Игорь Кичапов

Тюряжка

Родился я почему-то в городе Невельске, что на Сахалине. Может, потому, что там тогда жили мои родители, а может, тяга к странствиям и к Северу уже тогда во мне стучалась. Потом в возрасте почти года меня имплантировали на Чукотку. Там началась великая комсомольская стройка, и мы на семейном совете решили: ехать! Мой голос был решающим, поскольку я громко орал и мочил пеленки. Видимо эти аргументы и перевесили. Раннее детство проходило весело: мороз, маленькие чукчи вместо игрушек. Садиков там еще не было, поэтому в школу отдали с шести лет – как в камеру хранения. Учился я, да не успевал учиться: слишком много интересного вокруг. Верхнего образования так и не достиг. Хотел в космос, да не успел. Дело жизни – поиск и сдача металла. Естественно, не черного. За что в свое время посмотрел на жизнь из-за другой стороны забора. Все это было в исчезнувшем уже Советском Союзе, и мои обвинения, и тарабанящие в меня статьи Уголовного кодекса, тоже из давних уже уложений. Но нравы тюрьмы с тех пор практически не изменились...

Когда за тобой впервые захлопывается дверь камеры, появляется странное ощущение, что все это неправда. Все понарошку и не с тобой! Так, наверное, чувствует себя дикий зверь, когда попадает в ловушку. Поэтому волк и отгрызает себе лапу, чтобы иметь возможность умереть свободным. Хотя в моей охотничьей практике так поступала только росомаха. Вот же странное животное! Помесь собаки и медведя, что ли? По коварству, хитрости и уму ей, вероятно, нет равных среди северного зверья.

Я не мог поверить, что это случилось со мной! Ведь не было же предчувствия или что там должно быть? Хотя я знал, что попал в поле зрения «конторы», но ведь считал себя умным! Осторожным и проницательным. Как же так? Но, судя по всему, я влип основательно, и это было только начало. А все потому, что не умею выбирать окружение, да и сам порой веду себя не лучшим образом, хотя вроде и не лох.

Прокол начался глупо. Впрочем, и здесь я наверняка неоригинален, сколько потом встречал людей по тюрьмам, почти все они попали на нары «случайно». Ну вот, приехали в этот поселок мы вдвоем с не очень близким знакомым, так себе кент, почти случайный пассажир. Дело вроде было простое: заказать лотки. Хороший лоток дорогого стоит, и мастеров таких совсем немного. Дело в том, что изготовление путевого лотка – это очень трудоемкий и длительный процесс. Как говорят сами «хищники»: умный лоток любое золото берет. Там и специальная древесина, и у каждого мастера свой секрет. Выдалбливался он из цельного чурбана, высушенного определенным способом, с хитрой технологией отделки рабочих бортов и канавки. Вроде все просто, но получалось у единиц. Способы изготовления настоящие «лоточники» передавали под большим секретом, очень осторожно и не всякому. Большинство этих виртуозов стамески предпочитали брать за работу металлом. Этакий бродяжий форс. Такая вот предыстория.

Было у меня в той нефартовой поездке с собой граммов триста металла. Особо я его не прятал. Положил куда поближе. Тогда только появились первые японские магнитофоны, которые лишь в комиссионке можно было купить. Такой «Шарп» был и у меня. Он был без батареек, и я ничтоже сумняшеся определил металл в этот отсек. Казалось, очень удобно. По какой-то причине встречу перенесли на три дня позже. Мастер был в отъезде, и мы решили просто отдохнуть и дождаться его, чтобы не наматывать километры по лесным дорогам.

Номер в гостинице тогда не очень просто было получить, даже при наличии денег, система была такая. Пришлось обаять администратора – женщину постарше лет на пять, но вполне в тогдашнем стиле деловой блондинки: перекись, усталый взгляд, яркий макияж и неплохая фигурка. В результате совместного похода в ресторан я получил хороший номер на первом этаже, рядом со стойкой администратора. Ну, два дня мы славно бухали. И вот в момент, когда я уже был сильно навеселе, входит эта мадам и говорит:

– Егор, а ты бы не мог дать мне свой магнитофон на завтра? Мы на природу едем.

Как раз завтра – суббота. И вот я в полудреме отвечаю:

– Канеш, возьми. Вон, на тумбочке.

Время было часов шесть вечера, и я благополучно заснул опять.

Проснулся из-за того, что с грохотом вылетела дверь и разлетелось вдребезги оконное стекло. «Альфы», «Беты» и прочие ОМОНы в наших краях тогда не водились, но «контора» при желании справлялась на ура, этого у нее не отнять. В общем, в течение трех секунд меня сдернули с теплой кроватки и надежно упаковали. Я не мог не то что думать о том, что происходит, но даже дышать. И только увидев за спинами наряда растерянное лицо администраторши, вспомнил. «Бл...!!! Ну кто я после этого?!» Действительность оказалась еще смешнее. Эта мадам была любовницей местного шерифа, то есть начальника милиции, и на природе она собиралась отдохнуть в теплой компании ментов. Когда захотелось туристам музычки, стали включать маг, а он, оказывается, только от сети работает. Но милиция-то продвинутая оказалась и про батарейки уже кое-что знала. Вот администраторшин «лямур» и открыл отсек для батареек!.. 

Но все это я узнал уже потом, а сначала был жесткий прессинг. Я тупо стоял на том, что купил этот магнитофон в их же ресторане и ничего в нем не успел посмотреть. Отбив кулаки о мои худые ребра, следаки оттащили меня в ИВС – все ж таки суббота, а они тоже люди, и им отдыхать хочется.

На мое «счастье», они на продолжение отдыха взяли с собой именно мой магнитофон. Почему так? Потому как неистребимая тяга к халяве было присуща ментам во все времена. И еще в одном мне повезло: на тот день там содержались только пьяницы и тунеядцы, то есть пятнадцатисуточники, поэтому в камере я оказался один. Плохо было только то, что меня «приняли» раздетого. Дали, конечно, надеть джинсу и рубаху, но все остальное осталось в номере. А если кто помнит наш тогдашний ИВС, то знает, что из всех спальных мест там только «сцена» – это такой деревянный помост типа лежака. Потом-то, в больших городах, я встречал и шконки (железные кровати в два яруса с железными пластинами вместо пружин), но тогда мне досталась «сцена».

Я долго пристраивал на досках свое бедное тело, лежать было больно, жестко, почки болели. Хорошо еще, что хмель до конца из меня не выбили, и я все же смог уснуть. Проснулся от сильной боли во всех местах. Очень хотелось пить. С недоумением оглядывал свой новый «нумер». Лампочка, закрытая пластиной с просверленными отверстиями, еле освещала эту каморку. Как я потом узнал, ее ласково зовут «солнышком», и в этом что-то есть, ведь другого, настоящего, в этой камере не увидеть – по причине полного отсутствия окон. Тяжелая металлическая дверь с глазком и кормушкой, бак параши в углу – вот и вся меблировка. И вот тут мне стало по-настоящему страшно. Что уж корчить из себя? Это правда страшно, когда понимаешь, что ты отрезан от нормального мира. И это надолго. Что даже солнечный свет теперь – такая непозволительная и недоступная роскошь. А полумрак и спертый воздух – это твои спутники в новой «жизни».

Очень хотелось курить и пить. Я постучал в дверь, кто-то притопал и хриплым басом спросил:

– Какого хера?

Вот так вот, скромно и с достоинством.

Я говорю неизвестно кому:

– Мне бы сигарет и воды.

– А бабу и водку ты позже потребуешь?! – зло хохотнул невидимый шутник. После паузы спросил: – У тебя было курево?

– Да, «Космос», пачка целая.

– Ща посмотрю.

И снова утопал. Его не было долго. Или мне так казалось. Кормушка открылась совсем неожиданно, когда я уже устал ждать.

– Держи свой «Космос». Тока там у тебя мало.

На откидной полочке, в которую превращается окно кормушки со стороны камеры, появились пачка сигарет, спички и… – о радость! – большая алюминиевая кружка с водой! Жадно выпив воду, я пересчитал сигареты. В пачке оставалось всего семь штук. «Скрысятничали-таки половину. Ну, ладно хоть так, буду экономить». Но первую я выкурил буквально в три затяжки, не успев даже посмаковать. Тут же решил, что выкурю еще одну и не больше, сколько смогу, буду терпеть.

В коридоре снова затопали, заговорили, судя по всему, несколько человек. Я прислушался, понял, что суточников куда-то отправляли. Проходя мимо моей камеры, каждый из них считал своим долгом заглянуть в глазок и хмыкнуть. Меня это раздражало – ну натуральная обезьяна в зоопарке! Вот только покормить никто не пытался.

Но завтрак все же вскоре принесли. Состоял он из куска хлеба и кружки с чуть теплой водой. Кружку я забрал, а хлеб хотел оставить на кормушке.

– Возьми, потом съешь, – сказал мне небритый портрет в рамке кормушки, и я забрал хлеб. – Курить у тебя есть? – снова заговорил мой кормилец.

Я протянул сигарету.

– Ого, «пшаничныя», – оскалился он улыбкой.

Я как можно добродушнее сказал: 

– Да и этих пару штук осталось.

– Ну, ниче! Вижу, ты мужик не жадный, я в обед тебе подогрею. Деньги есть?

Как ни странно звучал этот вопрос, ответ на него был у меня не менее странным – утвердительным. После одного не очень приятного случая я всегда носил в потайном, собственноручно сделанном кармашке, в поясе брюк, пять бумажек по сто рублей. Это был своего рода неразменный капитал, на самый трудный день, который, похоже, наступил.

– А как передать? – спросил я.

– Пойду за обедом, сам заберу. Ты приготовь, – заговорщицки шепнул мне мужичок и захлопнул кормушку.

Я полез в тайничок, вытащил деньги. Отложил одну купюру и, повинуясь какому-то новому, неясному для меня чувству, оглядел камеру. Прятать деньги было абсолютно негде! Осмотрев тщательно «сцену», двери, пол, не обнаружил ничего подходящего. Но нашел три спички и кусок чиркалки от спичечного коробка. В надежде на лучшее, так уж устроен человек, я успел выкурить еще три сигареты и стал ждать. Мне казалось, что время не только обеда, но и ужина давно прошло. Очень пожалел, что по лампочке время не определить.

Вдруг в дверь коротко стукнули, и я приготовился, зажал купюру в кулаке. Кормушка приоткрылась, в нее заглянул мой «подогреватель». Моргнул его напряженный глаз.

– Готово? – просипел он.

Я молча сунул в щель деньги. Глаз удивленно округлился. За дверью что-то хрюкнуло, и кормушка захлопнулась. Повинуясь уже, наверное, инстинкту, я все же достал оставшиеся купюры и, аккуратно расправив, уложил их под днище параши. Вероятно, это и стало зарождением моего волчьего чутья на будущие события.

Минут через десять дверь камеры полностью отворилась, в проеме появился толстый пожилой сержант в измятой форме. Деланно позевывая, приказал:

– Выходи, разговор есть.

Можно подумать, у меня было право выбора. Я молча пошел за ним в дежурку. Там сидели еще два сержанта.

– Тебя вчера не обыскивали? – так же лениво (какие у них одинаковые манеры!) спросил один из ментов.

– Ну да, как же, аж два раза, – бодро доложил я.

– Ну, не знаю… Тут не написано. Что есть ценного: часы, деньги, золотые украшения – сдай сам, целее будут, – нагло предложил он.

– Часы, деньги, цепочку с крестиком у меня вчера здесь же забрали. – Я уже понял, в чем дело.

– Ну, тогда мы еще раз проверим. Костя, давай! – это уже моему конвоиру.

Толстый тут же отреагировал приказом:

– Снимай все с себя.

– В смысле?

– В полном. До без трусов.

Ну, стеснительностью я никогда не страдал, поэтому живо разделся и услышал новое указание:

– Сначала присядь.

– ???

– Просто присядь пять раз, как на уроке физкультуры. – И все трое заржали.

Я быстро присел пять раз.

– А теперь нагнись.

Что ж… Я нагнулся.

– Так, вроде не «торпедирован», – тоном эксперта произнес кто-то за моей спиной.

(Впоследствии я узнал, что торпедой называют что-либо, помещенное в анальное отверстие. И есть такие заслуженные «торпедоносцы», которые якобы бутылку водки свободно в себе проносят.) Остальные ищейки тем временем тщательно ощупывали мои вещи, проверяя каждый шов. Что интересно, потайного кармашка они так и не заметили, может, потому что он сейчас был пуст.

– Все, одевайся! Так значит, у тебя ничего больше нет? – спросил, как я понял, старший, не по возрасту, по «масти».

– А что могло быть? – кося под дурачка, спросил я.

Они снова загоготали. Старшой крикнул:

– Хмырь, иди сюда!

В дверь вошел тот самый заросший мужичок.

– Что он тебе дал?

– Сто рублей! – отрапортовал этот говнюк. – Курево просил купить. Это ж надо, на целую сотку!

– Задыхнись, вали в камеру, – скомандовали ему. – Ну, что скажешь?

Я снова простачком:

– А что говорить-то надо?

– Ну ладно, паренек, теперь слушай сюда. Мы, конечно, можем просто забрать все деньги. Понимаешь?

– Тоже мне, бином Ньютона.

– Гляди-ка, какой вумный, – хихикнул толстяк.

– Хорош, Толик! – снова сказал старшой. – Парень, видимо, впервые у нас и еще ничего не знает. Кто ж нормальный на Хмыря ведется?

– Ну, типа да! – согласился толстяк. – В общем, так, Егор… Ты ведь Егор?

Глупо было бы отрицать, я ответил:

– Каюсь.

Они снова заржали (во бл…, какие юморные).

– Ну вот. Давай так – мы «впополаме». Приносим тебе курить и пожрать, мы в курсе, что надо, а ты молчишь про это, совсем молчишь. Если что, скажешь – суточники принесли, мы Хмыря предупредим.

Во как! Уж чего я не ожидал от милиции, так это вот такого! Но в те времена, как оказалось, работал еще иногда своего рода кодекс негласный: ты – мент, я – урка. Ты ловишь, я убегаю. Поймали – нам вместе надо как-то жить. Вот на такого мента «по понятиям» я и попал, к великой своей радости. Чтобы я дотянул, мне прямо в дежурке была презентована пачка «Беломора». И на следующий день чудеса продолжались. Мне принесли и сигарет (правда, «Приму» по четырнадцать копеек, но там это даже лучше) и колбасы, и сахара, а самое главное – чаю и спичек! Не знаю, было ли там добра хотя бы на пятьдесят рублей? Вряд ли, но стоило для меня все это неизмеримо дороже.

Забегая вперед, скажу, что у нас с этим Петром завязались отношения, основанные на взаимном доверии, и весь срок, который я находился в том ИВС, мы их поддерживали. Вдобавок ко всему мне тогда еще была куплена бутылка водки, та, из раньшего времени: на материке – три шестьдесят две, у нас – три девяносто пять. Хотя водку я пил не один, а на пару с дежурным сержантом, нам все ж хватило чуть расслабиться. И вот под этот расслабон сержантик стал говорить лишнее.

Так я узнал, что начальник УГРО сильно орал за то, что вещдок увезли на природу, теперь экспертиза ничего не даст, все залапали сами менты. Что упустили моего соседа – не оставили наряд на входе, а тот, не будь дураком, увидел разбитые окна, двери и ментов в холле, ушел по-английски, не прощаясь. А жили мы в гостинице не по паспортам, а за деньги, поэтому, кто мой подельник, установить не удалось. Любовницу свою подставлять шерифу, видимо, не с руки было, ее оставили в покое. 

Водка делала свое дело, сержант разглагольствовал, а я, хоть и с трудом веря, что все это говорится просто болтуном, который находка для шпиона, все же жадно запоминал информацию. Под следствием любая мелочь дорогого стоила. Вот поэтому я считаю, что те сто рублей были одним из самых удачных моих капиталовложений. Оставив сержанту остатки водки, я попросился в камеру, мол, устал. Осчастливленный дежурный с радостью сопроводил меня, по пути снабдив кружкой воды безвозвратно. «Ну вот, уже и имуществом обрастаю!»

Ночью мне не спалось. Я судорожно листал в памяти все, что знал и читал о тюрьмах. Побеги в стиле замка Иф, влюбленные женщины, отдающиеся сатрапу-следователю за свободу возлюбленного… Помечтал даже о том, как мент забыл бы закрыть двери камеры. Ничего умнее в голову не пришло, но на свободу хотелось очень.

Утром меня вызвали на первый допрос. Все было уже «по форме», хотя следак был в «гражданке». Постепенно в кабинет их набилось еще штук пять, и все, вращая глазами, размахивая руками, убеждали меня написать им явку с повинной. Мимоходом мне подбили глаз и вывернули руки. Где-то во второй половине этой «душевной» беседы в голову все же пришла мыслишка: а вдруг правда лучше самому написать? Но как пришла, так и ушла. Следователя интересовали пока всего три вещи: откуда золото, к кому и зачем приехали и кто был со мной? На что я однообразно нудил: «Дядя, приехал я просто так, посмотреть на людей. Магнитофон купил в ресторане. Кто жил со мной, не знаю, вроде Васей зовут, но не уверен, был пьян. В гостиницу поселила женщина за пятьдесят рублей. Я ее не знаю. Нет, не администратор…»

Вот так вот мы проговорили, наверное, часа два. Следователь что-то записывал, потом давал мне на подпись. Я говорил, что не буду ничего подписывать, за это он бил меня какой-то книгой по голове. Между прочим, когда много раз и сильно, то очень больно. Устав убеждать и отбив об меня кулаки, дал расписаться в бумажке, что я арестован на пятнадцать суток якобы за дебош в гостинице. Как я узнал позже, это был старый трюк: чтобы не брать сразу санкции у прокурора и не заводить официального уголовного дела, и тогда появлялось время «на раскрутку». Поэтому в процессе агитации мне и по морде нахлестали от души: за пятнадцать суток все заживет, и на санкцию я буду уже как огурчик! Такой же зелененький и в пупырышку.

Поразвлекшись, они мне вызвали сопровождение и отправили в камеру, подумать. Я забрал из дежурки свою колбасу, хлеб и чай с сахаром и вместо раздумий стал подкрепляться.

В этот день меня больше не вызывали. А на другой день у меня появилось сразу два соседа, с разницей по времени прибытия примерно в пару часов. И это опять Судьба меня хранила! Первым, почти сразу после завтрака, в камеру вошел мужичок лет сорока – этакий живчик. Он так как-то лихо... что-то выговорил менту, который его привел, поздоровался со мной. Короче, наш человек в Палермо.

– Привет, за что чалимся? Давно здесь? Как зовут? Чаек есть? – посыпал он вопросами, затем посетовал: – Меня, блин, козлы, по непонятке взяли! Ниче! Завтра разберутся, отпустят, нет у них ничего на меня. Я сам-то местный, а тя чет не видал. Залетный? Давай закуривай, я с воли. – Он протянул мне пачку. – «Стюардесса», взлетно-подмахивающий состав! Или взлетно-вспомогательный, ты не помнишь? – заржал весельчак. Потом захлопотал: – Так, говоришь, есть чаек? Ща чифирку организуем! «Барбосячка» (кружка), вижу, есть, а «дрова»?

Я молча сидел на краю «сцены» и наблюдал за Сергеем – так он представился. Что такое чифир, я знал, все-таки круг общения у меня был специфический, но остальное для меня был темный лес.

– Да ты, я вижу, первый раз? – спросил хлопотун. – Ща организуем чаек и будем знакомиться.

– Кипяток-то теперь только в обед дадут.

– Да ну? Непорядок тут какой! – он подмигнул и, подскочив к двери, постучал. Кормушка тут же открылась. – Слышь, Санек, мы тут с братаном чайку решили организовать, подкинь нам дровишек по дружбе, ну и водички.

Через пару минут кормушка открылась, и в нее впихнули кипу газет, журналов и еще одну сильно закопченную, практически черную кружку.

– Аха, вот и родной «чифирбак» (кружка, в которой постоянно заваривается чифир, мыть ее нельзя: плохая примета)! А ты говорил… – Сергей ловко пристроил кружку на уголок «сцены» и стал как-то по-хитрому сворачивать газетный лист. – Поджигай!

Я чиркнул спичкой и, на удивление, через пару минут вода в этом чифирбаке закипела!

– Ну, чай давай! – прикрикнул умелец, сидя на корточках перед кипящей кружкой.

Я протянул пачку «индюхи», индийского чая, или попросту – «слона». Засыпав жменьку в чифирбак, Сергей притоптал газетку. Конечно, дымом в камере пахло, но не сильно.

– Ща запарится, поднимем и поговорим под чифирок, – подмигнул он мне. – Учись, пригодится!

Шапка чая в кружке медленно оседала. Подождав, пока она утонет полностью, Сергей снова поджег газетную трубочку и довел воду почти до кипения.

– Все! Можно употреблять.

Серега осторожно перелил содержимое в чистую кружку и, смешно вытянув губы трубочкой, шумно отхлебнул пару глотков, затем передал кружку мне. Ну, процесс чифирения мне приходилось уже наблюдать. Не колеблясь, я тоже сделал пару глотков и вернул ему кружку.

– Хорошо сидим! – Допив и закурив, Серега блаженно закатил глаза.

А я что-то ничего приятного в этом не словил. Меня просто замутило от крепкого чая. Про себя решил, что эту гадость пить больше не буду! Но… Пропускать свою очередь «хлебова» было как-то неудобно, и я глотал, с каждым разом все свободнее. (Кто мог знать, что эта дурная привычка останется на всю жизнь!)

Тем временем Сергей разливался соловьем. Сыпал именами, фамилиями, кличками, названиями зон, тюрем. «Нифигассе, бывалый какой!» – думал я, слушая его рассказы. Как-то незаметно разговор перешел на меня. Сначала вроде все по теме: кто, откуда, как здесь оказался? Ну, я в общих чертах рассказал, что, мол, попал с чужим магнитофоном и сам пока не пойму за что.

– Че ты меня-то лечишь? Я те че, мент? Мне-то горбатого не лепи, я в курсах, что ты к лоточнику приехал. Не гони, чем смогу, помогу. Мне завтра реально на свободу, мож, че организовать?

Я молча курил и думал: «А может, действительно попросить его Сашку найти? Ведь тот наверняка пока не уехал, у кого-нибудь из тех телок, что мы снимали в эти дни, загасился. Хоть и не очень пацан, но с него же спросят, если что». И я уже почти решился.

В это время за дверью снова раздался шум, многоголосье, топот, возня какая-то.

– О, этап с областной тюрьмы пригнали, – почему-то взволновался Сергей, – ну ниче, к нам, может, не подсадят. – Он снова закурил, прислушиваясь. 

Между тем за стеной разгорался какой-то скандал, кто-то орал: 

– А я те говорю, они подельники! Их в разные определяй! А мне насрать, что там тебе говорили! У меня наряд! И давай шевели колготками, машина стоит. Отправлять кого будешь? Нет? Хорошо. Все... Этого отдельно!

Лязгнул замок камеры. Дверь открылась, вошел невысокий щуплый мужичок, какой-то весь серый, измятый, с огромной торбой, чуть не больше его роста. Встал на пороге.

– Привет всем в хате!

Глаза какие-то неопределенные, не поймешь, куда смотрит, и цвета вроде у них нет. Разве бывают бесцветные глаза?

Дверь захлопнулась, и он, поставив свой сидор на «сцену», сел как-то боком, голову повернул к нам. Но смотрел он только на Сергея. Вроде как-то так нехорошо смотрел. Тот начал ерзать, покашливать… Наконец пришелец заговорил:

– Ну, бродяги, знакомиться будем? Я – Толик, Жирный.

Тут я не удержался и захохотал. «Жи-и-ирный! Да он весит, наверно, килограммов тридцать!»

– Ну-ну, пацан, правильно. Значит, меня не знаешь. Ну а ты? – Толик повернулся к Сергею.

Тот закивал головой:

– Слышал… Как же ж… «Полосатик»… Правильно? (Полосатиками называют тех, кто сидел на особом режиме.)

– Куришь тему, – не выказал чувств Жирный. – Ну, а сам? Обзовись.

– Да я это… я с Сусумана, с «пятерки» (там была колония общего режима). Весной откинулся, вот живу здесь.

– Здесь? Прям в камере? – На лице новенького мелькнула кривая усмешка.

– Да нет, в смысле в поселке. Ну, не в поселке, на руднике, – почему-то оправдывался Сергей.

– А здесь по каким делам? – Тон Жирного уже почти прокурорский.

– Да в непонятной я! Тут хату кто-то зашкерил, а меня подобрали, но я не при делах. Думаю, завтра спрыгну. – Мой «бывалый» ну если только не взвизгивал уже.

Я вслушивался в диалог, не очень понимая его, но ясно видел, что Сергей явно чего-то боится.

– Хорошо. – Толик уже повернулся ко мне: – Ну а ты, молодой, за что страдаешь? Или тоже, – он ухмыльнулся, – живешь здесь?

– Да не, – почему-то вклинился в разговор Сергей, – он по металлу тут попух. Крутят его…

Не обращая на реплику внимания, Толик в упор смотрел на меня. Произнес почти по буквам:

– Я спросил.

Вот теперь я точно понял, у него были не странные, у него были пустые глаза! Страшно неуютно было, когда он смотрел, хотелось отвернуться, отвести взгляд. Холод шел от его зрачков – вот правильное слово.

Я неохотно ответил:

– Да не знаю я ничего! Вот арестовали. Говорят, там в магнитофоне что-то нашли… А я его просто купил. Вот они меня и колотят, как грушу.

– Колотят, говоришь. Это хорошо! – услышал в ответ.

Это меня разозлило.

– Ага, блин, обалденно!

Но этот Жирный (вот же посмеялся кто-то над человеком) уже повернулся к Сергею:

– А не ты ли, мил человек, два месяца назад со Стрелком сидел здесь же, в ментуре? 

– Да принимали меня пару раз… Я уж и не помню, – глаза ответчика забегали, слова еще быстрее…

– А вот мы ща вспомним. Его со мной этапом везли, подкричу, – и тут Жирный так нехорошо заулыбался...

Сергей побледнел, замолк, но, как будто спохватившись, снова засуетился:

– Давай чифирнем, бродяга, у малого «индюха» знатная, ща опять организую костерок.

Жирный сидел и молча смотрел, как вертится Сергей.

– А ну-ка сними клифт, – вдруг сказал он.

– Зачем? – оторопел Сергей. Он был в джинсовой курточке, по-моему, «Levi's».

– Да так, прикину.

– А, ну да… Да на, посмотри, тебе в этапе нужнее. – Он стащил куртку и протянул ее Толику.

И вдруг тот, не вставая со сцены, сильно ударил Сергея обеими ногами в живот. Да так резко и неожиданно!.. Я потом только в боевиках про Брюса Ли видел подобный эффект. Сергей сразу согнулся, прижал руки к животу, выронив горячую кружку, и зашипел от боли. А Жирный тихо, по-змеиному подкинувшись, уже стоял рядом и бил его ногами. Быстро, сильно, резко!..

Вот я пишу, а за то время сам не успел бы «мама» сказать, так моментально все изменилось. Я соскочил со сцены.

– Сидеть! – не оборачиваясь, рявкнул Жирный.

Я сел. Ударив Сергея еще пару раз (тот уже не подавал признаков жизни), Жирный удовлетворенно кивнул и повернулся ко мне. Совсем не запыхавшись, произнес, брезгливо кивнув на лежачего:

– Наседка! Про него в тюрьме уже малява прошла. На мусоров работает, сучонок. Успел тебя развести?

– В смысле?

– В смысле рассказал ты ему что-нибудь?

– Да нечего мне рассказывать! – Я уже просто ошалел.

– Ну, хорошо, ща эту падаль оформим, уберем и поговорим, – сказал Жирный и, снова подойдя к Сергею, стал расстегивать штаны.

Я смотрел и не понимал, что здесь творится. В камере неприятно запахло мочой – это Жирный помочился на избитого Сергея. Потом повернулся ко мне:

– Будешь?

Я поспешно замотал головой.

– Ну и правильно, ему хватит. – Толик подошел к двери и стукнул. Открылась кормушка. – Заберите свое животное, а то я его кончу, – просто сказал он. 

Тут же открылась дверь, и два сержанта без вопросов выволокли Сергея в коридор.

– Шмотки его здесь есть? – спросил меня новый сосед.

– Нет, только вот пакет – еда и курево.

– Ну, значит, трофей! – радостно заржал он и потер руки. – Вот теперь можно и чифирнуть, и погутарить.

Странные какие-то обороты речи у бывалых урок. Вроде как у старообрядцев. Они употребляют какие-то давно подзабытые слова. И так красиво получается… Даже «феня» такую речь не портит.

– Давайте я попробую чифир сварить. Я видел, вроде понял, как делается. – Мне надо ж было что-то говорить и делать. (Потом я научился использовать в качестве дров все: и полотенца, и простыни, и куски одеял… На Украине разводили огонь даже на сале, но этого моя истосковавшаяся по такому продукту душа уже не хотела принимать).

– Не сварить, а запарить, – поправил меня Жирный (лучше я пока буду называть его Толиком), – и пробовать здесь не надо, а то так и родить можно. На «вы» тоже не называй, лучше просто учись. Давай чай.

Газету он сложил уже сам, как-то по-другому, уголками, наподобие больших скобок. Поджег эту конструкцию и поднес ее под днище кружки. Пламя было удивительно ровным и вроде не особо сильным, но вода закипела даже быстрее, чем у Сергея. Потратив не больше пяти таких скобок, на что ушло даже меньше газетного листка, Толик запарил чай.

В процессе чаепития мы говорили вроде ни о чем, теперь и не вспомнить подробностей. У нас нашлись даже несколько общих знакомых. Незаметно для себя я ему все (хотя и не все, конечно) рассказал. Разговор о Сергее и его дальнейшей судьбе больше не возникал, но я понял, что как шпион для милиции он потерян, а дальнейшая его судьба не очень радужная. Так вот, может, и жестко, но вполне справедливо решались тогда (подозреваю, что решаются и теперь) такие вопросы. За избиение «наседки» Толику ничего не было. Я заметил, что даже менты относились к нему уважительно.

За оставшийся день и почти всю ночь (Толик по ночам не спал и мне не давал) мы поговорили о многом, в частности он подробно интересовался моим делом. Обращал внимание даже на малейшие, незначительные детали. Я подумал: хорошо, что следователь не он! У такого не выкрутишься. Ну, в принципе посиди несколько лет в камере с себе подобными, поневоле научишься слово ценить. Потом был подведен итог: веду я себя правильно, надо держаться; спрыгнуть, может, и не удастся, но, по крайней мере, лишнего не накрутят. Если повезет, то отделаюсь минимумом, статья нормальная. «Будешь жить, если не накосячишь» – таков был приговор Толика.

И мне стало почему-то спокойнее. Ну не повезло мне однажды, но ведь живой, и расклад не самый кислый. Надо жить дальше. Впоследствии мне вся эта успокоенность пригодилась. Как ни ухищрялся следак, какие только удочки ни закидывал, я стоял на своем. Потом прокурор конечно же подписал санкцию на мой арест, и я уже официально стал узником. Удивительно, но это принесло некоторые привилегии: теперь я свободно мог варить свой чифир, ходить раз в неделю в душ и даже получать передачки – это уже Толик организовал. И Сашку моего нашли, и записку от меня передали, чтобы он мог спокойно уехать. Дружок организовал через одну из подруг связь. Та стала носить передачи, денег ей оставили на посылки и для меня, вернее, для следователя. На мой лицевой счет, это когда уже на тюрьму привезли, тоже положили. Так что быт налаживался!

В те годы была такая система: на ИВС не держали больше месяца, на какое-то время отправляли в областную тюрьму для морального воздействия и ознакомления с будущим. Вот и мне подходил уже срок познакомиться с настоящей тюрьмой! Толика увезли на недельку раньше. Мы к тому времени не то чтобы подружились, с такими, как он, дружба, наверное, невозможна, потому что они не верят никому, но как-то сблизились. И он обещал, что на тюрьме (именно не «в», а «на») он меня найдет. На том и попрощались.

И вот ПЕРВЫЙ ЭТАП. С утра суета, оформляют документы, что-то там прикидывают, но нас это не касается, мы ждем. Отправляли человек шесть, начали с дальних камер, я остался напоследок. Открылась дверь. «Выходи с вещами!» Я получил свою сумку в дежурке, мне отдали вещи, которые остались при аресте в гостинице. «Если хочешь, можешь баул не брать, все равно обратно приедешь», – сказал кто-то. Но я решил: заберу! Не хотелось оставлять, все-таки была какая-то надежда, а вдруг отпустят! Глупо, конечно, да и вещей там всего ничего: рубашки, носки, трусы, но без них – как голый. Был еще пакет с продуктами и пачек пятьдесят сигарет. Я старался все запихать в сумку, не получалось, нервничал.

«Шевелись! В машине уложишь!» Меня толкнули в спину, и я пошел вслед за конвойным. Сзади тоже был кто-то из конвоя.

Прямо у крыльца стоял «автозак» с распахнутой дверцей, внутри было темно и кто-то шевелился. «Прыгай!» – раздалась команда в спину. Я неуклюже залез. Будка разделена на три части. Две клетки на несколько человек, впереди еще две, поменьше, на одного, пока пустые, вдоль переднего края – скамейка. Я сел на нее.

– Не-е-ет, милок, – заржали сзади, – тебе в купе!

Одна дверка была открыта, и я протиснулся в клетку, что побольше. На лавке вдоль борта сидели трое.

– Падай, земляк, – чуть подвинулся один. Я сел.

– Ну что, все в сборе? Можно трогать, господа? Остановок по пути не будет. Станция конечная – ТУРМА! – осклабился солдатик, который захлопнул клетку, и сел на ту лавку, куда пытался примоститься я. То ли узбек, то ли чукча, хотя последнее вряд ли, их вроде и в армию-то уже не берут.

Ехать было долго, часов восемь. Как сказали мне соседи по клетке, что, если наряд «хороший», на реке машину остановят, дадут время чифир сварить и оправиться. Ну а если «плохой», придется терпеть. Солдатик, который сидел с нами, обнял автомат и подремывал. Было сумрачно, маленькая лампочка света почти не давала, говорить особо тоже было не о чем. Я впал в полудрему, успев только подумать: «Жаль, окошка и того нет, хоть бы глазком взглянуть, как там… на воле».

Ехали долго. Уже очень хотелось в туалет. Так всегда, когда нельзя, то сразу хочется! Я подумал, что конвой, видать, «плохой», однако мы все же скоро прибудем в город. Но вдруг машина остановилась.

– Перекур! Выпускай! – раздались голоса.

Солдатик встрепенулся, выглянул в окошко, которое было на входной двери, и рявкнул:

– А ну! Не шуметь, босота!!! Ща командир скажет, ссыте вы или дальше едем.

Дверь снаружи открылась.

– Выходи по одному, вещи не брать!

Народ стал по очереди выпрыгивать, вот и моя подошла. Я спрыгнул на землю. От ослепительного солнца резало глаза, привыкшие к сумраку.

– Руки! – раздалась команда.

Я посмотрел и все понял: начальник конвоя держал в руке наручники. Я повернулся спиной.

– Да не… Как ссать-то будешь? Вперед давай, – сказал он.

Я вытянул руки, он защелкнул браслеты.

– Гуляйте, полчаса у вас. Я седня добрый.

С нами остался тот самый узбек с автоматом, а они втроем, водила тоже вылез, пошли к речке.

– Командир, дай чифирбак возьму, полчаса ведь, значит, чай можно, – сказал кто-то.

Узбек важно сморщился.

– Ну ладно, бери, а вы пока тут быстрее! И не отходить дальше трех шагов!

Я отвернулся. Руки впереди, и оказывается – это уже свобода! Ну, сделал свое дело, облегченно вздохнул и стал глазеть по сторонам.

Вот тут бы пригодились все описания природы, которые я когда и где-либо читал: про блеск реки под солнцем, про шум сосен, про запах! Запах леса, свободы, жизни! Даже изредка проносящиеся мимо машины были из той, прошлой жизни. Жизни, где можно было взмахнуть рукой – и машина остановится, попросить – и довезут… А здесь из окон машин только сочувствующие, опасливые взгляды, и скорость честные граждане прибавляют, на всякий случай.

Жадно дыша полной грудью, я бездумно нежился, наслаждался ласковыми, до одури, прикосновениями солнечных лучей. Было очень хорошо, но все равно тоскливо и тревожно.

– Командир, мы все. Давай к реке! – вывел меня из оцепенения чей-то голос.

– Ну, вперед! Шаг вправо-влево – попытка к бегству. Прыжок вверх – агитация! Стреляю на поражение!

– Во, блин, наблатыкался «зверек», – ворчал кто-то сзади.

Мы быстро подошли к реке. Оказывается, пока я там витал в эмпиреях, народ уже и сучьев набрал, и кружки приготовил. Зачерпнув три кружки воды, быстренько развели костерок. Через пять минут уже курили, передавая друг другу кружки и галдя ни о чем.

– Гля, какая телка поехала! – орал кто-то, показывая рукой на мост, по которому проезжали «Жигули». – Ух, я бы ей вдул!!! Секи, секи, еще одна! Во нам подфартило!!! Она мне махнула, видели?!

Ну и все в таком духе. Много ли для счастья надо – увидеть в окне проносящейся мимо машины вроде как женский силуэт? И все, остальное фантазия уже доработает, и вроде как она, эта женщина, почти твоя! И тебе жаль, что она так быстро от ТЕБЯ, бля, уезжает! Странное существо все же человек, привыкает ко всему, всегда и в любой ситуации умудряется находить для себя что-то хорошее. Права старая уркаганская приговорка «Умри ты сегодня, ну а я – завтра», в этом что-то есть. Раз жив, значит, еще не конец! (Хотя впоследствии я узнал, что и там, за чертой, не все так однозначно и просто.)

Ну вот, перекурили, почаевничали, вот уже и команда. Загрузились быстро, без каких-либо проволочек. Далее, после свежего воздуха и чифирка (кстати, меня от него всегда в сон клонило), я просто уснул и проспал уже до самого въезда в город.

О том, что мы приехали, было понятно по шуму за бортом нашего «корабля обреченных». Потом начались повороты, остановки, толчки. Знающие люди комментировали: «Так, подъезжаем, поворачиваем во двор, подъезжаем к тюрьме, шлюзуемся… Вот… Приехали, кажись!» Снаружи началась суета, команды, потом дверь открылась.

– По одному! С вещами на выход!

Встав в кучку людей перед машиной, я увидел человек пять солдат, прапорщика, какую-то женщину, тоже в форме. Наш сопровождающий отдавал бумаги и что-то объяснял.

– Ща придет ДПНСИ (дежурный помощника начальника следственного изолятора), и будем принимать.

– Мне ждать? – спросил наш капитан.

– Вали домой, чай, Танька уже заждалась, – добродушно заржал прапор. – Куды они, из наших цепких лап. А ну-ка, жиганье, бегом в приемку! Для новеньких: вы находитесь на территории N-ской следственной тюрьмы, все команды выполняются бегом!

Мы, конечно, не побежали, но пошли очень даже живенько.

Нас ввели в просторный гулкий зал. Впереди за застекленным окошком, над которым была надпись «Дежурная часть», сидели люди, в смысле менты, точнее – вэвэшники. Впереди, по правую сторону – еще какое-то помещение, тоже за стеклом. Нас быстренько рассовали по «стаканам» (это такая небольшая камера для ожидания, что ли; места там на одного, и то не сесть толком, но пихают от настроения, и ждать порой часами). Мне повезло снова, да и мало нас было, мы попали вдвоем с соседом по автозаку.

– Я – Ерема, – представился он.

– Егор, – ответил я.

– Знатное погоняло.

– Да это не погоняло. Зовут меня Егор.

– Ну а че – нормально. Первоходок?

– Да, – ответил я.

– Ща шмон будет. Есть че ныкать?

Я почему-то верил в свой тайничок и потому промолчал.

– Мой тебе совет: если есть, то положи часть, чтоб нашли. Тогда злобствовать не будут. Вот так, – при этих словах он вытащил откуда-то двадцать пять рублей и, свернув в трубочку, запихал в надрыв на рукаве куртки.

– А если не найдут?

– Тут-то? – улыбнулся он. – Найдут, суки рваные, они здесь бабло нюхом чуют.

Я подумал и, вытащив потихоньку свою заначку, тоже отделил сотню и спрятал под подкладку в туфлю.

– Молодец! Сечешь фишку! Все верно, не боись, это заберут и отстанут. Они же с понятием: остальным «дубакам» тоже бабки нужны. Тут все по-честному.

Да… Кто б мог подумать, что в тюрьме – и по-честному. Нонсенс…

Но, как оказалось впоследствии, Ерема был прав. Меня вывели раньше его, подвели к окошку. Там сидел усатый майор с помятым похмельем лицом. Пролистав какие-то бумаги, он сказал стоящему рядом, тоже майору:

– Первоходок. 167-я и 93-я – «хищник», наверное. (Сейчас статья 191, и без довеска.) Заниматься будешь?

– Да.

– После шмона пусть ко мне, и определи его в сто четвертую. А там посмотрим.

Потом меня повели в то стеклянное помещение, это и был «шмон». Там сразу велели раздеться, все вещи – на длинный обитый жестью стол. А затем уже по знакомой процедуре: присесть, нагнуться. Только здесь еще потребовали раздвинуть руками ягодицы. Заглянув мне в задницу и, видимо, удовлетворившись увиденным, прапорщик повернулся к тем двоим, что проверяли мои вещи.

– Ну, что там?

Ему показали сторублевую бумажку:

– В обуви.

– Нормально, хитрец? – это он обернулся ко мне.

– Да нет… Просто, не выкидывать же…

– Ну да, цветным ментам (те, которые МВД) отдавать в падлу. Молодец, иди одевайся.

Потом мне выдали матрац, одеяло, подушку, кружку, ложку, миску. Сумку, правда, оставив пакет с едой и куревом, после шмона забрали на склад.

Навьюченный этим добром, я отправился в «транзитку». Это большие камеры, обычно на первом этаже, где собираются этапы и ожидают отправки проходящие. Там были уже в сборе все, с кем я ехал, и еще человек десять-двенадцать из других мест области.

– Ну как, Егор? – Ко мне подошел Ерема. – Нормально все?

– Да, спасибо! Все, как ты говорил, – ответил я.

– Ну и ладненько! Ща будут к куму (начальнику режимной части) дергать, и – по хатам!

– Мне сказали, что в сто четвертую, – шепнул я Ереме.

– Да вроде нормальная хата, – пожал плечами тот. – А откуда знаешь?

– Да там как раз этот кум и был. Ему доложили: «хищник», а он сказал: в сто четвертую.

– Во как! – Ерема призадумался. – Похоже, прокололся куманек! Значит, в хате у него кто-то есть. Фильтруй базар в разговорах. Пробью по тюрьме, отпишу малявой.

Я не все понял, но предпочел не переспрашивать. Основное дошло: значит, и там кто-то будет пытаться меня разговорить. Вот ведь! Я уже начинаю привыкать к мысли, что чем меньше говоришь, тем спокойнее спится.

– Да, вот еще, может, тебе че-то надо? Ну там, хавчик (еду), курево, спички?

«Не верь, не бойся, не проси!» – вспомнил я главную заповедь, которую преподнес мне Толик Жирный.

– Да не, спасибо! У меня есть. И пятьсот рублей при приемке забрали, под протокол. Так что отоварюсь в ларьке.

– Ну и молодцом! Давай осваивайся и помни…

И тут я быстренько протарахтел: Не верь, не бойся, не проси!

– Верно! – улыбнулся Ерема.

Больше я никогда его не встречал... А жаль.

Потом меня вызвали к «куму». Он долго, правда, без особого вдохновения, убеждал меня не дурить и признаться. Потом сказал, что я должен говорить ему обо всех нехороших вещах на тюрьме, о которых узнаю. Ну, на эту тему Жирный меня проинструктировал, и я сказал «куму», что с радостью, но подписывать ничего не буду, принцип такой. Он кисло на меня посмотрел, кивнул и вызвал конвой.

– И не говори потом, что не предупреждали, – это я услышал «на посошок».

Меня повели по коридору. Поднялись на второй этаж, команда: «Лицом к стене!» Открывается дверь, и я на пороге своей первой настоящей тюремной камеры.

Как и советовал Жирный, я сказал:

– Добрый вечер всем в хате!

Мне никто не ответил, просто кивнули и смотрели.

Камера была на восемь человек, четыре двухъярусные шконки, стол посередине камеры, полочка на стене, параша справа у двери. Вот, не «Хилтон»… и даже не гостиница «Россия», в которой я останавливался, будучи в Москве. «Да… не ''Россия''…» – крутилась дурная мысль в пустой моей голове.

В камере находились шесть человек. Все примерно одного возраста, чуть постарше меня.

– И тебе добра. Проходи, выбирай шконку, вот эти две свободные. Дразнят-то как? – спрашивал невысокий крепкий паренек, этакий «мячик». – Я – Поп. Это – ... – он стал называть остальных.

Вот не хочется врать, не помню я из них никого. Только разве одного татарина, и кликуха, вы не поверите, – Татарин. И то запомнил потому, что статья у него была 117-я (это изнасилование). Очень грязная статья была в те годы, поэтому он все время пытался доказать, что его подставили.

Нижние ярусы, естественно, заняты были все.

– Вот сюда, – показал я на место у окна, – можно?

– Да не вопрос! Падай, где хошь, – улыбнулся Поп, – хавчик и курево кинь на «телевизор».

Я обалдело огляделся по сторонам.

Поп заржал:

– Да вот, на стенке, полка для продуктов.

«Шутники, бля…» – думал я, угрюмо выкладывая на полку курево, чай, сахар, банки.

– Так как твое погоняло? – снова спросил этот Поп.

– Да нет его у меня, – огрызнулся я. – Не довелось. Егором меня зовут!

Кстати, во времена моей молодости это было действительно редкое имя. Не знаю почему, но тезок я практически не встречал, а вот погоняло «Егор» попадалось.

– Ну, Егор так Егор, – примирительно улыбнулся тот, – это дело наживное.

Вообще, клички уже в то время становились какие-то… не обыгранные, что ли. Вот, например, Жирный. Это было хоть оригинально, на контрасте от реального внешнего вида. А остальные все больше производные от фамилии, имени, национальности. Убогая фантазия, честно говоря.

Я свою первую тюремную кличку (слава богу, она не прижилась) получил совершенно случайно. Как-то лежал на своей шконке и о чем-то думал. А народ у стола, его еще «слоном» называют, разгадывал кроссворд. И вот они там ломали головы над способом покрытия эмалью ювелирных украшений. Я совершенно машинально говорю: «Финифть». Минутная тишина, потом: «Фини… хто?» Я отвечаю: «Это древнерусский способ покрытия эмалью». Кто-то орет: «По буквам подходит!» Ну и все. Вам смешно, а меня в этой камере иначе как Профессором не называли…

Но это я опять не о том. Я ведь хотел вам рассказать, какая она, тюрьма. Так вот, движение, в смысле жизнь: обмен новостями, помощь нуждающимся – там поставлены как надо! Если б сам не видел, не поверил... Но в этом замкнутом, отгороженном, контролируемом мире жизнь бьет ключом! Связь налаживается «конями» – нитками, протянутыми вдоль стен тюрьмы от решки до решки, «малявами» – записками, передаваемыми по «коням», «телефонами» – связь (вы не поверите!) через систему канализации. И «кабурами» (это отверстие в стене из камеры в камеру), и просто записками, передаваемыми «баландерами» (обслуга из зэка), и купленными ментами.

Еще связь с волей осуществлялась также в духе аборигенов Новой Гвинеи. Скручивалась трубка из газет, писалась записка, особым образом сворачивалась, вставлялась в этот прообраз духового ружья и из тех камер, намордники которых выходили на наружный забор, выдувалась из трубки на волю. Там ждали, подбирали и читали. Порой арестанты просто кричали в окно. Так что у тюремного забора ночью частенько бывает шумновато.

В общем, на тюрьме все узнавалось быстрее и точнее, чем на воле! Поэтому уже на следующий день Поп зачитывал маляву, полученную от Жирного. Чтобы вы имели представление, о чем я говорю, в смысле арестантского стиля, постараюсь вспомнить дословно: «Добрый день или вечер Вам в хату! Отписывает вам бродяга Жирный. Слух прошел по тюрьме, что в хату к вам заехал Егор из **ского ИВС. Так вот, бродяги, пацан стремится к понятиям, чтит правила, и жить ему надо в нашем доме, не испытывая притеснений ни со стороны ментов, ни с вашей стороны. Тех, кто есть в хате, знаю. Поп там у вас старшует, вот к тебе и обращаюсь: прими мальца, проследи. Потому как я, старый арестант Жирный, за него пишусь. Всех благ вам, бродяги! Не забывайте про общее!»

Может, и не слово в слово, но смысл такой.

– Откуда знаешь Жирного? – спросил Поп.

– Да в одной камере сидели на ИВСе, он там еще «наседку» опустил, – ответил я…

Это я написал к тому, чтобы вы поняли: слово держать урки умеют! Обещал найти, и нашел. Нитки для «коней», кстати, изготавливались из носков, брался обычный носок, поддергивалась одна нитка и распускалась. Получалось довольно-таки ага! Потом эти нитки свивались в канатик – та еще работенка! Но в итоге получался очень тонкий и прочный канатик. Даже порой багры, которыми с улицы менты пытались оборвать эти дорожки, таким канатиком вырывали у них из рук, резко дернув с двух сторон.

С таким «конем» была одна занятная история. Это уже в Ивано-Франковске на «крытой» тюрьме. Там был один чудаковатый арестант по кличке Конг. Может, кто из продвинутых и видел тогда уже этот знаменитый фильм. Но образу, кроме роста, кличка соответствовала. Так вот, крытая тюрьма – это спецтюрьма, где отбывают наказание по приговору суда «отрицательно настроенные элементы, не вставшие на путь исправления и организовывающие массовые беспорядки неповиновения режиму содержания в местах лишения свободы» (это из моей характеристики).

Короче, народец тот еще! И вот это типок устраивал в «хатах» настоящий цирк. От него практически уже все камеры отказались, и он путешествовал по маршруту «камера – пониженный режим – новая камера». А суть в чем – он очень любил «приколы», но такие... Вот, например, намазать спящего зубной пастой, подлить воды в шконку, засунуть что-нибудь в тапок, переставить вещи на «телевизоре». Так вот, в очередной раз от него отказались коллеги по камере. Ну кто выдержит? Все серьезные, авторитетные ребята, а тут – такое!

Оказался Конг снова на пониженном режиме, в данном случае это был подвал. Ивано-Франковская тюрьма – старое здание практически в центре города, во дворе УВД. Так вот, пишет он наверх маляву: «Пацаны, вы меня не цените! Я решил уходить в бега. Решку подломил. Сплетите очень толстый канат и по моему сигналу, а я три раза дерну, вчетвером дергайте резко и тяните что есть сил!»

– Ну что, побег с крытой – святое дело! – решили получатели малявы.

И начали плести толстенный канат, на который ушли чуть не все носки с этажа. Ночью опустили «коня». Конг обвязывает его вокруг себя, на уровне подмышек. Идет к двери и стучит. Подходит дежурный «дубак», и Конг говорит:

– Командир, ты же знаешь, как меня здесь не любят! Ну вот, братва меня к смерти приговорила, сегодня ночью повесят! Ты там предупреди «кума».

– Погнал? – спрашивает «дубак». – Сиди, ниче не боись, мы никого не пустим! – и смеется.

А Конг дернул три раза «коня» за спиной… И вот теперь представьте картину: ночь, одиночная камера, расслабленный смеющийся мент смотрит в кормушку… и ЧТО он видит? Какая-то сила швыряет Конга на пол камеры, тащит волоком и поднимает почти к решетке! Конг орет дурным голосом:

– Доста-а-али!!! Я же говори-и-ил!!! – и хватается за горло, выпучив глаза и колотя ногами по стене!

Бедный мент, роняя фуражку и тоже горланя изо всех сил, летит по коридору за помощью, практически теряя рассудок! Когда прибежал наряд, Конг уже спокойно сидел на шконке и курил, хлопая глазами и делая вид, что ничего не понимает. Конечно, менты сообразили, в чем дело, наваляли ему по первое число, и он еще полгода сидел на пониженном. Вот это я к тому, что «кони» плелись на совесть!

Распорядок дня в тюрьме практически не нормированный. Там вся жизнь в основном протекает почему-то ночью. Хотя ясно почему: и дубачья меньше, и те, кто работает здесь, живут все же дома, вот их поспать и тянет. А нам – без разницы. Вот и шумит-гудит тюрьма всю ночь. Все проблемы решаются, все новости передаются.

А еще прогулка – это тоже разнообразие. Во-первых, глоток свежего воздуха! Прогулочный дворик хоть и обнесен высоченной стеной, а сверху решетка и не видно практически ничего, порой лишь краешек пятиэтажки, но – вольное небо над головой! Хоть и получается, что оно тоже вроде как под арестом, решеткой забранное, но самое главное – его видно и им можно дышать! Вот поэтому прогулки очень ценились. Почти везде. Правда, потом, уже на Одесской тюрьме, в транзите, у меня лично с прогулкой была связана, можно сказать, почти смешная история.

Привезли нас в Одессу вечером. Этап большой со «столыпина» – это спецвагон для перевозки заключенных. Пока приемка, баня, шмон, короче, в хату попали поздно утром. Все попадали по шконкам мертвым сном, а мне, по «закону бутерброда», не спится. Да, транзитка была на втором ярусе. Так вот, открывается кормушка, и в нее спрашивают так по-одесски, недовольно:

– Ну шо, идэм гулять?

Я подумал: «А че бы и не проветриться?» Но… Дело в том, что в предыдущей тюрьме на прогулку могли выходить только желающие. Вот я и подумал, пусть спят, а я хоть посмотрю чуток.

– Да, – говорю, – командир, погуляю!

– Ну жди, гуляка! – И он отошел.

Кстати, кормушки на той знаменитой тюрьме почти не закрывались. Через них постоянно шел натуральный и товарно-денежный оборот. Одесса! Ну вот, значит, жду я, жду, «ан нет нихто». Ну, думаю, пошутили с прогулкой, юмористы ведь. Прилег и попытался задремать.

Вдруг двери камеры распахнулись, и в камеру ворвались человек пять наряда С СОБАКОЙ!!! Та без намордника, пена летит, солдатик еле держит. «Всем в прогулочный дворик, бегом!»

Народ спросонья подорвался, и кто в чем, по винтовой лестнице, только решетки впереди и позади клацают, бегом! Сзади собака подгоняет, так и залетели в открытую дверь дворика. Она захлопнулась, и милый такой голос: «У вас сорок минут, гуляйте!»

Отдышались, осмотрелись. Кто в чем: несколько человек вообще босиком, кто-то с голым торсом, кто-то без штанов. А было начало апреля, не жарко. Успокоился народ слегка. У кого курево было, поделились. Потом братва давай гадать, какая это скотина на прогулку согласилась. Оказывается, на этой знаменитой тюрьме дубаки ну очень не любили зря время терять, водить куда-то кого-то, и поэтому такие выводки с собакой были в порядке вещей. Вот тут все взгляды сошлись на мне: я один был полностью одет! И независимо курил, поплевывая и глядя в блеклое небо. «Ни в жисть не признаюсь!»

Не скажу, что были неприятности, зато потом насмеялись от души, пришлось большую часть чая заварить для толпы. Такая вот была в моей жизни интересная «прогулка». И еще одна «прогулочная» деталька. Это уже на Хабаровской тюрьме в «белом» корпусе. Там прогулочный дворик на крыше и по дороге к нему, в конце коридора, есть окно, которое смотрело на трамвайные пути. Так вот арестанты платили конвою, чтобы те дали постоять минутку у этого окна! Если повезет, можно было увидеть проходящий мимо красный трамвай. Или вообще чудо – Женщину, идущую по улице...

Много вообще случается всякого в тюрьмах, но разговор пока обо мне. Пробыл я на этой тюрьме больше месяца. Мама уже все знала, наняла мне хорошего адвоката, тот съездил в поселок, переговорил, узнал. Тогда такой свободы, как сейчас, у адвокатов и близко не было, работали за счет связей, своих наработок, а в основном просто выискивали прорехи в оформлении дела. Ну вот, перед самым этапированием меня «обратно» он устроил нам свидание. Все складывалось исключительно хорошо для меня! Во-первых, на магнитофоне и на пакетике с золотом отпечатки были только ретивых ментов. На радостях еще в пьяную субботу они все залапали.

А самое главное мое везение в том, что этот металл я, так получилось, ссыпал из разных заначек. Поэтому геологическая экспертиза дала очень большой разлет: от Чукотки до Магадана! Точно привязаться к месту добычи золота не смогли!!! УР-Р-РА!.. Значит, выход один – того и держаться: магнитофон купил случайно, понимал, что ворованный, так как за бесценок, но по нетрезвому делу рискнул. Тогда могла быть в лучшем случае 208-я статья (сбыт и укрывательство), но от нее он меня отмазать обещал: «Потерпи, Егор, – говорит, – держись…» Ну и мама, конечно, свой знакомый генералитет подключила, была в то время такая возможность. Теперь-то я понимаю, каково это было для нее. Но ведь – было!

Так вот, чтобы завершить этот небольшой экскурс в места не столь отдаленные, скажу: я выдержал! Помогло и то, что связи уже какие-никакие были в том ИВС, и то, что администратор эта (я потом узнал) пилила своего любовничка за меня, ну и за себя, конечно! Вот все это вместе и помогло. Мурыжили меня еще три месяца. Потом дело закрыли и передали в суд. Суд – это отдельная история. Но в двух словах: я так ничего и не признал, честно смотрел в глаза судье, всхлипывал и клялся никогда больше не пить водку и не покупать сомнительные вещи. В общем, оснований для осуждения суд не нашел, вернул дело на доследование, и через неделю его прикрыли за отсутствием состава преступления!

У ворот милиции меня уже встречали! Узник совести выходит на свободу! Отмечали сей факт долго и широко. Уже на следующий день я с юморком вспоминал дни, проведенные там, отдыхал душой и телом и считал, что больше со мной такого не случится: «Все-то я теперь знаю». Не учел только одного, что кроме милиции есть, вернее, были в той, нашей стране, учреждения, которые четко контролировали золотой запас Родины. Так что на воле я пробыл ровно четыре месяца.

А потом уже начались настоящие хождения в этап. Список навскидку пройденных мной тюрем: Магаданская, Петропавловско-Камчатская, Хабаровская, Уссурийская, Ванинская, Иркутская, Свердловская, Читинская, Владимирская, Тобольская, Краснопресненская, Ростовская, Херсонская, Николаевская, Одесская, Харьковская и, конечно же… Ивано-Франковская... Но это все было... потом… Но… было.