Рубен Гальего

Все равно

Современный цивилизованный мир пошел дальше. За малым исключением, столь малым, что мне стыдно о нем и поминать, отверженные обществом люди выбирают между изоляцией в психушке и изоляцией уличной, бездомной, голодной и холодной. Душевная болезнь и бездомность сопутствуют друг другу.

Кто виноват? Что делать? Вечные вопросы. Раньше я наивно полагал, что вопросы эти присущи одной лишь на земле нации, одному государству. Дураком родился, дураком помру, каждую секунду открывая для себя простейшие для западного человека реалии.

В русских психушках плохо. Во всех закрытых заведениях по всему миру - плохо, очень плохо. Старик, ребенок, просто больной человек живет и может жить хорошо в той мере, в какой о нем заботятся родственники. Аргументов более чем достаточно в литературе и кино. "Пролетая над гнездом кукушки" написано и снято не в России. Десятки книг и кинофильмов из года в год смиряются с непреложной истиной бессилия человеческого одиночества перед бедой и напастью.

Но как же гражданское общество? Как же государство? Да никак. Гражданское общество - это те же родственники инвалидов. Государство - тот же до боли знакомый и до оскомины навязший в зубах образ бездушной машины. Все. Безнадега. Конец.

Зачем же тогда пишу? Зачем трачу время и силы читателя? По крайней мере, чтобы высказать личное отношение к отверженным. Не призвать милость, а всего лишь высказаться. Рассказать. О себе.

Регулярно прохожу мимо нищего. Монетки в его кружке звенят, он сидит и трясет ими. Иногда в ритм, иногда просто так. Я прохожу мимо. Нищий оживляется при приближении моей коляски. Нищему тоже хочется надеяться на удачу. Нищий трясет кружкой все сильнее и сильнее. А мне все равно.

Я знаю, что он не хочет в ночлежку. Я знаю, что в ночлежке очень плохо. Я знаю, что он выбрал посох и суму именно в силу своего безумия. Или сошел с ума от безнадеги и отчаяния. Мне все равно.

Я знаю, что нищему и безумному надо дать кровать с чистыми простынями, одиночество и дозу алкоголя. Не дам. Жалко. Мне очень и слишком жалко собственного покоя и благополучия. Конечно, можно сделать вид. Можно сымитировать жалостливого человека. Можно насыпать ему полную кружку монеток. Но ведь я не душевнобольной. Мою совесть не заглушить чекушкой водки или горстью таблеток. Я же знаю, что конкретно нужно этому самому нищему, мимо которого прохожу регулярно.

Международные благотворители дают деньги русской благотворительности. Они лучше меня. Они не умнее меня, но все-таки они пытаются изменить мир.

Сотрудники русских психушек воруют у больных еду и плохо к ним относятся. Они тоже лучше меня. Я бы за такую зарплату работать не пошел бы. Я бы не смог. Они могут. Да, они зачерствели и устали на такой работе. Да, им плохо, и плохо их пациентам. Они каждый день видят горя больше, чем десяток журналистов за всю свою жизнь. Они привыкли. Им все равно. Они винят во всех бедах и горестях своих подопечных их несчастных родственников. Наедине с самим собой каждый санитар психушки - хороший человек. Наедине с самим собой каждый сотрудник закрытого учреждения мечтает, чтобы кончился наконец весь этот кошмар. Или газом бы потравить этих пациентов, или развезти их всех без шума и пыли по благоустроенным домам зарубежных благотворителей.

Но не сбудутся безумные мечты безумных санитаров. Всё останется так, как есть. Иностранные благотворители приедут и уедут. Журналисты придут, напишут статьи и разойдутся по уютным квартирам. Им все равно.

А я допишу статью и пойду пить чай. Горячий. Съем бутерброд с колбасой. Лягу спать.

Нет. Не так. Совсем забыл. После чая и перед бутербродом я, пожалуй, вынесу нищему пару монеток. Или десяток. Или даже бумажку красивую, денежную. Или обойдется он одной монеткой? Какая разница. Я же не злой. Я же не жадный. Монеткой больше, монеткой меньше. Мне все равно.