Валерия Мухина

Метаморфозы личности пожизненно заключенных

Соглашаясь с Дж. Брейтуэйтом в том, что "создание общей теории преступности - начинание весьма претенциозное" [Брейтуэйт Дж. Преступление, стыд и воссоединение. М., 2002. С. 15.], я беру на себя труд и ответственность рассмотреть метаморфозы личности человека, осужденного на пожизненное заключение.

В этом случае осужденный должен осознать необходимость не только физического выживания, но и удержания личности от дальнейшего разрушения, а также необходимость реконструкции своей личности.

Регресс - участь большинства пожизненно осужденных. Согласно мнению руководства Учреждения ЖХ 385/1, сохраняют способность здраво рассуждать и контролировать себя как социального человека 3-4% от общей численности пожизненно заключенных. Большинство необратимо регрессирует.

В свое время начальник участка пожизненного лишения свободы показал мне записку, написанную пожизненно заключенным Е.С.: "...не могу больше вынести эту жизнь. Хочу постоянно жрать, очень сильно мучает голод - надоел режим, уборки, стирки. В голодном состоянии не хочу все это выполнять. Испытываю желание убить и съесть сокамерника, так как очень сильно хочу мяса" (2002 г.). Не буду комментировать эту записку - ясно, что произошло с этим пожизненно осужденным.

Лишь незначительное число пожизненно осужденных сохраняет здравое видение, пытается осознать экстремальность ситуации, в которую они заслуженно попали, и пытаются сохранить и воссоздать свою личность, то есть что-либо предпринять для физического и психического выживания.

Наказывающая атмосфера тюрьмы одних заключенных ведет к регрессу, другие задаются вопросом: "Я буду здесь умирать или жить?"

Что же происходит с личностью, осужденной за совершение насильственных преступлений и помещенной в условия пожизненной изоляции?

Регресс личности человека, совершившего насильственное преступление, неизбежно проявляет себя - ведь он наказан не только судом и лишением свободы, но и постоянно присутствующими образами, неизменно напоминающими, что преступил границы дозволенного, лишил злодейски других людей жизни, и часто в том числе малых детей.

Жизнь по страстям, по "хотям" выносит человека за пределы библейских десяти заповедей, гражданских законов и нормативного морального самосознания. Поэтому совершившие насильственные преступления расплачиваются гиперчувствительностью в отношениях с другими людьми, повышенной ранимостью. Они сами жертвы своего преступления, создавшего не только внешние, но и внутренние, тяжелые психологические условия их последующего существования. Пожизненно осужденные обречены на постоянное переживание стрессаи неотступного комплекса возникших психологических проблем.

Такой стресс существует на протяжении длительного времени, его начало (до недавнего времени) - приговор к высшей мере наказания, затем - ожидание расстрела (или ожидание пересмотра пожизненного приговора), наконец - замена высшей меры на пожизненное заключение (сегодня - осознание и ожидание полной перемены жизни).

Стресс поддерживается тяготой преступления, порой - ужасом перед содеянным. За преступниками следуют проклятия жертв и горестные страдания их собственных матерей и отцов. "Убийца" - постоянно адресуемые им справедливые восклицания, закрепленные номером статьи и номером параграфа. Их преследуют сожаления многих законопослушных граждан об отмене смертной казни за злодеяния. Но стресс поддерживается и условиями отбывания наказания.

К условиям существования, которые определяют физическое и психическое самочувствие осужденного, следует отнести: строгий режим; бедность предметного мира; сенсорную депривацию (недостаток впечатлений); скученность на малом пространстве; специфические условные формы общения администрации и охраны с заключенными. Этот комплекс создает эффект застывшего стресса - условия неизменны, они не зависят от времени года, почти не зависят от состояний и поведения осужденного. Можно сказать: никакой вариативности условий. В этом наказание, в этом испытание.

[l..l]

Строгий режим - это не просто точно установленный распорядок жизни, но - неукоснительно выполняемый, не допускающий никаких отклонений, никаких снисхождений и послаблений, суровый. Охранники и администрация присягают выполнять положенные по уставу инструкции относительно строгого режима заключенных - ведь наказание есть наказание: заключенные осуждены справедливо, потому достойное по своим делам приняли...

Это наказание изнурительно однообразное: надо переживать изо дня в день; переживать каждый час ужасающего бытия, граничащего с небытием. Наказание справедливо, однако оно держит пожизненно заключенного на грани (подчас за гранью) переносимого...

Вот одно из свидетельств этому - рефлексивная запись пожизненно заключенного на переживание ситуации наказания строгим режимом. Пишет Андрей Смехов - он хочет, чтобы знали его имя:

"Подъем!" Команда незримой пружиной выбросила тело из уюта нагретой постели, и камеру залил свет дневного освещения, сменив тусклое мерцание ночника. Пришел еще один день на участок пожизненного содержания, вползая в помещения камер серым призрачным светом раннего холодного рассвета.

Еще одна очередная команда доносится из-за двери, и под бодрящую музыку, льющуюся из радиоточки, началась физическая зарядка. Выполняя комплекс упражнений, заученных и доведенных день за днем до автоматизма, невольно погружаюсь в свои мысли, глядя на квадрат медленно светлеющего окна, украшенного мелкими квадратиками решетки. Вот и март, уже седьмое число, а казалось бы, что еще вчера на дворе стояли январские холода, наводя причудливые узоры на стеклах и уныние на душе. Ну что же - день начался, и его нужно как-то жить, впереди шестнадцать часов, распределенных по минутам на графы мероприятий в распорядок дня. Охо-хо, жизнь-жестянка.

"Закончили зарядку, наводим порядок в камерах!" Звук этой команды вибрирующим резонансом обрывает тонкую нить мысли, и я вспоминаю, что сегодня моя очередь дежурить по камере и пора заняться ее санитарным состоянием. Не совсем приятно получить замечание из-за такого пустяка, как пыль. Занимаясь уборкой, невольно возвращаюсь к своим невеселым думкам и ловлю себя на том, что автоматически подсчитываю дни, которые нужно прожить до конца месяца. Горько улыбаюсь сам себе с иронией - завершение одного и начало другого месяца ровным счетом ничего не значит для осужденных на пожизненный срок, и осознание этого только увеличивает тяжесть, лежащую на душе, усугубляет страдание. Отгоняю от себя эти мысли, стараюсь думать о недавно прочитанной книге и даже увлекаюсь анализом сюжета, когда до слуха доносится очередная команда: "Закончили уборку, приготовились к завтраку".

Благодарю сокамерников за помощь при наведении порядка, ставлю чашки и кружки на решетку двери и встаю в шеренгу с товарищами по несчастью. Открывается дверь, докладываю о наличии осужденных в камере и свои данные. Здороваемся с младшим инспектором, получаем завтрак...

Одним словом - все как обычно, все как всегда, все так же, как бывает ежедневно. Время до проверки пролетает сегодня за разговором на удивление быстро. Из коридора слышится, что пришла новая смена инспекторов, доносится хлопанье дверей, доклады дежурных, стук металла по металлу - это технический осмотр камер, тоже ежедневный, обычный ритуал при приеме смены. Выходим из камеры и встаем у стены.

- Вопросы? - Голоса инспекторов звучат сухо. Отвечаю, что вопросов нет и оборудование камеры находится в исправном состоянии - ни одного лишнего слова, и складывается такое впечатление, что диалог проходил между двумя хорошо отрегулированными автоматами, ледяной волной смывая то короткое просветление на душе, которое появилось в ходе беседы перед проверкой. Безысходность вновь нависает надо мной дамокловым мечом и кажется, что аура печали и даже какого-то отчаяния сгущается вокруг меня до плотности осязания.

Восемь часов десять минут утра. Строго по распорядку выходим на полуторачасовую прогулку, чтобы сменить на короткое время постылую серость камерных стен на серую однообразность прогулочного дворика. Серое пасмурное небо нависает над нами.

Закуриваем, обмениваясь несколькими словами насчет погоды, и начинаем бесконечный путь от стены до стены, измеряя шагами расстояние, время, тягучее молчание, уйдя в самих себя, в свои мысли и иллюзорные мечты. <...>

После прогулки обычный медицинский обход, обед, обход администрации, прием по личным вопросам - все строго регламентировано, всему отведено свое время. Тут не услышишь грубого окрика или брани, что вроде должно радовать, но, проводя в этих стенах день за днем, начинаешь понимать, что именно отсутствие обычного общения, отсутствие возможности просто поговорить или даже услышать неуставное выражение от кого-нибудь из людей вольных, посторонних и делает отбывание тяжелым. Однообразие и монотонность порождает пустоту, которая насыщена свинцовой тяжестью безысходности. Отчаяние? Да, оно закрадывается в душу и с ним приходится бороться, чтобы не впасть в безразличие и не стать растением. Конечно, слабенький лучик надежды, книги и радио дают моральную поддержку, но иногда начинает казаться, что все это, ненастоящее, выдуманное, может быть реальностью.

Прошел еще один день. По команде готовимся к отбою, и через пять минут, ровно в двадцать два часа, мы ляжем в свои жесткие, кажущиеся уютными постели, которые до утра укроют нас в мире грез от холодной и горькой реальности. До утра мы сможем жить нормальной жизнью, улыбаться, радоваться, любить и иметь свободу. Но утро всех нас вернет на свои берега, чтобы слушать, как плещется, унося вдаль, поток настоящей жизни, оставив нас, как выброшенную рыбу, задыхаться на мокром холодном песке".

Обсуждая эти записи с другими заключенными, я получала подтверждения того, что строгий режим - непереносимое, удручающее и разрушающее душу и тело наказание.

Предметный мир - одно из непременных условий бытия человека. Историческая эволюция вещного, предметного мира привела к тому, что вещи обладают для нас огромной культурной значимостью. Однако преступивший закон теряет возможность иметь и свой дом, и свои престижные и значимые вещи. Преступник в качестве наказания лишается права владеть совокупностью системы вещей, в условиях наказания он получает ограниченное число предметов. Те вещи, которыми он владеет в камере, примитивны, ветхи, всегда банально серийные, различающиеся скорее "по недостатку", чем по качеству.

Максимальное ограничение предметного мира, что является составляющей частью наказания изоляцией, создает дискомфорт и ведет к так называемой депривации сложившихся прежде потребностей (физических, психических и социальных), в том числе - потребностей в рукотворных предметах как условии нормального (полноценного) человеческого бытия.

Люди, находящиеся в изоляции в однообразных условиях, страдают психически от недостатка вариабильности среды. Недостаток стимулов может приводить к деперсонализации личности. Такая угроза может сопутствовать людям целого ряда гражданских профессий, в которых человек вынужден быть в одиночестве и исполнять монотонную деятельность. Однако эти люди из рабочих условий всегда возвращаются в привычную обыденную жизнь и тем самым имеют возможность к восстановлению.

Жизнь заключенных в камерах предопределена однообразием условий, которые провоцируют депривацию слуха, зрения, обоняния, вкуса. Заключенные изо дня в день слышат одни и те же команды, видят одни и те же серые стены с малым решетчатым окном, смотрящим высоко в небо. Они могут обонять ограниченное число запахов, сопутствующих их жизни в камере. Их вкусовая чувствительность притуплена арестантской пищей. Как известно, сенсорная депривация делает настроение человека крайне зыбким, подвешенным. Высокая сенситивность к другим сокамерникам, возникающая от общей сенсорной депривации, приводит к вспышкам крайней раздражительности, которую обязательно следует подавить.

Заключенные грезят о ярких впечатлениях для своих чувств, начинают уходить в себя, галлюцинируя в пространстве своего аутистического состояния.

Как всякое живое существо в природе, человек заинтересованно относится к индивидуальному пространству, которым он располагает. Потребность в индивидуальном пространстве заложена биологической и социальной природой человека (ареалы обитания животных предков; родовые территории; индивидуальное пространство в собственном жилище и на территории земельной собственности). У каждого человека в течение жизни складывается свой особый экзистенциальный опыт владения неким пространством.

В условиях лишения свободы, где осуществляется строгий надзор над использованием жизненного пространства камеры, заключенный теряет возможность свободно пользоваться и малым пространством. В 6.00 утра - подъем и прикрепление койки к стене камеры, зарядка, гигиена, уборка. На завтрак (обед, ужин) - неизменно одно и то же... На малых квадратах, где существуют двое, трое или четверо осужденных [В местах пожизненного заключения обычно содержат по два-три-четыре осужденных. В одиночных камерах находятся в особых случаях, которые здесь не обсуждаются.]. При большой скученности человек начинает страдать физически и психологически. Скученность порождает состояние тревоги, напряженности и агрессии, которые осужденный обязан контролировать. Негативные состояния заключенные в камеру вынуждены подавлять, фрустрация накапливается, депривация усиливается.

Умение полноценно жить в заданных условиях - редкий талант интеллектуально, духовно и социально одаренного человека. Конечно, человек способен уходить из тесных рамок малого пространства тюремной камеры, мысленно обращаясь к контакту со своими близкими, которые живут в до боли дорогом доме. Заключенные, имевшие дом и семью, тоскуют по своему дому, по своим близким. Да и раскаяние нередко приходит именно через связи с домом.

Находясь в заключении в отчужденном от него малом пространстве, человек начинает остро чувствовать и понимать, что именно в своем доме он мог свободно реализовывать себя как Хозяина самого себя.

Изолированность в местах лишения свободы делает человека бездомным, обездоленным. Бездомность в свою очередь лишает человека возможности развертывать свое бытие до полноты существования, ведет к примитивизации бытия как в социальном пространстве, так и во внутреннем, духовном мире. В своем доме человек может обособиться от других и тем самым упрочить себя как личность. В то же время он может свободно идентифицироваться с членами своей семьи или со своими друзьями - ведь стены своего дома физически берегут его и придают психологическое ощущение защищенности.

Вот свидетельство одного заключенного: "Самые тяжелые условия - шестой коридор - камера смертников в Бутырке. Я там провел пять лет... Хуже некуда... Когда мы сидели на шестом коридоре, у меня был сокамерник... Я стал замечать, что он стал вывешивать на стену разные дома: один, второй, третий... А главное: он планировал, как он будет строить свой дом! Постоянно что-то размечал, считал... Он не выбрасывал свои рисунки... постоянно мне рассказывал: "Вот мой дом. Он будет из такого-то дерева..." Я спрашивал: "Зачем тебе это нужно? Здесь, в коридоре?" А он отвечал, что когда освободится... наверно освободится... обязательно построит свой дом... Он надеялся... Надежда ему очень помогала... Все время говорил о доме... Увлекал меня..."

Слушаешь такое и чувствуешь ужасающее отчаяние и немоготу людей, заключенных в невозможно малое пространство дискомфортного помещения, которое противодействует человеческому естеству - потребности освободиться от враждебной силы замкнутого пространства камеры и вернуть себе Дом, Небо, Свободу - возродить полноту человеческого Бытия.

...Выходя из камеры, они встают у стены, широко расставив ноги, стопы на расстоянии полуметра от стены, а руки подняты вверх и в стороны, ладони уперты в стену, голова опущена - поза, лишающая потенциальной возможности осмотреться на месте для принятия едва ли возможного стратегического действия. Все справедливо - осужденный уже показал, что он может быть чрезвычайно опасен...

Человечество веками вырабатывало удивительный по силе воздействия диапазон экспрессивного потенциала речи: от эмоционального выражения высших чувств любви, трепетной нежности и восхищения до эмоционального выражения презрения, брезгливости, пренебрежения, вообще - отчуждения. В условиях работы с особо опасными преступниками предписаны специально отработанные формы общения: конкретные, повторяющиеся изо дня в день вопросы, команды. Вербализация ограниченного числа стереотипных фраз сопровождается выраженной экспрессией эмоциональной отчужденности. Уставные формы общения - заслуженное, но едва выносимое наказание.

Конечно, психика человека обладает удивительной способностью к приспособлению. Но...

Сегодня я работаю только с теми, кто в состоянии слушать и слышать (а их среди пожизненно осужденных не так много). Раньше эти мужчины жили нормальной полноценной жизнью, были специалистами в своем деле... Теперь они - убийцы. Некоторые убивали мужчин, женщин и детей. Убивали чужих и своих, кровных. Описание их жутких деяний леденит кровь. Но их уже осудил суд. Они теперь судят себя сами... Я пришла в надежде помочь им в их теперешнем положении - пребывания в непереносимой ситуации наказания, пожизненного заключения в тех условиях, в которых они сейчас находятся.

Все они разные. Многие из них самодостаточны в своем преступлении. Так, один из них, в прошлом вор, говорил о своем воровском ремесле с циничной гордостью: "Вы ходите на работу, и я тоже хожу на работу. У меня такая работа". Он начал совершать преступления с малых лет. Постоянно попадал в тюрьму и выходил обратно на свободу. Но, как он говорил, однажды был поставлен в такие условия, что вынужден был совершить убийство, за что его осудили пожизненно. Он считает, что виноват не он - случай. Другой осужденный пожизненно о содеянном не жалеет. Считает, что сделал совершенно правильно: "Я убил трех мерзавцев". Эта категория преступников не способна осознать своего злодеяния. Они находятся в позиции самооправдания и самовосхваления. Здесь нет раскаяния.

Но есть другая категория людей, совершивших ужасные преступления. Помутнение сознания, потеря контроля над своими чувствами могут привести к трагической развязке... Эти ужасаются содеянному. Впадают в отчаяние. Предпринимают реальные попытки к суициду. Колоссальных усилий стоит вернуть их к жизни и надежде на будущее.

Динамика преступления имеет свои законы. Человек живет в мире, испытывает разные влияния. Формируется определенного типа личность. Условия жизни всегда провоцируют человека преступить черту. Кто-то из людей совершает преступление. После этого личность становится иной...

Я спрашивала у них: "Можно ли создать из себя третью личность, которая помнит, что она сделала и которая впредь никогда этого не повторит?" Они надолго задумывались. Большинство единодушно высказывало категоричные мнения: "Нет, скорее нельзя". И после размышлений с надеждой говорили: "Да, можно. Я попробую". И те, и другие в эти моменты были искренни...