Василий Бушнев, Олег Журавлев, Елена Московкина, Наталья Савельева
Кодекс и голос: дилемма правозащитной работы
Наиболее поразительным опытом первого дня конференции было недоумение, подтолкнувшее дискуссию вокруг выступлений французских участников: возможно ли вообще сопоставить опыт, вписанный в столь разные исторические контексты? Однако уже после нескольких выступлений стало понятно, что между некоторыми французскими и российскими участниками конференции много общего. Общей рамкой, направлявшей дискуссию, стало не различие тюремной реальности во Франции и России и не различие социальных порядков (порождающих тюрьму как социальный институт), но практики борьбы с самим тюремным порядком.
Исходя из такой практической перспективы, наиболее явной нам показалось разница подходов Асмик Новиковой [в журнальном варианте не публикуется], рассказавшей о мониторинге тюрем, проведенном в 2003 году Московской Хельсинкской Группой (МХГ), и Даниеля Дефера и Филиппа Артьера, представивших деятельность Группы информации по тюрьмам (ГИТ). Это различие отчетливо выражает оппозиция, которую обозначил в своем докладе Александр Бикбов: между активистом, который, противопоставляя себя власти, всегда рискует оказаться заключенным, и "профессиональным" правозащитником, работа которого санкционирована властью.
Разница тем более заметная, если мы обратимся к практическому функционированию двух организаций. Если ГИТ и правозащитное движение 70-х объединяет то обстоятельство, что их основным оппонентом являлась централизованная власть, власть с большой буквы, а практики их работы во многом выстраивались в обход и помимо официальных инстанций, то профессиональный правозащитник 2000-х входит в тюрьму с мандатом официальной власти, которая, в свою очередь, из объекта критики превращается в главного реципиента информации, произведенной в рамках правозащитной деятельности. Вместе с изменением позиции правозащитника в отношениях власти меняется и характер того знания о тюрьме, которое является результатом его работы [Доклад Александра Бикбова "Борьба против систем наказания как инструмент познания: СССР и Франция 1970-х, открытая перспектива" // Конференция "Тюремный вопрос: исследование как инструмент борьбы (Россия и Франция, 1970-е и 2000-е)"]. Различие условий производства знания о тюрьме и вместе с тем намерение ГИТ в 1970-х и МХГ в 2000-х исследовать тюрьму с помощью социологических методов делают интересным сравнение деятельности двух организаций [К сожалению, из-за ограничений объема в данной статье мы вынуждены опустить часть фактического материала, на основании которого мы делали некоторые выводы].
Два исследования
И ГИТ, и МХГ берут за основу социологический инструментарий и используют анкету как средство получения знания о тюрьме. Несмотря на заявленную в исследовании МХГ социологическую объективность, социологическая практика, встроенная в различные стратегии производства знания, неодинаковым образом реконструирует действительность тюрьмы. Причем сами вопросы, которые включены в анкеты ГИТ и МХГ, во многом пересекаются, и как следствие исходный материал -- фактическая информация, полученная во время анкетирования, -- оказывается схожим. Но, проходя через целую серию опосредований, различных в случае ГИТ и МХГ, эта информация приобретает определенную властную интенцию, превращаясь из факта в знание. Тем самым при одинаковых намерениях, заключающихся в попытке узнать о реальности тюрьмы, мы получаем разные репрезентации этой реальности, что определяется различиями не столько в целях и задачах исследований, сколько в контекстах производства и использования полученного знания.
В мониторинге МХГ Уголовно-исполнительный кодекс стал источником, определяющим исследовательский запрос уже на этапе постановки задач. Составление вопросника было подчинено двум целям: оценить реальное соблюдения прав заключенных, зафиксированных в международных пенитенциарных документах и российском УИКе, а также изучить условия содержания в пенитенциарных учреждениях. В то время как МХГ интересуется эффективностью действия новой редакции УИК, исследовательский интерес ГИТ направлен на практики, которые производит тюрьма. Причем для членов ГИТ обращение к документам, написанным языком официальных инстанций, противоречит самой возможности получения достоверного знания: "Эти сведения мы будем извлекать не из официальных отчетов. Об этом мы будем спрашивать тех, кто имеет собственный тюремный опыт в каком бы то ни было качестве или связан с тюрьмой" [Манифест Группы информации по тюрьмам см. в: Мишель Фуко. Материалы тюремного проекта// Индекс. Досье на цензуру. 1999. N 7-8].
Следует с самого начала отметить, что анкеты ГИТ также составлялись социологами, в том числе известными (как Жан-Клод Пассрон или Жак Рансьер). Работа ГИТ по производству и распространению знания о тюрьме велась исходя из принципов, зачастую прямо противоположных тем "кодексным" правилам, которыми руководствовались специалисты МХГ. Работа Группы информации о тюрьмах начинается с манифеста: "Дать слово самим заключенным" [Доклад Даниеля Дефера: Defert, Daniel. Histoire d"un mouvement de lutte contre le système pénitentiaire en France: 1970--1972 // Конференция "Тюремный вопрос: исследование как инструмент борьбы (Россия и Франция, 1970-е и 2000-е)"], с изначального предположения о том, что заключенный является не объектом власти, а ее носителем. Поэтому слово заключенного становится отправной точкой для составления вопросов анкеты -- заключенных спрашивают о том, что они сами хотели бы рассказать о тюрьме, а не предписывают, о чем говорить. По словам Фуко, бывшие заключенные участвовали в составлении анкеты. Анкета также включала вопрос о том, какие у заключенного есть замечания по поводу анкеты и вопросов [f Интервью М. Фуко и анкета для заключенных ГИТ см. в: Le groupe d"information sur les prisons: Archives d"une lutte 1970--1972. Éditions de l"IMEC, Paris, 2003. ]. Став для заключенных способом говорить о себе, анкета ГИТ была не только средством получения информации о тюрьме, но и инструментом борьбы, при помощи которого заключенные могли произвести собственное представление о тюремной реальности.
За одними и теми же вопросами в анкетах ГИТ и МХГ кроется различная интенция: в ответе на вопрос о содержании в камере для социологов МХГ важно, насколько эти условия не соответствуют норме, а для ГИТ -- то, что само по себе содержание в камере, даже когда оно соответствует всем правилам, невыносимо. Исследование ГИТ было направлено на выявление тюремного порядка, порядка функционирования тюрьмы и тех эффектов, которые этот порядок производит. Невыносимым оказывается сам порядок тюрьмы со всей его асимметрией и нюансами, и не только потому, что это связано с нарушением права. Исследование ГИТ стремится реконструировать весь порядок тюрьмы, ставя под вопрос его легитимность, в то время как исследование МХГ имплицитно содержит в себе модель идеальной тюрьмы, возможно комфортной и "справедливой", однако сохраняющей изначальное неравенство и асимметрию отношений власти: отношений между заключенным и аппаратом тюремного насилия.
Эта асимметрия сохраняется и в отношении выбора групп респондентов, которым адресованы вопросы о положении в тюрьмах. При составлении обеих анкет решается вопрос, который озвучил на конференции Даниель Дефер: можно ли доверять слову заключенного? Участники ГИТ решают этот вопрос в пользу заключенного и реконструируют реальность тюрьмы через его непосредственный опыт. Одним из основополагающих принципов мониторинга МХГ был отказ от опроса самих заключенных: несмотря на то, что у правозащитников МХГ была возможность общения с заключенными в некоторых колониях, они от нее отказались, поскольку полученные в ходе всего исследования данные были бы в этом случае неунифицируемыми и, следовательно, необъективными. Заключенных не опрашивали также потому, что "нельзя опрашивать человека в таком социальном контексте" [Беседа с А. Новиковой 31.10.2006]. Тем самым заключенный оказывается в ситуации двойного лишения: уже лишенный права голоса в рамках тюремного порядка, он оказывается повторно лишен слова требованиями социологической процедуры. При этом в рамках той же заботы о научной объективности оказывается релевантным опрос администрации тюрем. Но имеет ли эмпирический смысл "аналитическое обобщение", суммирующее столь неравнозначные точки зрения?
Для ГИТ отказ от сотрудничества с тюремной администрацией носил принципиальный характер, поскольку производимое администрацией знание всегда сопряжено с отправлением власти внутри тюрьмы. Для специалистов МХГ, напротив, диалог с тюремным начальством оказывается неотъемлемой частью исследовательской практики. Оказываясь внутри тюрьмы, исследователь перед началом своей работы должен согласовать свои действия с администрацией и по окончании работы дать отчет о своих наблюдениях. "Правилом хорошего тона считается выражение благодарности администрации за содействие в исследовании" [Доклад А. Новиковой "Тюремный общероссийский мониторинг: опыт применения социологических методов" // Конференция "Тюремный вопрос: исследование как инструмент борьбы (Россия и Франция, 1970-е и 2000-е)"]. Таким образом, администрация становится первым реципиентом результатов исследования. Признавая за тюремной администрацией власть допускать внутрь тюрьмы, правозащитник тем самым признает легитимность тюремного порядка, поскольку именно это признание гарантирует ответное признание за ним статуса профессионального защитника прав заключенных.
Для А. Новиковой "власть -- это основной субъект соблюдения или нарушения прав человека" [Доклад А. Новиковой]. Производя знание о тюрьме, специалист-правозащитник, принимающий власть в качестве основного адресата этого знания, заранее стремится согласовать и представить результаты исследования таким образом, чтобы они были "поняты" и приняты самой властью. Предоставление информации тюремной администрации -- не только профессиональный долг, но и немаловажный пункт в моральном кодексе правозащитника-специалиста: "Человек, от которого зависит непосредственно ситуация в колонии, должен первым узнать о нарушениях" ["Так принято, такова практика", "это обязательно делается", "просто это правило хорошего тона". (Беседа с А. Новиковой 31.10.2006)]. По словам А. Новиковой, правозащитники не только "должны" информировать власть, что "соответствует принципам открытости правозащитных организаций", но также -- и это ключевой момент -- "вынуждены все [что делается] доносить до власти в такой форме, чтобы ей это было понятно" [Доклад А. Новиковой]. Последнее условие становится возможным во многом благодаря тому, что вопросы гайд-листа и сценария интервью формулировались исходя из правовых кодексов, что, в свою очередь, позволило государственной власти корректировать исследовательскую работу правозащитников: "Мы, естественно (здесь и далее курсив наш. -- Авт.), этот отчет отправили в ГУИН, чтобы... они дали свои замечания... Часть замечаний была учтена, потому что они были просто по делу" [Беседа с А. Новиковой 31.10.2006].
Подобная согласованность гарантирована также особым отношением к распространению полученной информации. Быстрые публикации и привлечение к исследованию в колониях журналистов, по мнению А. Новиковой, противоречат профессиональному кодексу: публиковать сведения о пытках немедленно означает "выдавать впечатления за факты". Именно в такое "нейтральное" требование научной объективности превращается возражение начальника, что вместо фактов дается непроверенная информация и это создает ему лишние проблемы. Однако гораздо важнее то, что целью правозащитника становится не допустить "закрытия колонии". По словам А. Новиковой, "начальник" не заинтересован закрывать перед правозащитником дверь потому, что "правозащитник везде, где может, скажет о том, что он перестает общаться с правозащитниками" (а не потому, например, что сведения о пытках в колонии могут покинуть тюремные стены и достичь общества). Если "работа правозащитника становится понятной самой администрации", если он сумел "не испортить отношения с ней", то администрация не будет препятствовать деятельности правозащитников. Взаимопонимание, гарантирующее столь необходимый "диалог с властью", приобретает черты сговора, взаимовыгодного соглашения: правозащитник, не выпуская знание о тюрьме за пределы администрации колонии, укрепляет стену, возведенную властью между тюрьмой и обществом, оставляя всегда открытой дверь, -- но открытой только для правозащитников.
Однако отлаженность функционирования тюремного порядка и его непроницаемость обеспечивается именно незнанием того, что происходит внутри тюрьмы. Закрытость тюрьмы не только позволила власти сделать наказание более устрашающим, но и исключила всякую возможность осуществления контроля над ее функционированием со стороны общества. Закрытость тюрьмы подкрепляется также серией юридических запретов и институциональных мер, препятствующих распространению информации об условиях содержания самими заключенными, их семьями и сотрудниками тюрьмы.
Именно против этой закрытости была направлена деятельность ГИТ: она стремилась восполнить лакуны в коллективном знании о тюрьмах, сделать открытым то, что раньше было скрыто. Рассылая анкеты в тюрьмы, работая с бывшими заключенными и семьями заключенных, группа не просто собирала свидетельства, но и вовлекала самих заключенных и их близких в борьбу за свои интересы. Члены группы привлекают информацию, полученную от специалистов, непосредственно участвующих в функционировании тюремного порядка. Например, группа выкупает в газете полосу, отданную под рекламу, и печатает там отрывки из дневника медика, рассказывающего о суровых условиях содержания заключенных. Другую информацию, полученную от специалистов и самих заключенных, группа печатает в виде листовок и раздает их в очередях и на спонтанных собраниях у ворот тюрем. Отрывки из этих листовок публично зачитываются на организованных группой митингах в поддержку заключенных. В газетах начинают публиковаться статьи, посвященные борьбе в рамках и вокруг тюрем.
Задача подобных инициатив -- не просто узнать, что происходит внутри тюрьмы: ГИТ стремилась мобилизовать это знание. Обеспечивая заключенных поддержкой извне, солидарным протестом родственников, прессы, активистов, ГИТ наделила заключенных властью, которая позволила им противостоять насилию администрации внутри тюрьмы. Привлекая журналистов к дискуссиям, завязывающимся возле ворот тюрьмы, распространяя листовки среди семей заключенных, публикуя фрагменты из дневников заключенных в газетах, ГИТ заполняла голосом заключенного коллективное молчание вокруг тюрьмы и производила "коллективное знание", извлекая на свет то, что в иных обстоятельствах должно было оставаться в тени [Доклад Филиппа Артьера "Группа информации по тюрьмам: знание как средство" // Конференция "Тюремный вопрос: исследование как инструмент борьбы (Россия и Франция, 1970-е и 2000-е)"].
Две реальности: задачи и результаты
Таким образом, несмотря на некоторое сходство намерений и применения определенных методов исследования, результаты работы ГИТ и МХГ оказываются различны -- это относится как к характеру произведенного знания, так и к способу его функционирования. Оно производит различные политические эффекты. И одним из ключевых параметров оказывается разделение труда.
То, чем в структуре МХГ занимается исследовательский центр "Демос" [В настоящее время А. Новикова, на чей доклад мы преимущественно опирались в нашем анализе, является сотрудницей центра "Демос"], не укладывается в рамки полного "производственного цикла" правозащитного знания: в силу разделения труда внутри организации тот, кто занимается постановкой задач, составлением вопросов и собственно проведением эмпирического исследования, не контролирует распространение результатов. Этим, по словам А.Новиковой, должен заниматься PR-отдел. В каком-то смысле результаты исследования и произведенное знание оказывается отчужденным от его производителя. В рамках такого четкого разделения труда оказывается невозможной проблематизация знания о тюрьме, формирование политической точки зрения на тюрьму.
Отсюда становятся понятными как отсылки к требованиям "объективности" исследователя, так и четкое ограничение своих полномочий в рамках проекта: "Я лично просто не занималась нарушениями, правовой помощью заключенным, потому что я социолог, а не юрист"; "наша задача была провести мониторинг, а не выявить нарушения и работать там одномоментно с этими нарушениями". Знание, производимое в рамках такого разделения труда, оказывается нейтральным по отношению к правозащитным вопросам о справедливости или "хорошей тюрьме" и в силу своей нейтральности может быть использовано кем угодно -- как правозащитниками, так и администрацией тюрем или политиками в рамках предвыборной кампании. Такая исследовательская работа, требующая от специалиста знания целого ряда технических процедур, осуществление которых не предполагает выработки собственной позиции по отношению к тюрьме, может быть успешно реализована в рамках любой далекой от критики задачи получения и распространения информации.
Существование предварительных договоренностей с администрацией обеспечивает правозащитнику постоянный доступ в тюрьму, доступ, который санкционирован властью и подкреплен "научной объективностью" социологических методов. Специалист с мандатом власти может лишиться этого доступа только в том случае, если не будут соблюдены все пункты "профессионального кодекса". Однако именно эти правила исключают возможность систематического и оперативного распространения информации о нарушениях в тюрьмах. Они гарантируют то, что собранные сведения никогда не покинут стен тюрьмы или покинут их только в отфильтрованном и неопасном для администрации виде, особенно в том случае, когда договор между администрацией и правозащитниками включает пункт о неразглашении полученной информации [О существовании этого пункта говорила Оксана Дзера в своем докладе: "Пытки в современном российском ГУЛАГе и активизация общественности в защиту заключенных" // Конференция "Тюремный вопрос: исследование как инструмент борьбы (Россия и Франция, 1970-е и 2000-е)"]. Таким образом, тюремная администрация оказывается инстанцией, обеспечивающей правозащитнику доступ к фиксированному числу объектов наблюдения, критика тюрьмы разворачивается в режиме диалога-торга между правозащитником и администрацией, блокирующего выход информации за стены тюрьмы.
Но возможность такого диалога, как показывает опыт работы уже другого российского участника конференции, Оксаны Дзера, не предполагает действительную остановку насилия, поскольку подобный диалог всегда остается асимметричным, и работа специалиста-исследователя или правозащитника зависит от "доброй воли" администрации, которая всегда может закрыть ворота тюрьмы. Сознавая легитимность тюремного порядка, специалист воспринимает тюремную власть послушно и уважительно -- как данность, с которой необходимо считаться и взаимодействовать. В этом смысле тюремная администрация является не нейтральным посредником, обеспечивающим исследователю всего лишь доступ к заключенному, но волей, вторгающейся в научную объективность и корректирующей последнюю в соответствии со своими интересами. В случае мониторинга возникает вопрос: насколько отстраненными должны были быть собранные данные, чтобы не вызвать существенных возражений у тюремных властей?
В своем докладе Оксана Дзера указывает на факты сокрытия прокуратурой и тюремной администрацией информации о ситуации в тюрьмах. Администрация тюрем стремится нейтрализовать любой политический эффект бунтов в колониях: "Выдавая участников акции протеста за злостных нарушителей режима содержания, они [прокуратура] постоянно утверждают, что все эти акции протеста моделируются криминалитетом, преступным миром снаружи" [Доклад Оксаны Дзера], -- тем самым легитимируя пытки ("дисциплинарные взыскания") как оправданное насилие, необходимое для восстановления порядка в тюрьме.
Подобное отношение к наказанию как дисциплинарному механизму "исправления осужденных, которое является основной целью наказания" [Шепелева О. Дисциплина и наказания// Положение заключенных в современной России. Доклад и тематические статьи. -- Москва. 2003 год. Сборник подготовлен Московской Хельсинкской группой в рамках проекта "Сеть правозащитного мониторинга в Российской Федерации"], согласующееся с представлениями администрации, воспроизводится в докладе МХГ. По словам А. Новиковой, чаще всего бывшие заключенные не хотели отвечать на вопрос о пытках и насилии. Однако, даже получив свидетельства пыток и применения насилия, исследователи МХГ в докладе представили их как многочисленные примеры, указывающие на "отсутствие четких законодательных предписаний, какие проступки считать серьезным нарушением", что приводит к "субъективизму в принятии решений руководством колоний" [Шепелева О. Дисциплина и наказания, цит. соч.]. Таким образом, пытки в тюрьмах предстают как проблема "чрезмерной жесткости при поддержании порядка в местах заключения", как проблема юридического характера, вызванная отсутствием в законодательстве четкой классификации нарушений и соответствующих им мер пресечения, но не как механизм, неотделимый от функционирования тюрьмы как таковой. Пытка отличается от наказания, необходимого для поддержания порядка, лишь степенью жестокости -- количественной характеристикой, закрепляющей за тюрьмой статус института, отправляющего легитимное насилие. Приведенные свидетельства предстают статистическими данными, отсылающими к проблеме применения насилия, но не затрагивающими насилие как неотъемлемое и незыблемое свойство тюремной власти.
Результаты мониторинга МХГ были опубликованы в сборнике, адресованном прежде всего специалистам: он распространялся среди региональных НПО, а также журналистов на пресс-конференциях. За "переговорами" с тюремной администрацией, таким образом, следовали "переговоры" с сотрудниками СМИ. В этой ситуации пресса используется уже не как инструмент мобилизации общественных сил, но как инструмент информирования о деятельности правозащитников и производимой ими продукции. Отсрочивая публикацию информации -- не допуская журналистов к своей работе на этапе сбора данных, тактично выжидая, пока администрация отреагирует на замечания и пожелания, облекая факты, собранные в ходе исследования, в форму официального доклада и только затем освещая их на пресс-конференциях -- МХГ практически сводит на нет все возможные эффекты, которое это знание могло бы произвести. Факты трансформируются в "общие места", указывающие на наличие в тюрьме тех или иных проблем. В отличие от ГИТ, одной из первостепенных задач которой было "сделать тюрьму актуальной новостью" [Доклад Филиппа Артьера], профессионалы МХГ не в состоянии воспользоваться журналистской властью и сделать знание мобилизующей силой. При таком разделении труда, когда каждый из этапов правозащитной деятельности выполняется разными специалистами, становится невозможной работа в упреждающем режиме.
* * *
Тюрьма является закрытым пространством, в котором силовая основа социального порядка воспроизводится в самой открытой форме. Здесь, по словам М. Фуко, "власть может проявляться во всей своей наготе и непомерности и подыскивать себе моральное оправдание". Парадоксальным образом таким оправданием могут стать и результаты правозащитной работы, которая следует императивам кодекса, освященного государством, и вынуждена участвовать в поддержании порядка наказаний. С одной стороны, правозащитник оказывается посредником между властью и заключенными, и, присваивая себе право говорить от их имени, в действительности говорит за них. Участвуя в конституировании прав заключенных вне контакта с теми, кому эти права должны принадлежать, он оказывается одним из тех, кто опосредует отправление власти. С другой стороны, профессиональный правозащитник, в силу ограниченности своей роли в системе разделения труда, оказывается естественным образом встроенным в порядок функционирования тюрьмы: он закрепляет за тюрьмой статус института, необходимость существования которого не подлежит сомнению, а за заключенным -- роль безгласного объекта тюремной власти.
Можно сказать, что исследование МХГ стремится с неизбежностью облагородить стены тюрьмы, которые скрывают наготу власти. ГИТ же, напротив, пыталась показать, что за стенами тюрьмы не скрыто ничего, кроме наготы. Задачей Группы информации по тюрьмам было сделать эту наготу видимой всем и для всех очевидной. ГИТ также стремилась наделить заключенного контрвластью, которая не опиралась бы ни на какие официальные инстанции, и могла бы выступать как самостоятельная и эффективная сила. Эта контрвласть состояла в производстве нового коллективного знания о реальности тюрьмы, которое вскрывало властные эффекты, порождаемые функционированием тюремного порядка. Знания, которое само становится властью, если им воспользуются коллективные силы, его породившие. Возможно, именно в этой стратегии коренятся причины успеха борьбы вокруг тюрем во Франции 70-х. Успеха, которым, на наш взгляд, не могут (и не должны) пренебречь российские правозащитники.
