Ростислав Горчаков

Адмиралтейский вариант

В августе 1941 года заключенные шотландского тюремного замка Барлинни с любопытством следили за въездом во двор крепости знаменитого на весь Глазго темно-зеленого «морриса», принадлежавшего сержанту Джозефу Робинсону. Его появление в Барлинни обычно предшествовало допросам, связанным с очередными делами, над которыми трудился столичный отдел по борьбе с бандитизмом, и поэтому в камерах уже предвкушали вечернее обсуждение свежих новостей «извне». К разочарованию наблюдателей, машина сержанта, не останавливаясь перед главным корпусом, затормозила лишь в самом конце двора у одноэтажного флигеля, где содержались рецидивисты, чей выход на волю предстоял через неделю-другую. Сейчас свои последние дни за решеткой там досиживала пятерка громил из банды «Билли Бойз»: Джон Уилсон, Уильям Мак Кормак, Уильям Фуллертон, Бобби Мак Курт и Падди Малхолланд. Полицию флигель, как правило, не интересовал: допрашивать рецидивистов было решительно не о чем. К числу разговорчивых они не принадлежали, а к тому же сплошь и рядом искренне не понимали, чего от них хотят. Сержант Робинсон был твердо убежден, что всякий, кто, раз отсидев в тюрьме, продолжает возвращаться туда снова и снова, безусловно принадлежит к числу законченных болванов, которые никакой пользы следствию принести не способны.

Тем не менее беседа сержанта с выходящими на свободу бандитами произвела на обитателей Барлинни такое впечатление, каким не могли похвастаться даже самые сенсационные вести с обычных допросов. «Парни, он предложил нам проявить патриотизм и завербоваться в торговый флот!!! – объявил на вечерней прогулке Джон Уилсон по кличке Король бритвы. – Мол, не все ли нам равно, где коротать время до следующего ареста: в трущобах или в трюмах? И еще сказал, что если мы попробуем отказаться, то потом он лично позаботится о длине нового срока. На срок мне плевать, но когда закорючка в конце контракта с ходу приносит целых три фунта аванса – чего выделываться?! Дураков нет, с ходу все ему подписали! Таких патриотов, как мы, в Глазго еще не видели – затаримся по полной!»

Мечта «затариться по полной» озаряла тогда глаза рецидивистов, покидавших не только Барлинни, но и десятки других тюрем Шотландии, Англии, Северной Ирландии, Уэльса, где срочно реализовывался эксперимент лондонского Министерства труда по вербовке на суда торгового флота вчерашних обитателей тюремных коек. Конечно, ветераны Беломор-канала вряд ли усмотрели бы в идее «трудовой перековки» что-то оригинальное, но для Британии она была и впрямь в новинку. Хотя принудительный набор «с улицы» существовал на английском флоте еще при Елизавете Великой, рекрутов из криминальной среды капитаны всегда избегали как огня, памятуя о бунтах и «братской» поддержке пиратских захватов, случавшихся в дальних рейсах.

Пренебречь этим дорого доставшимся опытом авторов эксперимента заставили жесточайшие потери торгового тоннажа. Утрату судов удавалось кое-как восполнять за счет закупок или строительства новых транспортов, но формировать их экипажи было не из кого: армия, военно-морской флот и оборонная индустрия подбирали все людские ресурсы страны, вплоть до подростков и женщин. К осени 1941 года отчаявшиеся чиновники Минтруда усмотрели спасительный выход в обращении к патриотическим чувствам легионов рецидивистов, которые, едва выйдя из тюрем, обычно как сквозь землю проваливались. Чем они на самом деле занимались и где именно находились, удавалось выяснить только после следующего ареста месяцы, а то и годы спустя.

В самом намерении властей завербовать этот многочисленный, но трудноуловимый резерв «за день до звонка на волю», ничего странного не было. Полицию удивляло другое: смутное представление о тюремном контингенте ничуть не ослабляло убежденности начальства в том, что патриотический порыв обязательно сделает из рецидивистов прекрасных моряков. Министерская бюрократия с возмущением отмела предупреждения сотен практиков, вроде сержанта Джефферсона и его непосредственного шефа констебля Перси Силлитоу, относительно узких границ патриотизма их подопечных. («Они вполне способны на поножовщину с бандой из соседнего квартала, – писал в своем рапорте Силлитоу, – но драка с нацизмом лежит за пределами их понимания».) Решимость Уилсона «затариться по полной» подтверждала правоту скептиков, однако же в Лондоне подпись известного бандита под судовым контрактом расценили как трогательное свидетельство «единства сражающейся нации». «Мы видим, что даже самые закоренелые преступники демонстрируют сегодня лучшие черты британского характера, спеша заменить павших сограждан», – не без пафоса описывала процедуру подписания рецидивистами судовых контрактов манчестерская «Гардиан».

Не прошли мимо этого эксперимента и геббельсовские пропагандисты: берлинский радиокомментатор Уильям Джойс (известный в Англии под кличкой «лорд Хау-Хау») тут же попытался испугать слушателей перспективой криминализации портов, массовыми беспорядками на судах и прочими ужасами «чумы безоговорочного доверия» к недавним обитателям тюрем. «Они обрушатся не на нас, а на вас», – предупреждал Джойс. Нельзя сказать, чтобы его прогнозы были совсем уж безосновательными: события, связанные с бериевской амнистией «холодного лета пятьдесят третьего», достаточно красноречиво продемонстрировали всю жуть последствий подобной доверчивости.

На британских судах «чума безоговорочного доверия» не смогла превратиться в эпидемию по двум причинам: во-первых, страна жила по жестким законам военного времени, а во-вторых, экипажи зорко следили за тем, чтобы новички работали наравне со всеми остальными. Что быстро привело к конфликту интересов: вахтенные обязанности плохо совпадали с девизом «Затаримся по полной!». Особо затяжного характера такие конфликты, впрочем, не имели, поскольку, учитывая численное преимущество команд, сопротивление «патриотов из-за решетки» обычно удавалось сломить в ходе первого же рейса. Но это вовсе не означало нормализации положения в целом: привычка к жизни в экипаже и привычка к жизни в банде были понятиями взаимоисключающими.

Вместо того чтобы всласть «затариваться» в Глазго, пятерку из Барлинни препроводили под конвоем (до конца срока оставались ровно сутки) в военный порт Гринок, выбраться за ворота которого можно было только после предъявления увольнительной с подписью старпома. Пабы имелись и в Гриноке, но тамошние цены на спиртное привели новоиспеченных моряков в уныние: полученных от сержанта фунтов хватило лишь на одну хорошую «встряску», а изобилие патрулей сорвало все попытки ночных грабежей, организованные Уилсоном. На следующее утро муки похмелья усугубились распоряжением явиться к трапу выходящего в канадский рейс дизельэлектрохода «Пастер». Проклиная свое опрометчивое решение, «подписанты» принялись гадать, где их заставят отрабатывать пропитый аванс – на погрузке? Уборке трюмов? Мытье палуб? У топок?

Мрачные предчувствия пятерки не оправдались: на «Пастере» выяснилось, что в отличие от большинства прочих завербованных рецидивистов ей сказочно повезло: в судовой роли она значилась в качестве… пассажиров этого роскошного лайнера, еще совсем недавно плававшего под французским флагом, а теперь занятого доставкой английских курсантов летных училищ к местам их тренировок на канадских аэродромах. Заодно с курсантами «Пастер» принял на борт и около полусотни участников «тюремного эксперимента». Сразу после прибытия в Канаду им надлежало ехать поездом до Филадельфии, где завершалось дооборудование их будущих судов, менявших американскую приписку на британскую.

Начало плавания через Атлантику показалось вчерашним узникам Барлинни сущим раем: стояла чудесная погода, взамен пропитого недельного аванса им были выданы щедрые командировочные, и, фланируя между судовым баром и залитой солнцем прогулочной палубой, рецидивисты впервые в жизни почувствовали себя истинными джентльменами. На третьи сутки рейса эту безмятежную идиллию нарушил силуэт немецкой подлодки U-404, всплывшей в полутора милях от «Пастера» и мгновенно открывшей по лайнеру огонь. 25-узловый ход позволил капитану Джонсону оставить опасного соседа далеко за кормой, но столбы от разрывов, вздымавшиеся то справа, то слева от лайнера, произвели на «истинных джентльменов» настолько сильное впечатление, что они решили забыть о своем патриотизме, как только достигнут Галифакса: ведь никаких немецких подлодок в подписанных ими контрактах не значилось!

В Канаде сбежать не удалось. Суровые офицеры иммиграционных властей тут же препроводили «подписантов» в состав, отходивший к американской границе. А в Филадельфии солидный размер причитавшегося пятерым новым кочегарам транспорта «Джордж Вашингтон» месячного жалованья заставил их возвращаться к эпизоду с U-404 едва ли не ежедневно, но уже в качестве повода к беззастенчивому хвастовству перед очередными собутыльниками. После того как деньги иссякли, в дело пошли бинокли, часы и безделушки, сворованные «на черный день» в каютах «Пастера». Затем МакКормаку с МакКуртом удалось провернуть несколько удачных грабежей таможенных складов, а когда 16 января 1942 года «Джордж Вашингтон» наконец завершил ремонтные работы, выяснилось, что у его капитана Дэвида Боуна украден парадный мундир, позже нашедшийся в припортовом ломбарде, на квитанции стояла подпись… самого капитана, фальшивая, разумеется. Ни МакКормак, ни МакКурт к отходу на борт не явились, да и оставшаяся в своем кубрике пьяная троица ни малейшего желания вставать к топкам не выказала. Попытка «отдыхающих» доказать свое право на похмелье с помощью брани и кулаков изрядно разъярила вернувшихся с вахты кочегаров. Бритва, блеснувшая в руке Уилсона, только подлила масла в огонь: избитых до полусмерти бандитов зашвырнули в угольный бункер, откуда они ухитрились за час до отплытия сбежать на берег, украв дежурный ялик «Вашингтона». Больше о пятерке из Барлинни никто и никогда не слышал – ни дома в Шотландии, ни на американских берегах.

Примерно так же завершались и морские биографии прочих завербованных рецидивистов: кто-то сбегал со своих судов, чтобы вскоре «всплыть» в родных и чужих тюрьмах, кто-то попадался на кражах у соплавателей, было и несколько попыток склонить экипаж к переходу на сторону противника. Практика «набора патриотов» сошла на нет, не просуществовав и года. К счастью, дефицит флотских кадров постепенно терял прежнюю остроту: значительную часть перевозок взяли на себя транспорты вступивших в войну Соединенных Штатов, а появление мощных эскортов резко снизило потери от торпед, обстрелов и авиабомб.

Гораздо более успешным оказался вариант того же эксперимента, проведенный на танкерах RFA – вспомогательного флота королевских ВМС. Потери RFA тоже были весьма ощутимыми, но про использование освобождающихся рецидивистов в Адмиралтействе и слышать не хотели. Для пополнения танкерных экипажей там был избран иной путь, со ставкой на тех кандидатов, кому «до звонка» еще оставалось около половины срока. На этот-то срок им и предлагалось заключать контракты – но опять-таки не всем, а лишь тем, кто располагал сертификатами плотников, механиков, электриков, оружейников и прочих нужных флоту профессий. Затем список кандидатов дополнительно сокращался в ходе консультаций с полицией и тюремным начальством по поводу тяжести совершенных преступлений, поведения, характера и т. п.

Кропотливая фильтрация потребовала изрядных усилий, растянувшись до начала 1942 года. В численном отношении чуть более пятисот завербованных по «адмиралтейскому варианту» были просто несравнимы с многотысячными итогами «патриотического» набора рецидивистов. Зато это были совершенно другие люди! Их готовность выйти в море определялась куда более весомым фактором, нежели получение трех фунтов на «затаривание»: годами желанной свободы. Разумеется, вражеский снаряд, торпеда или мина могли в любой момент сократить эти годы до месяцев и даже дней, но узников, вербовавшихся на танкеры, подкупала именно возможность осознанного выбора между безопасной тюрьмой и морским «глотком свободы», сколь бы кратким он ни оказался.

Был у продуманного адмиралтейского варианта и еще один привлекательный аспект: о прежней биографии недавних заключенных ставился в известность только капитан танкера. В случае безупречного соблюдения условий контракта их уголовное прошлое вообще стиралось из флотских архивов, где отныне они значились в качестве точно таких же членов экипажей, как и все прочие, без каких бы то ни было упоминаний о специфике вербовки. Таким образом, к шансу сократить срок заключения добавлялся еще более соблазнительный шанс вообще начать жизнь как бы заново. «Тюремные новобранцы» сумели оценить его по достоинству: из общей добросовестной морской службы многих сотен бывших заключенных набралось всего лишь три исключения.

Единственными жертвами адмиралтейского эксперимента оказались историки. Им доступны названия танкеров, получавших пополнения из тюрем (после месячной береговой практики во флотских полуэкипажах), но и только. Точные списки этого пополнения отсутствуют. Зато, сравнивая все детали последующих судеб транспортов-снабженцев – как тех, что постоянно плавали под синим флагом вспомогательного флота RFA, так и тех, что были прикомандированы к выполнению военных задач на временной основе, – исследователи пришли к однозначному выводу: «смешанные» экипажи выполняли свой долг столь же честно, что и экипажи кораблей, укомплектованных исключительно профессиональными моряками. Замечательным примером неукоснительной верности общим флотским традициям стал рейс танкера «Хоупмаунт» в советскую Арктику.

Первоначально предполагалось, что он всего лишь сменит в Кольском заливе своего предшественника – заправщик «Блэк Рэйнджер», который уже опустошил собственные запасы, снабжая топливом британские корабли, эскортировавшие караваны сквозь гитлеровский «коридор смерти» у Нордкапа. 8 апреля 1942 года «Хоупмаунт» в составе 24 транспортов конвоя PQ-14 отправился из исландского порта Рейкъявик на восток. Хроникеры арктических конвойных операций справедливо называют условия плавания PQ-14 чрезвычайно неблагоприятными: сочетание плотного тумана с обширными полями пакового льда заставило вернуться назад 16 судов из-за повреждений винтов или рулей. Остальным вскоре пришлось испытать на себе не менее опасное сочетание атак гитлеровских подлодок с двухдневными, практически непрерывными налетами бомбардировщиков Люфтваффе.

Для «Хоупмаунта» с его только что доукомлектованной командой это был первый рейс в Россию, но если у капитана Уильяма Шилдса и возникали какие-то опасения относительно сплоченности обновленного экипажа, то они рассеялись достаточно быстро: по его словам, во время перехода моряки танкера вели себя так, словно провели в северных конвоях всю свою жизнь.

Хотя при плавании в тумане крупный айсберг распорол обшивку «Хоупмаунта» в районе форпика, погнув через минуту еще и лопасть винта, экипаж отказался от предложения коммодора PQ-14 возвращаться в Исландию. Общими усилиями пробоина была заделана, и танкер, не покинув походного ордера, следовал прежним курсом. Старший механик Эллисон предупредил Шилдса, что скорость судна теперь ограничена 10 узлами, но на качестве маневрирования это обстоятельство не сказалось: когда 16 апреля торпеда фашистской подлодки U-403 потопила транспорт коммодора «Эмпайр Хауард», мгновенная смена курса позволила танкеру благополучно избежать двух следующих торпед капитан-лейтенанта Хайнца Клаузена. Другого шанса лодке уже не представилось – атакованная глубинными бомбами с кораблей эскорта, U-403 была вынуждена уйти на глубину.

Подводники остались позади, однако 30-я эскадрилья Люфтваффе продолжала попытки уничтожить оставшиеся семь транспортов конвоя вплоть до самого входа в Кольский залив 19 апреля, вынудив зенитки «Хоупмаунта» израсходовать едва ли не весь свой боезапас. Двухостровная конструкция танкера дала возможность оружейникам Адмиралтейства разместить на нем внушительный арсенал ПВО: две четырехдюймовки, японскую 117-миллиметровку, а также спаренные зенитные автоматы. У их прицелов стояли артиллеристы ВМС, но при особо ожесточенных налетах не оставалась без дела и команда танкера: за матросами были закреплены шесть приваренных к вращающимся стойкам крупнокалиберных пулеметов «Гочкис». Дальность стрельбы этих ветеранов Первой мировой была не слишком впечатляющей, зато в отпугивании противника с курса атаки ослепительно яркие трассирующие очереди «Гочкисов» не знали себе равных. Правда, у них был один существенный недостаток: при низких температурах их обмерзавшие брезентовые ленты то и дело заедало, так что морякам приходилось согревать антикварную аммуницию собственным теплом, чтобы с первым же звуком ревуна воздушной тревоги мчаться к боевым постам, разматывая из-под бушлатов пулеметные ленты – ни дать, ни взять, балтфлотовские «братишки» на защите Петрограда! Старший помощник «Хоупмаунта» Джордж Лири подвел итоги десятидневного перехода лаконичной записью в судовом журнале: «Груз доставлен без потерь, атаки Ю-88 оказались малоэффективными».

Намного эмоциональнее была оценка, появившаяся в журнале 24 апреля: «Люди работали как черти, не жалея времени и усилий. Похоже, у нас великолепная команда». Эмоции обычно хладнокровного старпома были вызваны успешным ремонтом извлеченного водолазами винта. На протяжении трех суток моряки танкера истово трудились над исправлением погнутой лопасти в сооруженной прямо у трапа палатке, защищавшей ремонтников от снега и порывов ледяного ветра. После этого приступивший к исполнению своих обязанностей «Хоупмаунт» быстро становится центром притяжения для всех британских, американских, норвежских и польских эскортных кораблей, посещающих Полярное, – причем не только из-за необходимости в дозаправке: неизменное гостеприимство экипажа вскоре превратило танкер в своего рода импровизированный союзнический клуб.

В Мурманске для моряков существовали и вполне официальные клубы, но тамошняя «политизированная» обстановка устраивала далеко не всех. К тому же город был практически лишен средств ПВО (результат осеннего решения ставки о закрытии мурманского порта и перенаправлении конвоев в… замерзающий Архангельск). При всем несомненном героизме советских летчиков под Мурманском их было слишком мало, чтобы противостоять абсолютному воздушному господству немецкой авиации. Город, причалы и стоявшие на мурманском рейде транспорты непрерывно подвергались атакам бомбардировщиков с близлежащих аэродромов Люфтваффе, от которых Мурманск отделяло порядка восьми минут полета. Лететь к военно-морской базе в Полярном было лишь на пять минут дольше, но там пилотов встречала такая концентрация зенитного огня с корабельных и береговых батарей, что немцы обычно предпочитали искать цели южнее – в Мурманске или на железнодорожных путях, ведущих от припортовых складов к фронту.

За одни только весенние месяцы 1942 года у почти беззащитных мурманских причалов (то есть там, где моряками, только что пережившими ад плавания сквозь «коридор смерти», никаких потерь уже не ожидалось) было потоплено 11 транспортов – больше, чем в самих конвойных переходах: польский «Тобрук», британские «Эмпайр Старлайт», «Ланкастер Кэсл», «Нью-Вестминстер Сити», американские «Алкоа Кадет», «Стил Уоркер» и другие. Их потери дополнились прямым попаданием четвертьтонного фугаса и серии зажигалок в гостиницу «Арктика», специально предназначенную для отдыха экипажей союзных конвоев. Своеобразной эпитафией погибшим стал шедевр политкорректности из мемуаров И. Папанина: «В Мурманске иностранные моряки чувствовали себя не так уютно, как в Архангельске».

Словом, у популярности «Хоупмаунта» были весьма веские основания даже и помимо гостеприимства его экипажа. Лучше всех эти основания сформулировал в своих послевоенных воспоминаниях штурман французского корвета «Роселис» Эжен Лафере: «…пока перекачивалось топливо, англичане пригласили нас к себе поделиться впечатлениями от перехода в PQ-16. Поднимаясь по их трапу, мы не могли не порадоваться обилию зенитных стволов, которыми щетинились надстройки танкера, а силуэты наблюдателей, зорко следивших за вечерним небом, вселили в меня приятную уверенность, что хозяева намерены защищать жизнь своих гостей всеми доступными им средствами». Так оно и было: бортовой журнал «Хоупмаунта» зафиксировал 132 случая отражения воздушных атак во время заправки кораблей, но самолетам врага так и не удалось хоть раз выйти на желанную цель для прицельного бомбометания.

Корвет «Роселис» и польский эсминец «Гарленд» (прославившийся своим мужеством при обороне того же конвоя PQ-16) стали последними июньскими «клиентами» танкера, запасы топлива которого за полтора месяца интенсивной работы в Кольском заливе были выбраны до дна. Экипаж уже начал считать дни до встречи с родными берегами, но вместо распоряжения присоединиться к ближайшему обратному конвою QP-13, изумленный капитан Шилдс получил приказ срочно следовать в Молотовск, где танкеру надлежало встать в сухой док завода № 402 для установки ледовых креплений. Заверения Шилдса о том, что пробоина в корпусе танкера заделана достаточно надежно, чтобы выдержать свободный от льдов летний переход в Англию, к отмене приказа не привели, и 29 июня 1942 года «Хоупмаунт» двинулся в Белое море. К причалам Молотовска его эскортировали британские тральщики «Леда» и «Хазард»: как только в устье Северной Двины пошли по чистой воде первые транспорты, активность немецких подлодок на этом направлении стала заметно усиливаться.

На следующий день после постановки танкера в док Уильям Шилдс был вызван в Архангельск. Там офицеры британской военно-морской миссии прояснили капитану истинную причину постановки в док: Адмиралтейство «одолжило» его судно советским союзникам для снабжения топливом Экспедиции особого назначения под кодовым названием ЭОН-18. Цель экспедиции состояла в переброске четырех эсминцев Тихоокеанского флота на северный театр боевых действий. Соответствующий приказ за № 0192 советский нарком ВМФ Кузнецов подписал 8 июня 1942 года, определив очень жесткие сроки проведения операции: дальневосточные корабли должны были присоединиться к североморцам не позднее октября! Это означало, что проводку ЭОН-18 по Севморпути следует завершить до становления тяжелых арктических льдов, то есть «на все про все» засекреченная экспедиция имела лишь пару месяцев – срок, в который далеко не всегда удавалось уложиться даже в мирных условиях довоенных навигаций.

Нетрудно представить, какую реакцию перспектива долгого и опасного плавания вглубь русской Арктики вызвала бы у пятерки из тюрьмы Барлинни и прочих рецидивистов, очутившихся на судах в ходе «патриотической вербовки». Любые слухи о смене британских портов назначения на средиземноморские или американские воспринималась «патриотами» как посягательство на их права, сопровождаясь береговыми дебошами, попытками дезертирства, призывами к забастовке. На «Хоупмаунте» ничего подобного не произошло. Старпом Лири отметил в журнале, что «растущая кооперация команды с русскими ремонтниками хорошо сказывается на качестве работ», моряки танкера охотно фотографировались в доставленных для экспедиции теплых советских ушанках, шинелях и валенках, а боцман Сейерс даже уговорил капитана пристроить за кормовой надстройкой обширную теплицу. И грунтом, и семенами для будущего «арктического огорода» с англичанами поделились рабочие судоверфи, причем Лири констатировал, что «созданный нами специально для этой цели обменный сигаретный фонд остался невостребованным, поэтому русско-британский вечер в новой „оранжерее“ носил не коммерческий, а чисто дружеский характер».

Вместе с ледоколом «Ленин» танкер отбыл из Молотовска точно в назначенный срок – 29 июля, имея на борту около 5000 тонн дизтоплива и полуторную норму боезапаса для всех орудий. Единственным исключением стал японский «уникум», снарядов для которого более не нашлось ни в Портсмуте, ни в Архангельске. Пришлось заменить его на счетверенный «эрликон», снятый с севшего в двинском устье на мель американского транспорта. Моряков «Хоупмаунта» впечатлила мощь сопровождавшего их эскорта из двух советских эсминцев и семи корветов и тральщиков под британским флагом. За Диксоном их поджидал ледокол «Красин» с еще пятью транспортами, направлявшимися в США. У кромки льдов военный эскорт повернул назад, но полной безопасности льды в то лето уже не гарантировали: 21 августа суда каравана были обнаружены в проливе Вилькицкого разведывательным гидросамолетом с немецкого рейдера «Адмирал Шеер», который находился всего в 60 милях от них. К счастью, пилот неверно определил направление движения транспортов как западное, и командир «Шеера» отказался от идеи атаки, полагая, что ничего не подозревающие русские сами вот-вот выйдут под прицел его двенадцатидюймовок. Этого, естественно, не случилось: уже через сутки караван был недосягаем для немцев, напрасно поджидавших его в Карском море. Преодолев в кильватере «Ленина» ледовые поля моря Лаптевых, «Хоупмаунт» 31 августа встал на якорь в Тикси, где по плану экспедиции ему через несколько дней предстояло заправить идущие от Берингова пролива дальневосточные эсминцы.

Несколько дней растянулись до нескольких недель из-за злоключений, преследовавших ЭОН-18 на тихоокеанском отрезке пути: сначала из состава экспедиции был исключен эсминец «Ревностный», столкнувшийся с транспортом, затем «Разъяренный» повредил винторулевую группу при швартовке у пирса бухты Провидения, потом разбалансировался во льдах винт «Разумного». Ремонтные работы, производимые своими силами при ухудшающейся ледовой обстановке настолько снизили темп продвижения, что к штатному экспедиционному ледоколу «Микоян» пришлось срочно подключать еще и «Каганович». Но даже двух ледоколов оказалось недостаточно – спасти положение смогла только экстренная переброска «Сталина», благодаря которому экспедиции наконец удалось выбраться из ледового плена, прибыв на тиксинский рейд 17 сентября. К этому времени топливные цистерны эсминцев были почти пусты, так что вид готового к перегрузке британского танкера был воспринят на кораблях экспедиции с величайшим энтузиазмом.

18 сентября караван двинулся далее на запад. Теперь все внимание ледокольщиков было сосредоточено на безопасной проводке эсминцев, поэтому «Хоупмаунт» то и дело отставал, пытаясь выбраться из быстро смерзающихся ловушек при помощи собственных дизелей. Это удавалось до полуночи 20 сентября, когда танкер вновь настигла та же беда, что и в апрельском конвое: крупный осколок льда повредил лопасти винта. Далее судно могло сохранять общий темп движения только следуя на буксире. Буксировка, впрочем, не затянулась: 22 сентября ЭОН-18 выбрался на чистую воду, где из-за опасений немецких атак всем его кораблям был задан 12-узловый ход – максимальная скорость, доступная наспех подремонтированным в Тикси эсминцам. Искалеченный винт «Хоупмаунта» обеспечивал ему лишь 6 узлов, поэтому отставшему танкеру пришлось добираться до очередного дозаправочного рандеву на Диксоне в одиночестве, изготовив к бою все имевшееся на борту оружие. При температурах ниже минус десяти и сильном встречном ветре вахты у зениток превращались в нелегкое испытание. В бортовом журнале оно отражено краткой записью «Для вахт ПВО введена утроенная норма горячего чая».

По дороге к Диксону танкер несколько раз догоняли советские транспорты, возвращавшиеся из восточных портов Севморпути. Моряки «Хоупмаунта» делились с ними запасами пресной воды и свежими овощами из кормовой «оранжереи», не без зависти наблюдая исчезающие затем у линии горизонта надстройки своих мимолетных попутчиков. До Диксона «Хоупмаунт» добрался лишь вечером 26 сентября и незамедлительно приступил там к заправке тихоокеанских эсминцев для преодоления заключительного отрезка их долгого пути в Кольский залив. Подлатав с помощью доставленного из Игарки кессона основные повреждения, «Баку», «Разъяренный» и «Разумный» 9 октября вышли из Диксона к проливу Югорский Шар, где их уже ждал усиленный эскорт Северного флота. «Хоупмаунт» с его шестиузловой скоростью был отправлен в Югорский Шар тремя днями ранее, что позволило ему достичь точки рандеву 11 октября, практически одновременно с основной группой ЭОН-18. Стремясь поскорее оставить позади Новую Землю с ее дурной славой «магнита для подлодок», советские корабли и ледоколы полным ходом направились на юго-запад. Утром 19 октября прибыл эскорт и за оставшимся в проливе танкером: взяв под охрану своего «хромого» земляка, британские тральщики «Хазард», «Халцион» и «Шарпшутер» повели его сквозь быстро крепнущий молодик к Иоканьге.

Когда 14 октября командующий Северным флотом адмирал Головко под грохот торжественного салюта поднялся в Ваенге на борт «Баку», маленький английский конвой смог преодолеть едва четверть пути, причем из-за крепнущих льдов скорость продвижения все чаще падала до 10–15 миль в сутки. 21 октября на помощь к ним пришел «Красин», затем «Микоян», но арктическая зима уже вступила к этому времени в полную силу, морозы окрепли до тридцати градусов, и вывести англичан на чистую воду удалось лишь 20 ноября. А 29 ноября, ровно через четыре месяца после июльского выхода из Молотовска, с эскадренного тральщика «Брэмбл» на борт танкера были переданы три мешка накопившейся почты, а главное – долгожданные продовольствие и медикаменты.

Долгожданными их сделало не столько затянувшееся ледовое плавание, сколько почти героическое решение, единодушно принятое экипажем на Диксоне. Теперь его, вероятно, назвали бы гуманитарной акцией: состояние питавшихся почти одной только рыбой жителей Диксона (после рейдов «Адмирала Шеера» и подлодок снабжение острова резко ухудшилось) не оставило английских моряков равнодушными, и они внесли щедрый вклад в борьбу с надвигавшимся на поселок призраком цинги – на берег была отправлена львиная доля судового запаса овощей, фруктовых компотов и консервов с витаминными добавками. При этом моряки исходили из убеждения, что до конца рейса им остается не более 10–15 суток. Но и тогда, когда во льдах Баренцева моря ноябрьский суточный рацион пришлось сокращать почти на треть, запоздалых жалоб ни от кого не последовало. До известной степени ситуацию облегчали периодические – если позволяла погода – продовольственные «дотации» с сопровождавших танкер тральщиков. И все же у многих членов экипажа вскоре появились признаки цинги, простудные заболевания, общая слабость, а сам Уильям Шилдс из-за тяжелого воспаления легких был вынужден сдать командование старпому, который и довел танкер до причалов Иоканьги. Усилия британских врачей вернули Шилдса на капитанский мостик уже через три недели, и в составе декабрьского конвоя RA-51 «Хоупмаунт» благополучно добрался до родных берегов.

Любопытно, что нашими историками, описывающими эпопею ЭОН-18, не раз отмечается роль советских снабженцев «Локбатан», «Волга» и «Донбасс», обеспечивавших первоначальный этап перехода эсминцев, но упоминания о британском танкере в этих исследованиях отсутствуют. Словно и не было ни его, ни заправок на Севморпути, ни добровольной «гуманитарной акции» на Диксоне… Британские публикации уделяют «Хоупмаунту» заслуженно пристальное внимание, однако же там опыт его плавания оценивается преимущественно с точки зрения итогов тактического взаимодействия в Арктике. А в контексте итогов адмиралтейской веры в целительность «глотка свободы» самой выразительной оценкой можно считать заключительную запись капитана Шилдса, сделанную после швартовки в шотландском порту Метил: «Русский рейс отмечен сплоченностью. Все до единого тянули в полную силу. Отличная работа отличного экипажа».