Александр Хныков

Картинки из зоны

Миха-черторез

Шла ранняя весна. Из степи от сгнивших трав уже тянуло свежим оживлением жизни. На зоне это предшествующее потеплению настоящему время всегда приносит тоску. Миха-черторез, обычно после работы сидевший на кровати на втором ярусе, как турок скрестив ноги, смотрел в одну точку на стене. Одолевали мрачные мысли. Они подкрадывались в такие вот несладкие мгновения раздумий о своей жизни.

– Ты что, Миха, хочешь взглядом стену просверлить? – спросил его Костик, чернявый, с вставленными рандолевыми – под золото – зубами. Типичная для зоны технология протезирования.

Миха молчал как истукан.

Зэки в проходняке, почифиривши, затеяли светскую беседу.

Так кто, ты говоришь, написал «Тараса Бульбу», Некрасов?

– Не, Гоголь.

– Не, Некрасов. Эй, Миха, кто написал «Тараса Бульбу»?

– Гоголь.

– Так он же одни страшилки писал. «Вий» и все такое.

– Гоголь, – терпеливо сказал Миха.

Ему в последнее время явно нездоровилось.

– Миха, ты бы мне вырезал что-нибудь веселенькое к свиданке, – попросил кто-то из зэков.

– Так он только чертей режет.

И впрямь Миха искусно резал поделки из дерева. Но в последнее время резал чертенят. Были они потешные и злые, будто бы смеялись над его жизнью.

Никому Миха не говорил, что пришел ему развод от жены.

На следующий день после работы Миха, предварительно записавшийся в санчасть, так как сильно болела у него голова – даже чифир не помогал, – пошел в положенное время из своего сектора через центральный плац на аллею, которая вела к санчасти. Тут у него была своя задумка. Нравилась ему женщина-медработник. И едва Миха вступил на аллею, как увидел ее, идущую от КПП тоже к санчасти.

Они шли в нескольких десятках метров друг от друга, и Миха своей ковыляющей походкой, с глазами, будто запорошенными слезой, с чуть согнутой вперед фигурой, с длинными волосами – готовился уже к освобождению, – шел за женщиной, точно привязанный какими-то своими мечтами. Оборвали его мечты голоса. Зэки из сектора, где были этапники, стояли у ограды и отпускали сальные шутки в сторону этой женщины. Миха взбесился, он стал орать оскорбительное, стараясь отвлечь зэков от приятного ему человека. Вначале те затихли, одурев от такой наглости, а затем двое из них, самые шустрые, точно обезьяны, перелезли через решетчатый забор локального заграждения, а поскольку Миха-черторез терпеливо ждал их, накинулись на него, осыпая градом ударов, пока он не упал на землю.

…В санчасти Миха очухался. Состояние после избиения было тяжким. Болел сильно бок. Подошла знакомая ему женщина к его кровати. Потрогала его лицо со щетиной и синяком бурым под глазом.

– Болит?

– Да, немного, – признался Миха и, глядя на нее во все глаза, от чего-то своего неожиданно улыбнулся, показывая желтые от чифира неровные зубы.

Бунт

Уже были слышны первые выстрелы со стороны контрольной вахты, а в рабочей зоне все еще урчали надрывно токарные станки, ухали огромные ножницы, как бумагу разрезая железные листы, урчали пресса, выдавая из бесформенной массы пластмассовые детали для промышленных вентиляторов. Завод есть завод, хотя он и в зоне. Но понемногу станки останавливались. Вольные мастера, как-то сразу же помрачнев, молча уходили с территории рабочей зоны. Точно воды в рот набрали.

– Бунт в жилой зоне, – подойдя к Карпову, совсем тихо, почти на ухо, сказал Мишка, его приятель, низенький зэк с веснушками на всей физиономии.

И точно в подтверждение его слов, кажется, совсем рядом резанула воздух, без сомнения, автоматная очередь. Чьи-то крики немного отдаленные, точно приглушенный морской прибой, пробивались в рабочую зону, где зэки, остолбеневшие от ужаса, прислушивались к происходящему совсем рядом. Кто-то уже стал вооружаться всем железным, что попадалось на глаза.

Карпов своим напряженным слухом тоже вслушивался в тревожные отзвуки противостояния в жилой зоне.

Над колонией, точно большая стрекоза, закружился военный вертолет. Он нарезал круг за кругом.

Потом в рабочку вошел развернутой цепью спецназ. И по громкоговорителю был получен приказ выходить на центральный плац. Строиться побригадно. Садиться на асфальт с заведенными за голову руками.

Спешили зэки выполнить команду. Окруженные солдатами, они сидели на холодном асфальте под дулами автоматов. Другие солдаты (прибыло подкрепление) вошли в рабочую зону и двинулись по цехам.

Карпов вдруг вспомнил о своих мечтах, о воле. И только стиснул зубы. А из жилой зоны отрывисто доносились выстрелы. Так продолжалось еще с полчаса и затем все стихло. Только каркали галки над запреткой, точно переговариваясь между собой, осуждая неожиданное событие, вмиг перевернувшее судьбы многих невольников.

Этап

Зону вывозили спешно, чтобы развеять память о бунте. Зачинщики пошли сразу же после работы прокуроров в следственные изоляторы, а основную массу зэков, которая, по сути, и не участвовала в бунте, просто вывозили группами в соседние управления, разбрасывая по стране. Ту группу, в которой находился Карпов, вначале привезли в знакомую ему областную тюрьму, и у него даже появилась надежда увидеть понравившуюся ему когда-то дежурную. Но не повезло. Зэков уже на следующий день отправили в спецвагоне в соседнюю область, тоже на пересылку. Кто-то будто путал какие-то следы. Привезли в третью пересыльную тюрьму, в тюрьму знаменитую – Владимирскую. Зэки вздохнули с облегчением. Едем на юг! Эта версия в преддверии зимы, конечно, приободрила и настроила на приятные переживания. И даже душный отстойник и хлеб черный, липкий, точно пластилин, зэки воспринимали как неизбежность. Карпов попал вместе с Мишкой в один этап, и они, и прежде державшиеся друг друга, теперь совсем приободрились. Ведь вдвоем идти по этапу, с земляком, которого знаешь по зоне, куда надежнее, чем идти в неизвестность одному.

Назавтра все ожидали нового этапа. Новой неизвестности, которая навсегда скроет их судьбы, соединенные неожиданно в этом тюремном каменном мешке друг от друга.