Александр Хныков
После зоны
Холодные зори
Никто, видимо, не знает, как хороши холодные зори, когда дышится свободно, как это знает человек, который после зоны снова оказался в родных краях. Опьяняющий воздух ранней осени, в которой очарование еще не угасло, конечно, будоражит воображение. Хочется какой-то романтики. Но останавливает горький опыт, и сиделый человек старается свое поведение соблюдать, чтобы, не дай бог, не влипнуть в непонятку.
А непонятка – она ведь всегда рядом. Это и молодежь, которую спьяну тянет на подвиги. И конечно, пристальное внимание местных ментов всегда настораживает. Мол, знай свое место. Поэтому вел себя в кинотеатре Андрюха тихо-тихо. Сидел, почти вжавшись в кресло, и замечал с удивлением, что вокруг молодежь, будто из другого города. А вернее, будто он сам в другом городе – не в родном.
Вышел Андрюха просто развеяться. И хотелось ему с кем-то познакомиться. Почувствовать на себе взгляд женщины, улыбку ее увидеть, услышать смех. Ведь то, что для человека вольного обычно, для того, кто только вчера вышел на волю, весьма удивительно и трогательно.
Андрей был аккуратно подстрижен и одет чисто, хотя, видимо, и не по последнему крику моды здешней. Но даже не это его останавливало, а останавливало нечто иное – робость. Ведь отвык он за четыре года колонии от всего этого вольного блаженства.
На экране текла жизнь. И как не может зритель войти в действие картины, так и Андрей не мог почувствовать себя раскованно в кинозале. Сидел тихо-тихо весь сеанс, а когда закончился этот фильм про любовь, то вышел он на улицу и пошел к своему дому.
Оказалось, не так и много надо для вчерашнего зэка, чтобы почувствовать зов жизни. Вот этот воздух… прохладный с ветерком… вот эта улица тенистая и уже полусонная. Шагал Андрей, будто торопился куда-то, хотя и понимал, что спешить-то не надо. А надо наслаждаться этой жизнью.
Клоун
Непонятность этой жизни всегда озадачивала Валерку. Вот и сейчас он, идя по знакомой улице, на которой не был несколько лет – сидел на зоне за кражу, пытался как-то настроиться на добродушный лад, а не получалось. Какие-то обидки из прошлого, даже негодование, когда эти обидки как-то подтверждались его представлениями-понятиями, не давали покоя. Хотя сегодня-то он должен был бы радоваться. Ведь договорился вчера с бывшей женой Ленкой, что разрешит она ему прийти-посмотреть на Кольку – его сына – пообщаться.
В памяти Валерки Колька был всегда радостным пятном. И на зоне с гордостью говорил он сидельцам, что у него есть Колька, и Валерку терпигорцы понимали. Один из них – скуластый Миха, обычно хмурый, строгий мужик, вырезавший искусно из дерева чертят, даже улыбнулся и предложил что-нибудь вырезать для Кольки – в подарок. И когда Валерка нахмурился, думая, что Миха хитро шутит, тот объяснил, что он вырежет веселого клоуна.
Этого-то клоуна, небольшого, с улыбкой деревянной, и нес за пазухой Валерка, идя к сыну. Дом, где проживала Ленка с его сыном Колькой и пожилой своей матерью, стоял на окраине их небольшого городка. К нему вела неширокая улица с побитым асфальтом, по которой иногда неторопливо проезжали старенькие автомобили. Была осень. Не та, дождливая, а тихая. Листья уже лежали на земле ковром. Приятно было вдыхать свежий воздух.
Валерка толкнул податливо скрипнувшую калитку и вошел во двор. Где-то в глубине груди что-то предательски защемило…
Колька подрос. Был щуплый и настороженный. Приняв подарок от отца, с восхищение рассматривал искусную поделку. Радость мальчика подсказала Валерке какие-то добрые слова, и он как-то впопыхах их еле слышно произнес.
Говорили о чем-то с Ленкой. Но Валерка все время смотрел на сына. Будто что-то нехорошее подсказывало ему: смотри, Валерка, запоминай…
В тот вечер у местной пивнушки произошла драка, и Валерка за оскорбление, возмущенный и в разуме, затуманенном спиртным, ножиком порезал крупного мужика. И тут вроде бы разом ушедший хмель подсказал ему, что надо как-то сглаживать ситуацию. Да не успел. Приехала дежурная машина полиции. Видимо, из пивнушки позвонили. И Валерку задержали.
Трава-мурава
За это лето русло реки заметно изменилось. Берега, заросшие диким кустарником, оставались, впрочем, по-прежнему тенистыми. Только сама река обмелела. В этих местах он не был несколько лет. Но в этом городке, на берегу русской речушки, прошло его детство. Найдя укромное место возле самой воды, он быстро разделся, вошел в студеную воду. Удивительно, но, несмотря на жаркое лето, вода напоминала воду родниковую. Течение на мелководье было очень быстрым. Ноги приятно холодило. То и дело всплескивала рыбка, радуясь солнцу. Жар быстро отошел – дорожный жар. Накупавшись вдоволь, он, радостный, вышел на берег. Лег на зеленую, даже неестественно зеленую, траву. Ни единого камушка! Трава была прогретая, мягкая, душистая. Так пахла трава здесь, когда он был мальчишкой. Как-то незаметно он задремал, заботы отходили прочь. Трава-мурава убаюкивала, заставляла наслаждаться жизнью, как в детстве. Будут ли еще такие счастливые минуты? Он лежал на спине и улыбался. И улыбку эту видел только одинокий ястреб, паривший над заливными лугами, выискивая добычу возле реки. Река собирала всю природную живность возле себя. Здесь была жизнь. Здесь природа еще чувствовала себя победительницей. Так и лежал он, наслаждаясь жизнью. Но уже тянуло от покоя к каким-то делам, не таким уж и важным, как казалось на первый взгляд. Все-таки отвыкает человек от беспечного покоя.
Митяй
Автобус катил и катил по утренней дороге. Митяй был пожилым человеком. Но приятели по-прежнему называли его вот так – Митяй. Как-то парадоксально течет время для тех, кто сидит. Они будто бы и выходят такими же в мыслях своих и представлениях о жизни вообще – после зоны.
Митяй был именно таким человеком. Оказываясь вне колючки, он вновь удивлялся и радовался жизни, как подросток. Вот и к автобусам уже привык. Радостно, когда бесконечная воля пробегает перед глазами. Это тебе не через дверку автозака кусочки воли видеть...
Митяй мог себе позволить ездить и на хорошей машине. В своей среде он был известен и уважаем.
Автобус был полупуст. На соседнем сиденье сидела заспанная молодуха с совсем маленьким спящим ребенком. Чуть впереди – пара бабок, рассуждающих о ценах на базаре. Кто-то еще... А сзади гужевали едва похмелившиеся мужики, охая от собственных вчерашних подвигов в громком пересказе...
Где-то в середине пути они совсем отдурачились и стали было приставать к молодухе. Митяй изумился: привык он в разуме своем, что женщина с ребенком – это святое, и заерзал на сиденье, чувствуя, что гнев клокочущей массой подбирается к груди.
Мужчины отошли. Но затем один из них, невысокий, прыщавый, с какой-то неестественной бледностью на лице, попытался присесть на сиденье к женщине.
Митяй тихо сказал:
– Обормот.
Мужчина насторожился. Косо взглянул на худенького старичка в аккуратном костюме. И продолжал что-то бубнить попутчице.
Митяй ехал на важную встречу, и в его планы не входило опаздывать. Но злоба все росла и росла в нем, как снежный ком, когда детишки лепят снеговика по первому снежку.
Сотовый телефон лежал у него в кармане. И по необходимости он отвечал на звонки, но, честно сказать, так и не привык к нему: в глубине сознания сидела мысль о прослушке.
– Отошел бы ты, паренек, от нее. Видишь – с ребенком, – глухо, как пономарь, пробормотал Митяй.
Внутренне он напрягся – понимал, что дальнейшие события не сулят ничего хорошего.
Интуиция всегда выручала его, и сейчас она говорила ему: замирись, пустяк ведь. Но тоже подсознательное чувство говорило ему, что это вряд ли удастся. Зазвонил мелодично телефон. Митяй не ответил – не было возможности. Негодяй схватил его за ворот пиджака и шептал что-то обидное.
– Едем навстречу, – сказал крепкого сложения парень. – Митяй мне обязательно ответил бы.
– Может, заснул старик... – увлеченно думая о чем-то своем, произнес его напарник.
– Нет. Он ответил бы.
Когда два джипа выехали на встречку, чтобы автобус не проскочил мимо, Митяй уже ловко отбивался от пьяных мужиков. Водитель, наблюдавший за происходящим, притормаживал резко, когда хулиганы бросались на старика, и этим давал ему фору.
...Вломившиеся с салон автобуса здоровенные парни буквально снесли со своего пути всех дерущихся. Досталось ненароком и Митяю. Завалившись на сиденье, он в сердцах вымолвил:
– Ну и здоров ты, Кирюха. Всю ногу отдавил.
Через пару минут автобус поехал дальше по своему маршруту. Сгрудившиеся у обочины мужчины, недавно нападавшие на Митяя, оглушенные неожиданным поворотом событий, затихли.
– Пусть пешком идут, – сказал Митяй.
Машины тоже уехали.
В одной из них шел неторопливый разговор.
– Говорили же тебе, Митяй, езжай на машине, – скороговоркой пробурчал Кирилл, высокий мужчина со светлыми волосами и шрамом у самой шеи.
– Так кто ж знал,– отвечал Митяй. – Опасные люди...
Картошка
Заспанный гаишник, вышедший из помещения поста, лениво поглядел на проскочившие по дороге две темно-синие бээмвэшки, как будто сошедшие с обложки журнала про автомобили.
В одной из них мурлыкала какая-то приблатненная мелодия. Рядом с водителем сидел коротко стриженный худой мужчина в джинсовом костюме. Лихорадочно жевал жвачку. Наконец аккуратно вытащил ее изо рта и, обернувшись назад, негромко спросил:
– Что на ночь глядя-то вызвали, отец?
– Не знаю, не знаю, – тоже негромко, ответил седой старик. Поправил на носу вызолоченную оправу очков. – Ты лучше слушай музычку, Борис.
Он явно не хотел продолжения беседы. И закрыл глаза. Но если удалось уйти от тьмы внутри машины, то тьма, окружавшая его мысли, только сгущалась. Ощущение тревоги, такое привычное в последнее время, накатило, как морская волна на пустынный берег. Неумолимая волна. Вопрос сына только подстегнул воображение...
Трасса шла и шла среди равнинных пространств. Но вот вдали замельтешили редкие огоньки. Они точно звали к себе своим молчаливым светом.
– Сергей, ты бы скорость сбавил. Не на пожар, – тихо пробормотал старик.
Но водитель услышал и согласно сказал:
– Эти селяне к вечеру уже того. Гляди, и на дорогу побредут...
Но не найдя поддержки, как ему казалось, остроумному замечанию, умолк. И молчал, будто воды в рот набрал.
...Передняя машина, в которой сидел старик, едва не сбила выходившего к дороге мужчину. Он был уже на обочине, когда завизжали тормоза...
Незнакомец не выглядел испуганным. Не слушая ругань, стоял себе и стоял, будто ни в чем не бывало. На прежнем месте.
Старик тоже вышел из машины и, подслеповато щурясь, вдруг громко сказал:
– Никита, бродяга!
Подошел к мужчине, сутулившемуся будто от какой-то своей невидимой ноши. Они поздоровались.
– Что же ты тут по ночам-то бродишь, братан? – спросил дружелюбно старик.
– Да собачка убежала. Ищу, – виновато улыбнулся вышедший к дороге оборванец.
– Собачку, – умилился почти искренне старик. – И что, нашел?
Они молча рассматривали друг друга на глазах изумленной молодежи.
Отошли в сторонку. О чем-то говорили.
– Ну и нашел ты тут покой, Никита? – пытливо спрашивал старик.
– Я тут волю нашел. Красота... – негромко говорил Никита.
Старик его слушал.
– Я часто вспоминаю наши споры на зоне, – сказал вдруг жестко старик. – Умный ведь ты! Почему же в этой глуши...
– Не умнее, видимо, других, – мягко пытался отговориться Никита.
– Может, к нам? Приоденем, то-се, – вдруг радостно позвал старик.
– Да не привык я подчиняться,– стал оправдываться Никита – Одному-то веселее...
Осталась позади деревня. Остался позади и одинокий человек у обочины, проводивший взглядом исчезающие, точно мираж, машины.
О чем он думал в эти минуты? Жалел ли, что отказался от неожиданного заманчивого предложения? Невозможно было понять в надвигающихся душных сумерках. Скрывали они лицо человека с упрямо сжатыми губами.
– Кто это был, отец? – не выдержав, поинтересовался сын.
– Да Никита, – неожиданно дружелюбно откликнулся старик. – Были мы в одном отряде, на строгом режиме. Философ! А вот я так и не спросил, счастлив ли он?
Замолчали. Только гул мотора, как назойливое жужжание пчелы пел и пел свою песню, тоскливую и долгую.
– А знаешь, Борис, говорил Никита, что все надо делать с душой! Может, поэтому у него такая жареная картошка всегда классная получалась! – сказал отец, глядя на сына.
Тот его то ли не расслышал, то ли были заняты чем-то другим его мысли. Не отозвался. А водитель молчал. Оставляя старика наедине с его невеселыми, рвущимися на свободу мыслями.
Дипломат
Отель блестел начищенным полом, ярким подвесным потолком. И от этого утреннего блеска еще сильнее болела голова, но Яков Аркадьевич не желал похмеляться, поскольку привычка эта у него сохранилась еще со службы в КГБ. Тем самым он как бы убеждал себя, что он не пьяница и всегда сам может завязать. Но завязать все же не удалось. Развалилась семья. И только помощь друзей по бывшей службе позволяла как-то держаться на плаву и даже один разок в год выбираться вот в такой уютный мир в приморском городе.
Вчерашний вечер припоминался ясно, но до определенного момента. Потом обрывки... Какое-то веселье в баре, какие-то женщины. Ссора и почти избиение... Откуда взялись несколько парней в костюмах, что отогнали от него этих негодяев?.. Голова отказывалась давать ответы. И кофе не помогал.
Яков Аркадьевич, ссутулившись в кресле, попивал кофе. Бар был небольшим и уютным.
Потом Яков Аркадьевич увидел в холле нескольких человек. И сразу узнал. Это были его вчерашние неожиданные помощники. Чувство благодарности колыхнулось в груди у Якова Аркадьевича. Он торопливо поднялся из кресла и, подслеповато щурясь и сутулясь, направился к парням. Но один из них, заметив его движение, резко сам подошел к нему и остановил:
– Минуточку!
Яков Аркадьевич понял, что это охрана. Он подумал, что увидит сейчас какого-нибудь заводчика с девкой, и уже злоба подступила к его груди.
Но в холл вышел невысокого роста опрятный мужчина. И очень так спокойно поглядел на Якова Аркадьевича, даже улыбнулся, показывая безупречно белые зубы.
И Яков Аркадьевич, пытливо его оглядывая, не мог понять, кто это, но явно ведь видел его где-то... Может, из бывших коллег – из комитета, или из бизнеса...
Но что-то подсказывало: не то, все не то...
И только когда мужчина вместе с охраной скрылся, точно растворившись за дверями отеля, Яков Аркадьевич вдруг вспомнил...
Он по-прежнему сидел за столиком и молча, глоток за глотком, пил кофе.
...Не часто в колонию строгого режима вызывали сотрудники колонии коллег из КГБ. Но тут – вызвали. Яков Аркадьевич приехал. Ему отдали какую-то помятую тетрадь.
– Антисоветчина,– дыша перегаром, сказал опер из зоны. Сидя в уютном кабинете, Яков Аркадьевич, тогда моложавый щеголь, сначала пренебрежительно, а потом все внимательнее и внимательнее читал этакую фантастическую историю о падении режима на какой-то планете, причем ясно было, что описан социалистический строй.
...Привели невысокого зэка. Убеждая, Яков Аркадьевич стал говорить о великой русской классической литературе... Зэк внимательно слушал, а потом спокойным голосом целый час объяснял Якову Аркадьевичу, как будет распадаться этот строй.
Логика зэка была безукоризненной. Яков Аркадьевич зачем-то подошел к своему дипломату и, вытащив пачку чая, почти машинально подал зэку.
– Не-е,– протянул тот. – Сами понимаете, из штаба с чаем... не, лучше заварите.
И Яков Аркадьевич заварил в чайнике эту пачку пахучего индийского чая.
Зэк налил из чайника в стакан ядреного чаю и не спеша весь его выпил.
...Когда его увели, Яков Аркадьевич, свернув в трубочку тетрадь зэка, спросил у опера из колонии, пришедшего в кабинет:
– Что за зэк?
– Кличка – Дипломат,– буркнул опер. – На зоне к нему прислушиваются. Не знаем, что делать. За два года уже три зоны он поменял.
– А если...
Яков Аркадьевич многозначительно помолчал.
– В буре он имеет связь с зоной, – пояснил опер. – А прессовать – так зона молчать не будет.
...Яков Аркадьевич допил кофе. Вот, оказывается, кто его вчера выручил. Пути человеческие часто неисповедимы.
Дом на окраине
Ощущение бренности мира настигает особенно тогда, когда приезжаешь в маленький городок, где когда-то жил, и где знакомы тебе улочки, изменившиеся очень сильно, и где люди, пусть и незнакомые, но в лицо-то ты их помнишь, а когда видишь теперь, то едва узнаешь. Избежать своих следов время никому не дает шанса. Карпов шел по длинной тихой улочке и подмечал, что некоторые дома совсем скособочились, а на иных местах выросли высокие заборы, а за ними однообразные каменные громадины с блестящими крышами. Это однообразие, даже ухоженное, только утомляло зрение и подчеркивало окружающий распад.
Когда-то с этим местом в судьбе Александра – сорокалетнего человека, одетого по– походному, но аккуратно – были связаны многие переживания и страсти. Но все это теперь вряд ли сильно его тревожило. Только отдавалось едва в груди назойливо, как маленькая заноза в пальце, которую трудно вытащить.
Странно как-то выглядели покосившиеся дома, знавшие его совсем молодым. Вот и его домик, забор, заросший репейником. Крыша уже провалилась. Не хотелось даже стоять здесь. Но остановился человек, постоял немного, точно передыхая, и пошел прочь.
