Людмила Альперн

Смена парадигм: от борьбы к примирению?

Опасаться надо не столько преступности,
cколько последствий борьбы с ней.
Нильс Кристи

О неправительственных организациях

Теперешнее восприятие американского общества окрашено фактом избрания главой государства Барака Обамы, который символически представляет культурное и социально-неблагополучное меньшинство, ранее не допускаемое к управлению нацией. Этот факт вызывает сочувствие, веру в переосмысление существующих теорий «борьбы» с преступностью, врагами, чужими и т.д., с дальнейшей их заменой на парадигму примирения, понимания, поддержки.

Тем более что именно такими подходами к различным социальным проблемам отличаются структуры гражданского общества США, с которыми мне довелось познакомиться в 2002 году в рамках обменной программы. Именно эта часть американского общества, включающая не только неправительственные организации, но и университеты, содержит значительный потенциал для дальнейшего политического и социального развития страны.

В составе американских НПО работает огромное число волонтеров, а штатные сотрудники заняты в основном распределением и учетом полученных от грантовых программ средств и формированием основных направлений работы. Это волонтерские организации, именно добровольцы, составляют их главный потенциал. Союз современной гуманитарной науки (философии, психологии, социологии, криминологии, гендерных исследований и т.д.) и общественных организаций в состоянии вести осмысленную инновационную работу с социальными проблемами, которые не разрешаются в рамках традиционных подходов.

Например, мне довелось быть свидетелем работы Нью-Йоркского городского университета (CUNY) с заключенными женской тюрьмы Бедфорт-Хилл, многие из которых попали в места лишения свободы из-за неприспособленности к самостоятельной жизни, нехватки образования и т.д. Для них в тюрьме было развернуто бесплатное университетское образование, и, если осужденные студентки освобождались до получения диплома, они могли продолжить учебу в самом университете на тех же условиях.

Отличие от так называемого «дистантного» образования, имеющего место в наших тюрьмах, состояло не только в том, что оплата не требовалась, но и в том, что сами преподаватели буквально не вылезали из тюрем – они были волонтерами профильных «тюремных» НПО, и для них лично было важно участвовать в оказании поддержки заключенным женщинам.

Но такая деятельность не является особенностью именно американской. Так же работают, например, тюремные наблюдатели или приемные семьи во Франции – не только добровольно и безвозмездно, но вкладывая свои средства, поскольку возможность оказывать помощь другим людям здесь является ценностью.

Общественные институты в странах Запада обладают мощным людским и финансовым потенциалом, вовлекая огромные массы гражданского населения в преодоление социальных проблем. Например, в рамках ювенальной юстиции во Франции неправительственный сектор осваивает 73% бюджетных средств, отпущенных на помощь детям в трудной жизненной ситуации. Устройство, допускающее финансирование и поддержку только государственных институтов, на Западе в настоящее время непредставимо. Такой подход служит и защитой от коррупции.

Не усматривается особых различий в устройстве структур гражданского общества в США или Европе. На мой взгляд, их и не может быть, так как они не изобретение управленцев, а естественная потребность развивающегося человека и сообщества людей, закон природы, если под «природой» понимать» «культуру», которая тоже «природа». Развитие такого уклада интенсивно способствует выживанию и оздоровлению нации.

Структуры эти основаны на принципе участия каждого человека, гражданина в управлении собственной и общественной жизнью, без которого демократия не сможет существовать. Право голоса и право на деятельную жизнь неотрывны от нее, управление сегодня – это не только «конкретные» руководители и их подчиненные, но гражданская сеть протягивающихся к ним со всех сторон рук и голосов.

С тех пор как отброшена за ненужностью культура самовластия, практически невозможно говорить о культурном неравенстве людей – люди примерно одинаково образованны, имеют примерно одинаковые базовые потребности, знают о них и о том, как их насыщать, и в этом смысле действительно равны.

Все еще существует ощутимое экономическое неравенство, которое в дальнейшем может быть преодолено, хотя, насколько экономика жизнеспособна без имущественного перекоса, мне неизвестно. Возможно ли, чтобы люди, управляющие экономикой, могли бы это делать из иных соображений, чем личное обогащение, или точнее – могут ли быть для этого стимулы, более мощные, чем материальное богатство? Советское время подтверждает, что насильственное уравнивание приводит к экономическому упадку, но есть и позитивный опыт скандинавского социализма.

Формы институтов гражданского общества у разных народов могут различаться в зависимости от истории, особенностей национального мышления и мифотворчества. Но хотя мы тоже связаны своей историей и мифологией, наше направление вряд ли может стать иным, чем у европейской цивилизации – в сторону обеспечения каждому человеку возможности личностного роста.

Об уголовной политике

В ныне существующих уголовных политиках США и России обнаруживается несомненное сходство, в первую очередь выраженное в огромном количестве так называемого «тюремного населения». США и Россия самые «тюремные» страны мира. В 140-миллионной России в тюрьмах содержится около 900 тысяч заключенных, в 300-миллионных США – их 2 миллиона. Если перейти к относительным величинам, то получится примерно 600 заключенных на 100 тысяч гражданского населения, в Западной Европе такое соотношение составит менее 100 на 100 тысяч, в Южной Америке – более 100. Это грубые прикидки, без детализаций, сделанные только для того, чтобы нарисовать понятную картину – приведенные цифры говорят не только о количестве, но и о качестве – о силе и напряженности «борьбы» с преступностью, о средствах, потраченных на тюрьму.

Другое сходство можно проследить в единстве исторической ситуации – в не столь удаленном во времени рабством, отмененным примерно 150 лет назад и в России (крепостные крестьяне), и в США (черные рабы).

Однако есть и различия.

Тюремное население США непропорционально «черное или цветное» по сравнению с общим населением страны, в котором афроамериканцы составляют всего 12%, тогда как черных заключенных в зависимости от штата насчитывается от 40 до 80% (в штате Нью-Йорк). Такое соотношение ясно показывает, что место черных все еще в «неволе», несмотря на довольно длительный период формальной свободы. «Цветное» население все еще символически воспринимается управленцами как «неродное», второстепенное, невзирая на политкорректность и прочие постмодерные техники. Это означает, что культурная разница между белым имущим большинством и цветным меньшинством такова, что в символическом смысле последние легко понимаются в качестве «врага» и при нарушении культурных границ быстро оказываются в «плену», содержатся за решеткой с целью умерщвления в социальном и нравственном смысле, без опасности истощения при этом «собственной» крови. Это противоборство оборачивается «адом» больших городов, имеющих этнические районы, с точки зрения белого большинства – откровенно криминальные.

Аналогичные процессы можно проследить и в некоторых европейских странах, в которых компактно проживают группы населения, принадлежащие иным этническим культурам, сравнительно недавно получившие европейское гражданство. Например, во Франции представители таких групп составляют до 60% заключенных, но не в Италии, где борьба с «мафией», особенно в южных регионах, привела к значительному преобладанию в тюрьмах «собственно» итальянцев, хотя на севере страны ситуация меняется и становится вполне французской.

В России «мафии» нет, но в «плен» попало «родное» – единокровное, «титульное» население. Это означает, что «умерщвляется» собственный народ, погруженный в тюремное небытие («ад на земле», «мертвый дом» и т.д.»), что приводит к его численному сокращению и моральной деградации. Подобное состояние и положение народа в первую очередь объясняется распадом культуры, являющейся главной защитой носящего ее этноса. Учитывая заявленную российским руководством программу, направленную на рост продолжительности жизни и рождаемости населения, необходимо дистанцироваться от такого рода уголовных политик. Суицидная практика самоуничтожения должна быть осознана.

Единственно возможный путь процветания – это материнские практики заботы и взращивания, означающие выхаживание, обучение, исцеление, создание условий для личностного роста, осознания. Народ вырастает как человек, буквально. И тогда появляется будущее. Этому можно учиться только у самих себя, на опыте любви к родным и близким, вопрошая себя о добре и истине, перестать мыслить схемами и системами, начать мыслить человеческими судьбами.

Важно научиться уважать свой народ, позволить своим согражданам стать «людьми». Для этого необходимо развивать институты гражданского общества, порождающие инициативу, общение, толерантность, ответственность – тогда мат и пьянство отступят, и явится красота, открытая миру в лучших творениях русской литературы. Осталось укоренить ее в мире.

Восстановительное правосудие

Одной из практик, сопутствующих расцвету нации, является восстановительное правосудие. Объяснить, что это такое, мне чрезвычайно легко, так как много лет мы делаем это в начале групповой работы с несовершеннолетними заключенными, обучая их медиации – «восстановительным технологиям разрешения конфликтов». Наша задача – помочь им понять, в чем заключена суть такого подхода и чем он отличается от традиционного правосудия, через который каждый из них прошел лично – правонарушение, арест, задержание, пребывание под стражей, суд, этапировние, колония.

Обычно мы начинаем с того, что рисуем на доске три квадрата – два по бокам, один посредине, хотя схематизация для меня затруднительна. Два по бокам – это стороны конфликта, в том числе уголовного, значит – правонарушитель и потерпевший. Если тот, кто посредине – судья, он будет расположен над ними, если медиатор – на их же уровне.

Вопрос к группе формулируется так, чтобы узнать, что, на их взгляд, происходит во время суда, если обобщить, отделиться от личного опыта и рассказать о нем как сторонний наблюдатель. Выясняется, что на суде изучается фактическая сторона произошедшего между сторонами, и на основании этой информации судья, сверившись с законом и собственным опытом, сам выносит приговор, то есть определяет степень вины и участия сторон и степень ответственности за проступок. В нашем случае это всегда наказание – лишение свободы. Чувства и мнения сторон в приговоре не учитываются.

После этого мы просим поднять руку тех, кто согласен с приговором. Группа напряженно молчит. Мы не удивлены, в России с приговором обычно не согласны даже те, кто признает свое преступление, независимо от возраста, пола и срока.

Тогда мы начинаем наполнять содержанием вторую схему – с медиатором, рассказывая, как происходит процесс примирения, объясняя, что медиатор – это не властная фигура, принимающая решение вместо сторон, а нейтральный посредник, целью которого является создание условий для диалога сторон. С этой целью медиатор общается со сторонами по отдельности, слушая стороны, помогая им отделять факты от чувств, понимать свои чувства и желания. Чувства иногда так сильны, что не дают сторонам понять свои желания, увидеть исходы, очищенные от мести. Но постепенно возникает конструктивность, включается сознание – медиатор, помогая сторонам осознать сложившееся положение, не давая при этом советов и оценок, выводит стороны на единственный путь, пробуждающий личную ответственность – «внутреннего судью». Чем нейтральнее посредник, тем сильнее будет ответственность и глубже примирение. Поработав со сторонами, посредник приглашает их на примирительную встречу, во время которой его главной задачей станет создание условий для безопасного диалога.

Убедившись, что схема медиации воспринята, мы спрашиваем мальчиков, какой бы способ они избрали бы в своем уголовном деле, будь у них выбор? Все единодушно склоняются к медиации.

И тогда мы приступаем к разбору конкретных случаев – тех, которые привели подростков в заключение, – выслушивая их рассказы, сначала очень скупые, мы постепенно передаем им активную роль в установлении справедливости.

Они умеют быть справедливыми. Именно справедливость является их главной ценностью.