Дмитрий Быков

Стихами о невыносимой прозе жизни

Индекс / Досье на цензуру № 31 посвящен итогам 2010 года, а самая точная картина этого года представлена еженедельными публикациями Д. Быкова в «Новой газете», собранными в этой рубрике.

Каникулярное

11.01.10

Хвала богам, настал конец каникул. Давно не помню времени трудней. Я весь декабрь мурлыкал и курлыкал, предчувствуя двенадцать пьяных дней, – и как же, братцы, были мы неправы! Метафорами мыслящий поэт, я вижу здесь метафору халявы, микромодель недавних тучных лет (одни считают – семь, другие – девять). И сам я был Отечеству под стать: мне было можно ничего не делать, а только жир копить и газ пускать. Прямое сходство: после долгих тягот, увязнув скопом в пьянстве и еде, мы празднуем, что стали старше на год (вот тоже повод! – но другие где?). Включили телик – сплошь родные лики: Боярский, Алла, Галкин в колпаке, – и президент сказал, что мы на пике, прозрачно намекнув, что мы в пике, и потекло шампанское в бокалы, и, утверждая празднество в правах, бокалы эти стукнулись боками, и долгий звон отдался в головах.

Три дня я пил. В гостях, а частью дома, а частью по кафе, где пьет бомонд, и щедро тратил, не боясь облома (за этот год я прикопил стабфонд). Я пил, как полагается поэтам, ловил стаканом пенную струю, неоднократно падал, и при этом казалось мне, что я с колен встаю. «Да, ты велик! – шептал мне пьяный демон. – Теперь мы впали в правильный режим!» Естественно, я ничего не делал, но полагал, что это заслужил: довольно мы страдали в девяностых в руках демократической орды – теперь пора отправить псу под хвост их. Долой труды, пора жевать плоды!

Три дня я ел. В гостях, а чаще дома. Уже остались щелочки от глаз, а в животе – подобие «Газпрома». Я ел и думал: «Вот, я средний класс». Я лопал в понедельник и во вторник. Все отдыхали. Мир был тих и пуст – порою скребся одинокий дворник, но он же гастарбайтер, так что пусть. Мне так и представлялась жизнь богатых! Включаешь телик, как заведено, – там новости, как все ужасно в Штатах, а также наше старое кино. Порой мелькал Медведев или Путин – их различать уже мешал живот, – и этот мир казался так уютен, что я уже задремывал. И вот…

Три дня я спал. Пусть кто меня пытал бы – не встал бы я. Мой принцип был таков. За окнами с утра рвались петарды, и мне казалось – я в кольце врагов, в опасности, как выражался Ленин, в осаде, блин! Я спал без задних ног и был во сне настолько суверенен, что разбудить меня никто не мог. Лишь на четвертый день, восстав с дивана, прокрался я по комнате, как вор: понадобились мне сортир и ванна, а вслед за тем я вырвался во двор.

Там снег лежал повсюду ровным слоем (уснул и дворник, гость чужой страны). Никто уже ни пением, ни словом не нарушал окрестной тишины. Ни замыслов, ни принципов, ни правил – лишь ровный снег, холодный белый лен. Я все проспал. Я где-то все оставил. Я был непоправимо обнулен. Эпоха докатилась до финала и замерла на новом рубеже – лишь цифра на часах напоминала, что нулевые кончились уже.

Да, кончились! Проевши, что заныкал, я осознал, от перепоя желт, что наконец пришел конец каникул, предел халявы, кризис и дефолт; что акции мои подешевели, что все соседи стряхивают сон, что если б я резвился в Куршевеле – то смысла не прибавил бы и он; что кончилась эпоха карамелек и что моя родимая страна похожа не на телик, а на велик: когда не едет – падает она.

Проехал МАЗ и бодро забибикал, забегали троллейбусы к шести…

Товарищи! Пришел Конец Каникул.

Какое счастье, Господи прости.

Медвежий образ

13.01.10

В ювелирные салоны поступил набор истинного патриота: недорогой нательный крестик, образок (для «Мерседеса») и дорогой (золото, самоцветы) герб «Единой России».

Сколько б мы символа ни искали – лучшего не воспеть: между иконами и крестами русский лежит медведь...

...зверь золотой под трехцветным флагом, толстый, но без хвоста, бодро идущий державным шагом в сторону от креста. Как не плениться такой картиной, не потеплеть душой? Правда, и стоит он пять с полтиной тысяч – но он большой. Я не полезу с тупым вопросом, не совершу наезд: может, и вправду единороссам ближе медведь, чем крест? В нем воплощается наша слава с доблестью пополам. Как-то он лучше подходит, право, к обликам и делам. Я и до этого думал часто, личный дневник ведя: что им носить на кресте гимнаста? Лучше уж медведЯ, чтобы с толпой ни в чем не сливался служащий госсистем. Это же все-таки знак славянства – можно сказать, тотем! Пусть бы у всех на груди маячил, всем подавал пример… Я б и молитву переиначил – версию для ЕР:

«Отче наш, иже еси в берлоге, истинный герб страны! Ты посылаешь нам бабки многи, вотчины и чины. Сделай же так, чтоб как можно доле наша тянулась власть, чтоб обитателям сей юдоли скалилась наша пасть, чтобы страна обожала папу – если захочешь, двух, – и безотрывно сосала лапу, и говорила: «Ух!» Чтобы дрожали вокруг соседи, наше заслышав «Фас!» Чтобы остались одни медведи, и никого, кроме нас!»

Было бы правильно, чтоб в России, этот тропарь твердя, главные люди всегда носили толстого медведЯ. Грустно становится, если быдло молится, как аскет. Правду сказать, за Христа обидно.

А за медведя – нет.

Украинскому другу

18.01.10

Мой украинский бедный брат, в неразберихе неповинный! На ваш предвыборный расклад гляжу с сочувственною миной. Вы на опаснейшей черте. Уже пора прорваться гною. Ваш выбор между Я. и Т. чреват гражданскою войною. Противоборство двух чудил занятно выглядит снаружи, но кто б из них ни победил – все будет так же. Или хуже. Я рассуждаю как знаток об этих ваших перебоях. Довольно мучиться, браток! Проголосуйте за обоих. Вот мы не ведаем проблем и жизнь свою считаем раем, поскольку выбрали тандем и с этих пор не выбираем.

Я полагаю, в наши дни выходит медленно из моды вопрос, терзавший искони все просвещенные народы. Поверь, малороссийский друг: зря политологи шалеют. Все выбиравшие из двух потом о выборе жалеют. Заткните лживую печать, чьи предсказания зловещи. Учитесь мирно совмещать противоречащие вещи.

Допустим, есть у вас жена и есть любовница при этом, и ваша жизнь осложнена, что даже нравится поэтам, – но вы при этом не поэт, Господь таланту вам не выдал, у вас уже терпенья нет ежесекундно делать выбор, – но кто мешает совместить, на съемной крошечной квартире три дня у девушки гостить – и дома отдыхать четыре? Я это знаю наизусть и, между прочим, часто видел. Жена обидится – и пусть. Скажите, что она нацлидер. А если девушка подчас, у двери перед вами стоя, воскликнет, промокая глаз, – мол, я не понимаю, кто я?! – вы, не теряя простоты, скажите строго и приватно: «Надежда либералов ты! Модернизатор ты! Понятно?» Зачем всегда идти на крест? Земля утыкана крестами… Когда уж очень надоест, их можно поменять местами.

Да! Выбирать и то, и то – залог свободы и покоя. Надеть ли шубу иль пальто? Одно наденьте на другое! Купить ли кошку или пса? Двоих. Признаюсь вам интимно: они повоют полчаса и уничтожатся взаимно. Когда-то – был я молодой – в потоке праздников и буден я страшно мучился с едой: был всякий выбор очень труден. Как выбирает ваш народ меж скромной плешью и косою – так я мечтал про бутерброд, но с сыром или колбасою – не мог решиться никогда. И так как требует утроба, чтоб падала в нее еда, – я горевал, но лопал оба. Семья устала повторять: худей, бери пример с соседа! Но мы отвыкли выбирать, и я съедаю два обеда. Уже давно, как Винни-Пух, в норе не видящий просвета, не в силах выбирать из двух, я выбираю то и это. А так как разницы давно не видно между полюсами – то кто там главный, все равно. И вы поймете это сами.

Пора от лидеров своих не ждать ни правды, ни опеки.

Скорее выбери двоих и позабудь о них навеки!

Сейсмическое

25.01.10

На Гаити случилась беда. Я взираю на это с испугом, но нельзя не признать, господа, что частично она по заслугам. Если вдуматься – дело в грехах. Отвечать за грехи не пора ли? Намекают в церковных верхах, что причина – забвенье морали. Разберется и глупый малыш, если выживет там и спасется: ведь трясется пол-острова лишь. Половина отнюдь не трясется! Дело в том, что в Гаити бардак, невзирая на медь и кораллы (любопытно, что думают так и церковники, и либералы). Там закона и жалости нет, и сосед презирает соседа, ибо каждый второй – людоед (каждый первый – обед людоеда). Там ужасно упала мораль и полнейший зарез с плюрализмом, потому что их лидер Преваль с нарушеньями страшными избран; там благую не слушают весть и язычество правит повсюду (номинально католики есть, но при этом господствует вуду); грязь, упадок, всеобщий распад (хорошо хоть не знают о бомбе), верят в зомби – причем, говорят, там действительно водятся зомби… Нищих, кажется, тысяч пятьсот. Руководство приветствует взятки. Просто так никого не трясет: вся причина – в моральном упадке. Все мы камушки в Божьей горсти, не бывает страховки от ада. Вот Науру не будет трясти – там признали того, кого надо. Тут иные лицо покривят, но вглядитесь, коллеги, сравните! Ужасается сам Патриарх, до чего там дошло, на Гаити. Может, если их сильно встряхнуть и дома покрушить, как посуду, – сразу встанут на праведный путь, а потом отрекутся от вуду? Ведь об этом писали тома – Августин, Кесарийский Евсевий, – все сходились на том, что ума прибавляется от потрясений!

Одного я понять не готов – дорогие друзья, извините: неужели в попранье основ больше всех отличилась Гаити? Изумляют меня, господа, эти ваши моральные трели: взятки – да, и коррупция – да, а вокруг вы давно не смотрели? В Интернет залезали давно, где безумцы кидаются калом? Да, у них каннибальства полно – и у нас людоедства навалом: чуть в Кремле побываешь в гостях у особо продвинутых змиев – так и слышишь, как кости хрустят. Удивляюсь, что спасся Шаймиев! Что до зомби, нормальных на вид, но по духу вполне настоящих, – так по самую крышку набит этой публикой ваш зомбоящик: приглядеться – Господь сохрани, называть поименно не буду… А в Госдуме сидят не они? А движение «Наши» – не вуду? Что до нищих – мильонов шести, – и бродяг, и сироток с бомжами… Если б нас за такое трясти, был бы шейкер у нас в сверхдержаве. А целитель, что любит мочу и глотает с утра по стакану? Про язычество я промолчу, про сектантство опять же не стану… Или мы – не у крайней черты? А почти истребленная пресса? А Кавказ? А садисты-менты в состоянии острого стресса – у ментов же проблемы свои, им приходится в грязном участке зарабатывать на две семьи, и притом они обе несчастны… Так что, Родина, трижды прости своего непутевого сына, – если б стали за это трясти, ты тряслась бы уже, как осина.

Но Господень всемилостив суд. Продолжайте грешить, как хотите. Почему ж нашу Русь не трясут, как несчастную эту Гаити? Или нас православье хранит, от стихии спастись помогая? Или крепок наш хладный гранит? Но боюсь, что причина другая: из болотистой почвы растут наши крепкие, стойкие люди. Ничего ты не вытрясешь тут, хоть гоняй их по всей магнитуде. Сколько весь этот край ни тряси при посредстве хоть бомб, хоть пластита – все пребудет как есть на Руси.

Для чего же тогда и трясти-то?

Оттепельное

8.02.10

О нет, Россия не циклична. Не правы были я и вы. Ей-богу, было бы отлично, когда б циклична, – но увы. Представьте только, что весною земля закатит пир горой – не свежей зеленью лесною, а прелью осени сырой; что осень явится устало, как баба нищая, пьяна: на чем зима ее застала, тем и продолжится она. Как после грязного ночлега, непритязателен и стар, опять полезет из-под снега прокисший сор давнишних свар, и даже небо – точно вата из телогреек у бомжей. Нет, тут не оттепель, ребята. Тут та же осень, но хужей. Опять история, паскуда, мешая изморось и грязь, возобновляется оттуда, на чем когда-то прервалась.

Прогресса нету никакого – сплошная рухлядь из мешков: Дьяченко против Коржакова, с Чубайсом лается Лужков; с вождем опять же не решили, его останками трясут – идет защита Джугашвили, по иску внука, через суд… Вон атеист, краснея рожей, с попом орут, как испокон: преподавать ли в школе Божий или физический закон… Пейзаж почти потусторонен – настолько он из тех времен: смирись, Кавказ, идет Хлопонин! Кавказ, выходит, не смирен? ОМОН гоняет образцово – спасибо, не по голове – толпу с участием Немцова, как на закате НТВ… Коммунистические дамы, прижавши к сердцу партбилет, бранят чернуху новой драмы, которой тоже десять лет… В работе швах, в зарплатах вычет, – еще спасибо, не бомблю… Все аналитики талдычат о росте доллара к рублю. Вернулась давешняя мода свободомысленных эпох: конец сулят не позже года, ну ладно – двух, ну ладно – трех… Опять кричит Проханов слева, неутомимо гоношист, а справа лезет дева Лера и говорит, что я фашист, – все та же гниль во всех канонах и то же горе от ума; не только тем не видно новых, но даже новых лиц нема! Опять приближен берег дальний, вернулась молодость, ликуй! Все, правда, стало виртуальней – а впрочем, не один ли черт? Сегодня мучить журналистов, их отрывая от забот, является не частный пристав, а скромный интернетный бот, – но нас волнуют результаты, а в этом перемены нет. Ответь мне, Родина: куда ты девала наши десять лет?

Ничто не делается сразу, не сразу строилась Москва – я часто слышал эту фразу, но мне, ребята, сорок два! О, эти штампы – не от них ли мы снова влезли под ярмо, надеясь, что, пока мы дрыхли, тут все устроится само? Ан нет, товарищ: много чести. Мы, истомившись в немоте, стоим на том же самом месте – да только мы уже не те. А то в газетах бы порыться – и можно в юном кураже решить, что мне едва за тридцать… Но дети взрослые уже.

А впрочем, что я волком вою перед читательской средой, тряся похмельной головою, еще покуда не седой? Паситесь, мирные народы, среди коттеджей и трущоб, – но жил я все же в эти годы? Любил? Еще б! Писал? Еще б! Не слег, не скурвился, не смылся, не спился, не попал в псари… А смысл – какого, к черту, смысла? Что жив – спасибо говори. Какой тебе еще морали и от чего она спасет? Тут у Отечества украли не десять лет, а все пятьсот – в одном издании серьезном во весь опор, на всю страну идет дискуссия о Грозном и прочат дыбу Лунгину! В открытом, так сказать, режиме, чтоб видел потрясенный свет…

Но пять веков мы все же жили! Ей-богу, жили!

Или нет?

Вольнолюбивое

15.02.10

Свобода расцветает на глазах. Из всех карманов высунулись фиги. Уже нельзя спустить на тормозах назревшие общественные сдвиги. Широкая дискуссия кругом! За выпад в адрес властной вертикали вчера ты был бы нации врагом, а нынче только крысой обозвали, что с тонущего рвется корабля. Насколько положенье стало кислым! Глядишь, еще в начале ноября такой диагноз просто был немыслим, – но глиняный шатается колосс, в обшивке течь, морская даль свинцова… И это ведь сказал единоросс! А я бы мог подумать на Немцова.

Миронов вдруг пополнил ряд борцов. Вот стоящее выхухоли чудо! Рылеев, Герцен, Сахаров, Немцов и Азеф (сорри, Азеф не отсюда) кричат в восторге: прибыло полку! Нашелся под кремлевским одеялом герой, который верности пайку предпочитает верность идеалам! Он будет посрамлен, и посечен, и вышвырнут из питерского ряда – за то, что отозваться кой о чем посмел не так восторженно, как надо. Почувствовал ли что-то наш пострел и загодя вступил на путь опальный – иль долго зрел, и все-таки прозрел, и будет зажигать на Триумфальной? По совести, причина не важна для дружно потрясенных миллионов, а важно то, что супротив рожна совместно прут Лимонов и Миронов!

Нарушена томительная тишь. Калининград прославился протестом, а кстати, Триумфальная, глядишь, к исходу года станет модным местом. Здесь пролегал еще недавно фронт, а нынче знаменитостей без счета: лоб в лоб с бомоном сходится ОМОНД – опять я вроде перепутал что-то… Отныне тридцать первого, к шести, гламур, уже шалеющий от скуки, сюда стечется, чтобы развести менты его могли под белы руки. Какое бушевание страстей! Элита, чай, не мусорная урна… ОМОН автограф просит у гостей, а если бьет, то ласково, гламурно. Накушаются, скажем, господа – и скучно им в реальности постылой: «Айда на Триумфальную?» – «Айда! У них тусовка со святой Людмилой». И пусть порой положат в грязь лицом – но это и полезно, и здорово. Ужасно модно стало быть борцом. Мы скоро там увидим Соловьева Владимира – полезно натощак разок-другой проехать в автозаке… А там, глядишь, и Ксению Собчак с Минаевым и Тиной Канделаки.

Свобода, блин! Уже и враг заклят вписался в установленный порядок: Гонтмахера и Юргенса доклад не вызвал ни погромов, ни посадок. Хоть Дубовицкий, может, и сердит – но промолчал, корректность соблюдая; под окнами ИНСОРа не галдит с каменьями «Россия молодая»; в гуманитарной гнилостной среде жужжит жежешка: дескать, резковато… «ИНСОР призвал к разгону МВД!» – «Да что там МВД! К вступленью в НАТО!» Общественность желает срочных мер. Повсюду либерал на либерале. «А вы слыхали? В Омске, например, уже с плаката Путина убрали!» – «Не может быть!» – «Да чтоб я был здоров. Тандем буквально в шаге от раскола…» Такое потрясение основ сравнимо только с сериалом «Школа».

Иной, конечно, чем не шутит черт? Закон не писан циникам-невежам! – заметит, что свобода – третий сорт, и пахнет чем-то тухлым, а не свежим. А я, напротив, радуюсь всегда – в России не резон мечтать о многом. Какая диктатура, господа, такая и свобода по итогам. Культура, власть, промышленность и спорт, борцы, творцы, ценители и судьи – здесь все уже настолько третий сорт! И вы того же качества по сути.

Но главное, что радует меня, воспитанного Родиной поэта, – не эта колготня и мельтешня, не оттепель игрушечная эта, а то, что цел оптимистичный слой, потрепанный, но верящий при этом, что собственная задница весной – не та же, что зимою или летом.

Олимпийское

22.02.10

Мы две недели будем жить Ванкувером. Ванкувер будет в каждой голове, по всем общажным комнатам прокуренным, по всем кафе, где только есть ТВ. А победим – толпу наружу выплеснет (плевать, что здесь нежарко в феврале), и все иные звуки мигом вытеснит разгульное «оле-оле-оле». Мы пьяны не Обамами-Маккейнами, разделанными прессой под орех, а жаркими батальями хоккейными, в которых мы едины против всех. Мы бредим не предвыборными урнами – написано нам ныне на роду терзаться лишь катаньями фигурными, а в перерывах – звездами на льду. Ванкувер сдвинул даже Гай Германику, показанную, кажется, на треть, чем вызвал резонанс и даже панику у тех, кто мог еще ее смотреть. Читатели Донцовой и Акунина, ЕР- и НБП-электорат едины в обсуждении Ванкувера – и знаете, я как-то даже рад. Я это все большою ложкой хаваю, и мне сама возможность дорога почувствовать Россию сверхдержавою, не делая при этом ни фига. Снимается на миг проблема вечная: кто патриот? Сегодня все легко: тот патриот, кто будет за Овечкина, Морозова, Радулова и К°.

Что говорить, у нас проблема с имиджем. Наш шоколад хронически горчит. Каким гламуром мы себя ни вымажем – все что-нибудь посконное торчит. У всех ассоциация с Россиею грозна, но содержанием проста: все больше по вранью да по насилию нам достаются первые места. Кому охота называться первеньким в искусстве быть бездарнее и злей? Теперь мы выправляем это керлингом, не говоря про слалом и бобслей. Пусть мафия у нас руками длинными проникла даже в главный кабинет – однако в том, как прыгаем с трамплина мы, коррупции еще покуда нет. А в том, как фигуристка шею выгнула иль как несется с клюшкою юнец – проблемы нет ни со свободой выбора, ни со свободой слова наконец.

И то сказать: Россия – место скользкое, сплошная леденеющая жесть; есть государство чешское и польское, немецкое и штатовское есть, имеется какая-то Британия, где больше прав и меньше держиморд, – но только здесь фигурное катание воистину национальный спорт. Мы только этим в сущности и радуем собравшихся у кинескопных призм – что все скользим, и все-таки не падаем, и даже проявляем артистизм! А то, как меж цензурными рогатками проводим мы простейшие слова или ментов умасливаем взятками, забыв свои врожденные права? Есть в этом что-то от того же самого искусства извертеться на пупу, которым мастера большого слалома пленяют потрясенную толпу. А то, как мы за все порывы платимся? Уж я не про коррупцию, бог с ней, – про то, как двадцать лет мы книзу катимся, успешно имитируя бобслей? В гостях, в родной газете, в магазине ли – в глазах темнеет, а в ушах свистки… Нет, как хотите, виды спорта зимние России исключительно близки. И как бы там канадцы лбов ни хмурили, а штатовцы ни прыгали в поту – мы лучше прочих сделаем в Ванкувере все то, чему обучены в быту. Мы будем всех эффектней, всех заметнее, ни при каком морозе не дрожим…

Неплохо бы освоить что-то летнее.

Но это нам трудней. Не тот режим.

Статистическое

01.03.10

Как заявил Росстат на выходные (ему не верить оснований нет), количество чиновников в России удвоилось за эти десять лет. Повсюду – от окраин и до центра – их армия плодится без числа; она уже на два и шесть процента в последние полгода возросла. Иной ответит лексикой анальной, а я прийти в восторг не премину. Я чую здесь проект национальный – чиновниками сделать всю страну, хоть как-то осушить гнилую жижу, что Родину покрыла по края, и сам другого способа не вижу поднять благополучие ея.

Чиновников, по скромному подсчету, в Отечестве сейчас процентов шесть. Все дружно имитируют работу, а что еще им делать? Яйца несть? Не только же чиновники, а все мы – тот, кто ленив, и тот, кто деловит,  – в условиях сложившейся системы обречены всечасно делать вид: правитель имитирует правленье, ученый  – напряженье головы, леченье – врач, больной  – выздоровленье, Минобороны – запуск «Булавы»… Я сам не понимаю, кто виновник, – однако согласимся наконец: честнее делать вид, что ты чиновник, чем притворяться, будто ты борец. Вы можете зайти с другого боку: чиновников не любит большинство, считая, что от них не видно проку. От вас-то много видели его? Сажаете вы, скажем, помидоры, по телику хлопочете лицом, являетесь ли жрицей Терпсихоры иль Талии продвинутым жрецом, штампуете детей в тени алькова, строгаете ли чтиво без затей – и все выходит уровня такого (включая очень часто и детей), – по чести говоря, большая милость, что терпят боги этот свальный грех. Как выразился мой однофамилец в Ванкувере, повесить надо всех. Взамен идей у нас давно «Икея», милиция забыла стыд и честь, нет книжек, нет легпрома, нет хоккея – но, черт возьми, чиновничество есть. Какой ужасный век Россией прожит! – оно лишь увеличилось стократ; с ним в стойкости соперничать не может ни штатовский, ни прусский бюрократ. Каким алмазом путь его начерчен? Оно вечнее солнца и светил: и Рузвельт сокращал своих, и Черчилль, а нашенских никто не сократил. Устойчивее я не знаю класса – все прочие почти истреблены: рабочих нет, крестьянство – биомасса, весь интеллект расползся из страны… Среди кустов живучей всех терновник, среди конфет устойчивей драже, среди людей прочнее всех чиновник. Он наш народный промысел уже. Мы прежде побеждали в танцах парных, и в космосе, и в области съестной, являли миру Жостово и Палех – а ныне производим этот слой. Не говори, что он подобен гною, молчи про болтовню и воровство: мы скоро станем первою страною, в которой он составит большинство.

Расти и совершенствуйся, Акакий, осваивай высокий перевал! Ведь назывался менеджером всякий, кто воровал и перепродавал? В России мы живем под властью слова, оно наш всенародный шиболет. Пора назвать чиновником любого, кто дожил до четырнадцати лет и паспорт получает. Трудно, что ли? Давайте уж запишем сгоряча учителя – чиновником по школе, чиновником по смертности – врача… Мы сделаемся доблестны и гладки, нам подчинятся армия и суд, нам понесут чины, подарки, взятки – а нынче почему-то не несут, – и я, хоть не имею синекуры и честно морщу потное чело, чиновником родной литературы согласен называться. А чего? Мы меряться талантами не станем, в поэты я не лезу, от греха: поэтом был Андропов. Или Сталин. А я – чиновник русского стиха. Словесность – зло, как молвил Мартин Иден. Цена свободе творчества – пятак. Пускай я буду всеми ненавидим – но ненавидим, кажется, и так… Я сделаюсь Орфеем бюрократов – и в кризисные наши времена команду сокращающий Муратов прогнать меня не сможет ни хрена.

Мартовское

09.03.10

Множество весен я видел, Боже, во всероссийском нашем саду, но не припомню такой похожей на окружающую среду. Помню я гласности блеск натужный и рассопливившийся застой, но не припомню такой недружной, и половинчатой, и пустой. Радости мало в ее соблазнах, шаг ее вязок и взор погас – будто бы лидеры несогласных организуют ее для нас. Все в ней бесплодно и бестолково. Март ее – копия февраля. Температура, как у Суркова, ходит кругами вокруг ноля. Чуть на рассвете засвищет птица – прочие морщатся: «Что за бред!» – будто не могут договориться, следует выступить или нет. Только отвыкнешь зубами клацать – ночью прогнозы опять грозят: в полдень капель, а в ночи за двадцать. Шаг вперед, два шага назад. Вечером сладко, а утром кисло. Словно певец оборвал строфу: только поехало – и повисло, скисло, увязло, обрыдло, тьфу.

Страшно подумать, какие весны мы умудрились бы произвесть – все они были бы судьбоносны и продолжались бы лет по шесть. Вроде бы ясно уже, что хватит: вымерзли нивы, гниет зерно, лыжи достали, санки не катят, дверь завалило, вставать темно. Мы деловито за стол садимся для резолюции «Не пора ль?!»  – но не умеем достичь единства, должен ли все же уйти февраль. Вроде бы должен, твердим за водкой. Он отмороженный. Он дрянной. Он промежуточный. Он короткий. Он не справляется со страной. Все подморожено, все зажато, он беспредельщик и аморал. Вы выбирали его, ребята? Я его лично не выбирал. Кто сомневается, тот собака, не диссидент и не джентльмен. Так что он должен уйти. Однако – кто, объясните, придет взамен? Надо сперва шевелить мозгами, вдуматься, сформировать словарь… Это на Западе март в разгаре. К нам же, возможно, придет январь. Словно жена при постылом муже, мы опасаемся все сломать. Ткнешься налево – и будет хуже, ткнешься направо – едрена мать! Социум вытоптан и расколот. Замер испуганно ход планет. Вроде бы лучше тепло, чем холод. Но ведь придется сажать… о нет! Вроде зима и сама не рада, вроде и чувствует, что кранты… «Выйдем на улицы!» – «Нет, не надо. Все-таки холодно и менты».

– Выйдем двадцатого! Хватит жаться! Выйдем, ведя стариков и чад, требовать оттепель!

– Страшно, братцы. Вдруг отопление отключат?

– Что ты здесь делаешь? Вас не звали. Здесь демонстрирует средний класс.

– Я бы за оттепель, но не с вами.

– Я не за оттепель, но за вас.

Время бы вишням уже и дыням – мы же по-прежнему длим расчет: «Ветра бы свежего!»  – «Нет, простынем». «Ливня бы теплого!» – «Протечет». Так бы тянулось оно годами. В Штатах качали бы головой. Всюду – в Берлине и Амстердаме – от потепленья стоял бы вой; мир утвердился бы в новом виде, дружно купаясь в волнах тепла, льды бы растаяли в Антарктиде, и Атлантида бы вновь всплыла, стала бы вишня цвести в саванне, белыми ветками шевеля… Мы бы, как прежде, голосовали в замкнутом круге, внутри нуля.

– Оттепель лучше зимы?

– Да вроде… Но, понимаете, грязь, дерьмо!

Как хорошо, что пока в природе многое делается само.

Русский инвалид

16.03.10

Национальной нашей гордости питаться нечем двадцать лет: ракеты старше срока годности, в эстетике прорывов нет, в политике, похоже, курим мы, неважно делаем кино, Олимпиадою в Ванкувере гордиться тоже мудрено… Но нет! Не будем торопиться мы с паденьем в…, с походом на… Сегодня параолимпийцами России гордость спасена. Германцы бдят, Китай настроился, но им все это – курам смех: медалей разного достоинства они набрали больше всех. Теперь в Кремле их примут, видимо, с функционерами ЕДРа; теперь им будет щедро выдано – к героям Родина щедра: одним дадут коляски новые, другим – сверхновые очки… Когда б играли так здоровые, мы всех порвали бы в клочки.

Не стану попусту трепаться я, как это любит наш король. Нормальность – главное препятствие. Приставка «пара» – наш пароль. Со мною согласятся многие – мы очень пАрная страна: избыток парапсихологии, а психологии – хана. Напрасно я ногами топаю – ученых мы не бережем: паранауки – ешь хоть попою, наука – вся за рубежом. Не стану корчить рожу хмурую – литература есть пока, но и паралитературою страна полна до потолка. Вторую тыщу лет без малого мы все нащупываем дно, нас мучит дефицит нормального – паранормального полно. Пора признать без околичностей, что это главный русский бич, и правит нами пара личностей: тандем, а проще – пара-лич. Не мудрено, друзья российские, – об этом, собственно, и стих, – что игры параолимпийские для нас удобнее простых.

Смешны мы миру – знаем, плавали, душа об этом не болит… Но если чем гордиться вправе мы, то это русский инвалид. Он получает сумму жалкую, заброшен обществом родным и закален такой закалкою, что с остальными несравним: умеет в очереди париться, о льготах зря не говоря, в метро спускается без пандуса, гуляет без поводыря… А полученье инвалидности? Медикаменты, наконец? Любой, сумевший это вынести, – сверхмарафонец и борец. Не может хвастаться медалями традиционный наш атлет, но инвалида воспитали мы, какому в мире равных нет. Как просто это достигается! Надежней кактус, чем пион. Лиши всего, что полагается, – и перед нами чемпион. Простите эту мысль обидную – от глума Боже упаси! – но коль команду инвалидную собрать по всей святой Руси, чтоб победней, чтоб жизнь суровая, чтоб всяких хворей без числа, – канадцев сборная здоровая едва бы ноги унесла.

«Что делать?» – спросят наши лидеры и консультантов наглый рой. Боюсь, теперь они увидели, кто русский истинный герой. Каких бы сил и денег сколько бы, пиля бюджеты между тем, вы ни угробили на Сколково, свой силиконовый Эдем, каких бы денег мы ни кинули в бездонный сочинский провал, каких смешков – в лицо ли, в спину ли – нам мир в ответ ни выдавал, каких бы фенек мы ни выдали, остатки роскоши деля, – мы можем только инвалидами спастись от полного ноля. Спасенье наше от стагнации – не оппозицию нагнуть, а взять бы всю элиту нации и всем отрезать что-нибудь.

Победоносное

23.03.10

Вот повод, над каким смеяться подло: в России лидер есть и есть глава, – теперь всего в России будет по два, и дней Победы тоже будет два. Европу всю – от южной до полярной – избавив от коричневой чумы, победу над Японией коварной как следует не праздновали мы. Зазнался снисходительный японец, отвык от примитивного труда – а надо желтолицему напомнить, как он капитулировал тогда! Тогда мы в три недели их урыли, о чем не худо вспомнить на миру б. Любой, кто хочет Южные Курилы, в ответ получит полный итуруп.

Есть правило – мы все его знавали, оно у нас записано в коре: чем менее побед у нас в реале, тем больше Дней побед в календаре. И так уже, орудием побрякав и праведным возмездием горя, мы сделали изгнание поляков заменою Седьмому ноября. Артиллеристы! Было бы легко вам при праздничном скоплении людском во дни побед на поле Куликовом иль, например, на озере Чудском устраивать обильные салюты, чтоб всякий с одобрением глядел: такой подход не требует валюты и отвлекает от текущих дел. И правда: почему – не понимаем – традиция еще не введена: парады в честь победы над Мамаем, концерт эстрадный – в день Бородина? Полезно бы в ответ такому бреду чуть осадить верховное зверье: не надо обесценивать победу, она одна, отстаньте от нее! Как нравится живых не ставить в грош нам! Ваш метод, как всегда, необратим: неистово камлать о славном прошлом, чтоб в настоящем делать что хотим. Бредущая по собственному следу история позволит нам вполне хоть ежедневно праздновать победу – в ливонской ли, в турецкой ли войне, день перехода Фрунзе по лиману, суворовского войска – по горе плюс день, когда открылась Перельману гипотеза Анри Пуанкаре: сто лет она лежала тяжким грузом, смущая очевидностью своей. Опять-таки победа над французом! Плевать, что одержал ее еврей.

А тут прокуратура с ликом чистым решила прочитать «Мою борьбу» и автора признала экстремистом, прибив его к позорному столбу. Послышалось решительное «ахтунг!». Пополнен лист запретнейших имен. И стоит ли доказывать, что автор давно уже сожжен и заклеймен? Мы можем запретить его хоть триста, хоть тыщу раз – но это не трудней, чем выловить живого экстремиста, простое порожденье наших дней. И почему – ответьте, душеведы, – нам самая возможность дорога вновь праздновать минувшие победы и добивать сраженного врага? Ужели в нашем скорбном настоящем, привыкши унижаться и дрожать, мы никакого шанса не обрящем хоть малую победу одержать?

…А я открыл простое наслажденье: не в силах взять намеченных высот, я праздную, помимо дня рожденья, другие дни – не менее трехсот. Вот первый поцелуй в апрельском парке, вот первые законные лаве… И всякий раз дарю себе подарки, и глажу сам себя по голове. Семейных средств на это не жалеем, я сам себе их щедро выдаю! Я смог одним огромным юбилеем представить жизнь нехитрую мою. Я, в сущности, ее приблизил к раю. Едва заря прольется на Москву, открою левый глаз – и поздравляю.

Потом открою правый – и реву.

Кинематографическое

02.04.10

Триумфы технологии везде, особенно в культуре. Как ни грустно, искусство переходит на 3D, а это, извините, не искусство. Что далеко ходить: возьмем кино, там самая наглядная картина. Я думаю, оно подменено и, думаю, уже необратимо. Виго, Феллини, Бергман, Марк Донской – на новый вкус древнее, чем Гораций. Компьютер сам снимает день-деньской – не надо ни игры, ни декораций. Дракона хочешь – вот тебе дракон, мужик с хвостом – пожалуйста, не жалко. Прогресс всему диктует свой закон, но это ж не кино, а виртуалка! Смущая подростковые умы, внедряют Штаты моду сволочную. Хранители традиций – только мы: мы всё, как прежде, делаем вручную. Везде кино зависит от монет, и лишь Россия мимо пролетает: для аватарских фильмов денег нет, для авторских едва-едва хватает. Нам круглый год приходится говеть. Вот наш блокбастер, снятый этим летом: два человека, льдина и медведь. И на тебе – «Медведя» взял при этом! Все это понимают наверху. Сейчас у всей страны бюджет убогий. Умение подковывать блоху – вот наш аналог нанотехнологий. К нам будут ехать, как к святым местам. Кинобомонд нас славою оденет. Духовность сохранилась только там, где технологий нет и мало денег.

При этом есть еще один аспект – я вас не задержу, его затронув: кино когда-то было делом сект, а ныне это церковь миллионов. Сегодня миллиард – нормальный сбор, что подтвердит любая суперстар нам. И лишь у нас в России до сих пор оно осталось делом элитарным. Снимаешь фильм, как Ной рубил ковчег, со всем азартом перфекциониста – его увидят двадцать человек. Ну, пятьдесят. Ну, семьдесят. Ну, триста. СССР нас так не притеснял. Сегодня касса – коллективный идол. Вот Соловьев, допустим, «Анну» снял. Семь лет снимал. И кто ее увидел? Вот П. Лунгин, свободою горя, с размахом Эйзенштейна, с мощью Данта отснял «Царя». И кто видал «Царя»? Все знают: вредный фильм. Но кто видал-то?! Все критики, топчась на пятачке, держась за грудь, переходя на крики, о «Миннесоте» спорят, о «Волчке», о Хлебникове и о Хомерики, но все они почти истреблены, как мамонты в эпоху неолита. Про них слыхал один процент страны. И значит, он действительно элита! Российский исключительный успех – в суженье своего кинопространства. Большой кинематограф не для всех у нас одних, мне кажется, остался. Как русский фильм в прокате раскопать? Тираж – четыре копии, не боле. Как самиздат. И значит, мы опять – хранители традиций поневоле.

Но есть и третий, главный наш прорыв. Сейчас упомяну его – и хватит. Кино теперь снимают, позабыв, что гений за искусство жизнью платит. Российский путь, как прежде, очень крут, и послаблений, видимо, не будет. Как Германа, у нас за это бьют, как Бардина, у нас за это судят. У нас расколам не видать конца – и в области кино, по крайней мере, творить и впрямь опасно для творца. Припомним драму «Моцарт и Сальери». Все эти страсти сгладились давно. Что Моцартов пугает? Только насморк. И лишь в российском доблестном кино сейчас дерутся не на жизнь, а на смерть. Сегодня в чашу не бросают яд, не проклинают, морду скосоротив, а просто ходят в Кремль и говорят: «Смотрите, я за вас, а эти – против». Сейчас искусство нравиться властям убийственней, чем яд, и так же вкусно. Но вот благодаря таким страстям как раз и живо русское искусство. Как долго проживет оно – вопрос, но скажем вслух, без пафоса и крика: у нас к нему относятся всерьез.

И в том его победа, то есть Ника.

Жалобная возвращенческая

21.04.10

Хоть Америка нас и заверила в гуманизме исконном своем – нам вернули Артема Савельева с рюкзачишкой потертым вдвоем. Усадили – куда, мол, ты денесси? – и, в отместку его озорству, запузырили прямо из Теннесси в Вашингтон, а оттуда в Москву. Пролетел он дорогой неблизкою над просторами синих зыбей и вернулся в Россию с запискою от приемной мамаши своей: не судите вы, дескать, запальчиво теннессийскую дерзость мою, но возьмите вы вашего мальчика и отдайте в другую семью. Проявлял он дурные наклонности, жег бумажки в приемном дому, понимание прав и законности никогда не давалось ему, оказался он нрава свободного и на бабке его вымещал, а сынишку природного, рОдного, за игрушку убить обещал; не мирился с домашней рутиною, не трудился полезным трудом и пугал свою маму картиною, где горел ее собственный дом. Напугалася мама из Теннесси, и найденышу дали пинка – чтоб спасти свои деньги и ценности, и сынка, и игрушку сынка. Всех измучить – исконная цель его, отклоненьям не видно конца… Если надо кому-то Савельева, тот пускай и возьмет сорванца.

А чего бы вам ждать, воспитатели, заполнители справок и граф? Он родился от спившейся матери, от лишенной родительских прав, от японца, а может, китайца, от еврея, а может, хохла; по приютам он с детства скитается, не имея родного угла. Неприятны российские мальчики, потому их назад отдают, – но ведь им и не выжить иначе бы, коль они попадают в приют! Ознакомьтеся с местными нравами – и суровая эта среда вам представит святыми и правыми малолеток, попавших туда. Наш пацан доведет до истерики, до наркотиков или вина не одну уроженку Америки, а десяток таких, как она. Это нынче страна им забредила – «У, пиндосы, креста на них нет!», – и слова президента Медведева тиражирует весь Интернет; это нынче на совесть и страх его полюбил блогописцев мильон, и внимание Павла Астахова привлекает усиленно он, и в больнице приличной подлечится, ибо всем его жизнь дорога, – а когда-то родное Отечество не нуждалося в нем ни фига.

Потому и печалью повеяло от его перелета домой, что сравнима дорога Савельева с одиссеей Отчизны самой. У меня темперамент холерика, так что прямо скажу, не таю: нас ведь тоже хотела Америка благодушно пристроить в семью – с занавесками и клавесинами, с кока-колой и жирным котом… Мы казались ей очень красивыми и несчастными очень притом. Много денег пиндосы потратили, воспитуючи наши умы… При такой-то, как Родина, матери, – мудрено ль, что неласковы мы? Но потом они к нам присмотрелися и увидели целый букет – от простого delirium tremens’а до продажи крылатых ракет; нашу душу увидели склизкую и бездонную нашу суму – и послали обратно с запискою: забирайте, а нам ни к чему. Гадкий мальчик! Хотели пригреть его  – он же, сука, наклал на паркет… И теперь мы сидим в Шереметьево в окруженье крылатых ракет и поем свои песни недружные о заборной российской судьбе – никому абсолютно не нужные, и печальней всего, что себе… Бог молчит, и печать на устах его. Виснет в воздухе тщетный вопрос.

И кругом – никакого Астахова, чтоб хотя бы в больницу отвез.

Альтернативное

28.04.10

Пока в столице судят Ходорковского, один былой соратник подсудимого, обжившийся в Кремле, где ценят лоск его, и там обретший статус невредимого, на съезде молодежного движения, где собрались лояльнейшие физии, явил толпе свои предположения на тему ситуации в Киргизии. Приметы положения киргизского сравнил он с местным, перечислив заново, и обнаружил много очень близкого: все продано, разложено и кланово. И там, и тут не видно демократии: на вид-то есть, да приглядись, раздень ее… Никто не собирался укреплять ее, поскольку воровали без зазрения. Но, слава богу, есть покуда рыцари, чтоб новых бед могли не опасаться мы: строй карьеристов с розовыми рыльцами и первый зам главы администрации. Что будет, коль знаток оттенков серого посмотрит благодушно и рассеянно? Чуть отвернись – Немцов и Алексеева пойдут громить витрину Елисеева! В стране и так сплошные патологии, ее уже почти раскоммунизили, – и коль они уйдут, как просят многие, у нас немедля будет, как в Киргизии.

Все так, каких иллюзий ни вынашивай. Погрома, дескать, нет, но явен сдвиг к нему. Прием простой: не хочешь жить по-«Нашему» – пожалуйста, устроим все по-ихнему. Как пелось в песне у Егора Летова – по плану все. Анализ дня текущего подсказывал мне что-то вроде этого, но я не знал, насколько все запущено. Пора, похоже, запасти провизии… Но вот какая штука тем не менее: коль он уйдет, то будет, как в Киргизии, а не уйдет – и будет, как в Туркмении. Я поражен такой альтернативою, покуда, слава богу, приблизительной, – не то что совершенно некрасивою, но главное, ужасно унизительной. Тут не поможет тонкое умение разруливать рутинные коллизии… И главное – что если как в Туркмении, потом опять же будет, как в Киргизии!

Не так уж трудно высчитать последствия, какой гульбой предчувствий ни развеивай. «Не то чтобы ему хотелось бедствия», как говорится в песенке Матвеевой, чтоб все благополучие экранное и все единомыслие красивое взлетели, словно облако вулканное, с одной попытки непроизносимое: нефтянка, телевизоры с Минаевым… Казалось бы, все есть – какого кия вам? Но так всегда бывает с несменяемым (условно назовем его Бакиевым). Исчерпаны последние иллюзии, что это будет розово, как в Грузии, а может, апельсиново, как в Киеве: такого не бывает при Бакиеве. Когда-то, в девяностые и далее, бороли нас несбыточные мании: мы думали, что будет, как в Италии, а если повезет – то как в Германии. На лучшее настроившись заранее, мы утверждались в скучном беззаконии – но думали, что будет, как в Испании, а если постараться – как в Японии. Нам рисовались всякие идиллии, однако получилось некрасивее – надеялись, что будет, как в Бразилии, а в худшем варианте – как в Боливии… Выходит, мы ошиблись многоразово. Не фраер Бог, не отвести руки его. Наш выбор – меж стабильностью Ниязова и толпами, погнавшими Бакиева. Одни лишь молгвардейские дивизии плюс ими заправляющие гении нас удержать способны от Киргизии – и сдвинуть в направлении Туркмении.

Конечно, есть какие-то условия, чтоб сделалось не так, а как в Московии…

Но так как жизнь в России все сурковее, то говорить об этом все рисковее.

Подражание Галичу

05.05.10

Новый выворот в судьбе оппозиции: появляются в Сети порноролики, где они в миссионерской позиции размножаются буквально как кролики. Все столпы правосознания нашего, от Лимонова до пылкого Яшина, вытворяют с доброволицей то еще, и при этом все с одною и тою же. Замечают в одобрительном тоне ей, что горды ее усердием видимым, и такой уж достигают симфонии, что не снилась и Госдуме с нацлидером. Получают удовольствие явное, в сексуальных похождениях плавая, словно это не девчонка халявная, а гэбня под ними стонет кровавая. В Интернете говорят: ишь устроился! Тут и девушку, и кокса – вредитель, на! Отмечают их мужские достоинства – кто завистливо, а кто снисходительно; обсуждают приключенья альковные, напрягают аппараты оральные – громче прочих голосят уголовные, но встречаются и просто моральные.

Я попервости не знал: что такого-то? В чем тут, в общем, компромат и марание? Это ж как бы не давало мне повода относиться к ним хужее, чем ранее. Оппозиция, как правило, славится тем, что женщинам, как правило, нравится. Я не вижу тут большого события, что мужчина соблазнился соблазнами: это те, кому не светят соития, утешаются борьбой с несогласными. Не по нраву тебе враг – так ударь его, а не ставь ему жучка возле фаллоса. Тем по нраву вертикаль государева, у кого уже своей не осталося. Это ж разве компромат на Лимонова, что у него в его года – все рабочее? Мы и так уже читали у жен его, что он в койке интересней, чем прочие. Уж на что я подозрительно-бдительный, а не вижу тут особенной вредности. Если это компромат – то сомнительный, да к тому ж еще свидетельство бедности: приезжали к нам спецы буржуазные – мы подкладывали баб в полной мере им, но хоть бабы были все-таки разные, а теперь всего одна, и та не Мерилин… И за что она страдает, ответчица, что ей пользуется целая троица? Мне тут умысел, читатель, мерещится. Он сейчас тебе, читатель, откроется.

Все мы знаем, что у нас оппозиция – несогласная во всем, разнолицая; два еврея, так сказать, четыре мнения, – а у нас их двадцать пять и не менее. Нет единства меж вороной и зябликом, меж крапивою и травами прочими; нет единства меж Чубайсом и «Яблоком», а нацболы вообще на обочине. Как им можно защитить демократию, если каждый на любого – с проклятьями? Вот и хочут их связать этой Катею, чтоб они себя почуяли братьями. Прекратится бессистемная вольница: отношения порочные, прочные… Чуть заспорят, заорут – и опомнятся: «Да ведь мы с тобою братья молочные!» Я не вижу тут ни шутки, ни вымысла – это главный шанс страны, если кратенько.

Лишь бы Катя, так сказать, это вынесла.

Но ведь это же за Родину, Катенька!

Памяти сороковых

12.05.10

От автора. В этом году отмечается не только 65-летие Победы, но и 90-летие Давида Самойлова. Думаю, прежде чем читать этот скромный оммаж ему, читателю стоит вспомнить «Сороковые, роковые», которым я не чаял подражать, но попытался ответить из нашего времени.

Распадское

17.05.10

После взрыва в шахте адской, взбудоражившего Русь (и не зря она Распадской называется, боюсь), после митингов с ОМОНом, что вовсю теснит народ, и с Тулеевым Аманом, что совсем наоборот, – часть российского народа (кто – терпя, а кто – руля) ждет семнадцатого года, что-то типа февраля. Все боятся, что воскреснет наше местное сумо: где-то лопнет, где-то треснет – и покатится само. Гнев народный сдвинет горы, ибо все давно не то: там поднимутся шахтеры, там – водители авто, и критическая масса, сбросив морок нефтяной, против правящего класса встанет гордою стеной: обездолены, разуты – против наглого ворья… Кто боится русской смуты, кто приветствует ея. Утешаться больше нечем-с, перекрыты все пути… «Междуреченск, Междуреченск!» – раздается по Сети. Тут не кучка несогласных, разгоняемых в момент, – тут накал страстей опасных, пролетарский элемент! Схваток комнатных раскаты, скорбный плач, злорадный смех и бессмертные цитаты несостарившихся «Вех»: патриоты белой масти призывают в сотый раз поклониться парной власти, что хранит от бунта нас. «Горе вам, хотящим бунта! Это будет ''Рагнарёк''!» – надрываются, как будто бунт и вправду недалек.

Я намерен вас утешить и толкнуть простую речь. Никого не будут вешать, ничего не будут жечь. Не очистит небосвода благотворная гроза: ни семнадцатого года, ни последовавших за. Мелковато, гниловато – а в семнадцатом году было что поджечь, ребята, чтоб горело, как в аду! Все покуда было цело – и столица, и село… Но сперва перегорело, а потом перегнило. Помутнела наша призма, недоступная лучу…

«Вы хотите катаклизма?» – спросит кто-то. Не хочу. Я бы, может, и не против – тухло жить, теснится грудь, – но, Отчизну заболотив, поджигать ее забудь. Не вернуться прежней силе ни на четверть, ни на треть. Все давно перегноили. Стало нечему гореть. Не развеять нашу дрему. Мы на новом рубеже, ибо смерть грозит живому. Нам не страшно. Мы – уже. Звуки ленинского лая вспоминает большинство: «Вот стена. Она гнилая». Да! Но гниль – прочней всего.

Мы уткнулись в это мордой и уперлись головой. Если честно, тихий мертвый хуже, чем любой живой. Пусть он бездарь и невежда и пути его кривы – у живого есть надежда, а у мертвого – увы. Можно сделать что угодно – не проснется спертый дух: хоть повесить принародно возмущающихся вслух, хоть воспитывать на розгах (в самом деле, дети злят), хоть ввести налог на воздух или штраф за дерзкий взгляд. Бойкость рыбья, память птичья, перспектива коротка – ни развитья, ни величья, ни подъема, ни рывка, ни семнадцатого года, что пугает бедолаг как возможность перехода из чистилища в ГУЛАГ.

Никаких тебе пожарищ – тишь и нелюдь, волчья сыть. Апокалипсис, товарищ, тоже надо заслужить. Будет мирное схожденье, вековой круговорот – для кого-то наслажденье, для кого – наоборот. Все в одной всеобщей луже, у планеты на виду.

И похоже, это хуже, чем в семнадцатом году.

Чемоданное

24.05.10

Творец идеологии Кремля, известный книгой «Околоноля», лощеностью и статью аполлонской, собрал российский бизнес у себя – и здесь-то, о ровеснике скорбя, вступился за Чичваркина Полонский. Он молвил: «Инновациям – ура. Весь мир внедряет их, и нам пора, но что за инновации, когда, нах, вам никакое право не указ, и мы не знаем, что нам ждать от вас, а потому сидим на чемоданах?!»

Создатель книги «Околоноля», услышав это, молвил: «О-ля-ля! Я что-то не слыхал подобных данных. Никто вас не неволил, не пытал, вы даром получили капитал – и смеете сидеть на чемоданах! Скажите, это вы или не вы однажды стали пищею молвы, сказав на вечеринке плотоядно, что не боитесь высшего суда и пусть идет, вы знаете куда, любой, кто не имеет миллиарда? Я не имею, молвлю без стыда, но не пойду, вы знаете куда. Вам нужно быть скромней в тщеславье мелком – и ваши шансы сразу возрастут. Как видите, вы все у нас вот тут. Слезайте с чемоданов. You are welcome!»

И впрямь, тут есть какой-то парадокс. Страною управляет пара досточтимейших людей и богоданных; стабильно все, замечен даже рост, шатается лишь волгоградский мост – а все вокруг сидят на чемоданах! Не только бизнес (он во всякий день готов бежать под лондонскую сень, заслышав у дверей малейший шорох), но все на чемоданах, с детских лет. Боятся за имущество? О нет! Оно давно упрятано в офшорах, а большинство – такие дурачки, что ничего не нажили почти за время предоставленной отсрочки. Моя многострадальная земля бедна, как автор «Околоноля», кому рубля не накопили строчки. Хотя не отложила ни хрена, сидит на чемоданах вся страна – они ей вместо мебели годятся. И даже те, кто вхож в верховный пул, придя туда, отпихивают стул – приносят чемоданы и садятся! Эстет, эксперт, красотка, хулиган  – любой с собою носит чемодан – невидимый, скопившийся годами; и даже в спорте наши игроки не столь быстры, изящны и легки лишь потому, что с ними чемоданы. Чего нам ждать от околокремля – подарка? поношенья? звездюля? А вдруг начнут палить очередями? Вот даже я, работой увлечен, пишу – а между тем сижу на чем? Читатель, как и ты, – на чемодане. В нем смена немудрящего белья, и пара книг, что написал не я, портрет девчонки, фото мальчугана  – другая ветошь мне не дорога. Коль верх имеет форму сапога, то низ имеет форму чемодана.

И только те, кто, все переделя, живут сегодня околокремля, владеют этой узкою полоской, – сидят на стульях, словно господа, и никогда не сдвинутся туда, куда сказал разнузданный Полонский. Над ними гордый лозунг в три ряда: «Мы не уйдем, тем более туда». Страна читает, в ужасе отпрянув. Иные коннотации пошлы, но если б вы куда-нибудь пошли, то мы бы сразу слезли с чемоданов!

Но – не судьба. Все будет, как всегда. Россия неизменна и горда, и пирамида русская тверда, нах: промышленность, наука, нефть и газ, семья и школа – все стоит на нас. И вы – на нас. А мы – на чемоданах.

Триумфальное

31.05.10

Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот в темное время суток, когда силы зла царствуют безраздельно.

Артур Конан Дойл

Есть еще на свете силы ада, тайные и темные места. Вечером ходить туда не надо, нас предупреждают неспроста. Всем распахнут город наш овальный, но молите, чтоб судьба спасла вас от Маяковской-Триумфальной в вечер тридцать первого числа.

Мне, признаться, даже интересно  – что за точка, Господи прости? Это зауряднейшее место, если в прочий день туда прийти. Слева Маяковский, справа «Суши» – никакого явственного зла; но спасайте, братцы, ваши души в вечер тридцать первого числа. Вас там могут разом изувечить, разорвав на пару половин; там кружится всяческая нечисть – то ли шабаш, то ли хэллоуин! Там для них построили заказник, чтоб бесилась дьявольская рать. То затеют бал, то детский праздник, то нашистов свозят поорать… Местные поляне и древляне думают в испуге: мать честна! Почему у нечисти гулянье только тридцать первого числа? Что они там празднуют, по ходу, скопом, с января до декабря, каждый раз, во всякую погоду, на мороз и солнце несмотря? Нет бы им сойтись толпою плотной, хороводом праздничных элит, – где-нибудь на площади Болотной, как фольклор им, кстати, и велит, – и устроить праздник свой повальный: там и Третьяковка под рукой… Но они хотят на Триумфальной, в этот день и больше ни в какой.

Врут, что жить в России стало пресно. Страшно жить на новом вираже. Даже говорить про это место в обществе не принято уже. Вот Шевчук решил по крайней мере разузнать, какая там байда, и спросил открыто при премьере, почему нельзя ходить туда. Замер зал. Премьер поправил галстук. У него задергалась щека. Он при этом так перепугался, что забыл про имя Шевчука. Все вокруг лишились аппетита. Спрашивает Юра: «Что за жесть, почему нельзя туда пойти-то?» Тот в ответ: «Простите, кто вы есть?» Все смотреть боялись друг на друга, даже воздух в зале стал зловещ, – потому что дальше от испуга он понес неслыханную вещь, но уже не мог остановиться, выглядя при этом все лютей: «Может быть, там детская больница? Для чего смущать больных детей? Или, может, дачник едет с дачи, хмурый, в прорезиненном плаще?» (Это он от стресса, не иначе. Дачников там нету вообще.) После он – от злобы, от испуга ль, хоть крепка нервишками ЧеКа, – начал про коксующийся уголь, чем расстроил даже Шевчука. Что же там за ужас аморальный, что за апокалипсис финальный, если лидер наш национальный, нации отборный матерьял, при упоминанье Триумфальной самообладанье потерял?

Если ж вы решитесь в это время выдвинуться к точке роковой – что там с вами сделают со всеми? Например, приложат головой или руку в двух местах сломают, чтоб прогулочный не мучил зуд, или просто за ухо поймают и в участок на ночь увезут, и продержат типа до рассвета – не за то, что совесть нечиста, а как раз за самое за это. Не ходите в темные места. Я б сказал, от храбрости икая и слезой невольной морося, что и вся страна у нас такая…

Но не вся, товарищи, не вся.

Неюбилейное

07.06.10

Что ж, Александр Сергеич, с днем рожденья! Испытанный «жигуль» переобув, за сутки непрерывного вожденья мы вместе с сыном прибыли в Гурзуф, где плещут волны, радостнее невских, где небо ясно триста дней в году, где вы когда-то в обществе Раевских писали про летучую гряду. Прибыв на край славянской ойкумены, я счастлив в сотый раз, как неофит. Вы спросите, какие перемены? Огромные, а в общем никаких.

Украйну, как всегда, не успокоишь, то с Ющенко носились, как с дитем, теперь они горды, что Янукович пришел демократическим путем. От споров, как обычно, нету толка, напрасно я твержу, пожав плечом, что в нем демократического только вот этот путь, которым он пришел. Но им не привыкать дивить планету. «Завидуете! – мне они в ответ. – Ведь вы рабы, у вас такого нету» – и то сказать, у нас такого нет. В их новостях я дилетант отчасти, своих фантомных болей до черта, но главная примета новой власти – цветущая крутая блатата. Везде шансон до белого каленья и призвук незабвенной хрипотцы, у нас повсюду Третье отделенье, у них – отчизны крестные отцы. И те, и эти мне противны с детства, их не прогонишь, сколько ни рыдай, однако для меня, автовладельца, всего страшнее люди с бляхой «Даi» [ Державная автоинспекция (укр.). ]. Они распространились хуже тифа, образовали шумную толпу, при Ющенко они сидели тихо, а нынче снова вышли на тропу. Им вечно мало, сколько бы ни дал ты, узрят московский номер и тотчас… За весь мой путь от Харькова до Ялты меня остановили 10 раз. Завидевши авто московской масти, они немедля требуют права, и я их проклял, как у вас в романсе, но дал им злата все-таки сперва. Теперь мне впору собирать бутылки, чтоб хоть черешней угостить семью. Вы б вовсе не доехали до ссылки при этаких поборах, зуб даю. Вам подорожных точно б не хватило, и вы б тогда в Украйну ни ногой, а значит, про послушные ветрила нам написал бы кто-нибудь другой.

Вам интересно, верно, как там дома? Почти никак, а в общем, как всегда. И это состоянье нам знакомо, как небесам летучая гряда. Мне трудно говорить в серьезном тоне про нашу государственность и честь, вы спросите, конечно, кто на троне? На троне, несомненно, кто-то есть. Их даже двое, избранных на царство, и кто главней, гадает целый свет. «Ахти, какое низкое коварство!» – вы скажете, а я скажу, что нет. Один порою гладит нас по шерстке, другой чудит, оттаптываясь всласть… Ведь вы слыхали про игру в наперстки? Все спорят, под каким наперстком власть. Нет мягкости во взгляде их холодном, но все ж эпоха вашей не чета. Кто не согласен, может ехать в Лондон, а Лондон, слава богу, не Чита. Рискуя вызвать общую ухмылку и даже смех, но, думаю, сейчас вы тоже не поехали бы в ссылку, на вас бы положили, как на нас. У них же все, а наши силы слабы. Ведь я у них трубу не украду? И в этом смысле тоже не судьба бы вам написать летучую гряду.

А в общем стало как-то очень сперто, от родины осталась типа треть, все стало до того шестого сорта, что неприятно в зеркало смотреть. Пииту неслужебныя породы пора отринуть всяческую слизь, сказать: «Паситесь, мирные народы» – и самому отправиться пастись. О чем еще поведать? Не о спорте ж, не о борьбе с начальником Москвы? Но есть и то, что все же не испортишь. К примеру, это море или вы. Могу еще сидеть и сочинять я, а надо мной летучая гряда внушает мне, что лучшее занятье лететь из ниоткуда в никуда.

Мечтательное

21.06.10

Медведев на питерский форум недавно слетал, деловит, и лозунг изрек, о котором Россия взахлеб говорит: «В ближайшие годы, не скрою, мы будем стараться сполна, чтоб стала страною-мечтою родимая наша страна».

О, эта российская скромность! Она, опасаюсь, вечна. Верховный правитель, опомнись: у нас и сегодня мечта, хрустальней любых Синегорий, шикарней, чем старый Париж, – хотя не для всех категорий: для самых мечтательных лишь.

Россия – мечта лежебоки, крестьянских утопий село: лежи, а в известные сроки тут все происходит само. Трудящийся слишком активно смущает расслабленный фон и выглядит как-то противно, и скоро сливается вон.

Россия – мечта держиморды, его вожделенный приют: тут жители искренне горды, когда им по морде дают. Любимый из местных сюрпризов, привычный на местных ветрах: извне намечается вызов – внутри обостряется трах.

Россия – мечта идиота (здесь, в общем, не верят уму). Открыта любая работа и всякая должность ему, а если не сладится что-то и с грохотом с рельсов сойдет: наденешь армяк патриота – и будь хоть совсем идиот.

Россия – утопия Гейтса: он нынче раздать возмечтал на благо голодного детства компьютерный свой капитал. Призвал он акул капитала – торжественно, под «бетакам», – презренного, значит, металла излишки раздать беднякам. У нас же по первому зову любой доморощенный Билл, не жаждущий выехать в зону за то, что кого-то убил, готов на подобное действо, – и если страна позовет, он даст и поболее Гейтса на благо рублевских сирот.

Россия – мечта людоеда: жирей, разрастайся, мордей, подумывай после обеда, что все-таки любишь людей… Мечтай, растянувшись на пляже, а пища, в желудок скользя, подробно докажет сама же, что с нею иначе нельзя.

Россия степна и лесиста. Россия – мечта хомячка. Россия – мечта мазохиста, а также садиста мечта, блаженная пристань ничтожеств, видавших законы в гробу, усвоивших «как же-с» и «что же-с», «так точно» и «всех зашибу». Россия – мечта белоручек, а также мечта «сапогов», и Мекка для всех недоучек и сдувшихся полубогов, за порцией денег и славы стремящихся в эти места; мечта приблатненной оравы и силы нечистой мечта. Замечу – по этой цитате ль, по всякой ли речи иной, – что главный кремлевский мечтатель, похоже, доволен страной: все это покрытое серым пространство тоски и тщеты  – мечта президента с премьером, которые, кстати, на ты. Им нравятся плесени пятна и хищные рыльца в шерсти. Иначе они, вероятно, нашли бы возможность уйти.

Ах! Судя по запаху тленья и массовым бегствам кругом – ведущая часть населенья мечтает совсем о другом. С тех пор как открыли границы, сбежавших друзей не сочту. Летят перелетные птицы, мечтая другую мечту. Но сколько бы, встречных пугая, ни лез я в бессмысленный бой, – не бойся, моя дорогая. Ведь я остаюся с тобой. По мощи, абсурду, напору, размаху дубья и ворья – ты в самую тухлую пору мечта для такого, как я. Боюсь, при текущем раскрое за десять отмеренных лет нас просто останется трое  – премьер, президент и поэт. Мы так и застынем, как реки под слоем январского льда, – безальтернативны навеки!

О чем и мечтали всегда.

Преведственное

27.06.10

То, что власти глава исполнительной не свершил выдающихся дел – это вывод довольно сомнительный. Их немного, но я разглядел. Незавидный назначился путь ему – я б назвал его даже крестом: неустанно прокладывать Путину триумфальный возврат на престол. Вероятно, он даже продвинулся, осторожно смягчая страну: вот из ЮКОСа кто-то откинулся, вот решили простить Бахмину,  – чтоб вернувшийся в лидерской маечке, в обретенном опять кураже эти малозаметные гаечки завинтил безвозвратно уже. Возвращение главного лидера обозначится сменою вех: этих избранных милуют, видимо, чтоб обратно размиловать всех. Главначальник вернется возжажданным, сокрушительно прям и жесток,  – да. Но чем же запомнится гражданам переходный медведевский срок? Как-никак он царил не в Эстонии, а имел под собой Вавилон… Кем он будет в российской истории? Кем в потомстве останется он? Он в хоккейном позировал свитере, в камуфляже однажды блистал  – но недавно отметился в «Твиттере» и немедленно тысячник стал. Это надо на мраморе высечь, нах, как распущенный делывал Рим: он останется с титулом Тысячник  – достижением главным своим.

Это может затмить и Осетию, и филиппики в адрес ворья… Не сказать, чтобы этою сетию восхищался особенно я: я и сыну родному советую и тому ж его учит жена: увлекаться бодягою этою, лишь уроки закончив сполна. Ты сперва за собакою вытери, подними свою детскую жэ  – а потом и сиди себе в «Твиттере», коль читать не умеешь уже! Почитавши российские медиа, да и местную нашу печать, понимаешь, что есть у Медведева, что начать и за что отвечать,  – уроженцы любимого Питера порезвились в родимом дому, так что, думаю, есть и без «Твиттера» чем досуги заполнить ему. Но российской затурканной живности не впервой в Интернете висеть – им осталось из прочей активности лишь бурчать в социальную сеть. Трудно взрослым, а детям тем более! Прав не видно, возможностей нет… Как при немцах сбегали в подполие, так сегодня бегут в Интернет. Тут не нужен наш голос встревающий, наши руки и наши умы: ничего мы не можем, товарищи! И Медведев такой же, как мы. Вот и сеть: он сбегает под сень ее, как сбегают в последний редут, – представитель того населения, что хотело бы да не дадут.

Рад поздравить друзей его списочных, что решили его зафрендить: час не минул – а он уже тысячник. Всенародная слава, етить! Это много честнее, чем выборы – те, которых в Отечестве нет, потому что теперь они выбыли, как и прочее все, в Интернет. Не напрасно он, значит, старается, отдаляясь от взглядов вождя, понимая, что это карается, и, однако, на это идя. Все в порядке, и нечего крыситься: антипатия к власти – навет. Есть в Отечестве целая тысяча, говорящих Медведу: «Превед!» Вот история нам и ответила, чем закончатся эти труды: мы не выберем больше Медведева. Но добавим его во френды.

Шпионострастное

05.07.10

У России обнаружились шпионы. Несмотря на оглушительный провал, я, как прочие сограждан миллионы, при известии об этом ликовал. Значит, можем мы не только брать айфоны, клянчить помощь или в «Твиттере» висеть, но еще у нас имеются шпионы – настоящая, простроенная сеть! Знать, не все еще пока считают раем этот Запад, полусгнивший ананас: значит, мы еще вербуем и внедряем, и они еще работают на нас! Я напьюсь за это дело и наемся. СВР собаку съела на «кротах». Сколько я могу припомнить, после Эймса нелегалы не проваливались так. Это значит, мы еще чего-то можем – сверхсекретное, по долгу и уму, а не только несогласных бить по рожам и Лимонову подсовывать Муму: есть враги еще серьезней, чем Лимонов, и спецслужбы – не детсада филиал! Если честно, я и сам люблю шпионов. Вероятно, это Штирлиц повлиял. Он страдает от жестокой ностальжии, хоть внедряется в элитные слои… Мы в стране своей и сами как чужие, и шпионы нам понятны, как свои, – эти хитрые, с подходом и подъездом, неприступнее кощеева яйца… До сих пор еще пугливо помнит Дрезден неприметного, но грозного бойца. Конспирируются пламенные Данко, и хотя им служит матерью-отцом та же самая московская Лубянка – но с неглупым человеческим лицом, на котором без особенного проку расположены защитные очки – прятать слезы по березовому соку, за границей недоступному почти. Есть обычные лубянцы, но никак с них делать жизнь не захочу. А с этих – да! Я особенно жалел американских: бездуховная, циничная среда! Еле прячется за фейсом безучастным беззаветная любовь к родной стране. Эта рыжая девчушка Аня Чапмен Жанной д’Арк уже вообще казалась мне…

Но из прессы мы узнали – разгребись ты, эта пресса, что по идолам палит! – что они и не шпионы, а лоббисты, соблазнители банкиров и элит, что они там не секреты добывали, аккуратно их сливая в Интернет, а российские же деньги отмывали (сырьевые, потому что прочих нет); что, в отличие от Абеля и Эймса, заслуживших от пиндосов «very good», эти люди заготавливали место, на которое отсюда побегут! Не преследовали их и не пытали, и во тьме не нападали со спины, а они туда сливали капиталы, выводимые начальством из страны. Ведь когда-нибудь наступит час расплаты – как-никак мы говорим не о богах: те, что ныне знамениты и богаты, с неизбежностью окажутся в бегах. И чтоб сразу их не выгнали оттуда, и чтоб стала репутация чиста, – им российская готовит агентура запасные безопасные места, улещая белодомовских хозяев. Как поверить этой бешеной пурге? Вы представьте лишь, чтоб Штирлиц наш Исаев место Сталину готовил в ФРГ! Публикуется и версия другая – в это верить и подавно западло, – что они там попалились, помогая распилить свое бюджетное бабло. Плохо спится от подобной подноготной. Я б описался, представив этот срам – чтобы Штирлиц в ресторане «Грубый Готлиб» тратил то, что Алекс Юстасу послал! Я набычился и зубы сжал до хруста-с. Значит, зря я столько лет разведку чту? Что ж ты, Алекс, елкин корень, что ж ты, Юстас, растоптал мою хрустальную мечту? Мы тут верили, а ты там бабки тыришь и обслуживаешь злейшего врага, а березового сока, Отто Штирлиц, вообще уже не любишь ни фига? Трудно все-таки романтику в России: что ни новость, то засада и облом, и разгадки унизительно простые – все на свете объясняется баблом!

Безвозвратны Византия и Эллада, дни Аккада и библейские стада. Я в добро уже не верю – и не надо, но хоть зло-то мне оставьте, господа! В этой области мы были чемпионы, а сегодня вызываем лишь хи-хи. Неужели в наше время и шпионы – не злодеи, а банальные лохи? В жажде подлинности снова залезаешь в Интернет, куда Отчизна отнесла блоги, форумы и споры  – то есть залежь бескорыстного, беспримесного зла.

Осьминогое

12.07.10

Я на футбол гляжу со стороны, но главное заметил, слава богу: эксперты наконец посрамлены, и верить можно только осьминогу [ Автор просит учесть, что пишет эти строки до испанско-нидерландского матча (и сам болеет за Испанию). Так что, если осьминог впервые опозорился, это полностью дезавуирует все вышесказанное. ]. Живущий в Оберхаузене гад, бесчисленных пари катализатор, уже бы стал неслыханно богат, когда бы мог играть в тотализатор. Настолько усложнился белый свет, что знают все, от мала до велика: научным предсказаньям веры нет. Сейчас надежен только метод тыка. Мы все уже не знаем ничего, но знает Поль и прочие моллюски, – и я б нашел, о чем спросить его, когда б он мог понять меня по-русски.

Но опасаюсь – в том-то и беда ушедшего от нас десятилетья, что здесь из двух не выбрать никогда. У нас ни то ни се, а что-то третье. Никто не смог бы щупальцем попасть в простую букву верного ответа. Спроси его: где истинная власть? М или П? Ответ: ни то, ни это. И будь ты хоть немыслимый талант – из этого тандема командиров не выбрать. Нужен третий вариант: Обама, например. Или Кадыров. Начнешь его просить: подумай, друг, три варианта щупальцем листая! Но он умеет только, блин, из двух. Он осьминог, животная простая.

Другой вопрос, волнующий сейчас и шефа, и последнего холопа: скажи, зверек, Европа тут у нас – иль Бирюковым названная жопа? Любой американский индивид и европеец, числящийся в топе, с Россией как с Европой говорит, но думает при этом, как о жопе. Гламурная, рублевская страна, отечество Минаева и Робски, – по-европейски выглядит она, но пахнет и колышется по-жопски. Не привлекают наши рубежи инвестора, но радуют поэта: Европа или жопа мы, скажи? Но правильный ответ – ни то, ни это. Мы Еврожопа, в сущности, сынок, хоть выглядим с годами все жопее. И задымился б жалкий осьминог, как робот из «Москвы – Кассиопеи».

И в третий раз спросил бы я его, застенчиво доставши из-под спуда вопрос, который мучит большинство, но вслух не сформулирован покуда. Куда свернет невидимая нить? Ткни щупальцем иль всеми напечатай: гореть мы дальше будем или гнить? Семнадцатый нас ждет или десятый, вулкан или болото впереди, трагедия иль фарс в конце куплета? А он в ответ свернется: уходи. Ни то ни се – точней, и то, и это. Который год, планету загрузив, твоя страна упорно вопрошает, что ждет ее – гниенье или взрыв? Пойми: одно другому не мешает. Припомни стародавний анекдот – украсишь им стишок, как астрой клумбу: матумба или смерть героя ждет? Герою светит смерть через матумбу.

Но осьминогу жалкому дано ль проникнуться родною скотобойней?

Сиди в своем аквариуме, Поль. Предсказывай футбол. Оно спокойней.

Температурное

19.07.10

Июль, крутой, как сверхдержава, Москву расплющил, как жену. Москва коробится от жара и в новостях клянет жару. Давно ль претили ей морозы, надоедали холода, измученные жилкомхозы, ночных аварий череда? (Читатель ждал уж рифмы «розы», но обманулся, как всегда.) Теперь вам кажется нагрузкой жары полдневной торжество, но русский Бог на то и русский, чтоб было все – иль ничего. То сушь, то хлещущие воды, то зверь у власти, то клеврет, то совершенно нет свободы, то ничего другого нет; и если просит гордый разум о снеге, вольности, деньгах – ему дается все и разом, в таком количестве, что ах: просил движухи  – дали путчи, тепла – и тридцать пять в тени… Чтоб мы вскричали: было лучше! Верни, пожалуйста, верни! Москва слипается от пота, не хочет есть, не может спать… Господь услышит, скажет: «То-то!»  – и станет минус тридцать пять.

А в общем – чай, у нас не Плимут, теперь мы даже не в Крыму: мы заслужили этот климат и соответствуем ему. Еще Платон седобородый учил, на тумбу взгромоздясь: меж человеком и природой есть удивительная связь. Не зря чреда землетрясений пророчит бунтов череду, недаром паводок весенний бурлил в семнадцатом году! Увы, никто не мог бы сроду, хотя б и плавая в жиру, иметь туркменскую свободу и нетуркменскую жару. Нельзя на всех стучать ногами, соседей дергать за усы, иметь коррупцию, как в Гане, – и климат средней полосы! Мы, как индусы, верим в касты и в домотканых наших Шив, и наши отпрыски блохасты, а каждый третий даже вшив; приедешь, граждане, оттуда – и разница невелика! Дивиться ль, что температура у нас дошла до сорока? Нельзя, сограждане, believe me, жить в беззаконии крутом, в каннибализме, в трайбализме – и в мягком климате притом; при азиатской вертикали, при африканском воровстве, при православном Ватикане – но чтоб погода как в Москве.

К причинам засухи добавьте, в тени на лавочке засев, что в наше время гастарбайтер уже работает за всех. Водители из Киргизстана, из Кишинева маляры – других работников не стало, и это корень всей жары. Трудясь отчаянно и здраво двенадцать месяцев в году, они давно имеют право оптимизировать среду. Мы их призвали на подмогу – и разлеглись на простыне; но тот и делает погоду, кто что-то делает в стране! Нам сорок градусов – запарка, и мы спеклись за десять дней, а им нормально, если жарко, и если честно – им видней. Сама культура этот вызов принять решила от души: они включают телевизор – а там почти Туркменбаши…

Пусть РПЦ внушает чадам, а власти  – гражданам в миру: кто стал Лаосом или Чадом, пускай не ропщет на жару. Нормальный климат здесь излишен, не заслужил его холоп; а для богатых есть кондишен – прохладный воздух из Европ. Они живут себе в Европе, где свежий ветер и дожди, а мы сидим в родном окопе (ты ждешь уж рифмы, но не жди).

Когда ж совсем закрутят гайки, как обещает Интернет, и вслух объявят без утайки, что больше оттепели нет, и мы подавимся обидой и вновь останемся скотом – тогда мы станем Антарктидой.

И Атлантидою потом.

Пропрезидентское

26.07.10

Отдельные товарищи, забредив от праздности, жары и духоты, нам говорят: бездействует Медведев. Да. Правильно. «А что бы сделал ты?» – у блогера, у Джуны или Ванги спросил бы я, взволнован и сердит. На всех путях в убийственном цугцванге любимое Отечество сидит. Тут будет хуже от любого хода – так безнадежно покривилась ось: кругом тупик, да тут еще погода, при Путине стабильная небось…

Простой пример. Задумайся, повеса, как сохранить приличное лицо, решая участь Химкинского леса и разгрузив московское кольцо. В конфликте, развивающемся бурно, кто высказаться должен, как не босс? Там пробка от Москвы до Петербурга (при Путине-то не было небось), не развернуться правящему классу, не улететь нормально за кордон, – и надо лес рубить, чтоб строить трассу, но там сидят экологи, пардон! Экологи, я сам от вас фигею. Вам дорог лес – но, Господи прости, что вырубить взамен? Снести «Икею»? По нашим меркам проще Кремль снести. Мы отобрали труд у населенья, Россию капитально разгрузив, и коль отнять еще и потребленье – нам обеспечен социальный взрыв! Зайдутся все в отчаянном реванше, погибнут многолетние труды – и что тут делать? Надо было раньше!

А тут вдобавок Чистые пруды.

Отечество, не знаешь ни хрена ты, а между тем погнулся твой каркас. Рассудишь так – взбунтуются фанаты, рассудишь сяк – поднимется Кавказ, вдобавок не кавказский, а столичный. Диаспора не дремлет, так сказать! И кто бы мог ответственностью личной извечный этот узел развязать? Сам Путин тут, глядишь, пожмет плечами. Нет правого в конфликте партизан. С той стороны – скинхеды со свечами, а с этой улыбается… молчу! [ Тут что-то с рифмой. ] Погнать бы всех в естественном запале, поскольку правых нет и крайних нет… Вдруг на него действительно напали? А вдруг он был действительно скинхед? Покамест мы мочили несогласных, натравливая доноров на них, покамест разгоняли безопасных – тут вырос убедительный гнойник; любая из сторон пойдет на принцип, плюя на страх, не избегая пуль; имеются и свой Гаврила Принцип, и Фердинанд, и главное – июль… Тут напортачишь, даже не желая. Не разрулишь вливанием деньжат. Не зря наш царь похож на Николая…

А тут вдобавок Ахмадинежад!

Мы их лелеем – а они решили, что мы лелеем их не до конца. А тут еще Лука с Саакашвили – вот тоже мне, сплотились два бойца! А тут еще и Познер, наш оракул, – должно быть, он чего-нибудь вкурил, – о вреде православья громко вякал. Вот тоже выбор: Познер и Кирилл! Уж лучше б он о власти ноги вытер… Подумаешь: за что досталось мне, так любящему рок, «АйТи» и «Твиттер», рулить в такой запущенной стране! Универсальный выход – крюк и мыло, но как-то жизнь покуда дорога… При Путине все это тоже было, но он валил на внешнего врага. Не знаю сам, куда я руки дену. Мне действовать, ей-богу, не к лицу: тут все, что будет сказано по делу, приводит к убыстренному концу. Тут каждый шаг чреват всеобщей плахой. Черт дернул стать на время королем…

Я не пойму, чего тут делать, люди!*

Принять закон о пьянстве за рулем?

Грабительское

03.08.10

В лагере на чистом Селигере, где ряды опричные стройны, Вася Я. открыл в своей манере новый путь к спасению страны. Озирая строй своих посланцев*, он заметил, что в одном ряду юноша Никита Итальянцев слишком налегает на еду. Рыком заглушая скрип уключин, что прославлен блоковской строкой, он воскликнул: «Ты довольно тучен!» Да, кивнул Никита, я такой. Я люблю продукцию коптилен, мясо всякой птицы и зверья… «Если так, то ты неэффективен!» – с пафосом воскликнул Вася Я. В этот миг, томим расправы жаждой, он взорлил, как петел на насест:

– Ты ограбил Путина, как каждый, кто в России слишком много ест!

Эта фраза горестно итожит развлеченья селигерских масс:

– Путин может все. Но он не может похудеть за каждого из нас.

Думать о последствиях неловко. В тонкости я мало посвящен. Говорят, что Васина тусовка сбросила за сутки пару тонн; вследствие его протуберанцев, озаривших селигерский зал, злополучный тучный Итальянцев навсегда с тушенкой завязал; что, боясь глядеться несогласно, нынче каждый нашинский малыш отвергает сливочное масло и сосет касторовое лишь, вместо супа ест фосфалюгели, как их учит главный визажист…

Мне не важно, что на Селигере.

Я боюсь за собственную жисть.

Человек-то я по жизни мирный, скромный рыцарь прозы и стиха. В том, что я такой довольно жирный, нету перед Родиной греха. Я люблю, конечно, запах теста, мясо коровенки и свиньи, но клянусь, что жру не в знак протеста: просто жру и просто на свои! Но теперь я вижу: мы не шутим. В корень зрит нашистский легион: это я сожрал, а мог бы Путин. Это выпил я, а мог бы он. Сколько ни горю я на работе, на жаре, в торфяничном дыму, – половина сочной этой плоти, в общем, причитается ему. Вот она, расплата за котлетки, жалкий толстомясого удел… Станут на меня лепить наклейки: эта сволочь Путина объел! Станут клеить их на наши торсы, прикреплять к раздавшимся плечам… Скоро доживем, что всякий толстый сможет выйти только по ночам, пробираясь жалобно по стенке, глядя настороженно во тьму, чтобы люди Васи Якеменки попу не обклеили ему!

Вообще же «Наши» стали прытки. Вася вправду хочет за штурвал. Значит, все, что у меня в избытке, лично я у Путина урвал? Этот страх теперь ежеминутен. Только суну в рот колбасный кус – слышу крик души: «А как же Путин?!» Сразу колбаса теряет вкус. Покупаю пару «Абсолютин», скромное справляя торжество, – обжигает мысль: «А как же Путин?! Я же отрываю от него!» Лезу к бабе – надо ж с кем-нибудь им делать то, что вслух зовется «связь», – но вступает мысль: «А как же Путин?!» И восставший виснет, устыдясь.

Братцы, представители элитки, отпрыски сурковския семьи! Я бы отдал все свои избытки, все запасы лишние свои, все свои сосиски, макароны, мягкий сыр, поджаристый кебаб, соки, коньяки-наполеоны, собственный курдюк и даже баб, я бы сбросил вес, ругаясь матом, – если б Путин, вдохновясь письмом, сделал то, что Черчилль в сорок пятом или Буш в две тысячи восьмом. Но, увы, фантазию стреножит мрачный, недвусмысленный ответ: сбрось хоть центнер я – а он не может.

То есть может все, а это – нет.

Полицейское

10.08.10

Тебе небось, читатель, нынче рында мерещится и не дает покоя. Но эта рында всем уже обрыдла, и скучно мне описывать такое, премьерскую идею обработав среди столицы, исходящей потом. Ведь потому и нету анекдотов, что все в России стало анекдотом. Мне трудно превзойти по части бреда тандем, который бредит непрерывно: сегодня вместо тренда, вместо бренда, взамен герба сияет эта рында. Фонетике недаром отдал дань я – тут праздник в смысле звука, в смысле ритма: в ней так слились дыра, рыдван, рыданье, надрыв, орда, чувырла и дурында! На суахили, на фарси и хинди рядят об этой рынде обалдело, и скучно мне писать об этой рынде. Полиция – совсем другое дело.

История внушает нам неложно: где сверхдержаву скрутит в рог бараний и ничего поделать невозможно – там мания переименований. А впрочем, даже древние евреи, что в этом разбирались очень тонко, чтоб их дитя поправилось скорее, спешат переименовывать ребенка. Конечно, исцеляемый дитятя до ужаса раздулся и разросся – но это лучший способ, сил не тратя, вернуть ему зачатки благородства. «Милиция» звучит довольно жутко. Мерещатся фуражка, труп и бирка, стул, протокол, зловонная дежурка, мигалка, кафель, взятка и дубинка. Полиция приносит дух Европы, другое семантическое поле: душистый газ, изысканные копы, стрельба в ночи, поимка Аль Капоне… Быть жертвою расправы милицейской способен даже бомж багрянолицый; когда ж тебя терзает полицейский – ты пребываешь как бы за границей! А прошлое припомнить благодарно? У нас сидит в подкорке это слово: душистые подусники жандарма, любезный баритон городового… Милиция сегодня – символ быдла, не то что полицай во время оно. Скажи: «Меня милиция побила» – и кто ты есть? Один из миллиона! Зато скажи: «Полиция скрутила» – и ты герой в роскошном фолианте, ты персонаж крутого детектива, бутлегер, хлыщ, профессор Мориарти! С милицией ты жалобен и тленен, но если мы полицию представим – то ты, сражаясь с нею, как бы Ленин, а если ты кавказец – даже Сталин! Страна литературная до жути досталась нам в текущем промежутке: в ней мало что меняется по сути, а лишь слова. И к ним мы очень чутки. Иная пара доказала делом, что в целом стоит Пата с Паташоном, однако назови ее тандемом – и до чего в России хорошо им!

А если подходить к вопросу шире – хочу, чтоб власти выделили ссуду и в рамках этой акции решили на место «ми» поставить «по» повсюду. Уж если можно переменой слога милицию облагородить разом – везде его меняйте, ради бога, как нам диктует коллективный разум. Когда от жара мозг едва не вытек, когда прогноз «плюс тридцать» мнится песней, нет смысла говорить «пойдем на митинг». Пойдем на потинг – выглядит уместней. Язык проявит все со страшной силой, клянусь формалистическою школой. Со слогом «ми» наш вождь ужасно милый, а замени – и он довольно полый! Текущий год черту подводит жирно: в Отечестве не все огнеупорно. Казалось, что вокруг довольно мирно.

А приглядись всерьез – сплошное порно.

Поливальческое

17.08.10

На смену чрезвычайным мерам явились прежние понты: в лесах, потушенных премьером, цветут весенние цветы. Греми, торжественная ода, шатай рязанские дома: не только люди, но природа сошла от Путина с ума. Предупреждал еще Вернадский, что мы на этом рубеже. Рязанский лес, как лес Бирнамский, отреагировал уже. Не знаю, чьи хитросплетенья нам демонстрируются тут: ведь август – не пора цветенья! Но что поделаешь – цветут. Ученые заголосили: поправ законы естества: в потушенном лесном массиве на ветках – свежая листва! Один большой знаток природы добавил, страсти распалив: на это требовались годы, когда б не путинский полив. Теперь, добавил собеседник, смутив российскую печать, там будут делать заповедник, чтоб это чудо изучать. Кто как, а я поверю чуду. Плевать на бред научных школ. Теперь в России бред повсюду – а что, рязанцы лучше, что ль? Ей-богу, если б мне сказали, что в духе позднего Арто там возросли грибы с глазами, – так я поверил бы и в то. Не стану утверждать глумливо, плодя противников себе, что после этого полива все МЧС и ФСБ, забыв о смоге и пожаре, спеша порадовать Москву, ночь напролет цветы сажали и к веткам клеили листву; решит иной досужий сплетник, науке суетной назло, что эту воду чистил Петрик: могло такое быть? Могло. Возможно ли такое дело, причем не только в голове, что все само позеленело при виде Путина В.В.? На нашей Родине паленой, что сорок дней горит огнем, тоски такой вечнозеленой я не припомню, как при нем.

Смущает, видите ль, кого-то набор сомнительных химер – мол, он без корочки пилота на вылет права не имел. Забавен этот зуд мушиный – «Премьер не смеет нас полить! Нельзя тому рулить машиной, кто не умеет ей рулить!» Пуризма вашего, мужчина, не понимаю ни хрена: ужель крылатая машина для вас дороже, чем страна? Согласно старой поговорке, мы не встречаем по уму: он десять лет рулит без корки, но вы же верите ему! Пожар болотный и овражный нам осветил со всех сторон, что управленец он неважный, – но разве этим ценен он? Мы ценим вычурность коленец, мы нелинейная страна – рациональный управленец тут не добьется ни хрена. Наставь он в нынешней запарке на все пожарные посты специалистов высшей марки, что будут девственно чисты, – и наша сельская Отчизна, огнем охвачена на треть, на том же месте, в те же числа исправно будет гнить и тлеть. А посади ты, для примера, в простой пожарный самолет простого местного премьера – пускай начальничек польет! – и наша сельская Отчизна, где пляшет жареный петух, при виде этого мачизма готова тухнуть, тухнуть, тух… При виде этого расклада предположу, Отчизна-мать, что здесь давно, по сути, надо не управлять, а поливать. Проблема в общем небольшая: набрать воды, где есть вода, ее собою освящая, – и распылить туда-сюда. Кропить заводы, теплосети, ГИБДД и общепит… «Что там жужжит?» – промолвят дети. А это Путин нас кропит! Пускай польет поля и пашни, убогий сад и огород, дороги, стройки, скот домашний, образование польет, пускай любуются на это соседи, дружно голося… Не гарантирую расцвета, но тухнуть будет все и вся.

Лишь одного я, право слово, в подобной схеме не пойму: что окропить ему такого, чего еще полить ему, на что направить с небосвода животворящую струю, чтоб расцвела у нас свобода, поднявши голову свою? Чтоб зеленела ярче склонов, свежей, чем вешние цветы? Кто должен быть полит? Лимонов? Каспаров? Узник из Читы? А то ужасно пахнет гарью, и ни надежды, ни цветов… Кого полить – не постигаю.

Но если надо – я готов.

Незнайческое

24.8.10

Давеча разнес российский лидер на «ЭКСПО» российский павильон: инвестиционной не увидел, типа, привлекательности он. Истинный мотив поди прознай-ка! Главные претензии странны: лидеру не нравится Незнайка в гордой роли символа страны. Может, он собою некрасив был, может, нарисован без любви – но по сути он не худший символ нынешней российской селяви. Не доносит, родичей не гробит, денег не ворует, наконец… Это наш такой российский хоббит, солнечного Мордора жилец, может быть, начитанный не слишком, но у нас ведь честь не по уму… Может, принадлежность к коротышкам повредила несколько ему? Я гоню подобные мыслишки: рослость хороша, да толку в ней! Есть края, где только коротышки достигают высших степеней. Вспомним, наблюдательность утроив, – безо всяких дерзостей, клянусь, – кто еще из носовских героев выражает нынешнюю Русь? На кого правитель не возропщет, кто полней являет наш Эдем? Может статься, Пончик и Сиропчик – был такой заслуженный тандем? Впрочем, что нам дался этот Носов, спорный автор, прямо говоря? Чем не идеал единороссов – мощный образ «Три богатыря»? Зорко озирая даль столетий, выстроят электоральный ряд президент, премьер и кто-то третий (это будет Сечин, говорят). Взгляды суверенные кидая, защищают целостность страны – их оценят граждане Китая, верные Конфуция сыны.

Выверни мозги хоть наизнанку – прет потоком скучный суррогат. Почему я, в общем, за Незнайку? Потому что выбор небогат. Кто у нас? Герои «Ревизора», да Хоттабыч вечно молодой, да еще вампиры из «Дозора»: прочие отторгнуты средой. Даже если вновь закрутят гайки – гайками не скрепится кисель. Винтики, и Шпунтики, и Знайки – все давно уехали отсель. Если же в фольклор запустишь руку, из него получится извлечь лишь олигархическую щуку да мечту построить нанопечь.

Кто еще среди родных осин был? Если поглядеть немного вбок, мы увидим главный русский символ – круглый говорящий Колобок. Скромный, наметенный по сусекам, маленький, с кокосовый орех, – как он схож с российским человеком, бойко укатившимся от всех! Бабу с дедом кинувши жестоко, на любые козни несмотря, он ушел от запада, востока, Ленина, язычества, царя; в разные углы боками тычась, грязью и легендами оброс. Сбросил он любую идентичность, и куда он катится – вопрос. Прежде он лоснился, процветая, но усох, как почва здешних мест. Вот он докатился до Китая. Может быть, Китай его и съест.

Вообще же с символом проблема. Может, это я мозгами слаб – но какая все-таки эмблема выразить Отечество могла б? Что мы воплощаем, Боже правый, что с явленьем нашим мир обрел, если даже наш орел двуглавый выглядит как комнатный орел? Горькая, медведь, матрешка, тройка, Сталин, диктатура, колбаса, спутник, балалайка, перестройка – все уже пустые словеса. Все, кто не уехал и не спился, – вечное родное большинство, – видят, что ни в чем не стало смысла, и уже привыкли без него. Господа, и мыслящие дамы, и бомонд, достигший степеней, – все не знают, кто мы и куда мы.

Так что пусть Незнайка. Он верней.

Химкинская баллада

31.08.10

Но пипочку,
но пипочку,
но пипочку сберег!
Дмитрий Филатов

В стране, довольно много имеющей от Бога, на глобусе занявшей значительный кусок, имелись огороды, леса, поля и воды, отдельные свободы и Химкинский лесок. Простые обыватели, строители, читатели, в спецовке ли, в халате ли, в веселье и тоске, – копали огороды, плевали на свободы и ели бутерброды в означенном леске.

Но тут на их обитель – хотите ль, не хотите ль – явился истребитель такого бардака: две маленьких головки, два хвостика-морковки, четыре бледных бровки и твердая рука. «Вы все погрязли в кале без властной вертикали, имущество раскрали, добро ушло в песок» – и отняли свободы, а также огороды, леса, поля и воды, и Химкинский лесок. «Спокойно! Меньше звона!» – сказали полдракона. «Но мы друзья закона!» – ввернул его дружбан. «С землею разберемся, свободой подотремся, а в Химках вместо леса построим автобан».

Захваченный народец не стал плевать в колодец: ведь собственная шкура привычна и близка. Он отдал огороды, и воды, и свободы, но – русская натура – им стало жаль леска! «Мы очень понимаем, что важный план ломаем, – их плач поплыл над краем, протяжен и высок. – Несчитанные годы мы жили без свободы, возьмите нефть и воды – оставьте нам лесок!»

«Дождетесь вы разгона, – сказали полдракона. – Еще во время оно вы отдали права. Верховное хлебало на вас теперь плевало!» – И важно покивала вторая голова.

От этаких подколок ответный кипеж долог. Взволнованный эколог устроил марш-бросок, разбил в лесу палатки, устроил беспорядки, но отразил нападки на Химкинский лесок. Сбежались журналисты, потом антифашисты, жежисты, анархисты, церковник с образком – одних арестовали, другим накостыляли, но третьи не давали разделаться с леском. Страна у нас такая: владыке потакая, хоть два родимых края народ отдать горазд, но в споре о немногом он вдруг упрется рогом и скажет перед Богом, что это не отдаст. Возьмите нефть, и газы, сапфиры, и алмазы, и прежние указы, и волю, и семью – и бабу, и бабульку, и рыбу барабульку, но малую фитюльку не трогайте мою! Легко и бестревожно мы сдали все, что можно, наружно, и подкожно, и дальше, до кости; нам не нужна ни пресса, ни призрак политеса, но Химкинского леса не отдадим, прости.

Пока одни икали, другие подстрекали, – созрели вертикали достойные плоды, в обычном русском жанре, и власти их пожали: пришли на них пожары, но не было воды. Когда-то журналисты, артисты и жежисты любили вертикали – а тут наоборот! Ни переписка рындска, ни срач «Толстая – Рынска» уже не отвлекали разгневанный народ. Дракон ногами топал, потом крылами хлопал, швырял вертушку об пол, катался по Кремлю – но, испугавшись рубки, поджал четыре губки, подумал про уступки и молвил: «Уступлю».

«Приму, пожалуй, Боно, – сказали полдракона. – Хоть так, ценою фальши, мы лица сохраним. А после скажем людям, что вместе все обсудим. Ты ж, от греха подальше, лети на Сахалин».

И се – ликуй, природа! Шевчук – открытье года – среди толпы народа на Пушкинской поет. Почуяв воли запах, смахнет слезинку Запад: дракон впервые за год надежду подает. «В России перестройка! – кричат эксперты бойко. – Мы выдержали стойко чудовищный застой. Наш подвиг вдохновенный, на радость всей Вселенной, сравнится лишь с отменой чудовищной шестой [ Шестая статья Конституции СССР о руководящей роли КПСС отменена в 1990 году. ]».

Не умаляю, други, я доблестной заслуги. На ваши я потуги взираю со слезой: и как, скажи на милость, мы так переменились, так быстро провалились в глубокий мезозой?! И впрямь – ликуй, держава, чернея от пожара, отсчитывая ржаво бессмысленные дни, без права, без прогресса, без замысла, без веса…

Но Химкинского леса не отдали они.

Калиновое

07.09.10

Мегалидер, который рулит королем, из Хабаровска едет в Читу за рулем по российской суглинистой глуби. Тот, кто верит мелодиям местных сурдин, может предположить, что он едет один, но имеется ролик в Ю-Тубе. Это ролик, что местным любителем снят: мужики вдоль обочин друг друга теснят (лица бодрые: тронешь – зарежем) и с улыбчивым матом, с каким, говорят, выходил к поездам партизанский отряд, неотступно следит за кортежем.

А кортеж, доложу я вам, – это кортеж. По Сибири такой не катался допрежь. Так езжали, поди, богдыханы, да и те по сравнению с нами отстой. Для начала по трассе, с рассвета пустой, проезжает машина охраны. За охраной менты, за ментами спецсвязь (представляете, если б она прервалась? Все правительство – без властелина!). А за ними, под дружное «Ишь!» партизан, молодежная, желтая, как пармезан, мчит премьерская «Лада Калина».

А за ней – ФСБ, ФСО и ФАПСИ: если даже премьера комар укуси – он останется тут же без носу. Вслед за тем, в окруженье своих холуев, поспешают начальники местных краев, приготовившись бодро к разносу. Специально для них, разрази меня гром, едет несколько «скорых» со всяким добром, от наркоза и до вазелина! И автобус ОМОНа, набитый людьми, чтоб не вышло избытка народной любви. И резервная «Лада Калина».

Вслед за ними, с брезентом на крепких бортах, – грузовик с населеньем, откормленным так, чтоб лицо благодарно лоснилось: сплошь простые крестьяне, от древних основ, затвердившие сотню пронзительных слов про верховную светлость и милость. Есть и жалобы с грустным качаньем бород: то дожди иногда, то грибов недород; три-четыре тревожащих факта, чтобы в ту же секунду вмешался премьер – детский сад, например, комары, например; но покуда справляемся как-то. А за ними, мигалкою сплошь осиян, грузовик пирожков от простых россиян: их могло бы хватить до Берлина; а за ними, готовно собрав вещмешки, едет рота солдат – охранять пирожки; и еще одна «Лада Калина».

Вслед за тем журналистов проверенный пул – разговаривать, чтобы премьер не заснул: скукота на пустующей трассе! Ни попутчиков, ни госсовета тебе, десять раз переслушана группа «Любэ» (группа «ЧайФ» выжидает в запасе). Телегруппа нацелила свой «бетакам». Вслед за нею – охрана, чтоб бить по рукам, если местная грязь или глина или пьяный народ со своим пирожком в предусмотренный кадр забредает пешком. И четвертая «Лада Калина».

Будто мало охраны на каждом шагу – мчит отряд МЧС, возглавляем Шойгу, если вдруг чрезвычайное что-то. Десантирован шефом в таежную гать, мчит отряд молодежи, чтоб лес поджигать и тушить его тут же, для фото. Вслед за ними отряд несогласных везут, несогласные в ужасе ногти грызут – в их автобусе едет дубина; это шоу развозят во все города – «вот что будет с решившим пойти не туда».

И контрольная «Лада Калина».

Боже, сон ли я вижу? Когда я проснусь? Едет вся бесконечная путинорусь, вся бранжа, говоря по-хазарски; растекается солнечный блик на крыле, позабытый Медведев скучает в Кремле – он остался один на хозяйстве. Едет питерских стая, ЛУКОЙЛ и «Газпром»; ровно столько народа, чтоб тесным кольцом окружать своего исполина и попискивать, теша его маскулин; и десяток проверенных «Лада Калин».

Что ни «Лада» у них, то «Калина».

А страна по обочинам – те ж, да не те ж – наблюдает с ухмылкой, как этот кортеж заползает в таежную осень, и втихую картинки кладет в Интернет.

«Русь, куда же ты едешь?» – спросил бы поэт.

Мы же знаем куда. И не спросим.

Полуюбилейное

14.09.10

Сегодня президенту сорок пять. Шлю поздравленье скромному титану. Хоть с полукруглой датой поздравлять не принято, но круглой ждать не стану. Поэты ведь не просто так свистят – мы в будущее смотрим глазом вещим: боюсь, когда вам будет пятьдесят, поздравить будет некого и не с чем. В две тысячи пятнадцатом году – поверите ли, это очень скоро, – вы прочно обоснуетесь в ряду политиков не первого разбора. Я сам же ошибиться буду рад, но ошибаюсь редко, как Тиресий [ Известный древнегреческий политолог и прорицатель. ]. Доверят возглавлять наукоград, пошлют послом – да мало ли профессий! И год-то будет, в общем, непростой. Я опишу его, не обессудьте. За оттепелью следует застой, но оттепели не было, по сути; уже Олимпиада позади, она была триумфом вертикали, и в море оползет, того гляди, все то, чего по Сочи навтыкали; но зрелище случилось – первый сорт. Весь мир смотрел, не отрывая взгляда. Бюджета нету – все ушло на спорт, – но населенью, в общем, и не надо. Премьер вернулся на двенадцать лет, посулы громки, ожиданья жутки – виновником же всех народных бед объявлен тот, кто правил в промежутке: он либерал, он распустил страну, он блогеров избаловал и прессу, он отпустил на волю Бахмину и дал отсрочку Химкинскому лесу, пришла эпоха взрывов, буйных драк, потом он об Лужкова ноги вытер – при нем, короче, был такой бардак, что в Госсовете все ходили в «Твиттер»! Свобода, блин. Прикольно было жить. Державу до того поразрушали, что добровольцам изредка тушить горящие деревни разрешали, и вообще он ставленник Семьи. Боюсь в такую будущность смотреть я, но вдруг как годы лучшие свои припомню ваше я четырехлетье?! Земля суровой кажется подчас, но и она желанна, если тонешь. Глядишь, заностальгируем по вас. Подумать страшно, Дмитрий Анатольич.

А впрочем, что мы будем омрачать законный праздник? Вы-то в чем повинны? Вам сорок пять, вы ягодка опять, вы отрулили больше половины – и на просторах отческой земли, послушавшись всеведущего змия, вы сорок пять бы раз уже могли такого начудить, что мамма мия. Вы запросто могли пересажать – под хлопанье коричневых и красных – не всем известных двух, а сорок пять, и сорок пять виднейших несогласных. Вы Грузию могли бы закопать при бурном одобренье всякой грязи, и не одну войну, а сорок пять устроить на трепещущем Кавказе. При вас шпионов стали высылать, но выслали, по счастью, только девять – а ведь могли бы выслать сорок пять, и это бы нетрудно было сделать! Вы говорите умные слова, вы вроде бы чужды публичной злобы, при вас смешнее стало раза в два, но в сорок пять ужаснее могло бы. И я могу стишки про вас кропать, порхая над Отечеством, как птичка, – боюсь, когда мне будет сорок пять [ Через три года. ], подобное уже проблематично.

Над миром тучи новые висят, но ничего на свете не фатально. И вы могли бы встретить пятьдесят совсем иначе – это не гостайна. Я не люблю дурное предрекать и тщетно плакать – я не Ярославна.

Но если кто не смог за сорок пять – за полтора не сможет и подавно.

Глава и Кепка

21.09.10

Парное

28.09.10

В итоге антикепочных страстей, как сообщил неведомый глашатай, нам вводят разделение властей – на этот раз в Москве отдельно взятой. Где прежде восседал один Лужков, воссядут двое, нечто вроде сплава: налево мэр (из питерских дружков), премьер из местных, стало быть, направо. Рулить без разделения элит, на каждый трон двоих не назначая, – немыслимо, когда тандем рулит в неповторимом стиле двуначалья. Стеснительно замечу между тем, чтоб защитить московские пенаты, что, в сущности, у нас и был тандем, и более того – они женаты; покуда их не ищет Интерпол, но поводки им натянули туго. Тандем быть должен только однопол, чтобы любить народ, а не друг друга.

Теперь, конечно, станет веселей – и массам, и писакам обалделым. Представить разделение ролей способны все, кто смотрит за тандемом. Сначала мэр, народный исполин, заметит в разгорающемся раже, что если кто забить захочет клин, то этот клин ему забьют туда же, – но все-таки премьеру он не клон, их разделяют города и годы, и потому добавить хочет он, что несвободы хуже, чем свободы. Пора модернизировать Москву! Ей-богу, своевременная мера. И либералы с праздником в мозгу поставят, разумеется, на мэра.

Премьер же будет сдержан и суров, чтоб вышла сбалансированной пара. Он не захочет выпуска паров, поскольку вообще не видит пара. Все будет, как и было при Лужке, но с прибавленьем суверенных бредней; он станет бить дубиной по башке любого обладателя последней, и так развязки строить и мосты, чтоб стало хуже с уличным движеньем, – но все проблемы города Москвы он объяснит враждебным окруженьем: мол, корень всех развязок, и мостов, и воровства, какое мы заметим, – лишь в том, что Омск, Саратов и Ростов не любят нас. (И кто бы спорил с этим!) Но мы махнем железною рукой в ответ враждебной критике охальной. Судьба Москвы мне видится такой: Дворец Советов в центре Триумфальной – его откроет Первое Лицо, мы славимся проектами такими… Закроется Садовое кольцо: в нем будет Тайный Город, как в Пекине, чтоб враг туда путей не отыскал, чтоб не смущал народ очей монарших. Теперь там будет вход по пропускам и раз в году гуляние для «Наших». Порядок установится на ять, одобренный простыми москвичами. Весь город будет намертво стоять и в час по метру двигаться ночами. Перестановок выстраданный зуд – опять же ожидаемая фаза: из Питера префектов подвезут, забросят гастарбайтеров с Кавказа [ Согласно новому плану Александра Хлопонина. ]… (Боюсь, под их присмотром москвичи, что все штаны в конторах просидели, начнут таскать на стройках кирпичи: не горцам же работать, в самом деле!). Чтоб представленье истинное дать – мол, кончено с правленьем стариковским, – посадят олигарха (страх гадать, кто будет здесь московским Ходорковским). Когда Москва окажется в дыму (вокруг нее по-прежнему болота), публично Первый скажет Самому: залейте все! И Первый с вертолета отправится публично заливать запасы торфа по всему простору… Сигналы будет Первый подавать. Сам будет выражаться по-простому. Закрутится привычное кино, и Первый станет намекать невинно, что он бы все решил уже давно, да не дает вторая половина. И оба – силовик и либерал – продолжат, укрепляя вертикали, нас обирать, как прежний обирал, и затыкать, как прежде затыкали. Двойная власть – отличнейшая вещь для наших поворотов и колдобин, чтоб первый с виду злобен и зловещ, зато второй тотально неспособен, чтоб был один слегка витиеват, второй же ясен, как марксистский метод, и думали бы мы, что виноват во всем московском зле не тот, а этот… Какое счастье, Господи прости! Раскрыта управленческая тайна. Еще бы два народа завести, чтобы тандемность сделалась тотальна, чтоб был один – суровый, как скелет, другой же добр и мягок, как болото…

Но двух народов, к сожаленью, нет. Боюсь уже, что нет и одного-то.

Верность

04.10.10

Россия – истинная школа: где повторенье – там успех. Мы все узнаем про Лужкова, как узнавали всё про всех. Он культ выстраивал, а прессе устроил форменный зажим. Он помогал своей мэрессе. Он путал свой карман с чужим. Он был коварен, как пантера, и ненасытен, как Ваал. Он за спиною у тандема злоумышлял и мухлевал. Теперь, заслуженно опальный, разоблаченный на миру, за перекрытье Триумфальной, за аномальную жару, за воровство, за недоимки, за дорожающий батон, за гречку, кризис и за Химки перед страной ответит он. А если черт его направит в антикремлевский тайный пласт, и он чего-нибудь возглавит или чего-нибудь создаст, и станет ноги вытирать, нах, о дорогой дуумвират, – тогда, наверное, в терактах он тоже будет виноват. И вся его большая клика, все звенья кованой цепи, что заглушали силой крика любое жалобное «пи», заявят честно и сурово, поймав отчетливый сигнал, что так и знали про Лужкова (и это правда – кто ж не знал?). Его владения обрубят, лишат поместий, пчел, козлов, Борис Немцов его полюбит и проклянет Борис Грызлов. Зато уж, верно, станет Веник на «Эхо» звать сто раз на дню. Короче, все ему изменит. И только я не изменю.

Как учит заповедь Господня, измена – худшая беда. Я не люблю его сегодня и не любил его тогда.

Пройдут года, на самом деле, и воцарится новый дух: мы все узнаем о тандеме – про одного или про двух. Пути российские неровны, здесь трудно верить и жене. Они окажутся виновны и в Триумфальной, и в жаре. Был опорочен мэр московский по мановению Кремля. А вдруг еще и кто-то незаслуженно пострадавший [ Автор от избытка чувств напутал с размером и рифмой. ] при этом будет у руля? А тут еще Олимпиада и сколковское шапито, а было этого не надо, а надо было то и то. Теперь они должны народу, взахлеб кричавшему «виват!», за несвободу и погоду, а сам народ не виноват. Все подголоски – их немало – такой предчувствуют финал. Элита, значит, понимала (и правда – кто ж не понимал?). Придет большая переменка, страшней московской во сто крат. Всё знали братья Якеменко, и суверенный демократ, и Жириновский длань возденет, и Запад всыплет ревеню, и вся тусовка им изменит, а я опять не изменю. Я буду стоек в местных бурях и не продамся по рублю: я и сегодня не люблю их, и потому не разлюблю.

Пройдут года. Моя Отчизна вернет себе величину, от суверенного мачизма уйдя к неведомо чему. Не знаю, буду ль жив дотоле, но если нет – то не беда: страна в разливе вешней воли всё про меня поймет тогда. В году неведомо котором народ поймет, не в меру строг, что не был бойким щелкопером болтливый автор этих строк, что верен был стране и даме, а дар не тратил на говно,

Отчизна все поймет с годами.

Но не полюбит все равно.

В меня с рожденья это въелось без малодушного вранья. Люблю тебя за эту верность, страна холодная моя.

Бронзовый удак

11.10.10

Московская повесть

Над омраченным Петроградом дышал октябрь осенним хладом, а над безглавою Москвой – златою сыпался листвой. Задумчив, врио мэра Ресин забрался в мэрский кабинет. Ему был очень интересен вопрос: «Надолго или нет?» В окно ломился ветер хладный. Чиновник думал: «Все враги!» – и вдруг на лестнице парадной услышал тяжкие шаги. «Курьер кремлевский! Неужели! Я ждал его на той неделе!» – подумал он, но как не так: пред ним в кафтане обветшалом, с безумным взором, со штурвалом явился Бронзовый Удак.

– Привет московской голытьбе! – он рек со злобой непритворной. – Добро, строитель чудотворный, – добавил он, – ужо тебе! Ты мыслишь – это наважденье? Отнюдь. Позор тебе и стыд! Я не любил Москву с рожденья, и мне она за это мстит. Сперва мерзавцы захотели меня доверить Церетели, и я над городом возбух: как допустить, что в этом теле мог обитать великий дух?! Вон над Невой зеленолицый кумир на бронзовом коне, и вы в сравненье с той столицей – как я с работой Фальконе. Москва меня не принимала. Имел я вид мегаломана – не знаю худшей клеветы! – но надругаться было мало: меня убрать задумал ты.

Нет, Ресин, это против правил! Лечи забывчивость свою! Уж коль Лужков меня поставил, то пусть я вечно и стою – напоминанием о стиле, сродни великому прыщу! Быть может, вы себя простили, но я вас, гады, не прощу. Довольно ныть, кончай кривляться – я буду вам во снах являться; тряся отвисшею губой, ходить я буду за тобой! Я говорю тебе, паскуда: не смей снимать меня отсюда, бездумно тратя миллиард на вывоз Церетели-арт! Какая, к черту, перестройка? Со мной согласна вся печать: вы сносом памятников только ее способны отмечать. Но память, Ресин, вещь иная: хочу стоять среди Москвы, угрюмо вам напоминая, каких царей терпели вы. Оставь бессмысленные вздохи, слова о доблестных трудах… Да будет символом эпохи великий Бронзовый Удак! Вы сами алчною гурьбою его взметнули над собою, уроду воздавая честь: терпи царя, каков он есть. Скажу без пафоса, и пыла, и воздевания клешней: все, что из Питера приплыло, в Москве становится страшней. Мне даже как-то страшновато глядеть на наш иконостас: мы были так себе ребята, но кто мы сделались у вас?! Иной когда-то в универе штаны смиренно протирал, служил невидимо при мэре – а нынче демон и тиран! Другой и вовсе был невидим в тени патрона десять лет, а ныне, кажется, что лидер, хотя считается, что нет. А вот и я, в глаза бросаясь, торчу меж ваших молодцов: я был, конечно, не красавец, но не удак в конце концов! Теперь же на Москве-реке, раздут московскою заразой, торчу гигантский, пучеглазый, с почетной грамотой в руке…

Решать проблемы вам накладно, сподручней только создавать. Теперь ты Войковскую, падла, решил переименовать, как будто мой же тезка Войков – виновник ваших перестройков! Пускай он десять раз бандит, однако он давно убит. Пускай герои – в адской топке, над ними демоны ревут, – не все ль равно стоящим в пробке, как эту улицу зовут?! Ты гонишь мутную волну уж, ты хочешь храбростью блеснуть, как будто переименуешь – и в тот же миг изменишь суть. Но помни: смена господина не сменит рабьего нутра. У вас в России все едино – как при Петре и до Петра… Твой кабинет мне мал и тесен, твоя эпоха мне узка… Прощай и помни Удака!

При сих словах очнулся Ресин.

В груди была как будто льдина, в ушах гремел державный шаг, слова «в России все едино» звенели в трепетных ушах. Он видел идола-мессию, что создал город на Неве. «Бежать в «Единую Россию!» – мелькнуло в лысой голове. Ее вместительное чрево спасет от бронзового гнева!» – и, с места ринувшись в карьер, он побежал вступать в ЕР.

Достигнув властного порога, он перед ним простерся ниц – и в скорбный список первых лиц его вписали ради Бога.

Быков о Бычкове

18.10.10

Сегодня, к сожалению, я буду серьезен – послушайте меня и таким. Меня интересуют наркоманы и Ройзман. Меня интересует Тагил. Мой пафос, без сомнения, покажется странен кому-то из друзей-бодрячков: кого-то, может быть, интересует Собянин – меня интересует Бычков.

Процесс, который многими уже отмечался, сегодня проявился ясней: с годами отделяется страна от начальства – начальство не справляется с ней. Когда-то с ней не справился несчастный Романов и весь плутократический класс. Когда вы не желаете спасать наркоманов – приходится стараться без вас. Страна уже наслушалась лихих пересудов. Случилось попадание в нерв. Мне мало улыбается орда робингудов, но это наш последний резерв. Блажен, кого явление пока не коснулось. С гражданственным томленьем в груди не мы ли заклинали, чтоб Отчизна проснулась? И вот она проснулась, гляди. Она непрезентабельна, конечно, спросонья: озлоблена, одета в рванье, ругается, сопит, распространяет зловонье, и ненависть в глазах у нее. Зато она наводит благолепие в доме, поскрипывая ржавью поршней – и кажется, когда она гнила в полудреме, то выглядела много страшней. Напомню вам забытую цитату из Блока, писатели, любимцы харит: вы баловались спичками – и разве жестоко, что ваша же усадьба горит?

Вот «Город без наркотиков»: их опыт бесценен. Даешь гуманистичных качков! Кого-то беспокоит червеборец Зеленин – меня интересует Бычков. Кому-то их явление – как милость Господня: наш социум в основе здоров! Им город без наркотиков желанен сегодня, а завтра захотят – без воров. Случится в населении существенный вычет по части путинят-медведят и прочих охранителей – но если приспичит, коррупцию они победят. А после им захочется убрать тунеядцев во глубину каких-нибудь руд; а там, предупредительно зубами поклацав, диаспоры они уберут… А что вам тут не нравится, творцы вертикали, и лидер, и его кабинет? Не вы ли идеальную страну воздвигали, где места населению нет? Давно уже заметили Немцов, и Лимонов, и Горби со звездою во лбу, – что вам с лихвой хватило бы пяти миллионов, обслуживавших вашу трубу. Вы их и отфильтровывали в питерском стиле, неслышно поделив каравай, – а прочих, милосердные, в полет отпустили: как хочешь, голубок, выживай. Не то чтоб я, убогий, по-толстовски разулся, указывая власти на грех: вы верно рассчитали, что не хватит ресурса, что будущего нету на всех… Могли бы репрессировать – пустили на силос. Бывали времена и лютей. Но как-то, понимаете, не все согласились – должно быть, пожалели детей. И вот под партизанами леса застонали, а местные в испуге бубнят, что все они нечесаны и все со стволами… А что, вы ожидали ягнят? Как учит обучаемых профессор Вернадский, распад – необратимый процесс. Очнитесь, инноваторы, на вас идет Бирнамский, Бирнамский, а не Химкинский лес!

Не то чтоб я попугивал друзей и соседев, но розовых не надо очков. Кого-то, может быть, интересует Медведев – меня интересует Бычков. Не верю в анархистов, чересчур волосатых, и в бритых молодцов волевых, но он мне представляется героем десятых, сменившим пустоту нулевых. Коль Родину, сведенную тобой к приживалке, к набору пустырей и пустот, ты вытеснил на свалку – то не жди, что на свалке цветочками она порастет. И если мы его за похищенье закроем (со строгостью, по части второй) – он сделается подлинным народным героем. Да он и есть народный герой. Оставь его, начальничек. Подумай о Боге, о горестной родной старине, припомни, что церковники, вояки и блоги сегодня на его стороне…

Ты снова с нами, Родина, – страна из старых песен: в руках твоих кистень и багор. Бесперспективен Владислав, Рамзан неинтересен – меня интересует Егор. Вчера еще, любимая, твой путь казался смутен, меж мусорных терялся бачков… Не важно, кто там следующий – Медведев или Путин. Но после, несомненно, Бычков.

Надеюсь, лидер нации, что ты меня не вспомнишь, аврально ликвидируя провал. Я, горячо сочувствуя, мечтаю об одном лишь: чтоб я тебя не интересовал.

Фрикционное

25.10.10

На устах у бомонда московского актуальнее новости нет: обвинение для Ходорковского попросило четырнадцать лет. Это ж, братцы, другая стилистика! Накатило неведомо что: словно мы поиграли в три листика, а попали обратно в очко. Уж от счастья успел нализаться я, от восторга на стену полез – начинается модернизация, инновация, Химкинский лес! Чуть в финансах наметилась паника, а в бюджете случился изъян – как на первом сплошная Германика, в Академии – Асламазян! И цензура частично забанена – задолбала, в конце-то концов,  – чуть в Москве утвердили Собянина, на экране явился Немцов! До того изменилась риторика, что почти испарился застой и явился, по мненью историка, пятьдесят, извините, шестой: в тоне власти и в рокерском лепете мне помстился призыв «Оттянись!»  – но сидят Ходорковский и Лебедев, и заткнись, дорогой оптимист.

Уж казалось: довольно, о Господи. Вот и срока последняя треть, и уже невозможно без слез, поди, на позорище это смотреть. Адвокаты, сменяяся вахтенно, прокуроров приперли к стене; постепенно фамилия Лахтина нарицательной стала в стране, и, от горького смеха постанывая, весь народ, до гламурных чудил, на судилище это Басманное как в Театр сатиры ходил; собирались, болезные, затемно, чтоб на лучшее место пролезть… Отомстили вполне показательно, раздербанили ЮКОС как есть, потоптались быками на выпасе, а на Запад махнули рукой,  – но теперь-то, казалось бы, выпусти, если ты прогрессивный такой! По словам преподобного Сергия, высший подвиг – в прощенье врага… Но смешно ожидать милосердия. Милосердия нет ни фига.

Я заметил, что местные паттерны повторением вечным грозят. Все возвратно – они поступательны: шаг вперед – и сейчас же назад. Оппозицию нашу опальную задолбало движенье светил: чуть Сурков разрешил Триумфальную, как Собянин ее запретил. Чуть свободой повеяло вроде бы – возрастает Володина прыть, а когда торжествуют Володины, то свободу забыть и зарыть. Неудобно в Отечестве хордовым: здесь не любят стволов и опор. Но теперь, после случая с Ходором, я подумал – и в общем допер. Хоть подобное соположение вам покажется в чем-то срамно, где я видел такое движение? Для чего характерно оно? Для махания веткой омеловою? Для катанья на лыжах в снегу? Вроде сам его часто проделываю, а припомнить никак не могу… Только вроде просвет открывается – продолжается та же байда. Как же точно оно называется, если двигать туда и сюда? То поманят волшебные фикции – но ведь Ходор не Чепмен, не Бут. Эта вещь называется «фрикции», потому что нас с вами –

Но лгут эти пафосные аналогии! Наше время по кругу течет. И поэтому, думают многие, тут скрывается хитрый расчет. Если сроки начнут поглощаться там и четырнадцать будет второй, должен выйти в две тыщи семнадцатом несгибаемо стойкий герой. Это значит, что дата назначена и видна в непроглядном дыму; то, что Ленин проделывал начерно, надо набело сделать ему. И величье, что ныне затеряно, расцветет и утроится впредь – для того это все и затеяно.

Ради этого можно терпеть.

Баллада о синяке

01.11.10

Ужасный слух – как было встарь – растет как снежный ком: на Украину старший царь явился с синяком. Пресс-служба с криком «Все не так!» усилила сюжет, сказав, что это не синяк, а просто падал свет. Весь пул – впервой за десять лет – увидел в этом знак: не мог же падающий свет набить ему синяк? О, если б вправду был фингал у старшего из двух, для всех бы он героем стал, явив бойцовский дух! Страна, лежавшая окрест, забыла бы в один присест про михалковский манифест и ходорковский суд – причем и первый, и второй, – и повторяла бы: герой! Такие, встав за нас горой, Отечество спасут.

Быть может, кто-то из гостей смутил силовика, назвав политику властей несдержанной слегка? Премьер воскликнул: «Ты дурак!» – презренного клеймя, и получил в ответ синяк, но отпустил с двумя! Мы иностранцам не враги, тому порукой МИД, но врубим каждому с ноги, кто дерзко нахамит. Когда бы, яростен, как слон, хоть с кем-нибудь подрался он, с любым, кто нашу благодать посмел критиковать, – то рейтинг бы его в стране (во всей без вычета, а не в лояльной Путину Чечне) был двести двадцать пять.

А может, как бывало до восшествия во власть, – на тренировке по дзюдо пришлось ему упасть? Он держит форму, он боец, со спаррингом знаком, – бойцу престижно, наконец, светиться синяком! У ног его – страна и мир, он весь террор загнал в сортир, уже он мог бы пить кефир и слушать пенье лир – а он, как прежде, любит спорт, что сопряжен с побитьем морд. Поймал фингал и этим горд. Какой мобильный, черт!

А может, некий экстремист, желающий в тюрьму, неадекватен и нечист, пробраться смог к нему? Вот Берлускони, например, богатство не спасло: не хуже нашего премьер, а получил в табло. Что говорить, синяк под глаз – сомнительная честь, но оппозиция у нас, выходит, все же есть? Есть политический процесс, есть недвусмысленный прогресс, он вызывает интерес у Запада и Ко… А если всюду тишь да гладь, того гляди, начнут стрелять, и за примером, так сказать, ходить недалеко.

А может, чем не шутит черт, – приглушим хохоток, – не драка это и не спорт, а бабий коготок? Вот он к кому-нибудь пристал, влюбившись горячо, и получил в ответ фингал: нормально же, а чё? Да он бы стал за пару дней – пиарщики, ку-ку! – по-человечески родней любому мужику. Когда работаешь, как краб, не покладая хищных лап, а сам при этом любишь баб и лезешь к ним порой, – то ты не просто ВВП, всеобщий лидер и т.п.: ты после этого ЧП действительно герой.

А может быть, он пил коньяк (не пьет? Господь с тобой!), пошел, упал, набил синяк, как делает любой? А может, ботокс закачал, чтоб нравиться стране, и получил за то фингал, естественный вполне? А может, просто о косяк ударился щекой – и вот, пожалуйста, синяк, загадочный такой? Тогда бы лучшие умы, от Бугульмы до Колымы, – «Он человек, такой, как мы!» – вскричат, разинув пасть. Болезни все обострены, врачи тупы или пьяны – но есть надежда для страны, где человечна власть!

Синяк светил бы, как маяк, манил бы, как побег…

Но, видно, это не синяк.

И он – не человек.

Без названия

08.11.10

Россиянам не стоит плеваться: мол, в России сугубая жесть и по-прежнему нет инноваций. Инновации как еще есть! Если раньше вы были избиты под покровом ночной темноты, раньше думали – это бандиты, а теперь полагают – менты. Раньше думали – это разборки, олигархов крутая игра, а теперь – что кремлевские орки, молодежные клоны ЕдРа. В их рядах, поредевших отчасти, собирается все дерьмецо – так что рост уважения к власти, можно прямо сказать, налицо.

Раньше зло наносило удар свой, вызывая лишь вопли в Сети, – а сегодня глава государства лично в «Твиттере» пишет: «Найти!» Предыдущий бы ноги бы вытер, как любой интернетовский тролль, – а сегодняшний выложил в «Твиттер», что берет на особый контроль. Мановением царственной ручки обозначена чудо-пора: бьют не меньше, и ловят не лучше, но имеется «Твиттер» – ура! Если вас арестуют с рассветом и отправят на дыбе висеть – вы успеете тут же об этом сообщить в Социальную сеть. Если вас избивают железкой или, скажем, избили уже, – в форме краткой, достойной и резкой сообщите об этом в ЖЖ. И его представительный форум – бесцензурный, спасибо богам, – вам сочувствие выразит хором и презрение к вашим врагам. Набежит и противников стадо – допускаю, что их большинство, – и добавит, что так вам и надо: объективность превыше всего.

Кто сказал, что не стало свободы? Триумфальную вспомни, браток: переломы, разгоны, приводы и лимоновских жалоб поток. Возмущался политик опальный, состраданья не видя ни в ком: не пускали его к Триумфальной! А сегодня заносят силком. Прежде дружное стадо ОМОНов издавало воинственный вой, а сегодня увидят: «Лимонов!» – и несут его вниз головой.

А возьмем Ходорковского, скажем: иностранец заметить готов, что несется над нашим пейзажем дуновенье тридцатых годов. Дорогие, подумайте здраво: инновации надо беречь! Кто б в тридцатые дал ему право говорить триумфальную речь? Если б Сталин в нем видел помеху и назначил четырнадцать лет – разве б это читали по «Эху»? Полагаю, что все-таки нет. Раньше все-таки было, как в Риме, в незапамятно древнем году – беззаконие втайне творили. А сегодня творят на виду! Все настолько наглядно в России: и разбой, и распад, и резня! Если б раньше, допустим, спросили: «Как ты терпишь?» – «Да я ведь не зна…» А сегодня и гнило, и вязко, но понятно любому уму, так что старая эта отмазка не поможет уже никому.

Вот и вся инновация, Кашин, верный друг мой годов с двадцати. Всякий рашен по-прежнему страшен, но теперь это пишут в Сети. Мы опять догниваем покорно и не ропщем уже ни хрена; мы в субстанции той же по горло, но сегодня прозрачна она. Прежде были зловещие пятна – ныне все мы сплошное пятно. Это стало любому понятно – до того, что уже не смешно. Все по-прежнему видно по рожам, да и запах повсюду уже… Ничего мы поделать не можем – разве только посраться в ЖЖ. И открытостью щедро украшен путь в беспамятство вниз головой.

Поправляйся, пожалуйста, Кашин.

Очень ждем. С уважением, твой.

Ларечное

15.11.10

Увы, проблемы родной столицы трагичны и велики. Устав покорно с ними мириться, Собянин сносит ларьки. В Москве, к примеру, повсюду пробки – Собянин рушит ларьки, и их разобранные коробки увозят грузовики. В Москве обобранные старухи и нищие старики – чтоб их поддерживать в бодром духе, Собянин рушит ларьки. В Москве – террора рабы тупые и злые боевики. Чтоб бомб в ларьках они не купили, Собянин рушит ларьки. В Москве наценки, в Москве накрутки, правительству вопреки,  – но с новым мэром плохие шутки: Собянин сносит ларьки. В Москве чиновники взяткоемки и жадны, как хомяки, в бюджетной сфере царят потемки – Собянин сносит ларьки. Московский воздух грязнее смога, зловонней Москвы-реки – при новом мэре и с этим строго: Собянин сносит ларьки. В Москве разнузданные префекты, работать им не с руки, – их ждут суровые спецэффекты: Собянин сносит ларьки!

Смешно цепляться к невинной фразе, злорадства нету ни в ком, – но я не вижу особой связи меж пробками и ларьком. Мне даже как-то обидно трошки за нашу картошку-мать: иль после сноса «Картошки-крошки» тут взяток не будут брать? Давно бы гражданам вслух сказали о том, что не кто иной, а ларь цветочный на Белвокзале инфляции был виной! Что если враз, отдирая доски, в течение пары лет снести в Отечестве все киоски – преступность сойдет на нет! Что даже адская суть террора (он, впрочем, везде таков) на нет в России сведется скоро, когда не станет ларьков!

В том, что Собянин, дозоры выслав, войну объявил ларьку, – искать не нужно особых смыслов: все смыслы давно ку-ку. Мне жаль чиновников новой власти, сумевших туда попасть: на чем бы им доказать отчасти, что это новая власть? Сполна бессилья они вкусили. Открытье – нельзя грустней: Москва – не остров, а часть России, и в анусе вместе с ней. Что сделать тут по-единоросски, чтоб Запад остался рад? – снести в окрестностях все киоски да гей- разрешить парад. И было б, может, еще бодрее в бедламе нашем родном, когда б киоски сносили геи: действительно два в одном.

У нас начальство – давно для виду. Наш жребий, видать, таков. Куда ни еду, за чем ни выйду – все вьется вокруг ларьков. Все власти, коих не выбирали, нацелены на ларьки: их ставят местные либералы и сносят силовики. Да что здесь, в общем, умеют кроме? Историк, достань скрижаль: мерси на том, что еще без крови, ларьков-то почти не жаль…

А впрочем, братцы, допустим смело, – Собянин недаром рос; тогда, быть может, не без прицела и этот ларьковый снос. Идет, допустим, легко одетый студентик, всегда готов: идет он к бабе, как все студенты, и хочет купить цветов. Цветов он хочет, но нет киоска, а только мусорный бак… «Ну что ж, плевать», – говорит он жестко и хочет купить табак. Ему желательна папироска, курить охота ему, – но раз табачного нет киоска, он хочет взять шаурму. Но нет ее! И тогда, в бессилье, отчаявшись ждать щедрот, студент поймет, что нужен России военный переворот! Ведь он не болен, не стар, не робок, не думец, не импотент…

Он сделает так, что не будет пробок.

Я верю в тебя, студент!

Кинологическое

22.11.10

Получил он овчарку-болгарку, симпатичную, полную сил, но название выбрать подарку добрых подданных он попросил. Гордый Запад презрительно лает: демократии нам не дано! Губернаторов, мэров, парламент выбирать мы не можем давно, но имеем, подумавши здраво и других послаблений не ждя, несравнимо важнейшее право – озаглавить собаку вождя. Этот выбор прозрачен и равен и важнее других двадцати – ибо как мы ее озаглавим, так она себя станет вести. Я, наверное, даже ревную: хоть разбейся страна моя вся, настроенье его напрямую будет больше зависеть от пса. Как мы с вами хвостом ни виляем, как ни лижем хозяйскую дверь – мы почти ни на что не влияем, а собака влиятельный зверь. Даже тот, кто котлеты ей рубит, водит в парк, cetera-cetera… Дело в том, что собаку он любит. И кита. И еще осетра. И простите меня, забияку, – я не требую доли иной: посмотрите на эту собаку и сравните ее со страной.

Вот и думай, мыслитель-дубина: есть собака, рыжа и бела, – как назвать, чтобы крепко любила, и верна, и довольна была? В блогах пишут: когда она сука (как и та, что имелась досель), – есть идея назвать ее Юка или Юкосом, если кобель. Хвост отсечь, чтоб ходила бесхвосто, или груз привязать на конце б; ощущая свое превосходство, посадить ее в клетку, на цепь… Безусловно, она виновата: и порода, и норов, и стать. Но ее ведь придется когда-то, извините меня, выпускать? Как учил Ориген Диамантий, нет рецептов на все времена; и притом ни малейших гарантий, что собака вам будет верна.

Каждый помнит стишок без финала  – про собаку, попа и про снедь, так что есть оснований немало обозвать ее просто «Транснефть». Это бренд перспективный, реальный, безоглядной успешности знак – раскрутил ее Леша Навальный, но в Кремле ее знали и так. У собаки появится масса, что всегда украшает зверье, а коль съест она лишнего мяса – поощрите медалью ее; приучите к печенью, к варенью – для хорошей собаки не жаль, – но гарантий любви, к сожаленью, не дают ни жратва, ни медаль.

Что еще предложить бы, родимый, чтоб попасть, извините, в струю? Любопытно назвать ее Димой. В чью бы честь? – да хотя бы в мою. Раз уж в тему мы так углубились, я, ей-богу, почел бы за честь, – но зачем вам домашний любимец с тем же именем, раз уже есть? Для чего его вешать на шею, где и так уж питомец один (нет, себя я в виду не имею – в этом мире достаточно Дим). И потом, назовешь ее эдак – и уже не спасешься, увы, от кудахтанья местных наседок: кто хозяин – она или вы? Кстати, жизнь нас уже убедила, что животные нашей страны, наделенные именем Дима, тоже в общем не слишком верны.

Утомленный вечернею грустью и томясь непонятной виной, предложу я назвать ее Русью, или, если хотите, Страной. Дрессируйте при помощи «фаса», ибо враг на родном рубеже; не давайте достаточно мяса, отбирайте и то, что уже; хорошо и побить (не до смерти), приучив ее к твердой руке. Чаще врите. Самой ей не верьте, на коротком держа поводке. О расплате оставьте тревогу: стоит только назвать ее Русь, как она вас полюбит, ей-богу. Объяснить этот факт не берусь. Сразу будете, как за стеною, в нашем общем щелястом дому. Решено: назовите Страною.

А для краткости можно – Муму.

Развивая П.

29.11.20

Европа пыжится, зараза, нам продавать мешая газ. Но у Европы нету газа – он сконцентрирован у нас! Он вызревает в зыбкой топи, где свет потух, а люд протух: его не может быть в Европе, поскольку это русский дух. Он вроде местного спецназа, и вы задумайтесь сперва: когда у вас не будет газа, вы перейдете на дрова. Тогда вам станет очевидна несправедливость ваших слов, вам станет больно и обидно, к тому ж у вас ведь нет и дров! Вы все там дружите домами, бабла полно, но дров-то нет, – а мы их столько наломали, что можно греться двести лет. Об этом вам не ради фразы сказал правительства глава: у вас там дух – у нас тут газы, у вас права – у нас дрова. Мы, может, звери перед вами и все живем не по уму, но до сих пор топить правами не удавалось никому.

Дрожи, голодный и раздетый Европы Западной жилец. Раз нету дров – топи газетой… Но нет и прессы, наконец, за чечевичную похлебку твердящей наглое вранье, такой, чтоб захотелось в топку швырнуть немедленно ее. Приятно русскую газету швырнуть в печной уютный ад. У вас подобной прессы нету – и разве ваши так горят?! А наши так наглы и робки, в них так цветет белиберда, что иногда без всякой топки они сгорают со стыда. И хоть ума у вас палата, он не поможет в этот раз – похоже, топливо, ребята, вам брать опять-таки у нас.

Нам не обидно, мы привыкли, что нет почтения ни в ком… Но если нет газет – то фиг ли: иные топят кизяком. Простите, что такая проза нам служит пищей для ума: кизяк – особый вид навоза, кирпич сушеного дерьма. По воле праведного Бога, что нас хранит на этот раз, у нас его настолько много, что отдыхает даже газ. Оно растет, оно не тает, оно буквально застит свет – у вас самих его хватает, но столько не было и нет. Универсальная приправа, национальная черта – оно налево и направо, на всякий вкус, на все сорта, и в нашем рвении холопьем, под стоны местных Диотим, мы всех натопим, всех затопим в два счета, если захотим.

Что ж, недалек конец рассказа. Распорядился ход планет, что там, в Европе, нету газа, и нету дров, и прессы нет – такой, которая бы в топку просилась русским языком, – и наконец ее, холопку, Господь обидел кизяком. Ей-ей, пора бежать оттуда. Ее, с мошной ее пустой, спасла бы только диктатура – но ведь, похоже, нет и той. Она дивила всю планету, но, проиграв, пошла на дно: ее в Европе больше нету, зато у нас ее полно. Сегодня, в двадцать первом веке, мечте фантастов голубой, – у нас диктатор в каждом жэке и в поликлинике любой; накачан бешеным откатом, безмерной властью облечен, – у нас в любом сидит диктатор, не понимающий ни в чем, и каждый дурень – спору нету, все дурни грамотны уже, – готов немедля сжить со свету другого дурня из ЖЖ. Народ у нас довольно хмурый, ему ли злобу побороть? Мы все набиты диктатурой, она буквально наша плоть; наш опыт ничему не учит, а если учит, то не нас; нас диктатура так же пучит, как нашу землю пучит газ; она корежит наши лица и отравляет мирный труд, и мы готовы поделиться – но почему-то не берут.

Когда б пришла такая фаза, что мир и вправду был готов забрать у нас избыток газа, а вслед за ним избыток дров, и государственную прессу, что понимает все сама, и вслед за ней, для интересу, избыток местного дерьма, и диктатуру, что под старость преобразилась в рококо, – не знаю, с чем бы мы остались.

Но как вздохнули бы легко!

Гостеприимное

06.12.10

Таких даров, как Мундиаль, страна еще не получала. Я не заглядываю вдаль, но это, кажется, начало. Гордыня пыжится, и с ней традиционно нету слада. Припоминается ясней московская Олимпиада: в последнем напряженье жил страна построила витрину. При коммунизме я пожил и этот опыт не отрину: мне мегакруто было там, хотя с порядком стало строже. Во-первых, выслали путан – не всех, естественно, но все же; был облик города высок, хоть в нем и чувствовалась качка. В пакетах продавался сок, и дебютировала жвачка. Чтоб умилялся внешний враг, привыкший к хавчику и пойлу, прилавки сплошь ломились так, как до и после не припомню. Боюсь, что есть прямая связь меж этим всем и перестройкой: страна тогда надорвалась, она уже была нестойкой. Не возражаю, господа, и жду подобного исхода: пусть будут связаны всегда Олимпиада и свобода. Давно умеет наш режим, одолевая хмурь и вялость, так щедро угодить чужим, чтобы своим не оставалось: заметил это и Джером, описывал и Вуди Аллен… Коль Сочи мы переживем, то нас прикончат Мундиалем.

Признаться, я не вижу драм – принять все эти цацки-пецки: все флаги в гости будут к нам – хоть поживем по-человецки! У нас такой резерв монет, что для любых событий годен: у всей планеты денег нет, а мы откуда-то находим. Мы примем всех, едрена мать, крича, как при дороге чибис. Своих богатых прижимать они, похоже, разучились, – а наш богач почтет за честь делиться, чуть об этом молвишь. Давнул разок – и деньги есть: «Не обеднеет Абрамович». Вот так из слойки, чуть нажми, течет сливовое повидло… Хоть так поделятся с людьми, раз революции не видно. Виват, Отечество! Поверь, глазенки в будущее пяля, что революция теперь случится в форме Мундиаля: из олигархов жмут рубли, летят петарды и гранаты, по всем проспектам патрули, ночами буйствуют фанаты, дают по карточкам еду, начальство вспомнит о харизме – как в восемнадцатом году, как при военном коммунизме! Боюсь, что беженцев река уйдет в украинские степи… И пусть Мутко с броневика воскликнет: «Ай эм веррри хеппи!»

Дружок, подумай головой, до аналогии унизясь: раз вместо третьей мировой произошел всемирный кризис, – обличье классовой борьбы пускай изменится всецело. Взамен архангельской трубы над нами грянет вувузела. Такой формат – ужремся всласть! – для революций идеален. Не ограничивайся, власть, ты этим самым Мундиалем: устроим фирменную жесть, прихорошившись хоть для виду. Тащи в Россию все, что есть, включая сафру и корриду.

Мы примем Каннский фестиваль, Венецианское бьеннале – на первом мы возьмем медаль, а на втором блеснем в финале. Еще имеется Берлин – какого черта мы к ним едем? Ведь наш таежный исполин сравним с серебряным медведем! И чтоб уж сразу наповал, чтоб мы надежды не питали – принять бразильский карнавал и гей-собрание в Паттайе: чего мы не видали там? Здесь тоже, чай, не край монашек… Быть может, вышлют хоть путан. Хоть политических. Хоть «Наших».

Понятен, кажется, резон – восьмидесятый не забыл я! – себе хоть на один сезон устроить праздник изобилья. С едой, с делящимся ворьем, с иллюминацией по крышам…

А если пуп и надорвем – потом свободою подышим!

Ваша Честь

13.12.10

Я не юрист, а лирик, Ваша Честь. К кому я обращаюсь? К вашей чести. В детали дела я не склонен лезть, а просто так – порассуждаем вместе. Я не считаю, прямо говоря, что этот суд волнует все посольства, что во второй декаде декабря мы все, глядишь, в другой стране проснемся; уж кажется – чего тут только не! А между тем никто еще покуда не просыпался тут в другой стране, и нечего рассчитывать на чудо. Все те же царь, обслуга и народ, и тот же снег, и тот же лес раздетый – в другой стране проснуться может тот, кто соберется выехать из этой. Я не скажу – не стану брать греха, – что сильно повлияет ваша милость на участь ПЛЛ и МБХ: ведь их судьба давно определилась. Получат ли они новейший срок, мечтают ли о будущем реванше – они уже герои, видит Бог. Бороться с этим надо было раньше. В России лучший способ победить – достоинство. Скажу вам даже боле: не в вашей воле их освободить. Но их и обвинить – не в вашей воле. Не верят приговорам в наши дни, когда ментов бандитами считают. Что говорить: не ангелы они – но ангелов хватает, все летают! Все – ангелы: нацисты, например, приверженные строгому порядку, и те, что обживают Селигер, и те, что погромили Ленинградку, – так пусть хоть пара демонов пока нам оттеняет ангельские рыла. История пристрастна и жестка и к нимбам их уже приговорила.

Хочу отместь еще один соблазн – я сам бы в это верил, да немолод: весь Интернет глядит на вас, стоглаз, все знают всё, но ничего не могут; до всех запретных правд подать рукой, двадцатый век благополучно прожит, и оттепели нету никакой, и перестройки тоже быть не может. Каких орущих толп ни собирай, какого ни сули переворота – ты перестроишь дом, барак, сарай, но странно перестраивать болото. Суммарной мощью прозы и стиха не сделать бури в слизистом бульоне. Не будет здесь проспекта МБХ (а Лебедева – есть, в моем районе). Таков уж кодекс местного людья – мы все теперь проглотим и покроем, и даже взбунтовавшийся судья в глазах толпы не выглядит героем. Взревет патриотический кретин, и взвоет гопота в привычном стиле, что это вам Обама заплатил иль наши двое вам недоплатили, – и даже если, шуток окромя, вы все-таки поступите как витязь, но все же с подсудимыми двумя по святости и славе не сравнитесь. Эпоха наша скалится, как волк, и смотрит с каждым часом окаянней. Тому, кто нынче просто помнит долг, не светит ни любви, ни воздаяний. Один остался стимул – это стыд среди сплошной ликующей латуни. Как видите, мне нечем вас прельстить, да я и не прельститель по натуре.

Я не прошу пристрастья, Ваша Честь. Пристрастья ни к чему в судебном зале. Но просто, что поделать, правда есть, и хорошо бы вы ее сказали, всего делов-то. Выражусь ясней: страна застыла в равновесье хрупком, и хорошо, коль больше станет в ней бесспорным человеческим поступком. Не посрамим российский триколор истерзанный. На этом самом месте не им двоим выносят приговор, а нашей чести, да и Вашей Чести. История не раз по нам прошлась, но вновь сулит развилку нам, несчастным: ваш приговор убьет последний шанс – иль станет сам последним этим шансом. Вот выбор, что приравнен к жерновам, к колодкам, к искусительному змею… Я б никому его не пожелал.

А в общем, он завиден.

Честь имею.

Хреновое

20.12.10

Главный врач России – доктор Хренов. Наблюдатель думает иной, что у нас страна олигофренов: дудки, все сложнее со страной! Он пробился к царственному уху, чтоб сказать заветные слова: «Мы вам показали показуху». Впрочем, эта новость не нова. Он раскрыл – почти уже в финале – методы ивановской земли: там врачи больных поразогнали, и медсестры в койках залегли. Хороши медсестры без халата, девушки ивановских кровей! Хоть невелика у них зарплата, но больных они поздоровей. Расстелили простыни льняные и в палатах выложились в ряд. «Экие здоровые больные!» – гости с уваженьем говорят.

Это образ новой перестройки, крепкой и бодрящей, как чифир: разогнав больных, ложиться в койки. Разогнав народ, звонить в эфир. Как машина, что летит, и давит, и спасает всех на вираже, – сами выбирают, кто возглавит (думаю, что выбрали уже): младший из борьбы, похоже, выбыл, старший надувается прыщом, – но не нам же делать этот выбор? Мы же в их раскладе ни при чем? Сами же они рукою нежной для себя растят фанатов рать, чтоб собрать их после на Манежной и на них любовно наорать. Блогосфера дружно замирала, прикусив от ужаса язык: кто-то опознал Арзуманяна, «нашего», горланящего «зиг». Разве стоит этого стесняться? Вам ответит всякий правовед: тоже дело – «наши» или «наци»! Букву поменяешь, и привет. Дело же не в прозвище, а в стиле, четко обозначенном допрежь: для того их только и растили, чтоб сегодня вывесть на Манеж. Я не вижу двух враждебных станов – предо мной один и тот же стан, во главе там некто Залдостанов, пред которым главный шляпу снял… Я могу еще продолжить нА спор: это же банально, как распил. Нам твердят про беспредел диаспор – ну а кто диаспоры растил? Дорвались per aspera ad astrum: он же сам и кормит этот пласт – а потом диаспоры отдаст нам, приучившись сбрасывать балласт. И страна послушает указца – ведь она себе не дорога: ей врагом назначили кавказца, чтоб не видеть главного врага. Практика проста, как чет и нечет, и непобедима, как «Зенит»: сам же лечит, сам же и калечит, сам же смотрит, сам же и звонит. Ты наружу вывел, доктор Хренов, нашу репутацию губя, основной закон аборигенов: наш удел – обслуживать себя. Вся страна – сама себе чужая: выгнали больных, как салажат, а врачи, больных изображая, по кремлевским коечкам лежат.

Впрочем, отвечать ли им проклятьем? Кто и виноват в такой судьбе? Или мы взаимностью не платим, или мы не сами по себе? Миновали прежние этапы, совершился полный оборот: нынче мы самим себе сатрапы, а они самим себе народ. Я перо привычное хватаю, пылкие вердикты выношу – но, по сути, сам себя читаю, потому что сам себе пишу. Наш властитель, славою пригретый, не расслышит хилый мой мотив. Мы сидим над собственной газетой, головы руками обхватив. Вся страна, с болотами, с лесами, с нефтью и запасами лаве – все себя обслуживают сами, с правящим тандемом во главе; все не отрывают рук от членов, прочая любовь противна нам.

Славься, славься, кардиолог Хренов, давший имя нашим временам!

Азбучное

24.12.10

Любезный читатель! Позволь мне, как встарь, пока позволяет свобода, тебе предложить лаконичный словарь две тыщи десятого года. А то позабудешь, чем славился он. На «А»: Аватар, а еще Афедрон, два знака культуры, и рядом – Ассанж с неразлучным Айпадом. На «Б» – на своем «Мерседесе» Барков: стране доказал этот дядя, что крупные рыбы глотают мальков, практически в общем не глядя. На «В» помещаются Взрывы в метро. Хотелось бы вспомнить о прошлом светло, о добром найти полсловечка... На «Г» вспоминается Гречка, сметенная смогом и адской жарой, сбежавшая с криком «Отстаньте!». На «Д», безусловно, Данилкин-герой, с приставкою, может быть, «анти». На «Ё» – полусон, превратившийся в быль: представленный Прохоровым Ё-мобиль, прибор на бензине и брюкве, вполне соответствует букве. На «Ж», безусловно, крутая Жара – тупей и безжалостней быдла. Страна ее, кажется, пережила, но вера в стабильность погибла. На «З» – Залдостанов по кличке Хирург: средь многих премьером озвученных пург одну мы отметить алкали – о дружбе с «Ночными волками». На «И» – Инновации. Тема жестка, их перечень, граждане, страшен, и так получилось, что обе на «К»: Кущевская, значит, и Кашин. Кущевская нам обозначила стиль, который тандем постепенно взрастил, и Кашина битой месили в таком же, мне кажется, стиле.

Ну вот, подошли к середине стишков, вторая пошла половина: на «Л» – утерявший доверье Лужков и желтая «Лада Калина». Не знаю, с чего бы, у нас между тем особенно много предметов на «М», и первой является массам Муму с неизменным Матрасом. Для тех, кто успел позабыть про Муму, – Мутко, чье ответное слово британскому было приятно уму; и вслед – Манифест Михалкова. Мутко по-английски трындеть нелегко, но, знать, Михалкову трудней, чем Мутко: его многоумной загрузки не понял никто и по-русски. Вот Нойзе, посаженный рэпер, на «Н»: довольно типичная сценка. На «О» у нас символ крутых перемен: припомним судьбу Охта-центра! Выходит, ребята, не зря мы орем: из центра его переносит «Газпром», и сердце мадам Матвиенко – не просто кирпичная стенка. Хоть Питер не чищен, отметить я рад, что в городе больше свободы: на «П» там недавно прошел гей-Парад, немыслимый в прежние годы. Вдобавок – порадуйся, Родина-мать! – милицию будут Полицией звать. Какого еще нам подспорья? Молчат Партизаны Приморья.

Россия – прогресса наглядный пример: все врут, что прогресса не видно. Распад и Распадская шахта – на «Р»; но рядом и летняя Рында! Услышан народа разгневанный глас, и вот, понимаете, Рында у вас; все плохо, и власть вам обрыдла – но вот вам, пожалуйста, Рында! И ежели здесь упомянут прогресс, которого жажду, не скрою, – то вот вам опять же Собянин на «С», с обещанной новой метлою; конечно, покуда – столица, прости, – он снега не может метлой размести, но головы так полетели, что стали заметней метели! На «Т» у нас Твиттер, любимец элит, игрушка детей и злодеев. Медведев, конечно, ничем не рулит, но Твиттером вроде владеет. Фанатов, друзья, упомянем на «Эф»: Москве учинили они разогрев. Поверьте прогнозу поэта – премьерская гвардия это! К нам много гостей понаехали тут – и вот утесняют хозяев! Так пусть они, падлы, традиции чтут и, суки, обычаи знают. Премьер воплощает традицию в явь: не можешь чего победить – так возглавь; и правь, подпираясь спецназом, в манере Цапка с Цеповязом. Читатель! Ты что ж изменился в лице? Забудь, дорогой, про усталость: мы в самом конце, мы добрались до «Ц», последние буквы остались! Вот Чапман, вгонявшая штатовцев в дрожь, воспитывать будет собой молодежь; и я – хоть ни рожи, ни кожи – завидую той молодежи! (Читатель заметил по ходу стиха, коль скоро он азбуке верен, что мы пропустили заветное «Х»: так Химкинский лес и похерен!) Но Эрнст дотянулся на Пятый канал и с помощью Божьей его доконал. Там Юмор и песни о старом, а Я там не нужен задаром.

Вот странная буква, последнее «Я». Ей-богу, мне хочется выйти. Уже я понять не могу ни уя, зачем я в таком алфавите. Но только на эти отдельные «Я» еще и осталась надежда моя. И, верные этой надежде, останемся вместе, как прежде.