Нильс Кристи

Когда же, наконец, будет достаточно?

Н. Кристи - криминолог с мировым именем. Публикуется фрагмент главы 8-й из книги "Приемлемое количество преступления", которая готовится к изданию в России.

Учитывая, что преступление является бесконечным природным ресурсом, мы можем поставить некоторые вопросы, редко звучащие в открытую. Мы можем спросить: когда же, наконец, преступления будет достаточно, или же: когда преступления слишком мало? И - в качестве продолжения - когда же будет достаточно контроля карательного аппарата, иначе говоря: когда же количество стигматизированных грешников окажется удовлетворительным?

Насколько мы можем позволить разрастаться карательной системе, если она вообще нам необходима? Возможно ли установить верхнюю или хотя бы нижнюю границу количества наказания, которое должно быть применено в современном обществе? И, в конце концов, можем ли мы, работающие в этой области, повлиять на то, что в ней происходит?

Карательная система содержит в себе множество важных значений. Она дает информацию об основных чертах государства, частью которого является. О нацистской Германии, СССР, маоистском Китае ничто не скажет больше, нежели их репрессивный аппарат - их полицейские практики, суды, тюрьмы, лагеря и ГУЛАГи. В определенных случаях мы оцениваем государства по их карательным системам. Исходя из наших стандартов и ценностей, симпатий и антипатий, мы можем сказать, что происходит "не так" в каждом отдельном государстве, или же нам нравится то, что мы видим, и делаем соответствующие оценки.

Подобная оценка может касаться четырех основных пунктов.

Во-первых, это - типы преступлений, на которые реагирует данное государство. Некоторые режимы могут наказывать за те поступки, которые гражданами других государств не рассматриваются как преступления (например, политическая или религиозная оппозиция).

Во-вторых, это - формы принятия решений, когда рассматривается причинение страданий. Можно считать, что государство использует неприемлемые методы, если добивается признания под пыткой или способами, которые близки к пытке. Или же оно принимает решения без суда, без независимой защиты, в закрытых заседаниях или используя в качестве судей небеспристрастных людей - священников, масонов или офицеров армии.

В-третьих, это вопрос о том, кому причиняется страдание: в какой степени они являются представителями всего населения в целом, учитывая возраст, пол, расу, класс и т.п. Чрезмерное смещение тюремного населения в ту или иную сторону указывает на серьезные недостатки всей системы в целом.

В-четвертых, важным является вопрос об объеме и формах наказания. Чрезмерно большие сроки и особо мучительные формы наказания указывают на недопустимые неполадки в работе всей системы.

Именно объемы наказания и станут предметом рассмотрения в данной главе [Интересно отметить, что те государства, которые вызывают критику по третьему и четвертому критериям - объемам наказаний и чрезмерной численности тюремного населения, - чаще всего первыми критикуют государства, отклоняющиеся по первому и второму критериям - по типам преступлений и формам принятия решений].

Вопрос, который я хотел бы здесь задать, очень близок к названию всей книги в целом - "Приемлемое количество преступления". Мы уже поняли, что именно социальная организация определяет, что же такое преступление. Отсюда вытекает следующий вопрос: возможно ли вообще установление любого критерия, по которому бы определялось достаточное количество наказания в обществе? И, соответственно, можно ли сказать, что одно государство лучше другого, исходя из объема наказаний? Точнее: значит ли, что государство с меньшим объемом наказания лучше государства, где этот объем больше?

Интуитивно нам представляется, что это весьма просто. Но мы можем столкнуться с фактами, перед которыми любые рациональные выкладки кажутся поверхностными. Как бы то ни было, гитлеровские концентрационные лагеря, созданные как фабрики смерти или работавшие только на уничтожение, никак не могут являться предметом обсуждения. Ситуация в Советском Союзе и долго после Второй мировой войны явно оставалась за рамками любых стандартов как и по количеству тюремного населения, так и по условиям жизни.

Но если обратиться к оценке количества заключенных и качества их жизни в наше время, то где же все-таки предел? И где этот предел перейден? Каков предел в современных обществах? Какова численность тюремного населения в определенной стране, когда интуиция говорит нам: "Это чересчур! Это неприемлемо!" А что считать условиями жизни, унижающими человеческое достоинство? Интуитивные ответы на эти вопросы у нас есть. Читатель этой книги, надеюсь, понял, как я отвечаю на эти вопросы в своей душе. Но есть ли возможность увязать эти интуиции с каким-либо типом рационального мышления?

***

Позвольте мне предпринять такую попытку, поставив на обсуждение три "если".

1. Если мы верим в такие ценности, как добро и прощение,

- тогда система уголовного наказания должна быть как можно меньшей.

Мы, люди, большинство из нас, глубоко впитали основные понятия о том, что нам дозволено и что не дозволено в отношении других людей. Выражаясь в стиле Ч. Кули (1902), не повстречавшись с минимумом доброты и заботы, никто из нас не вырос бы, не превратился бы в человека.

Вот основные правила:

Будь добрым.

Не убивай.

Не пытай.

Не причиняй боли намеренно.

Прощение - выше возмездия.

Это - основные ценности. Не вдаваясь в подробности дискуссий о естественном праве, осмелюсь все же сказать, что эти ценности стоят вне дискуссии, они очевидны. И столь же очевидно, что наказание находится в противоречии с этими ценностями. Мы словно бы забываем, что такое наказание - намеренное причинение страдания другому. Наказание есть причинение боли, причем намеренное причинение боли. Наказание - действие, нарушающее гармонию базовых ценностей. "Око за око" - это ограничивающее положение, а не непременное требование. Наказание применяется повсеместно, оно повсеместно считается естественным, и тем не менее оно находится в противоречии с иными основными ценностями.

Причинение страдание - главная часть наказания даже в тех странах, где не применяются пытки и смертная казнь. Тюремным заключением мы не отнимаем жизнь целиком. Мы отнимаем некую ее часть. Пожизненным заключением мы отнимаем ее почти целиком. Или, как писал Зигмунт Бауман о тюрьмах с полной изоляцией заключенных: "Если не учитывать прием пищи и дефекацию, камеры этих заключенных можно принять за гробы".

Наказание - действие, нарушающее гармонию базовых ценностей. С этической точки зрения оказывается более предпочтительным общество, в котором количество наказания невелико. Пытка и казнь с давних пор рассматриваются как наказание. Сейчас в большинстве стран, чья культура сродни нашей, они отвергаются. Неприменение пыток и смертной казни в уголовной системе можно рассматривать как коронные драгоценности нашего государства. Это - наша гордость. Но ведь и тюремное содержание отнимает жизнь, пусть и не полностью. Тюремное заключение отнимает большую часть того, что принято считать жизнью. Тем не менее тюремное заключение не вызывает такой реакции, как пытки и смертная казнь.

По-моему, незначительное тюремное население в стране обладает теми же сакральными качествами, что и отсутствующие в ней пытки и смертная казнь. Просто дисгармония с базовыми ценностями становится менее явной. У этих ценностей появляется больше пространства. И когда им грозит опасность, мы должны менять условия, которые ставят их под угрозу. Но не менять сами ценности.

Итак, если мы верим в добро и прощение, мы должны сохранять карательную систему, целью которой является намеренное причинение страдания, на возможно более низком уровне.

2. Если мы убеждены, что ценности гражданского общества должны быть гражданскими,

- тогда мы должны поддерживать карательную систему на самом низком уровне.

Разумеется, нет ничего сложного, чтобы контролировать нежелательное поведение полицейскими акциями и последующими наказаниями. Это мне известно, так как я вырос во время оккупации. Норвежский флажок на воротнике вполне мог означать тюрьму. Когда носить флажок стало слишком опасно, его заменил бумажный - вполне подходящий символ для того, чтобы оппозиция продолжала чувствовать себя единой. Но оккупанты запретили и бумажные флажки, кое-кого арестовали, и в общественных местах их почти перестали носить. Или возьмем наше время: вождение автомобиля без ремня безопасности угрожает вашей жизни. Хорошо поданные в прессе и на телевидении истории с огромными штрафами привели к тому, что это требование стало исполняться почти всеми. Или: мотоциклисты обязаны носить шлемы. Неподчинение этому правилу легко проконтролировать - не бог весть какая нагрузка для полиции.

Наказание - тяжелое орудие. Граждан приходится принуждать к страданию. Эта цель требует власти. В культурах наших стран это означает выстраивание строгих правил контроля за применением власти и намеренным причинением страдания. Если гражданская жизнь регулируется смесью формальных и неформальных взаимодействий, уголовная система обязана подчиняться формальным правилам - чтобы защитить тех, кому причиняется страдание, и тех, кто его причиняет.

Взаимодействия между свободными гражданами и есть прототип гражданской жизни. Это может быть пояснено на самых простых примерах. Гражданское общество означает, что его члены, самостоятельные личности, не обязаны исполнять строго определенные и четко очерченные роли. Хотя первичный контроль может быть суров и даже чрезмерен. Но когда отношения становятся открытыми и, если можно так сказать, эгалитаристскими, контроль в определенной степени основывается на взаимности, как бы встраивается во взаимоотношения. Это может относиться и к домашнему насилию, когда формальный контроль неизбежен. Проблема уже заключается в том, почему так часто государственный контроль терпит неудачу, почему приходится искать альтернативные способы, такие как кризисные центры, совместные акции женских организаций и вмешательство соседей. "В субботу вечером она так страшно кричала, а полиция не вмешалась. Почему?"

3. Если мы верим в то, что сплоченное, интегрированное общество - это ценность,

- мы должны замедлить рост карательных систем.

Резкий рост карательных систем свидетельствует о серьезной угрозе идеалам социальной сплоченности и ассимиляции. Пока те личности, которые считаются девиантными и криминальными в своем поведении, немногочисленны, уголовное преследование и наказание могут служить сплоченности общества. Когда тюремное население невелико, девиантность можно считать исключением. Всем известно, что исключения только подтверждают правила, а ненормальность только укрепляет понятие о нормальности. Но если тюремное население велико, то отклонение от нормы переходит в войну. Сплоченное общество с приносящими пользу аутсайдерами превращается в общество, разделенное на большие сегменты, что потенциально опасно для социального порядка в целом. В то же время для подвергшихся наказанию тюрьмы уже не становятся местом постыдным, они превращаются в обычные сферы социальной жизни.

Огромное тюремное население (здесь я отстраняюсь от Западной Европы) означает также большой отток молодых мужчин из маленьких городов, особенно из сосредоточенных там меньшинств. Для них перекрыты возможности нормального развития, создания семей и воспитания детей, для образования и оплачиваемой работы. Молодые женщины из провинциальных городков иногда сравнивают свою жизненную ситуацию с военным временем - так мало вокруг них молодых мужчин, так мало возможностей создать нормальную семью. А если такое кому-то и удается, то очень часто семья разваливается, потому что мужчина оказывается в тюрьме. Кому-то, быть может, это и представляется приемлемым, но необходимо отдавать себе отчет, что в таких государствах создаются условия, которые в демократических странах практически невозможны.

Альтернативой социальной войне и массовому тюремному заключению, конечно же, является предоставление населению этих стран той доли, которая является обычной в других странах - образование, работу, участие в политической и культурной жизни. Наблюдающееся сейчас стремление ограничить тюремное население - это путь к дальнейшему развитию обществ.

Г-н Хальдван Кохт, бывший министр иностранных дел Норвегии и профессор истории, как-то сказал: "Строительство нашей нации было долгим процессом, в течение которого классовый патриотизм сменился патриотизмом национальным. <...> каждый раз, как возникал новый класс и выдвигал свои требования, казалось, что рождалась ненависть, и посеянное ею семя взорвет все общество. И тем не менее, когда низшие классы достигали своих целей, оказывалось, что общество приобрело новые масштабы и стало богаче, чем прежде".