Борис Скляренко

На переломе

Новая тактика КГБ в преследовании инакомыслящих в СССР (начало 70-х гг.)

В начале 70-х годов прошлого века в истории противостояния демократического движения и КГБ наступил переломный момент. Пройдя длинный, более чем пятидесятилетний, период своего развития, несмотря на богатый опыт в методах нейтрализации внутренних «врагов», оставаясь все это время верным главному принципу своей деятельности – наказание должно быть неотвратимым и быстрым, КГБ, казалось, неожиданно дрогнул. В конце 1972 года с его подачи был принят и вводился в практику секретный Указ Верховного Совета СССР, в соответствии с которым граждане СССР, впервые обвиняемые в антисоветской деятельности, по сути, не подлежали судебному преследованию. Но, естественно, подлежали судебному преследованию при повторных антисоветских действиях. Диссидентам дали право на «ошибку». Казалось бы, налицо либерализация системы и ее репрессивного аппарата и идеологическим мастодонтам из ведомства контроля за сознанием надлежало раструбить весть об этом как очередном достижении в развитии социалистической демократии. И это могло быть именно так, если бы… не секретный характер принятого Указа. «Демократизации» как бы для себя, как бы для внутреннего пользования: она есть, но в печати ее нет, следовательно, нет и для всех граждан. Но что тогда представляла собой эта мера? Попытаемся это выяснить. Ясно одно: сам факт его секретности указывает на то, что к подлинной либерализации эти действия не имели никакого отношения.

Согласно авторской гипотезе, данный Указ, помимо других вполне реальных смыслов и целей, знаменовал прежде всего переход КГБ к новой тактике в преследовании инакомыслящих  – от социальных репрессий и неизбежного осуждения – к практике профилактических предупреждений. Подлинная цель этих профилактик была не в гуманности и тем более не уступок в признании права на свободу мысли, а в компрометации обвиняемых перед своими товарищами фактом последующей безнаказанности и внесения тем самым раскола в среду самого диссидентского движения. Реализовать эту технологию возможно, только сохраняя и факт принятия данного Указа, и его содержание в строжайшем секрете. Рассмотрим, следует ли это из содержания ряда документов КГБ в контексте особенностей того времени.

В ходе эволюции самого советского общества, в значительной степени после смерти И. Сталина, как известно, происходил постепенный отход всей системы от изначальных идеологем. В первую очередь – от порожденных идеями диктатуры пролетариата, на основе которых были созданы система насилия и ее главный исполнительный аппарат – ЧК, он же ОГПУ, он же НКВД, он же МГБ и, наконец, КГБ. В конце 50-х годов послабления были вызваны и новой идеологической мифологемой о якобы окончательной победе социализма в СССР. Согласно ей государство диктатуры пролетариата переросло в общенародное государство, следовательно, эпоха диктатуры как средства защиты интересов одного класса сменилась необходимостью защиты завоеваний социализма как общенародного интереса. Но невозможно, как известно, защищать то, чего нет. Это было, по сути, идеологическое прикрытие тех послаблений, которые стали неизбежными под натиском очевидной неэффективности, непродуктивности насильственных и репрессивных методов управления обществом и государством. Тоталитарная система стала применять по сравнению с прошлыми временами более мягкие и щадящие методы, инструменты и меры как в системе управления, так и в системе наказания. Это стало характерными признаками и чертами как «хрущевской оттепели», так и брежневской эпохи.

Несмотря на реабилитацию бывших «врагов народа», их возвращение из лагерей, эти послабления в минимальной степени коснулись «новых врагов» советской власти – антисоветчиков, диссидентов.

Апогей их активности, как известно, приходится на начало 60-х годов и связан с протестами рядовых тружеников против политики повышения цен на продукты первой необходимости и одновременное понижение расценок на продукцию, производимую промышленными рабочими. События в Новочеркасске и ряде других городов страны, прокатившаяся волна глухого, а местами и открытого протеста показали, что население не намерено молчать, а власть продемонстрировала намерение по-прежнему применять репрессивные меры, не вникая в суть причин и поводов, послуживших основой для недовольства. Но теперь уже не в массовом порядке, а в порядке точечных ударов. Зачинщиков открытых протестов, бунтов и беспорядков еще расстреливают, но единично (как в том же Новочеркасске и в Западной Украине по делам националистов), но не всегда. Упреждающих (только по подозрению) и массовых расстрельных приговоров, тем более по разнарядке, уже нет. Но неотвратимость и неизбежность осуждения по первым же признакам так называемого антисоветизма остается базовым принципом деятельности всей репрессивной системы в СССР. Тем не менее ни эти послабления, ни принцип неизбежного наказания себя не оправдали. Сопротивление не только не сократилось, но, наоборот, стало нарастать.

Новый его подъем в стране стал особенно очевидным после 1968 года под влиянием событий во Франции и Чехословакии. На рубеже 1960–1970 годов фактически наступил переломный момент в истории протестного движения в СССР, характерным признаком которого стал переход от единичных, индивидуальных и стихийно-коллективных выступлений к более сознательной деятельности, проявившейся в росте организации подпольных протестных групп и групп инакомыслящих самого различного толка и направления.

По сути, это было начало процесса массовой кристаллизации протестных организаций по всей стране. Согласно данным самого Комитета госбезопасности, представленным в ЦК КПСС в апреле 1972 года, в 1967 году в стране было выявлено 502 диссидентские группы с 2196 участниками. Но на следующий год это уже 625 групп, а число участников возросло до 2870. Соответственно, в 1969 году количество таких групп увеличилось почти на 20% – до 733, а число участников – с 2870 до 3130. По тем же сведениям, только за 5 лет, с 1968 по 1972 год, было выявлено 3096 групп и проведена соответствующая работа с 13 602 людьми [ Советский Архив. Собран Владимиром Буковским. Составители: Юлия Закс и Леонид Чернихов. См.: psi.ece.jhu.edu/... . Следует оговорить что документы, собранные В. Буковским, в том числе и используемые в данной статье, не вызывают у ее автора сомнений в их достоверности. Тем не менее необходимо напомнить, что такие сомнения имеют место, в том числе среди бывших диссидентов. Они порождены печально известной историей о якобы умышленно допущенной фальсификации В. Буковским одного из документов, который в силу его урезанной подачи усиливал подозрения в том, что Синявский сотрудничал с КГБ. Автор данной статьи считает, что вина В. Буковского не только не доказана, но и абсурдна и бессмысленна по своей сути. Ознакомиться с доводами сторон можно здесь: Козлов В.П. Обманутая, но торжествующая Клио. Подлоги письменных источников по российской истории в XX веке. М: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001. См. также: www.lib.ru/... ; Об одной фальшивке Владимира Буковского. См.: andrey-trezin.livejournal.com/... , а также taki-net.livejournal.com/... и в «Синтаксисе» № 34 http://imwerden.de/pdf/syntaxis_34.pdf . ]. География возникновения таких групп, как указывалось Комитетом, была довольно обширная и охватывала многие города и республики СССР. Москва, Свердловск, Тула, Владимир, Омск, Казань, Тюмень, Украина, Литва, Эстония, Латвия, Белоруссия, Молдавия, Казахстан – вот далеко не полный их перечень [ Советский Архив… – там же. ]. Это данные только о выявленных и наиболее активных оппозиционерах и оппозиционных группах. В условиях системы тотального контроля, идеологического и жестокого судебно-репрессивного подавления всякого инакомыслия, в условиях памятных и еще исторически недавних массовых расстрельных приговоров по плановым разнарядкам – надо признать, что это довольно большие цифры и высокие темпы роста.

По всей видимости, к концу 1960-х – началу 1970-х годов вся репрессивная партийно-идеологическая и судебная машина, в первую очередь Комитет госбезопасности, ощутили, с одной стороны, лавинообразность этого процесса, а с другой – свою слабость, недостаточность времени и ресурсов для полномасштабного противостояния этому сопротивлению. Но даже если допустить, что таких ресурсов было достаточно, сам факт возрастающей массовости движения не позволял решить вторую главную задачу, стоявшую перед органами КГБ: не допустить утечки информации и предания публичности, гласности сведений о подлинных масштабах происходящего, не сделать этот процесс предметом массового внимания, сознания и осмысления. Вполне реален и еще один мотив: облегчить себе оперативную работу по выявлению всех связей обвиняемых и контроля за тем чтобы пресекаемая деятельность не возобновилась, не развивалась в дальнейшем. Вполне можно предположить следующую логику органов: прежде осуждение обвиняемого становилось питательной почвой для возникновения новых групп естественно учитывавших ранее допущенные промахи. Раскрывать и контролировать такие группы становилось тяжелее.

Допустимость вышеописанных предположений подтверждается документами самого Комитета. В начале 1970-х годов в Общий отдел Первого сектора в ЦК КППС была направлена Записка Комитета госбезопасности, подписанная Ю. Андроповым и Р. Руденко, от 11 октября 1972 года за № 2594-А [ О применении органами ГБ предостережения в качестве меры профилактического воздействия. Решение Политбюро ЦК № П 67/ХУШ от 16.11.1972 г. по записке КГБ и Прокуратуры № 2594-А от 11.10.1972 г.; См.: /psi.ece.jhu.edu/... ]. В ней были подчеркнуты достигнутые успехи в результате принимаемых мер: «заметно сократилось число ежегодных арестов за антисоветскую агитацию и пропаганду». В то же время обращалось внимание ЦК на то, что значительное количество участников антисоветской деятельности могут «при определенных условиях… стать преступными и нанести существенный ущерб интересам нашего государства». Для предотвращения якобы такого хода событий руководством КГБ предлагается усилить предупредительно-профилактическое воздействие на лиц, «пытающихся стать на путь совершения особо опасных преступлений, а также более решительного пресечения нежелательных проявлений со стороны антиобщественных элементов». Авторы документа считают целесообразным «разрешить органам КГБ делать в необходимых случаях официальные письменные предупреждения от имени органов власти с требованием прекращения проводимой ими политически вредной деятельности и разъяснением последствий, которые может повлечь за собой ее продолжение». Это должно привести к существенному повышению «моральной ответственности профилактируемых» [ Там же. ]. С этой целью к документу прилагались проекты соответствующих постановлений ЦК КПСС и Указа Президиума Верховного Совета СССР, которые и выносились на их рассмотрение.

В результате целого ряда согласований между Комитетом госбезопасности, Прокуратурой СССР, Министерством юстиции, МВД и Верховным судом СССР, предложенные проекты постановлений ЦК КПСС и Указа Президиума Верховного Совета были одобрены. На их основе был сформирован окончательный вариант Указа Президиума Верховного Совета «О применении органами государственной безопасности предостережения в качестве меры профилактического воздействия», но под грифами «совершенно секретно» и «без опубликования в печати».

Согласно этому Указу, по существу, менялась система первоначального воздействия на нарушителей социалистической законности в области идеологии. Теперь ее нарушитель мог не подвергаться долговременному задержанию и неизбежному суду, как это было ранее, а только задерживался или просто приглашался на собеседование. На основе этого задержания или явки по вызову в органы госбезопасности производились собеседование-допрос и разъяснение того, что его деятельность «наносит ущерб интересам государственной безопасности». Подобная профилактика заканчивалась подписанием протокола допроса с письменным предупреждением. Имеются доподлинные факты когда такие протоколы содержали в конце примерно такое обязательство: я, такой-то, обязуюсь впредь не выступать против Советской власти [ Свидетельствую, что именно такой документ было предложено подписать автору этих строк в мае 1973 г. в завершение многочасового допроса. Сделать это с такой формулировкой было тождественно косвенному признанию своей вины, что, естественно, было неприемлемо. ]. В случае повторного проявления антисоветской деятельности данный протокол с подписанным обязательством должен был приобщаться в качестве одного из документов к неизбежно возбуждаемому уголовному делу. Эта мера предлагалась исключительно для тех, кто первый раз попадал в поле зрения КГБ.

Записка и данный проект были датированы 11 октября 1972 года, а на заседании Политбюро 16 ноября того же года проект означенного Указа был одобрен, о чем и была сделана соответствующая выписка из протокола № 67 данного заседания. Затем эта выписка была направлена Брежневу, Подгорному, Косыгину, Суслову, Андропову, Руденко, Савинкину, Георгадзе и Смиртюкову. Она предназначалась к ознакомлению и подлежала возврату не позже чем в семидневный срок в первый сектор общего отдела ЦК КПСС. Другими словами, этот документ не подлежал личному хранению даже у означенных персон. В действие этот Указ Президиума Верховного Совета СССР вводился с 25 декабря 1972 года за № 3707-VIII. Естественно, он по-прежнему не подлежал публикации в печати и шел под грифом «совершено секретно».

Так была осуществлена «либерализация» аппарата насилия. Но ни насилие, ни репрессии никуда не исчезли. Эта «либерализация» держались в секрете прежде всего от самих подследственных, а решение о предупреждении и освобождении от ответственности преподносилось им как некая гуманная мера, свободное волеизъявление со стороны органов власти и в первую очередь со стороны самого КГБ.

Неизвестно, имелись ли какие-либо еще дополнительные правоприменительные и регламентирующие применение данного указа на практике, документы. Но нетрудно предположить, в частности, что освобождение от ответственности в условиях незнания данного Указа ставило того или иного подследственного инакомыслящего в несколько «двусмысленное» положение. Оно навлекало подозрение со стороны всех, кто к нему имел какое-либо отношение. Позже это особенно усиливалось на фоне имевших место отдельных случаев дачи подследственными показаний на своих товарищей (как, например, П. Якиром и Красиным) [ Показательны в этом отношении и споры в среде самих диссидентов по поводу того, сотрудничал или не сотрудничал тот или иной персонаж с КГБ. Классика этого жанра, как известно, – раскол и долгий спор среди части диссидентов по поводу Синявского и якобы изобличительной роли В. Буковского, прибегшего для этого к фальсификации документов из архива КГБ. См. об этом примеч. 3. ]. Как писала Л. Алексеева, безусловно, для следователей это «...было важно по психологическим соображениям: показания на следствии подрывают самоуважение, лишают доверия окружающих...». С другой стороны, «как правило, это исключает возвращение (подследственного. – БС) к прежней деятельности: они или сами отстранялись от нее, или вынуждены были от нее отказаться из-за невозможности ни старых, ни новых деловых контактов: ведь, согласно пословице, дурная слава бежит...» [ Алексеева Л. История инакомыслия в СССР. Новейший период. М.: РИЦ «Зацепа». – 2001. С.144. ].

Но в силу того, что принятый Указ был под грифом «совершенно секретно» и о нем никто не знал, человеку, даже отказавшемуся от сотрудничества и не сдавшему никого из своих товарищей, крайне тяжело было доказать, что его освободили от наказания и выпустили просто так, что называется, за красивые глаза…

В контексте описанной выше истории принятия секретного Указа, его содержания, становится ясной суть новой тактики КГБ по отношению к тем, кто первый раз попался в его сети. Главное – склонить человека к даче показаний на своих товарищей, к сотрудничеству, но если это не удастся – выпустить в соответствии с принятым секретным Указом на все четыре стороны, преподнося это как шаг милосердного отношения к «заблудшему». В любом из этих вариантов человек оказывался скомпрометированным тем в большей мере, чем выше должна была быть мера его наказания.

«Следователи стремились поставить в такое положение как можно больше людей… а склоненных к такому сотрудничеству или освобождали от наказания, или они получали весьма смягченное наказание», – писала Л. Алексеева, вероятно, не зная на момент написания книги о существовании такого секретного Указа. Тем не менее она очень верно отметила, что каждый такой факт снижал «нравственную привлекательность диссидентского движения, особенно для тех людей, которые знают о нем понаслышке, скажем, из передач зарубежных радиостанций» [ Алексеева Л. История… С.144. ]. В этом, по всей видимости, и состояли главные цели КГБ. Для диссидентов же это была ловушка. Неудивительно, что именно период вступления в силу секретного Указа, 1973–1974 годы, справедливо определяется Л. Алексеевой как период кризиса диссидентского движения [ См. там же. ].

Параллельно имеют право на существование и другие версии того, чем характерен этот период и какие еще цели преследовал КГБ в это время, в том числе и этими изменениями своей тактики. Не может быть лишено оснований предположение что Ю. Андропов, разработал такую тактику Комитета в целях подготовке почвы к будущей передаче себе власти и сохранения ее при помощи «либерализации» оппозиционных масс для запугивания ЦК и его Политбюро в борьбе за власть с конкурентным МВД [ Светова Е. Диссидент из КГБ а также: КГБ против КПСС. Кто и зачем создал диссидентов. ]. Не исключено также и то, что именно появление массы «профилактированных» диссидентов, подписавших обязательство впредь не вести антисоветскую деятельность, с их отчужденностью от своего прошлого, послужило основой для появления (на фоне неведения о существовании секретного Указа), абсурдной гипотезы о том, что диссидентское движение было порождено самим КГБ с целью перехвата власти в стране [ См.: КГБ против КПСС. Кто и зачем создал диссидентов. ].

Действительно ли в основу этих мер были положены именно эти тактические замыслы – исчерпывающе судить трудно. Это должно стать предметом отдельного исследования. Однако важен сам факт – во многих случаях это создавало нездоровую атмосферу в оппозиционном движении, вело к его внутренним расколам, взаимным подозрениям и недоверию.

В завершение следует добавить, что в отдельных случаях дело не ограничивалось предупреждением и профилактикой. Все-таки мера административного воздействия применялась тогда, когда человек составлял определенную реальную опасность, а его антисоветская деятельность содержала не только политические, но и определенные уголовно наказуемые составляющие. В прежнее время, до принятия секретного Указа, такие «антиобщественные, антисоветские элементы», как правило, подлежали немедленному осуждению и отправке в соответствующие места на бескрайних просторах Родины. Но теперь следовало избирать такую меру, которая бы не только не свидетельствовала, но даже не наводила на мысль бывшее окружение человека, что к нему применяется репрессивная мера.

Насколько обширной была правоприменительная практика этого Указа, надо изучать отдельно. Но в качестве одного из примеров ее применения можно привести историю марксистской диссидентской группы «Пролетарий» (УССР, г. Харьков, 1972–1973 годы). По масштабам допущенных нарушений, кроме антисоветской деятельности, все участники группы должны были быть осуждены на довольно большие сроки, что, собственно, ими и ожидалось. Незаконный вынос из типографии нескольких килограммов шрифта, затем нескольких литров типографской краски, бумаги, изготовление печатного устройства с наборными кассами, изготовление и распространение антисоветской печатной продукции (первые листы первого номера журнала «Пролетарий»), наличие незарегистрированного радиопередающего устройства дальнего действия промышленного производства, не подлежащего к гражданскому использованию, – каждое из этих деяний, осуществленных даже по отдельности, влекло за собой по тем временам суровое уголовное наказание. Тем более если это совершалось группой лиц и по сговору. И все-таки после обыска, изъятия части перечисленных вещдоков, многочасовых допросов участников группы оставили в покое, и они, по непонятным на тот период времени причинам, избежали наказания. Только к организатору, руководителю группы была применена мера административно-репрессивного характера: по указанию Комитета, в нарушение действовавшего законодательства, он был лишен Военным комиссариатом возможного освобождения от воинской службы и в срочном порядке направлен на «службу» в строительные войска Среднеазиатского военного округа (Узбекская ССР).

Спустя многие годы, только после того, как была предана гласности часть документов КГБ, в том числе и по описанному выше секретному Указу ВС СССР, стало понятно, почему тогда члены группы отделались легким испугом, а их руководитель – двухгодичной высылкой.

Бесспорно, принятый секретный Указ и другие составленные в ходе его принятия документы, свидетельствуют, как минимум, о том, что начало 70-х годов прошлого века стало переломным моментом и в тактике деятельности Комитета госбезопасности, и в судьбе оппозиционного, диссидентского движения.

Эту дальнейшую судьбу движения, его роль и специфику положения в последующей истории страны еще только предстоит изучить и осмыслить более тщательно на основе уже имеющихся архивных материалов, конкретно сопоставимых фактов, событий в их логическом и практическом пересечении на основе более широкого круга возможных источников.