросики! В Лефортово так не озадачивали....
Да и вообще, какая разница? Вон, год был Рабиновичем, причем вполне добровольно. На тренировках ватерпольных напутали в списке команды, записали почему-то Рабиновичем. Я не Рабинович, говорю, но список уже утвержден, нельзя менять, попросили побыть Рабиновичем. Ну и что? Могу! Целый год ребята кричали: «Рабинович! Давай пас!»
А здесь-то, что такое? Почему такой интерес, расскажите.
Пять лет рассказывали. Люди замечательные, библиотека большая, неспешные прогулки по «аллее свободы»… Академия, не зона! 36-я, пожалуй, единственная, где деревья не вырубили. И споры, споры, споры с энциклопедически образованными друзьями...
– Мы не демократы и не правозащитники. Мы – национально-освободительное движение. Пока вы, русские, не поймете сами себя как нацию, вы будете унижать других.
– Да вы хоть представляете, что будет, если мы начнем себя «осознавать как нация»?!
– Кажется, ты нас понимаешь... Вот и должен быть первым, кто будет делать это цивилизованно...
Увы, выходило по всем статьям, что это мы, русские, во всем виноваты. Не привыкать. Если и есть что в нашем характере неплохого, так вот это признание своей вины за все грехи мира. Где война, где кого обидели, вулкан ли, потоп ли – все мы, ваньки, виноваты. Куда евреям против нас, злодеев: у русьских славян мы их имя отняли, назвали украинцами, весь Кавказ завоевали, целые народы выселяли... И все правда! И за революции, и за войны, и за расстрелы-лагеря – за все иван-дурак в ответе.
Но и то сказать, если и вышло все так ужасно, то почему на нашей земле? Почему в прекрасном нашем Кремле вечно сидят уроды? Кто виноват-то? Разве не сами, раззявы лапотные?
Инженер Лубман
Абсолютно свой парень! Жил как все: писал липовую диссертацию, был партийным, каждую субботу ездил с друзьями за город играть в волейбол.
Вдруг рассердился на первого секретаря горкома КПСС тов. Романова, который, по мнению Лубмана, жил не по средствам. Написал какое-то разоблачение.
Из-за границы узнали, прислали эмиссара за рукописью, встретились тайно.
Рукопись конечно же попала в КГБ.
Чекисты Лубмана люто возненавидели – мало что еврей, так еще и на допросах враждебно молчал, антисоветски улыбался, все отрицал. Но тут заграничные друзья диссидентов стали его защищать по радио: «Свободу Лубману, написавшему правду и передавшему ее нашему эмиссару!»
Толстый генерал сказал советскому инженеру перед судом: «Разоружайтесь, Лубман». Леонид засмеялся – он был без ремня и шнурков на ботинках.
Смех этот стоил ему быстрой замены обвинения со статьи «Антисоветская агитация и пропаганда» (до 12 лет) на «Измену Родине» (до расстрела).
В лагере он самый правильный зэк – настоящий бродяга. Никогда не стучал. По этапу «шел» (по нему не едут) налегке, с малой авоськой. Лишним барахлом не обзаводился, гебистов и ментов посылал на и дальше. Из ШИЗО не вылезал – много больше года намотал чистых карцеров. Никогда не ошибался в зэчьей жизни. Все мечтал в Америку. Помирает там от тяжкой болезни...
Лошадь
Запрягли старики лошадь в телегу, а их всех позвали куда-то.
– Слышь, москвич, отгони телегу к вахте.
– А лошадь?
– Ясно, что с лошадью.
И ушли.
Ладно. Вот телега. А вот лошадь. До вахты метров сто, дорога вроде ровная, но есть крутой поворот. Надо обойти транспорт, ознакомиться с устройством. А что тут непонятного? Много каких-то веревок, деревяшек. Надо сесть впереди телеги, но сзади лошади, взять в руки эти, как их, вожжи.
Сел, взял, не едет.
Где ж у нее зажигание? Вспомнил, мужики же всегда так – вожжами надо хлоп по спине, крикнуть громко: «Ну! е..т...м..!» – и...
...лучше б сидел, молчал.
Так понесла, что скатился в телегу, тут же на место, за вожжи: «тпрррру!!!.. е..т..м.!!!» А она еще быстрей. Поворот вот он, уже высыпали зэки, приседают от смеха, по коленям хлопают. Натянул левую вожжу, прошел поворот, ветер в ушах, сердце в пятках. Из окон вахты менты хохочут, лучше б уж повязали и в карцер отвели... Лошадь летит, а ворота-то железные заперты! Уперся из последних сил, вожжи натянул до предела, лошадь морду вверх и… врезалась с грохотом в ворота. Не мордой хоть, а оглоблями.
Кубарем с телеги, присел и шагом гусиным побег прятаться...
Стукачи
Первая лагерная новость: суку на пилораме повесили.
Ничего себе! Весело же слышать новичку такие порядки.
«Сука» по-лагерному и есть стукач, хотя блатная феня на политзоне не поощрялась. Но понятие «сука» шире, чем стукач. Сюда входят и «подстава технически» (передача куму-гебисту информации не напрямую, а через явного стукача), привилегии за счет других зэков, подлое и предательское поведение, от которого страдают другие и вся прочая, по-старолагерному, «вонь».
Оказалось, повесили хоть и за дело, но не за шею и не до смерти. Спасибо, полегчало.
На воле Андропов кого не посадил, тех гоняет. Думал, хоть здесь на зоне посвободней, куда там – ходи-оглядывайся, язык не распускай. Да и что такое политзона перед перестройкой?
Вот расклад по нашей политзоне 36-й, настоящей строгой, в отличие от соседних 35-й, 37-й.
Сто человек на периметре сто на сто метров. Их этих ста половина – «старики-за-войну», немцами и нашими недострелянные. Каково это с ними сидеть бывшему комсомольцу, отличнику БПП? Но старики те, в большинстве своем, ведут себя не просто порядочно, а образцово. Лишь некоторые ходят с ключами от каптерок, шнырят, стучат открыто. И рожи у них почему-то, как одна, мерзкие. Вот эти-то как раз и есть расстрельщики-убийцы. И крепко дружат с ментами да с кураторами-чекистами.
Из пятидесяти других половина по статье 64 – измена Родине. Это якобы шпионы, беженцы из страны и «возвращенцы». Все, как и прочие, жертвы КГБ, которому тоже отчитываться надо, зарабатывать на фальшивых делах погоны и звания. Предельное наказание по 64-й – расстрел. Стоит ли удивляться, что большинство жертв подписывали что угодно, в чем потом даже и признавались.
Остается человек двадцать «настоящих» политзэков, сознательно действовавших, часто даже знавших, что их посадят, и готовившихся к тому. Но не все выдерживали следствие. Кто-то признавал себя преступником, сотрудничал со следствием…
В итоге, как и всегда в коллективах, остается около десяти процентов доверенных лиц. В нашем случае это пять-десять человек, которым худо-бедно можно доверять. А если дружить, так это уже от характеров зависит. Рад был своей семейке, слепку СССР: ксендз Сваринскас, Вахо Дзабирадзе, Вардан Арутюнян, Зорян Попадюк, Леонид Лубман и аз, москаль грешный.
Русские патриоты, предтечи новых фашистов во главе с Огородниковым, злились: «Ты чего с этими? Иди к нам! ты же Рууусский...» Дважды уголовников натравливали, пришлось крепко драться. Спасибо, старики да нацборцы мозги вправили: ты что, ножа хочешь?! держись от них подальше.
Но что же о стукачах? Как их определять?
Ответ опытных зэков-многоходников всегда краток:
– По поведению.
Вот те раз! Как это? Такие же люди, ходят, спят, едят...
Лишь много позже стал кое-как различать.
Корова
Все наши старики – настоящие кондовые крестьяне, руки лопатами. Остап К. – зэк-бандеровец. Особый мастер, ас замороженных тракторов, любой движок на уральском морозе запустит. Увидел на зоне случайную корову – за пять лет впервые пустили попастись. Кнап подошел, протянул корове руку. Та понюхала и отвернулась – рука-то в машинном масле!
Старик заплакал.
Чей народ древней
В раздевалке промзоны Ишхан и Зураб спорят: кто старше по истории – армяне или грузины?
Зэки слушают с интересом. Армяне, по слухам, древней, но слишком уж грузин хорошо говорит, убедительно, с шутками, тут задумаешься.
Вошел з/к Лубман с полотенцем на шее.
– О чем спор? Ааа... ну, ну... продолжайте, послушаю.
Спорщики затихли, приуныли.
Все засмеялись.
Мастер Иван
Сварщик он был от Бога, все сделал сам: и аппарат сварочный, и электроды, и кучу инструментов под свою руку, как и положено настоящему мастеру.
Немцы заняли его село зимой без боя. Вошли, расселились, не зверствовали... Как-то собрали всех парней, заставили всех раздеться и загнали в избу на помывку. Ребята вышли, а вся их одежа в костре горит. Немцы смеются, показывают на аккуратно сложенную немецкую форму: мол, одевайся, Иван, не мерзни...
Поставили Ивана мост охранять от партизан, а он в ту же ночь к партизанам и ушел. Хоть и молодой был, несовершеннолетний, но приняли. Потом в регулярные войска попал, воевал отважно.
После войны конечно же отняли ордена и посадили на несколько лет. Соседи в селе помогли – форму же немецкую надевал!
А в 70-х, как и все старики, попал под подлейшую юлиансеменовскую гэбэшную кампанию ловли скрывшихся «полицаев»: Семенову этому – новые гонорары, чекистам – повышения, старикам – новые срока.
Рубаха
Прислали посылку. Редкий случай! Обычно всего лишают – ларька, посылок, свиданий. А тут теплая рубаха нижняя с начесом, длинный рукав – спасение для карцерника... Но з/к Лубман сидит куда дольше, в ШИЗО больше года намотал, ему нужней.
– Лень, возьми рубаху, а?
– Нет. Благодарю.
– Да брось ты. Тебе ж нужней, ты ж сидишь как валенок еще с Мордовии, а я еще пончиками хожу.
Не берет! Всегда опрятен, но всегда во всем казенном, весьма древнем. Месяц убеждал.
– Ну, ладно. Давай сюда рубаху. Благодарю...
Через неделю рубаха та на совсем зачуханном зэке.
А з/к Лубман опять в казенном.
Перекур
Старый Лисовский не уцепит цигарку пальцами-граблями.
– Я тоже был на море… Дриатическом. Нас там, молодых, немцы в бараке гранатами забрасывали. Прямо в толпу и кидали. Но мы их покрошили. Потом в горы ушли к партизанам.
Другие старики слушают, не верят про море.
Спор
Три зэка, латыш, русский и литовец поспорили: чья нация лучше работает? Ну, например, по столярному делу. Затеяли соревнование: литовец пусть стол делает, русский будку для охраны, а латыш – каморку мастера для цеха. Вся зона собралась, а мастера всех отгоняют – не мешайте, не лезьте под руку. Ладно. Оставили их в покое. Даже охрана разрешила остаться после работы, чтобы все закончили.
На следующий день пришла зона смотреть.
Русский сработал крепко – посреди двора будка на славу, грубая, но прочная, сто лет нас охранять будет, а вокруг опилки, стружка горой.
Литовец стол сделал – загляденье! Если б покрасил, от магазинного не отличишь, вот ему бы и победу.
Пошли смотреть работу латыша и… сразу ясно, кто лучший. Даже неинтересно – слишком уж все... как-то и не поймешь сразу, аккуратно, что ли, не по-человечески... Рамы стекольные – ни сучка, все поверхности – прямые и ровные, будто вылизал, да и на полу чисто.
Что тут скажешь – немец!
Бешеная кошка
Петро, белорус-балагур, никогда не унывал.
Немцы его увезли аж в Югославию. Там ребята восстали, ушли к партизанам в горы.
После войны отсидел за это. В 70-х пришли к нему снова арестовать, а он пахал в это время в поле: дайте допахать-то! Ну, ладно, говорят, но осенью приходи, все равно посадим... Пришел.
– Раз форму надел, считай фашист. Так тогда было. А сейчас говорят, что убивал стариков, женщин и детей... Всем так говорят. Не признал бы вину, шлепнули бы, как и всех моих друзей.
Вернулся с войны, в деревне одни бабы, мужиков всех побило. Хоть жену любил, но и баб понять надо – я ж один мужик на село. Вот раз поехала моя баба в райцентр, а соседка уже у порога, дай чаю, мол, попить. Попили мы чаю, то да се, она трусы-то свои за печку и бросила. Жена, значит, вернулась, нашла трусы за печкой и ну орать. Я на двор, а она за мной и трусами меня, трусами. А с крыши на нее кошка-то и прыгнула... Вцепилась бабе в волосы, всю рожу разодрала. Я кошку эту оторвал и вилами. Бабу свою скорей на телегу и в райцентр. Двадцать уколов назначили – кошка та бешеная была...
Любовь
Калмык дядя Жора Эббеев поваром на зоне. Лицо блином, глаза-щелочки, имя-отчество не выговоришь. Бывший гауптман немецких войск, чем как будто гордится. Душа-человек, никто не верит, что он убивал. Да и кому верить – гэбэшникам, кто всех ни за что сажают? Подельника его, Лукьянова, выманили с Запада и расстреляли, а его нет – по слухам, из-за того, что к немцам попал несовершеннолетним.
После войны много лет сидел в Норильске, потом там же шахтерил вольным. Герой соцтруда, дети – комсомольцы, отличники боевой и политической подготовки. Баланду разливает весело: «Ешь вода и пей вода – срать не будешь никогда», «Мы, калмыки, после того как всех сослали, стали народ-уголовник...».
Освободили уже параличного к жене в Пермь. Она, красивая и высокая русская баба, с самой войны по лагерям да тюрьмам за ним ездила, ждала, помогала и сама удивлялась – что в нем нашла в маленьком и коренастом?
А он купил шляпу, чтобы в ней поехать умирать в Калмыкии, но не мог уже ходить.
Жук
В карцере иной раз и хорошо. Пусть места нет, еды, тепла. Но устаешь же от людей, нужно и одному побыть. Вдруг кого-то в соседний карцер – у зэка слух особый, все детали слышны и понятны. Но кого упекли-то? Надо звонить по телефону. А телефон вот он – параша в углу. Если постучать слабо, для зэковского только уха, не для ментовского, то можно и поговорить: тук-тук (глухо).
– Кто?
И так несколько раз. Наконец отозвался:
– Зураб.
– За что?
– Потом расскажу.
Ну что ж, времени тут достаточно, пусть созреет, успокоится.
Через несколько дней:
– Так за что тебя?
– Да... жюк...
– Что?
– Ну, жюк.
– Жук?!
– Да..
– Какой жук? Почему жук?.. Ты в порядке?
– Панимаишь... я жюка нашел... балшого такого, весна же... и стал с ним играть.
– И что? За это?
– Нет... Подошел псих этот, Залепа, и жука моего раздавил. Ну и я его резцом токарным по голове.
Когда вышли из ШИЗО, увидели Залепу. Он вшил в шапочку круглую фанерку, ходил, не снимал, ждал мести. В это время здоровых уже не сажали в психушки, КГБ решил просто: «Нас обвиняют, что мы здоровых в психбольницы? Так получите!» И всех действительно больных стали сажать в лагеря как здоровых. Все требования к ним, все наказания были как к здоровым.
Кто виноват
1986-й. Горбачев чудит и по телевизору, и в газетах. Опытным зэкам уже давно все ясно – «процесс пошел». И ментов тем дразнят. Лысый пучеглазый литератор пишет в журнале о бедах российских, о недостатках. Да так смело и подробно, что дух захватывает – а нас-то тогда за что же здесь держат? Тут и за полслова такого сидят. И так этот разоблачитель нежданный припекает, и эдак. И все обещает, что вот в конце статьи скажет, кто виноват во всех бедах наших, о которых он тут распинается.
Подошел з/к Лубман:
– Что читаешь?
(Сам он ничего не читал, только Пугачеву смотрел по телевизору).
– Леня! Ты не представляешь, что сейчас пишут! Свобода пришла, Леня! Вон этот как жарит… да еще и виновных обещает назвать... вот дочитаю, скажу…
– Ну, ну. И кто же у него виноват?
– Щас-щас.. вот перелистаю сразу в конец. Ага, вот: «...на вопрос “кто виноват?” мой обещанный ответ: мы все виноваты...»
И осел, руки опустились. З/к Лубман подбодрил:
– Он прав. Они действительно виноваты.
Понятия
Это на уголовке надо жить по понятиям, а на политзоне – по нормальным житейским правилам. По которым на воле, увы, не живут. Люди же на зоне – это главное, они везде главное, а здесь особенно. Вот и надо уметь ладить вместе, чтоб выжить. Если зэки примут за авторитетов уродов, быть зоне уродской. Если правильные люди возьмут авторитет, будет и правильная жизнь – на зоне тоже жизнь.
Вот взять з/к Лубмана. Хоть и «один на льдине», ни с кем особо не корешился, но никогда не ошибался, всегда принимал точные этические решения.
Но правильной 36-я строгая стала лишь с приходом туда Зоряна Попадюка и Вардана Арутюняна. Оба самодостаточные, с невероятной силой воли, ясным умом, доброй душой, с редким умением быстро отличать плохое от хорошего. Не в теориях познаются люди, не в дебатах, и рассуждениях – в быту простом, в обычных человеческих реакциях.
Посчастливилось знать А.Д. Сахарова. Именно этим зэчьим глазом видел его поведение не как физика или общественного деятеля, как человека. И видно было, что действительно – Человек.
Этой меркой и наши лагерные авторитеты были меряны. Никаких советов, указивок и инструкций они не давали, а все к ним прислушивались, с их мнением считались, на них равнялись. Не они бы, сдох бы, ссучился б, как подельник мой, Ванька, в гордыне своей. Вот настоящая лагерная, да просто – жизненная школа.
Благодарю, братцы.
Балдоха
Балдоха – солнце (жаргон)
И зэки, и охрана – все устали от долгой зимы.
У жилого барака щурятся на солнце з/к Лубман и ДПНК Рак.
Уже почти тепло, все вокруг дышит скорой весной, даже припекает, но снег так чист, что не тает, воздух – хоть на куски режь да ешь.
Нет зла в такое время, и надо бы что-то хорошее, доброе:
– Ну, что, Лубман, пора в ШИЗО?
– Пора, пора гражданин начальник.
Оба улыбаются солнцу.
Под автоматами
Горбачев ляпнул на Запад: у нас нет политических заключенных.
Ничего себе! А мы – есть? Или нас уже нет?
Чекисты тоже оторопели – что за слова такие? Что теперь делать? Мочить их всех, чтобы генсеку потрафить, или, наоборот, освобождать? Но никаких команд из Москвы. Значит, мочить.
Пошел беспредел, режим все жестче и жестче с каждым днем. Раньше менты на Правила (ПВР) напирали, а теперь и на них плюнули, творят что хотят, все делают, чтоб зона взорвалась, взбунтовалась. А зона терпит.
И вдруг вся зона разом заболела – эпидемия, грипп.
Собрали солдат, вывели на зону с автоматами, зэков выстроили в ряд.
Зэки кашляют, шатаются, ждут...
Погибшим друзьям
Китайский шпион Толик Бобыльков
Круглый коротышка, всегда веселый...
А как умел сидеть! В лагере, а особенно в камере – великое искусство.
Надоело Толику в СССР: то учиться не дают, то работы нету, то жилья, а то и вообще посадили ни за что, вот и решил он бежать.
А куда бежать? Ясно, что в Америку, но как?
Поехал он на Дальний Восток, подошел к берегу – океан большой, а Толя маленький, куда теперь?
Посмотрел по карте и понял, надо пробираться через Северную Корею в Южную, которая с Америкой вроде бы дружит.
Кое-как прошел границу, а потом и всю эту Северную, бедно живут там люди.
Подошел ко второй границе, спросил крестьянина, как пройти, и бутылку пообещал.
Крестьянин бутылку вперед затребовал, вместе выпили, потом повторили, очнулся, глядь, нету крестьянина, а вокруг их милиция.
Почти не били, посадили не в тюрьму, а в какую-то хижину.
Спал на циновках, по бокам двое – охрана! Месяц допытывались: кто такой, куда шел и зачем?
Потом у них какой-то праздник настал, и Толя показал, как пляшут русские. Плясал лихо, всем им понравилось. Он давай еще жару и... ногу подвернул, ни встать ни сесть.
Несколько дней страдал, все переживали за него. А он ночью тихо встал, перешагнул через охранников и бегом к рельсам, железная дорога рядом (надул он охрану, не так уж и болела у него нога), тут поезд идет медленней, Толя было за поручни, а ему из вагона сапогом в лицо.
Покатился под насыпь, стал ждать другого поезда. Кое-как добрался назад к границе с СССР. Там река, мост и пограничники уже ждут, бегают с собаками.
Туман помог. Толя сразу под мост в камыши, залез в воду, дышит через тростинку, весь замерз, но ждал.
К утру стихло, выбрался и пошел дальше в поле.
Шел целый день, видит поселок, зашел, а там люди какие-то странные, похожи на монголов. Думал, в Монголию попал, а оказалось, в Китай! Тут же их милиция опять прибежала, арестовали, посадили в тюрьму. Два года сидел в холоде-голоде. Жрать давали совсем мало, все требовали работать шпионом, а Толя все отказывался.
Наконец совсем дошел, решил и этих обмануть, согласился.
Месяц его учили шпионить. Потом отправили на первое задание, ночью спрятали в грузовике, чтобы на кладбище, в таком-то уголке что-то заложить-спрятать.
Все сделал, как учили, заложил секретный пакет. Вдруг – вспыхнули прожектора, заорали ему в рупор: «Ни с места! Сдавайся!».
Уж как его били-пытали, вспоминать не хотел, но все вынес, держался молодцом, никого и ничего не выдал. Тогда сказали ему: «Ты молодец! Никакие мы не русские, а самые что ни на есть китайцы, и тебя просто проверяли. А чтоб ты не обижался, мы тебя отправляем на остров в Желтом море, отдыхай, поправляй здоровье».
На острове том такое было... Толя в жизни не видел, чтоб такая еда и уважение. Даже массаж делала такая красивая китаянка… да и не только массаж.
За заслуги эти Толю переправили в СССР уже всерьез, с надежными документами и заданием ждать. А он сразу же в КГБ – так, мол, и так, обманул я китайцев, они там пачками наших дураков, вроде меня, хватают и засылают сюда к нам на вылежку – авось когда-то понадобимся, а вот и фамилии...
Поблагодарили его чекисты и дали на всякий случай 10 лет строгого режима в Мордовии. Их тоже можно понять – а вдруг опять сбежит, обманет.
Но Толя всерьез обиделся и решил бежать уже из наших лагерей.
Долго готовился. Продукты собирал, в штаны внизу зашил махорки и дырочку оставил, чтобы, когда бежать махорка сыпалась, собакам нюх сбивала.
Одно не продумал – как из лагеря-то вылезти. Дождался, когда стрелок на вышке отвернется, полез днем через проволоку да застрял. Солдат давай орать-стрелять, но не убил, сбежалась вся охрана. Били смертным боем, чтобы раз и навсегда никто уже не бежал, а видели все пример, что с такими делают. Но Толя и здесь схитрил – орал истошно, чтобы зэки услышали, чтобы зона помогла. Теперь уже и охрана испугалась, увидели сколько народу бежит, утащили Толю добивать в ШИЗО. А бить умеют – спереди по животу и сзади по почкам. На зону больше не выпускали, из карцера в карцер на разных зонах перевозили, пока в Чистопольской тюрьме не оставили умирать – уже ссал Толя кровью.
Он знал, что умрет, но всегда был веселым, простым и добрым сокамерником.
Умер перед самым нашим освобождением в 1987-м.
Князь-Ишхан
Из армянской деревни был этот маленький поджарый мальчишка. Весь черный, живой, а глаза такие, что сразу видно – абсолютно честный и чистый человек! Все его любили, помогали чем могли.
Сел за то, что писали они с друзьями на дорогах краской «Свободу Армении!», называли себя «Союз молодых армян».
Про армянские взрывы в московском метро в 70-х слышал, но своих соплеменников не одобрял.
Имя его было Князь. В Армении еще и не такие имена дают. Чего стоит, например, Вова! Не Володя даже, а именно Вова. Мы давно это пережили, всех этих Карленов и Сталинов, а армяне еще нет. Вот и назвали парня красиво. На зоне его быстро перевели на армянский и стали называть как положено – Ишхан. Тюрьма не воля, там уважают национальность.
Не видел еще такого патриота в лучшем смысле. Полгода нос к носу в БУРе – и весь человек как на ладони. Даже языку армянскому учил. А уж как рассказывал о красотах своих мест! До сих пор все перед глазами, хотя вокруг были лишь серые стены в цементной шубе.
И понятно было его стремление к свободе своей страны – разве лучше жить в коммуналке? Пусть Армения живет своей жизнью, так всегда ощущалось после его рассказов. И ясно было, что не один он такой в своей Армении, каждый там думает так же, только не все говорят.
Весь он такой живой, не усидит, хотя болен был уже смертно.
Не усидел он и в знаменитой зверствами Ростовской пересылке – примкнул к целой команде беглецов, выбрались из такой тюрьмы, откуда еще никто не бежал, забрались в лесок, где их и повязали. Затолкали в крохотную камеру, чтоб впритык стояли – ни сесть, ни лечь, а жара была, лето.
Выводили каждый день в коридор и били, били, били... Так били, что Ишхан «даже маму свою забыл» – так у них говорят, когда совсем уже плохо.
24 апреля у армян День горя – тогда их турки страшно убивали.
В этот день в карцере и нашли его в петле.
Михаил Денисович Фурасов
Ни у кого не было таких потухших глаз. Как будто у рыбы снулой. Что-то сделали с ним в ужасной этой Лукьяновской тюрьме в Киеве.
Сделали такое, что лучше было и не подходить к нему сзади, не окликать – сразу сжимался, приседал и голову закрывал руками.
Тихий инженер, кандидат наук, он писал Брежневу и в ЦК КПСС свои предложения по улучшению нашего общества. Но не подписывался! Аноним!
Долго его искали и очень были злы, когда нашли, – у чекистов же тоже планы-сроки по поимке.
Что было с ним на следствии и что писал он властям советским – никто не знал. Он боялся всего, даже своего же собственного дела.
Но при всей его ушибленности всегда оставался вежливейшим человеком.
– Вы замечательный специалист, но тут вокруг – враги власти, только нас с вами ошибочно посадили... давайте дружить.
– Да как вам не стыдно, Михаил Денисович! Тут большинство сидит ни за что, да и много замечательных людей!
А он снова приседает, голову закрывает, семенит в сторону не просто испуганный – жалкий...
Рассказывал, как ему в служебной командировке на спину прикрепили записку: «Ищу жену», и моргал подслеповато.
– Послушайте, Михаил Денисович. Я вас очень прошу: следите за собой, не падайте духом сами, и других не смущайте, тут и так тяжело... И не ешьте снег от живота! Идите в санчасть!
Но и в санчасть он боялся, хоть и болел. Всего боялся.
Зона ворчала, менты это чувствовали, отвезли на операцию.
Там и умер.
Саша
Из письма: «…Будешь в Саратове – найди Сашу Р., последнего политзэка саратовского...»
Приехал.
Накупил Саше разносолов... Еле нашел его среди каких-то складов под мостом, поразил обилием диковинной еды.
Только глядя на него, выучившего древнееврейский, чтоб читать Библию в подлиннике, изгнанного из университета, а теперь суетливо бегущего открывать ворота склада, где он сторожем, только тогда вдруг понимаешь, куда мы заехали, что и кого потеряли...
Обнялись. Помолчали… А чего говорить-то? Он близкий лагерный друг моего близкого лагерного друга – полное доверие и понимание.
Заварили чифирку.
Вышел ненадолго, а когда вернулся, Саша переложил всю еду в стол, в ящики – семья-то большая!..
Он подарил кольцо, которое выточил из грецкого ореха, сказал, что приторговывает ими на рынке.
Выгреб почти все деньги, какие были, и, покуда он очумело ахал, что это его зарплата за полгода, поспешил распрощаться.
Энциклопедически образованный, высочайшей культуры и порядочности человек, он вдруг согнулся и быстро побежал открывать ворота – там сигналил большой черный джип...
Пешком к вокзалу по странным улицам Саратова. Окна вровень с мостовой, все кривое и покосившееся. Наверное, и там живут люди.
