Главная страница Рубрика "Старая-новая война"

21.10.1999

    ЖЕНЩИНА-СКАМЕЙКА О ПЕРЕМЕЩЕННЫХ ЛИЦАХ И ПЕРЕМЕЩЕННОЙ СОВЕСТИ

    Бродить по дорогам и закоулкам сегодняшней Ингушетии, живущей в десятке километров от боев, - это все равно что проходить одномоментный практический курс по толстовству с достоевщиной, причем выдержанный в жичкоковской эстетике. Не спешите упрекнуть в надуманной эклектике - все так и есть. Война в Чечне привела в движение не только десятки тысяч людей, вынужденных перемещаться в неизвестность, но и бесцеремонно вывернула наружу неисчислимую череду их личных трагедий и интимных сюжетов, ранее бывших достоянием лишь узкого семейного круга. И вот доведенные до публичности, одни сейчас дружно подставляют правую щеку после удара по левой и призывают смириться с участью. Другие молятся о грядущем возмездии.
    Но все без исключения просят о помощи. В этот день и в этот час.
    Ее переставляют с места на место, как неодушевленный предмет. У нее отняли родину, ноги и надежду выжить.
    Попутка сгрузила кого-то у порога Карабулакской районной больницы и была такова - без объяснений и просьб. Уже заходила ночь, и единственное, что можно было углядеть со света в приемном покое, так это некое живое существо, копошащееся в паре метров от ступеней, пытающееся то ли ползти, то ли идти, а может, просто раскачивающееся в рыданиях. Главврач Магомед Абдурахманович Султыгов вышел посмотреть на крыльцо - кого опять к ним занесло? Или вдруг - раненый?
    Он вернулся обратно почти сразу и злой: "Старуха из Грозного, инвалид первой группы, безногая. Просит приюта. Но мы брать не имеем права. Коек не хватает.Лекарств в обрез... Население Карабулака увеличилось за последние недели раза в три-четыре... Нам не до филантропии, успеть бы больных обиходить".
    Главврач недожаловался. В дверь стал кто-то отчаянно рваться, стучаться, скрестись - будто ребенок пытался дотянуться до высокой ручки. Наконец на пороге объявилась та самая, скинутая с попутки немолодая женщина, ростом с десятилетнюю девочку и в платье в пол. Каждое ее движение сопровождал стук дерева о дерево - так бывает, когда кто-то неуклюже переставляет стол с места на места или киношные одноногие пираты танцуют в таверне.
    Главврач резко отвернулся, старуха-девочка сделала неловкий жест к нему и, потеряв равновесие, упала на бок. И тогда подол приоткрыл правду - у поздней гостьи к культям сильно выше колен была привязана обычная низкорослая скамейка, какие некоторые любят ставить себе под ноги. Именно так, переваливая телом скамейку справа налево, женщина перемещалась в окружающем пространстве. Она схватила главврача за полы: "Не выбрасывайте меня. Дайте хотя бы поспать у вас. Очень холодно на земле. Умру".
    Это была Анна Александровна Ибрагимова, занесенная в Ингушетию с общим беженским исходом из Чечни. 68 лет, выглядящая на все 80. И жизнь ее - настоящее пособие по новейшей отечественной истории, от "А" до "Я". И Анна Александровна уже тянула документы: "Вот, смотрите, я не пропащая, не бомж. Паспорт с пропиской по улице Ленина, 137, в Грозном. Трудовая книжка - я много, долго, упорно работала. В Челябинской области - на военном заводе, на оборону страны...".
    Кто-то из медсестер произнес, но скорее себе: "Вот и жила бы там. Зачем в Чечню понесло? "
    А Анна Александровна уже показывала справку о собственной реабилитации как лица чеченской национальности N2-3241-20819. Можно подумать, человек без такой бумажки вовсе и не имеет права оказаться в приемном покое крошечной райбольницы, затерянной где-то на перепутьях большой политики.
    ...В 1944 году 12-летняя Анна звалась еще Айшет. И была она чеченкой. Их семью вместе с остальными погрузили в вагон и долго везли в Казахстан. В Челябинске, во время стоянки эшелона девочка соскочила с подножки и, заигравшись на узком пятачке между составами, влетела под тронувшийся поезд. Почти тридцать последующих лет она слышала тот мамин крик сквозь свое забытье-шок - это одни солдаты-вертухаи несли девочку прочь от станции, а другие солдаты запирали маму в вагоне, уходящем на восток.
    В местной больнице маленькой чеченке ампутировали обе ноги выше колен. "Где моя мама? " - спросила Айшет, придя в себя. "Забудь все. Теперь ты другая", - сказал оперировавший хирург, решив спасти ее во второй раз. Врач сообщил, куда следует, что его пациентка - грузинка по имени Анна Александровна Ибрагимова, подкидыш, место своего рождения забывшая в связи с тяжестью перенесенной операции. Странно, но поверили. Справили документы, определили в детдом, вырастили, дали специальность, комнату в общежитии. И Анна зажила, как все. Считая, что ей постоянно везет - например, доставались отличные протезы, всегда с модельными туфельками, на которых она, случалось, даже пританцовывала со всеми в такт на вечерах в заводском клубе. А меняли протезы вообще бесплатно: ведь Анна Ибрагимова старалась ходить в передовицах. По-чеченски говорить было не с кем, а от грузин она бежала, как от огня, и считала себя русской.
    Только в 1971 году Анна-Айшет решила искать семью. И нашла мать в Грозном. Та рассказала, что никто из родных больше из Казахстана не вернулся. И Анна Александровна навсегда покинула Челябинск. Она тихо старела рядом с мамой и жила на инвалидную пенсию, уже не работая. Государство ей справило прекрасную коляску, и она опять не чувствовала себя уж слишком ущербной. Дети? Да, их не было - как племянников, двоюродных и троюродных. Родных - помощников на старости лет - заменяли социальные гарантии, в силу которых Анна Александровна свято верила, будучи воспитанницей ВЛКСМ и убежденным членом КПСС. В начале 80-х мать умерла. Но и тут мир не разрушился. Анна Ибрагимова умела и в одиночестве приспособиться к жизни.
    Ее беды начались в 1991 году. Разваливалась система социальной защиты, пионеры больше не ходили по домам, вышла из строя инвалидная коляска, и никто не спешил одарить бабушку Анну-Айшет новой. Наконец сломанную коляску и вовсе кто-то украл в начале первой войны. В 96-м в неизвестном направлении пропали протезы. Как могли, ей помогали соседи. Носили еду, мыли, придумали метод скамейки. Так дело докатилось до осени-99. Начались бомбежки. Пришли соседи и сказали, что уезжают из Грозного. Они согласились взять с собой и Анну Александровну - одну, без вещей. Но так уж вышло, что потеряли друг друга на прифронтовых дорогах. Просидев пару ночей на своей скамейке неизвестно где прислоненной к какому-то забору, Анна Александровна доковыляла до дороги. И добрый человек согласился довезти ее до ближайшей больницы. Это была та самая попутка.
    ...Увы, никакие рассказы о трагических коллизиях нашей жизни не помогли. Главврач Магомед Султыгов отказал: "Наша больница - на прямой дороге из Чечни. У нас таких, как эта безногая, - каждый день. И мы уже не в состоянии принимать всех несчастных. Забота о подобных Анне Александровне людях - дело государства, начавшего войну".
    Он был тверд. Женщина-скамейка умоляла: "Возьмите меня в любой дом престарелых. Дожить". Магомед Абдурахманович ответил: "Нет в Ингушетии ни одного такого дома, потому что вечный позор тому ингушу, который не присмотрит за своими стариками".
    А что же теперь делать Анне Александровне? Тащиться на своей скамейке до Ставропольского края, Воронежа, Москвы? Или - тихо умирать под забором? Кто возьмет на себя ответственность за нее и таких же, как она, - потерявших всех близких на склоне дней?
    Утром следующего дня в Карабулакской больнице Анны Александровны уже не было. Поиски привели на окраину города, в полуразрушенный барак - помещение бывшей инфекционной лечебницы на улице Жабагиева. Анна-Айшет сидела в узком коридорчике среди людей, с которыми познакомилась только минувшей ночью, - это оказались беженцы из чеченского села Самашки, около сотни женщин и детей, несколько дней назад самозахватом обосновавшиеся в городской инфекционке. Все они прекрасно помнят первую войну и одну из самых жестких тогдашних операций по зачистке - против их села.
    Среди нынешних обитателей инфекционки - и восьмилетний Ислам Гадаев, худенький мальчик с мученическими глазами. Уже три года Ислам очень болен - душевно и физически. После того, как во время зачистки на его глазах застрелили мать Лейлу, а сам Ислам получил тяжелое ранение в голову.
    Анна Александровна сидит на своей скамейке и осторожненько водит по волосам Ислама рукой. Ей уже рассказали его историю. У ребенка на голове прикрытые подкожными пластинами дыры от пулевых отверстий и ласкать мальчика страшно: рука чувствует пульсацию мозга, хранителя страшных тайн детского расстрела.
    Ислам с удовольствием ходит за чаем для новой бабушки, и видно, как им хорошо вдвоем. Только вот смущают странности в поведении сироты. Например, когда Ислам несет стакан для Анны-Айшет, он почему-то крадется вдоль стены, то и дело оборачиваясь на оставшуюся сзади открытую дверь в инфекционку. Будто чего-то ждет и сильно боится.
    Рассказывает Фатима Шабазова, беременная двойней женщина на сносях: "Каждый день сюда врывается карабулакский ОМОН в масках и пытается нас выселить на улицу - говорят, не положено". У Фатимы лицо пергаментного цвета, она еле передвигается на отекших ногах, и пошел уже третий месяц, как у нее не прекращается воспаление легких. Ей бы лежать в больнице, но она уверена, что не имеет на это права - у Фатимы еще трое детей помимо двух в животе и исчезнувший муж. Она боится потерять детей, переехав в больницу, - выселение может состояться каждую минуту. Пока, как ни странно, спасают сами себя от этого самашкинские дети, и Ислам среди них. Когда милиционеры по требованию городской мэрии врываются в барак, мальчики и девочки кричат так: "Уберите русских бандитов! " И тогда ингушские милиционеры отступают - им не хочется быть русскими бандитами.
    "Да, мы вошли сюда сами, мы ни у кого не просили разрешения, - продолжает Фатима. - Добрые люди, видя, как мы скитаемся, сказали, что на окраине есть заброшенное здание". Именно эти женщины, руку спасения которым протянули просто люди, не местные власти и уж не государство, наводящее конституционный порядок, - именно они приняли с добром Анну Александровну, привезенную сюда глубокой ночью жалостливыми медсестрами. Ей налили чая и накидали лучшую постель - несколько одеял. Просто потому, что тут так принято, когда речь идет о стариках. Люди из соседних с инфекционкой домов принесли сюда свои старые постели, ковры и только одну железную, с шишечками, кровать - других не оказалось. И тогда на нее самашкинцы положили даже не беременную Фатиму, а самого старого в этой группе беженцев - Увайса Гадаева, 1914 года рождения. Он уже мало что понимает, плохо говорит и лишь повторяет: "Что, нас опять выселяют? " Дедушка думает, что их снова депортируют в Казахстан. И Анна-Айшет Ибрагимова, переваливаясь на скамейке, подползает к Увайсу, и они вспоминают эшелоны 44-го года, идущие на восток. Им кажется, они ехали тогда вместе и что та депортация была мягче - враг выглядел определеннее. Теперь же вот и не знаешь, кого считать другом, а кого - сволочью...
    Власть, как известно, упорно не желает называть происходящее на Кавказе войной. Однако от этого нежелания уже ровным счетом ничего не зависит. Все, что сопутствует боевым действиям, имеется в наличии. И самое главное - в стране перестали действовать какие-либо законы, и поэтому главенствуют человеческие чувства. Анна Александровна Ибрагимова, гражданка РФ, не нужна этой РФ - она нужна только людям, которые волею случая оказались рядом с ней.
    Что это? Полное отсутствие воли государства к миру. Власть сейчас ставит только на войну.
    Ингушетия

    Анна ПОЛИТКОВСКАЯ