Алексей Мокроусов
Ювенальная горечь познания
Мэри Маколи. Дети в тюрьме. Пер. с англ. Е. Мишкинюк. М.: ОГИ, 2008. 216 с.
Чувство легкого недоумения при знакомстве с книгой возникает уже из-за обложки. Образ входит в противоречие с текстом: английское имя автора соседствует с фотографией, очевидно сделанной в России (книга оформлена снимками С.Саяпиной и Л.Альперн).
Но Мэри Маколи, британский историк и социолог, доктор политических наук, путешествует либо работает в России уже почти полвека, начиная с 1959 года. В свое время она училась в ленинградской аспирантуре, возглавляла московский офис фонда Форда, известного своим сотрудничеством с правозащитными организациями. Сейчас Маколи работает научным сотрудником Международного центра тюремных реформ в Кингс Колледже Лондонского университета (ICPS). Детали ее биографии показывают, насколько она уникальный автор: международный опыт сочетается со знанием российских реалий. Собственно, это и превращает ее труд в настольный для всех, кто задумывается о юношеской преступности и тем более связан с системой ее наказания. Сама Маколи адресует свою работу не специалистам, но прежде всего политикам, журналистам и профессионалам (обращает на себя тонкое различие последних со специалистами).
Здесь 11 страниц тщательно подобранной библиографии, почти треть из нее – англоязычная и при этом довольно свежая, датированная уже XXI веком. Что особенно ценно: идеи западных исследователей, цифры, которыми оперируют социологи и статистики, разбираются в основном корпусе книги в качестве материала, с которым автор работает, исходя из российской перспективы. Причем эта перспектива включает в себя не только географический охват, но и временной. Маколи хорошо знакома с историей вопроса, что видно по тому, как она разбирает развитие велферизма в царской России, Советском Союзе и нынешней Российской Федерации. Она подробно разбирает ситуацию начала XX века, свертывание социально ориентированных судов при Сталине, а также возможности, открывшиеся для реформирования системы наказаний в начале 1990-х годов. О последнем периоде автор с сожалением вынуждена констатировать: «Нежелание со стороны политического руководства, возглавляемого Ельциным или Путиным, провести нечто большее, чем «косметическая реформа», поражает… Министры, суды и прокуратура – особенно в системе, имеющей бюрократическое ядро, – неизбежно укрепились в своей сформировавшейся позиции и отмахнулись от нежелательных перемен… В основном подростки косвенно получали пользу только от изменений, касавшихся взрослого населения» (одна из глав книги так и названа: «Замедленные изменения, или потерянное десятилетие»).
Некоторые исторические параллели вызывают нехорошие ассоциации. Вот фраза, словно взятая из сегодняшнего газетного отчета: «Из-за недостатка финансирования не все колонии смогли отправить на этот съезд своего представителя. Городское правительство сделало мизерный вклад, а федеральное – никакого. Телеграммы от царя также не было… Не удалось решить вопрос, как поступать с малочисленными девушками-правонарушительницами – размещать их вместе с мальчиками (нежелательно) или держать вдали от дома (тоже нежелательно). Главной проблемой, волновавшей делегатов, был недостаток финансирования как от правительства, так и благотворителей; нежелание государства и общества понять, что если бедность рабочих семей приводит к тому, что родители не могут вырастить детей должным образом, то эти дети становятся проблемой государства. Съезд решил, что государство должно возглавить процесс, ввести систему налогов и работать вместе с местными властями и частными благотворительными организациями…».
Увы, решения VIII съезда представителей русских исправительных заведений для малолетних, состоявшегося в 1907 году под покровительством великого князя С.А., не выполнены до сих пор. Некоторые проблемы остались именно в том виде, в котором они существовали столетие назад. Так, из 50 спецшкол и СПТУ, созданных сегодня под эгидой Министерства образования, лишь шесть предназначены для девочек. Понятно, к каким последствиям это приводит в масштабах страны. Девочки вынуждены порой жить в тысячах километрах от своего дома. Встречи с родными сводятся к минимуму – даже у тех, от кого не отказались родители и кто до спецшколы не жил в детдоме.
Тем самым наказание усиливается – вполне в духе системы, по разным причинам не очень заинтересованной в социально поддерживающем курсе и предпочитающей ему строгость наказания. Приводит ли такая строгость к нужным результатам? Очевидно, что нет. Сбои начинаются уже на уровне судов. Маколи, активно цитирующая российских авторов и результаты опросов сотрудников из разных областей юстиции, приводит, в частности, такое мнение начальника ОППН: «Сидишь на суде, клоунада сплошная. Иногда даже там присутствовать не хочется. Настолько судьи некомпетентны, не профессиональны. Такие вопросы задают наивные, глупые… Как подросток будет дальше? Кто с ним будет работать, с этим подростком? Их это не волнует! У них главное, что дело ушло нормально, протеста нет никакого, апелляции нет. Я считаю, у них цель вот такая – чтобы дело ушло чисто». Примечательно, что именно среди рядовых представителей правоохранительной системы встречаются наиболее трезвые голоса, самые ясные мнения о происходящем. Связано ли это с тем, что тот, кто ближе к земле, лучше ее знает? Кто каждый день видит чужую боль, хотя бы помнит о ней?
При этом практически все сходятся в одном: слишком мало для кого опыт воспитательной колонии оказывается положительным (порой кажется, что одного лишь месячного пребывания в ней с лихвой хватит для преступившего закон). Должны существовать другие формы работы с подростками. Именно потому так важно обращение исследовательницы к опыту Италии, Германии и Финляндии – ему посвящена пятая глава книги.
Этот опыт разнится многим, поскольку и законодательство, и судебная практика в этих странах не унифицированы. В Германии, например, в статистику подростковой преступности вовсе попадают 18–20-летние, а сроки вместе с несовершеннолетними правонарушителями могут отбывать и люди, достигшие 23 лет. Потому, если ювенальные суды Германии в 2003 году приговорили к заключению 7023 человека, не приходится удивляться, что собственно подростков среди них – едва ли десятая часть, а девочек и вовсе меньше полусотни.
Но общие выводы из европейской практики сделать все-таки возможно. Они сводятся к тому, что «система уголовного правосудия, даже при наличии ювенальных судов, не подходит для молодых людей». Упор должен быть сделан на социальные службы, социальную поддержку, способную работать с каждым отдельным человеком. Здесь важно подготовить и сдвиги в общественном мнении, и внутреннюю установку судей. В России они, судя по всему, все еще на стороне карательных подходов. Ситуация мало чем отличается от североамериканской, где понятие «преступление есть преступление» фактически не знает исключений. Подростки получают максимальные сроки, как и взрослые за аналогичные преступления. Потому Россия уступает только США: там в заключении находятся около 130 подростков на сто тысяч человек в этой возрастной группе, у нас – почти 110.
К тому же в России, согласно данным социологических опросов, преступления против личности выглядят в глазах общества менее опасными, чем преступления по отношению к собственности. Так, Маколи разбирает выбор наиболее адекватного, с точки зрения опрашиваемых, наказания за разные виды преступления. Выяснилось, что к подростку за нападение на пенсионерку и ее ограбление следовало бы применить менее жесткие меры чем, скажем, за квартирную кражу. При этом только четверть опрошенных считают, что наказание в нашей стране достигает своих главных задач – восстановления справедливости и воспитания правонарушителя.
Вслед за многими авторами, например, финским исследователем Лаппи-Сеппала, Маколи соглашается, что устрашение наказанием не приводит к желаемым результатам: «уровень преступности растет и падает в соответствии со своими законами и своей динамикой» и что «применение наказаний, в свою очередь, развивается и меняется в соответствии с собственной динамикой; обе системы довольно независимы друг от друга». При этом убедительных доказательств связи между уровнем преступности и жесткостью наказания никто еще не привел. Напротив, в книге Маколи есть отсылка к опыту ближайших соседей России. В виде двух графиков анализируется статистика по Скандинавии. После войны среди четырех стран Финляндия держала первое место по численности заключенных на 100 тысяч человек, более чем втрое опережая по этому показателю соседей. При этом число преступлений здесь было меньше, чем в Дании и Швеции. Затем государство стало проводить более мягкую политику по отношению к преступникам, и одновременно произошло сближение всех показателей. Число заключенных за это время во всей Скандинавии сравнялось, а количество преступлений теперь повсюду растет в схожих пропорциях; Финляндия вновь впереди лишь Норвегии.
Это напрямую касается и ситуации с несовершеннолетними, чьи преступления «могут затронуть систему ювенальной юстиции, но, возможно, системы ювенальной юстиции имеют незначительное влияние на преступления несовершеннолетних» (Маколи цитирует статью из чикагского журнала «Crime and Justice»).
Вопрос об особых ювенальных судах, где работали бы специально подготовленные юристы и психологи, не раз возникает на страницах книги. Основным препятствием для развития такого типа юстиции в России становится, на взгляд автора, недостаток политической воли у власти, нежелание тех, кто властью обладает, проводить реальные реформы. Автор говорит об этом, отвечая на вопросы о том, «почему Россия сажает в тюрьму так много своих детей и как можно изменить существующую систему, чтобы за решетку попадало меньше молодых людей?».
Одним из ответов на первый вопрос стала критика известной близорукости российской юстиции: среди причин такого равнодушия к детским судьбам называется «применение системы уголовного правосудия, ориентированной преимущественно на взрослых; системы, предусматривающей суровое наказание за преступления, которые в некоторых странах не считаются тяжкими, если их совершают дети, и, что наиболее важно, системы, которая опирается на заключение как санкцию».
Автор не рассматривает, правда, и еще одной составляющей ответа: в России просто слишком мало людей, особенно в руководстве страны, кто готов неформально думать о детях в заключении.
