Леонид Головко

Неконцептуальная рутина, или ГУЛАГ с интересом

Л. Головко – доктор юридических наук, профессор юридического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова.

Итак, свершилось. Правительство утвердило Концепцию развития уголовно-исполнительной системы до 2020 года, которая, как полагают ее разработчики, позволит нашим многострадальным пенитенциарным учреждениям, или в просторечии ГУЛАГу, выйти наконец-то на «европейский уровень». В качестве ориентира мельком упомянуты даже не так давно утвержденные в рамках Совета Европы европейские пенитенциарные правила. Более того, невзирая на «позитивные результаты», перманентное «улучшение условий содержания», неизбежное «совершенствование нормативной правовой базы» и прочие выдающиеся достижения, заметные разве что опытному глазу профессиональных составителей казенных отписок начальству, в Концепции все-таки констатируется, что «старая пенитенциарная система» безнадежно устарела, будучи ориентированной на «другое общество» и не соответствуя международным стандартам.

Казалось бы, надо возрадоваться и с нетерпением ждать появления новой и вполне адекватной пенитенциарной системы европейского уровня, которая засияет во всем своем блеске самое позднее к 2020 году. Но что-то мешает... Причем далеко не только общее недоверие ко всем начинаниям нынешней российской власти, набившей руку на тотальной имитации любых институциональных реформ, или раздражение стилевыми особенностями документа, где большинство фраз – для бюрократического «красного словца».

Нет, мы отнюдь не отрицаем возможность каких-то локальных технических улучшений условий содержания осужденных, особенно тех, что связаны с освоением бюджетных средств. Процесс ведь взаимовыгодный: и начальство в обиде не останется, и осужденным что-то перепадет. Ремонты, разные компьютерные сети, знаменитый Интернет, электронная почта... Но это рутина, пусть иногда и весьма полезная. Концепция же предполагает нечто более фундаментальное и, извините за тавтологию, «концептуальное». Необходимы преобразования на уровне пенитенциарной идеологии. Здесь ГЛОНАССом и «инновационными технологиями» не отделаешься. Впрочем, разработчики документа сами это понимают, упоминая где-то в тексте об «изменении идеологии применения средств исправления». Вот их-то и обсудим.

Если отбросить всю бюрократическую шелуху и иногда важные, но все-таки сугубо технологические мелочи, то основные идеи концепции сводятся к трем позициям: а) переходу от лагерной системы к тюремной; б) развитию колоний-поселений; в) расширению альтернативных наказаний, не связанных с лишением свободы. Последнее оставим пока в стороне. Здесь надо для начала разобраться, почему не действует широко разрекламированное год назад новое «альтернативное» наказание в виде ограничения свободы, названное в прессе «домашним арестом». Если вся Концепция будет столь же эффективна, то ее и обсуждать нет смысла...

Что касается перехода от советской лагерной (собственно, ГУЛАГа) к западной тюремной модели организации пенитенциарных учреждений, то здесь составители Концепции в полной мере следуют рекомендациям фактически всех без исключения международных организаций. В свое время этот путь прошла Восточная Европа. Теперь скорее всего настал черед постсоветских государств. Но замена одной модели другой не должна быть формальной, она должна сопровождаться трансформацией самой философии лишения свободы. А этого-то как раз в Концепции нет, в силу чего нет и уверенности, что сами ее авторы понимают смысл предлагаемых международными экспертами преобразований, то есть смысл перехода от одной модели к другой.

Несколько месяцев назад в ходе обсуждения на одной из международных площадок «тезисов Реймера» по пенитенциарной реформе одна из вполне «прогрессивных» коллег-юристов, не занимающаяся специально уголовно-исполнительным правом, спросила меня: а чем собственно тюремная система лучше лагерной, то есть ради чего все это? Иначе говоря, чем барак-общежитие, если его привести в порядок, отделить случайных сидельцев от профессиональных и т.д., хуже тюремной кельи? Мы ведь много говорим о «социализации» осужденных, о том, что их нельзя полностью вырывать из социального контекста, а здесь вдруг возвращаемся к какому-то замку Иф. Где здесь прогресс? Сплошной архаизм...

Вопрос непростой, и в самой Концепции четкого ответа на него нет. Более того, все прекрасно знают, что в нынешних условиях тюрьма есть одна из самых жестких форм лишения свободы. В нее, в частности, переводят из колоний за серьезные дисциплинарные нарушения. Получается, что сегодня мы видим в тюрьме жесточайшую дисциплинарную санкцию, а завтра предлагаем превратить в тюрьмы все места лишения свободы (бывшие колонии), но это не «ужесточение», а благо для заключенных и «либерализация». Где логика?

Никакой либерализации действительно не будет, если не изменить всю философию лишения свободы. С точки зрения современного подхода, нашедшего в том числе отражение в Европейских пенитенциарных правилах 2006 года, лишение свободы представляет собой само по себе достаточное наказание, которое не должно автоматически сопровождаться никакими дополнительными ограничениями. Именно поэтому данные Правила принципиально отвергают институт режимов лишения свободы со всеми нашими «любимыми» ограничениями писем, посылок, свиданий и т.д. [ См. подробнее: Dünkel F. Les règles européennes pour les délinquants mineurs faisant l’objet de sanctions ou de mesures (REDMOSM), REC (2008)11 du Conseil de l’Europe // Où va la justice pénale des mineurs? (Allemagne, Espagne, France, Italie, Russie) / a cura di S. Cimamonti, G. Di Marino, E. Zappalà. G. Giappichelli editore. Torino, 2010. P. 123. ]. Другими словами, лишение свободы есть только... лишение свободы, и ничего более. Но в такой ситуации у человека, лишенного свободы, возникает важнейшее право на уединение. Его никто не «запихивает» в тюремную келью, он видится с другими заключенными, занимается с ними спортом, беседует, гуляет и т.д. Но в тот момент, когда у него возникает потребность побыть одному, условия содержания такую возможность ему предоставляют, пусть иногда и в достаточно аскетичных, но всегда вполне человеческих условиях. Вот, собственно, и вся философия современной «тюремной системы», помимо прочего исключающая разного рода блатные забавы, ночные увеселения, издевательства и т.д. или, по крайней мере, минимизирующая их риск.

Что касается российской «тюрьмы» по смыслу действующего УИК, то она, разумеется, исходит отнюдь не из предоставления права на уединение, а из лишения права на общение и передвижение как высшей формы наказания за провинность. Иначе говоря, речь идет о максимальной «десоциализации» человека вполне в духе той тюрьмы, которая известна нам по классической литературе. Разница здесь примерно такая же, как между холостяцкой гарсоньеркой, где кто-то предпочитает «безвылазно» провести выходные вдали от суеты и посторонних глаз, и зинданом, куда человека швырнули помимо его воли. Наверное, не надо доказывать, почему первое – благо, а второе – зло. Так и в случае с тюрьмой: вопрос не в стенах и даже не в Интернете, а в самой философии лишения свободы. В одном случае мы предоставляем осужденному его маленькое убежище, в котором у него появляется свое «прайвеси», и это колоссальный прогресс тюремной философии. В другом случае мы лишаем осужденного огромного количества скромных, но важных прав, которые он имел при лагерной системе, принудительно замуровывая его в индивидуальную или коллективную келью, и это колоссальный шаг назад даже по сравнению с нынешними колониями.

Какой философии придерживаются составители Концепции? Боюсь, что они об этом даже не задумывались. Дескать, сказано: надо делать тюремную систему – будем делать. А менять философию лишения свободы? Зачем? Она и так хороша. По крайней мере, многие положения Концепции заставляют тревожиться, что события начнут развиваться по пессимистическому сценарию. Как иначе понимать заложенную в Концепции идею о необходимости развивать разнообразные меры дисциплинарного воздействия, такие как запрет на занятия спортом, участие в культурных мероприятиях, получение литературы развлекательного характера (интересно, будут ли к ней относиться Толстой с Достоевским)? Странно, что реформаторы не догадались включить в этот список запрет на пользование медицинской помощью. Как иначе понимать упоминание в Концепции «камер-мастерских» для индивидуальных форм занятости? В то же время в этом документе, якобы сориентированном на западную тюремную систему, о чем нам не устают повторять руководители ФСИН, на самом деле ничего не сказано о современных атрибутах последней, скажем, местах повседневных прогулок и общения заключенных в дневное время, способах, формах организации такого общения (тот же спорт и др.), возможности свободного выхода за пределы «тюремной кельи» и т.д. Если традиционная советско-постсоветская «зона» со всеми своими «общими» пространствами уходит в небытие, то что мы получаем взамен? Камеры и только камеры, по которым будут распределены нынешние обитатели бараков? Это действительно скорее напоминает по духу возврат в XIX век, нежели построение современной тюремной системы европейского типа, прелести которой на разнообразных презентациях живописует Реймер со товарищи.

Гулаговская идеология проявляется и в другой плоскости – отношении к труду заключенных. Когда основные идеи ныне утвержденной Концепции были озвучены еще только на уровне тезисов, уже тогда бросилась в глаза странноватая конструкция мобильных колоний-поселений, которые можно перемещать с одной «стройки века» на другую. На ум сразу приходит прокладка какого-нибудь очередного газо– или нефтепровода где-нибудь в Восточной Сибири. Обычные рабочие туда не поедут, да и дороговаты они, а тут фактически бесплатные заключенные. Рабсила дешевле китайской. Руки так и чешутся задействовать ее на полную катушку. Этакий симбиоз ГУЛАГа и модернизации вполне на уровне мышления современных российских политико-экономических элит. Концепция ни о каких мобильных колониях-поселениях прямо не упоминает, но саму идею выводит на вполне официальный уровень, приветствуя «широкое использование в качестве одного из способов ресоциализации вовлечение в трудовую деятельность осужденных в колониях-поселениях».

Да и будущие тюрьмы не должны оставаться в стороне от современных инновационных устремлений российского руководства. Куда же мы денемся от зэка, тулупа и лопаты? Как построим эффективную экономику? Поэтому, как заверяют нас составители Концепции, необходимо «повышать экономическую эффективность труда осужденных», «активно привлекать коммерческие организации к созданию эффективных рабочих мест» и т.д.

Даже если оставить в стороне моральную сторону проблемы, связанную с всеобщим (и неуклонным!) мировым движением в сторону абсолютной нравственной недопустимости использования рабского труда (а каким еще может быть принудительный труд заключенных?), то и тогда становится ясно, что лишение свободы может быть мероприятием исключительно социально ориентированным и бюджетно затратным. Тюрьма и экономика должны находиться в обратно пропорциональной зависимости. В противном случае неизбежно возникает экономическая заинтересованность в максимальном наполнении тюрем. Чтобы их разгрузить, к чему, как хотелось бы верить, стремятся идеологи пенитенциарной реформы, требуется не «повышать экономическую эффективность труда осужденных», а тратить деньги на их ресоциализацию и подготовку к последующей адаптации (в том числе трудовой) к жизни в новых условиях. Тогда мы получим экономику свободных людей, а не очередную экономику зэков. Если же критерием успеха становится создание на зоне экономически эффективных предприятий, то откуда тогда возникнет заинтересованность в условно-досрочном освобождении ценных работников, в применении к ним альтернативных санкций и т.д.? Чтобы обеспечивать кадрами своих конкурентов? Любое экономически эффективное предприятие заинтересовано только в одном – расширении своей деятельности и получении новой прибыли, для чего всегда требуется... дополнительная рабочая сила. Дальнейшую логическую цепочку легко продолжить.

Не убежден, что идеологи пенитенциарной реформы все это просчитывают, хотя и исключать их расчет не могу. Экономический цинизм современных российских «элит» известен достаточно хорошо. В конце концов, если получится создать на радость нефтегазовому комплексу экономически эффективные тюрьмы и мобильные колонии-поселения, то хорошо. Нет – ничего страшного. Всегда можно слегка перестроить нынешние колонии лагерного типа, превратив их в «тюрьмы» с оборудованными «камер-мастерскими», затем переименовать, скажем, колонии общего режима в тюрьмы общего режима, колонии строгого режима в тюрьмы усиленного режима и т.д., а затем рапортовать о завершении в России пенитенциарной реформы и создании новых пенитенциарных учреждений «европейского типа». Кто тогда посмеет сказать, что мы не справились с задачей и не успели к 2020 году? В отличие от первого этот вариант пусть и не выигрышный, но, по крайней мере, отнюдь не проигрышный, имея в виду, конечно, не заключенных, а тюремное ведомство и тех, кому оно подчиняется.