Ахмед Отмани

Опыт пыток

А. Отмани - председатель "Международной тюремной реформы" (PRI). Активист борьбы за права человека. Неоднократно подвергался арестам и жестокому тюремному заключению.

Книга "Beyond Prison. Working for the reform of prison systems worldwide" создана с помощью Софи Вессис. Полностью на русский язык она не переведена и ждет своего издателя.

Арест - это первая встреча с насилием. Самый тяжелый период моей жизни - арест не в 1968 году, а в 1973 году. В то время я скрывался в одном доме, и о моем местонахождении полиции стало известно от нашего товарища, у которого признание выбили под пытками. И вот среди ночи, когда я спал, в дом ворвались человек шестьдесят вооруженных полицейских во главе с руководителем департамента внутренней безопасности. Меня доставили в Министерство внутренних дел, и там прогнали сквозь строй полицейских, которые плевали в меня, избивали и дергали за усы. Они излили на меня свой гнев, потому что им пришлось потратить слишком много времени на поиски. Они принесли вина, начали плясать вокруг меня и всячески надо мной издеваться. Я попал в руки к настоящему мастеру пыток, о нем среди арестованных ходили легенды - он любил выдирать щипцами куски кожи и вообще применял самые изощренные пыточные приемы. В 1973 году меня пытали куда дольше, чем в 1968 году, правда с перерывами. Я сильно ослаб после нескольких голодовок, поэтому на какое-то время меня оставляли в покое, давая возможность восстановить силы. Меня запирали в камере, со скованными руками и ногами. А потом принимались заново. Среди прочего мне жгли кожу эфиром и оставляли рану открытой, чтобы она загноилась.

Именно в то время я выработал способность сопротивляться боли, научившись не испытывать физических ощущений. Я переставал что-либо ощущать, даже когда я видел, как ручьями течет моя кровь. Было необходимо подготовить себя к такому состоянию. Во время приступов насилия и боли, мне приходилось внушать себе, что это не страшно. Тем самым я бросал вызов и своим мучителям, и самому себе. Я никогда с ними не говорил, я не кричал - и это приводило их в бешенство. Дело дошло до того, что один из них однажды нанес мне пятьсот ударов по пяткам - в попытке заставить меня издать хоть один звук. Они бы предпочли, чтобы я как-то выражал свои чувства, пусть даже ненависть, а не оставался безучастным. Но я полностью закрылся - и от них, и от своей боли.

Когда до них дошло, что я сопротивляюсь боли, задерживая дыхание, они нашли способ этому противостоять: они подвесили бутылку, из которой вода капала мне в нос, лишая меня возможности контролировать дыхание. Это была битва двух сил. Я, ослабевший человек, на последнем издыхании, оказывал сопротивление машине, которая была не в состоянии меня сломать. Самое удивительное, иногда мои палачи, думая, что я лежу без сознания, начинали между собой переговариваться. Они обсуждали своих детей, жен, работу. Кто-то звонил своей подружке. Короче говоря, они вели себя как самые обычные люди, которые тем не менее без колебаний, без угрызений совести совершали самые жуткие зверства.

Чтобы выдержать все эти пытки, мне пришлось сопротивляться вдвойне. Физически - превозмогать пытки, конечно, но еще и сопротивляться унижению и отрицанию человечности, которые заложены в самом акте пытки. Чувство человеческого достоинства, как физическое, так и моральное, придавало мне силы сопротивляться и забывать о боли и страданиях в самые тяжелые минуты. Но никогда я не черпал свои силы в религии. Многие, кому довелось пройти сквозь то же самое, что и мне, в самые отчаянные моменты находили утешение в религии, иногда цепляясь за примитивные формы религиозности, проникаясь какой-то слепой верой, которая освобождала их от сомнений и тревог. Что до меня, то моим спасением были самоуважение и достоинство, которые и давали мне силы никогда не говорить со своими мучителями. В каком-то смысле опыт пытки превратил мою абстрактную веру в ценность человеческого достоинства в конкретный жизненный опыт. Но при этом я никогда не осуждал тех, кто ломался под пытками или писал прошения о помиловании, письма с просьбами об освобождении. Иногда бывает трудно выдержать страдания или уговоры близких, так что любой может проявить слабость.

Из этого опыта я также вынес осознание сложности человеческой натуры. Полицейские сторожили меня круглые сутки. Однажды один из них, когда его смена закончилась и он собирался уходить, заплакал, потому что видел, как один из палачей помочился на меня - в бессильной злобе, в ярости, что я все время молчу. Одни вели себя как эсэсовцы, а другие испытывали стыд и возмущение, видя, каким пыткам меня подвергали. Некоторые полицейские из департамента внутренней безопасности умудрялись даже не прикоснуться ко мне, хотя им по долгу службы вменялось проделывать со мной то же, что со мной проделывали другие палачи.

Более того, уже после выхода на свободу я кое с кем из них даже встречался. Они выражали мне свое сочувствие, когда это было возможно. Больше всех переживали, по-моему, простые охранники департамента. Поскольку я там провел несколько месяцев, мы в конце концов познакомились. Когда я сидел в 1971-1972 годах, я даже затевал с ними споры. Я пытался им объяснить, что имею полное право выступать за свободу мнений, никогда не прибегал к насилию, никогда не брал в руки оружие и что по закону я не должен сидеть в тюрьме. Они же мне отвечали, что не разбираются в законах, а только подчиняются Бургибе[Хабиб Бургиба - первый президент независимого Туниса, стоял во главе страны с 1963 по 1987 г]..

Именно в то время я пришел к пониманию необходимости плюрализма перед лицом произвола государства. Ибо я, как и мои товарищи, слишком долго не думал ни о чем другом, кроме требований всех мыслимых свобод для себя, и мечтал о наступлении диктатуры пролетариата...

Перевод с английского О. Алякринского