Марина Поливанова

Андрей

Я познакомилась с ним летом 1999-го, когда впервые поехала с Центром Содействия в колонию. Андрей, как я потом узнала, появился в Центре совсем незадолго до меня, но понимание тюремной проблемы им было таково, что он произвел на меня впечатление человека, занимающегося этим уже несколько лет.

С ним было удивительно легко общаться, даже не помню, когда мы оказались на "ты", при том, что разговор с Андреем никогда не был поверхностным. Если уместно будет здесь процитировать Пушкина - разговор его был прост и важен. В нем были непосредственность и сложность мысли, скромность и уверенность в своих выводах, которые он мог упрямо отстаивать. Андрей был одновременно аскетом - он мог ночевать в Центре несколько ночей не раздеваясь, на тюремных нарах, оставшихся в Центре после очередной выставки "Человек и тюрьма", и питаясь бутербродами с чаем, и одновременно эстетом с тонким и безошибочным чутьем. При подготовке выставок Андрей был незаменим. Он был единственный автор и практически единственный исполнитель одной из последних передвижных выставок Центра, предназначенной для профилактики подростковых правонарушений. Тонко пользуясь знанием темы и знаками уголовной романтики, он создал экспозицию, ориентированную на подростковый менталитет и восприятие. Несовершеннолетние зрители стояли перед этими стендами часами.

Андрей виртуозно заваривал чай, презирая чайные пакетики и перекипевшую воду. Как-то я принесла ему, думая развлечь, эссе Оруэлла о чае, но тут же поняла, как это смешно - все равно, что принести задачник для старшеклассников аспиранту.

Мы исколесили вместе с Андреем несколько сот километров между разными колониями, а посещая зоны, ты чувствуешь себя в некотором роде сталкером, пробирающимся по враждебной территории, где неизвестно, какое препятствие может оказаться фатальным. Странствовать с Андреем было надежно и уютно, его теплота, поддержка и сопереживание ощущались всегда.

Когда Андрей обижался, а обиды, думаю, неизбежны в любой неформальной организации, в его обиде не было враждебности, и свойственная ему теплота общения не исчезала, хотелось погладить его по голове, как обиженного ребенка, и немедленно утешить.

Особенно мне вспоминается одна поездка с Андреем, это фактически был подарок Андрея нам. Мы поехали в деревню в Тверской области, в антропософскую коммуну, где жили дети, подростки и уже выросшие бывшие воспитанники с интеллектуальными и поведенческими отклонениями. Андрей прожил в этой деревне два года, топя баню на 20 человек, готовя еду, ухаживая за аутичными детьми, работая в поле, заготавливая варенье на зиму, приобщая ребят к киноисскуству и музыке. Самому ему, как нам потом рассказали, одну из зим пришлось жить в баньке, которая протапливалась только два раза в неделю. Андрей знакомил нас с обитателями, кормил, водил по окрестностям, водил купаться в лесном озере, играл нам на рояле. Теперь я перебираю фотографии той поездки, сделанные Андреем с той талантливостью и зоркостью, которые были ему присущи, и ощущаю потерю его еще более остро. Последний раз мы увиделись с Андреем 1 декабря, за месяц до его болезни, на книжной выставке Non-Fiction. Мы бродили между россыпей книг, обсуждая одну, которая произвела сильное впечатление на нас обоих, я уговаривала Андрея купить еще что-нибудь, и он как-то грустно и, теперь думаю, провидчески сказал, что пока не решил, какие именно книги будут ему нужны в ближайшее время.