Сергей Королев

Дисциплинарные технологии в современной России

Королев Сергей Алексеевич – ведущий научный сотрудник Института философии РАН, доктор философских наук.

Статья подготовлена в рамках исследовательского проекта «Дисциплинарные технологии в России: генезис и сущность», осуществляемого при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 08-03-00314а).

На протяжении нескольких столетий в российском пространстве власти, как и в пространстве европейском, существовал конфликт, своеобразная конкуренция между жесткими технологиями прямого подавления и более «мягкими» дисциплинарными практиками. Дисциплина в определенном смысле, с оговорками, представляла собой более «прогрессивный» вектор эволюции власти, альтернативу жестким техноструктурам, существовавшим до нее. И одним из исторических поражений России как общества была полная и тотальная победа жестких макротехнологий – и историческое фиаско дисциплины, которая к исходу советского времени приобретает все более фиктивный характер [ См.: Королев С.А. Студенческое общежитие “периода застоя”. Эрозия регламентирующих технологий// Свободная мысль–XXI. 2003. № 7. ]. Однако начиная со второй половины XX века все более отчетливо проступает несоответствие практик тотального дисциплинирования основным параметрам мирового развития и, если хотите, технологиям гражданского общества.

В современном мире уже в значительной степени исчезает необходимость в дрессуре тела для выполнения большинства жизненно необходимых функций. Эра конвейеров, как и эра вышколенного, вымуштрованного войска, уходит. Иными словами, дисциплинирование постепенно перестает быть необходимым инструментом достижения полезности, производственной, экономической эффективности. Дисциплина все больше выступает как социальное дисциплинирование (термин Герхарда Эстрейха), инструмент, при помощи которого обеспечивает послушание, хотя и здесь ее эффективность проблематична [ «И эта дисциплина, которая в деле удержания власти показала себя столь действенной, теперь утратила солидную долю собственной эффективности. Теперь в индустриально развитых странах подобные виды дисциплины входят в состояние кризиса». Фуко Мишель. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. М.: Праксис, 2002. С. 320. ].

Но понимание истории и современности предполагает не только анализ и идентификацию техник (технологий) власти, того, как власть властвует и заставляет себе повиноваться, – собственно, этому в первую очередь и посвящены исследования Мишеля Фуко. Современное общество породило разнообразные способы сопротивления власти (сам Фуко в свое время упоминал прежде всего феминизм и студенческие движения). Отношения между подобными видами сопротивления и техниками власти создают интересный объект исследования [ Фуко Мишель. Интеллектуалы и власть. С. 319. ].

Именно это – выработка властью все новых и новых техник подавления и дисциплинирования – и возникновение сопротивления им. представляет для нас интерес в первую очередь, тем более, когда речь идет о современной России.

1. Чуму встречают порядком

Хрестоматийной стала интерпретация Мишелем Фуко положения о мерах, предпринимаемых в случае, когда город (в данном случае речь идет о французском Венсенне) поразила эпидемия чумы. Здесь нет необходимости подробно излагать этот общеизвестный сюжет; отметим лишь, что речь идет о строгом пространственном распределении, закрытии города и его окрестностей, разделении его на отдельные четко очерченные кварталы, каждый из которых управляется «интендантом» и каждая улица которого находится под контролем синдика. В назначенный день людям предлагают запереться в домах и не выходить под страхом смерти. По улицам ходят только интенданты, синдики и часовые. «Разбитое на квадраты, неподвижное, застывшее пространство» [ Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad marginem, 1999. С. 288. ], – резюмирует Фуко.

Существует система непрерывного инспектирования, неусыпного надзора – синдики докладывают интендантам, интенданты – городским старшинам или мэру. Французский философ описывает еще множество детально разработанных мер и процедур. «Чуму встречают порядком. <…> Чума как форма одновременно реального и воображаемого беспорядка имеет своим медицинским и политическим коррелятом дисциплину. За дисциплинарными механизмами можно увидеть неизгладимый след, оставленный в памяти «заразой»: чумой, бунтом, преступлениями, бродяжничеством, дезертирством, людьми, которые появляются и исчезают, живут и умирают без всякого порядка» [ Фуко М. Надзирать и наказывать. С. 288–299. ].

Теперь посмотрим на меры, предпринятые властью накануне «Марша несогласных» в Москве, назначенного на 14 апреля 2007 г. Акция была не разрешена (если использовать термины власти) или не была согласована (если использовать юридическую квалификацию ее организаторов). Прежде всего, властями было официально заявлено, что все не разрешенные московскими властями мероприятия будут жестко, но в рамках действующего законодательства пресекаться. С таким предупреждением в адрес всех потенциальных участников «Марша несогласных» выступил начальник управления информации столичного ГУВД. Конечно, это не предупреждение о каре вплоть до смертной казни и не приказ запереться всем жителям города в своих домах и не выходить до окончания эпидемии. Но функционально – это то же: угроза и предупреждение, подготовка жесткого дисциплинарного пространства и подготовка жителей города к существованию в этом дисциплинарном пространстве.

В канун «Марша» был разработан «План обеспечения общественного порядка и безопасности в центральной части города Москвы», утвержденный начальником ГУВД Москвы (фамилии соответствующих фигурантов в контексте нашего исследования не важны). В соответствии с этим планом был создан штаб под руководством заместителя начальника ГУВД столицы, бывшего руководителя московского ОМОНа, которому надлежало разместиться в здании Исторического музея.

По утверждению представителя власти, порядок и безопасность в центре Москвы должны были обеспечивать около 9 тыс. сотрудников милиции и военнослужащих внутренних войск МВД. Это число, по любым оценкам, значительно превосходило количество предполагаемых участников оппозиционных мероприятий. При этом внутренние войска (около 2100 человек) предполагалось использовать прежде всего в оцеплениях, а бойцы дивизии особого назначения, базирующейся в подмосковной Балашихе, должны были составить резерв оперативного штаба и, находясь в автобусах в городских дворах, призваны были в случае необходимости оказать помощь ОМОНу [ См.: «Коммерсант». 14.04.2007. ].

Далее, центр города был сегментирован, то есть разбит на четыре зоны ответственности («квадраты»).

В первую зону вошли Красная, Манежная, Театральная, Болотная, Боровицкая, Сапожковская площади, Васильевский спуск и Моховая улица. Ответственным за эту зону был назначен и. о. начальника управления обеспечения общественного порядка (УООП) ГУВД Москвы. Ему было придано 1650 милиционеров.

Наиболее охраняемой стала вторая зона. Она включает в себя Триумфальную и Пушкинскую площади, Тверскую улицу, Охотный Ряд и прилегающие территории. Именно в этом районе должна была начаться акция «несогласных». Было решено, что Пушкинская площадь, объявленная местом сбора участников «Марша несогласных», будет полностью огорожена железными турникетами. Ответственным за эту зону был назначен начальник московского ОМОНа. Вместе с ним правопорядок должны были охранять 2900 милиционеров, большая часть из которых – бойцы ОМОНа. Накануне акции оппозиции в Москву в помощь 500 столичным омоновцам были вызваны еще 2000 коллег из Поволжья и городов Центрального федерального округа. Большинство милицейских спецназовцев уже имели опыт работы с «несогласными»: они принимали участие в разгоне марша в Нижнем Новгороде. Кроме омоновцев, обеспечивать правопорядок в этой зоне должны были оперативники УБОПа и уголовного розыска в штатском. Один из офицеров, которым предстояло дежурить во время «Марша» на Пушкинской площади, сообщил журналистам, что перед силами правопорядка «поставлена задача действовать по принципу “один в форме – один в штатском”». По его словам, такого не будет, но во второй зоне будет работать больше 500 оперативников в штатском.

За правопорядок в третьей зоне, включившей в себя Тургеневскую, Славянскую и Лубянскую площади, а также Чистопрудный бульвар, ответственным назначен замначальника УООП; в его распоряжении должно было находиться 2270 милиционеров.

В четвертой зоне, на смотровой площадке Воробьевых гор, где был назначен митинг молодых единороссов, силами правопорядка руководил замначальника милиции общественной безопасности ГУВД Москвы. Однако, несмотря на то, что в этой зоне предполагался самый крупный по количеству участников митинг, сотрудников правоохранительных органов здесь ожидалось меньше всего – 1360 человек. Журналисты сообщили, что местная префектура отдала устное распоряжение о запрещении продажи пива на прилегающих к этой зоне территориях [ «Коммерсант». 14.04.2007. ].

Впоследствии оказалось, что отдельные улицы, прилегающие к месту предполагаемого мероприятия (Пушкинская площадь), также контролировались особо тщательным образом; людей останавливали и задерживали на улице, на подступах к месту митинга, в местных кафе или забегаловках; роль венсеннских синдиков выполняли сотрудники милиции и люди в штатском. Вместо «воронов», которые бродят по улицам, переносят больных, закапывают мертвых, людей, чья смерть никого не волнует, в «зоне чумы» шныряют журналисты, которые иногда настолько смешиваются с зараженными, что становятся объектом санкций власти. Почти по Фуко: «Сторожевые посты у ворот, ратуши и во всех кварталах, для того чтобы обеспечить немедленное повиновение людей и абсолютную власть магистратов…» [ Фуко М. Надзирать и наказывать. С. 285–286. ] В российских городах жители, разумеется, не получают приказания оставаться дома во время акций, направленных против власти. Зато существуют, во-первых, рекомендации властей воздержаться от появления в местах скопления людей, поскольку могут быть эксцессы, есть якобы опасность для здоровья и безопасности людей, появившихся на улицах в день тех или иных акций.

Во-вторых, люди, которым власть не запрещает прямо появляться на улицах в нежелательный, опасный для власти день, когда она нервничает, тем не менее появляются – и вызывают у агентов власти раздражение и неприязнь. Существует множество свидетельств агрессивного, притом ничем не спровоцированного поведения сил правопорядка, несоразмерного, избыточного и применяемого без достаточного повода насилия. Есть также свидетельства того, что силы правопорядка прибегали к откровенным провокациям.

После завершения митинга и рассасывания основной массы митингующих в городских кварталах сотрудники ОМОН стали нападать на любые группы людей, присутствующие в районе основных событий, – причем вне зависимости [от того], имели ли они какое-либо отношение к митингу, стояли ли с символикой или без. После того как бойцы ОМОНа настигали своих «жертв», те с жестокостью избивались дубинками, валились на землю.

У Витебского вокзала большое подразделение ОМОНа напало на мирно стоящих граждан, которые ожидали маршрутные такси рядом с вокзалом. Избивались опять же все вне зависимости от возраста и причастности к митингу. (Сообщение корреспондента агентства «АПН Северо-Запад», С.-Петербург, 15 апреля 2007 г.) [ www.apn-spb.ru ].

Люди расходились совершенно спокойно, дошли до Витебского вокзала. Метро оказалось закрыто. На ступеньках стоял ОМОН, в мегафон объявляли «Следуйте на станцию метро "Технологический институт”».

Люди пошли к Техноложке, у Витебского вокзала их ждала цепь омоновцев со щитами.

Драку начал омоновец – выскочил из толпы и начал избивать старика, у которого, кстати, не было ни флагов, ни лозунгов. За старика вступились, омоновцу дали под зад ногой – он убежал!!!!

Дальше события развивались так – стена периодически наступала, люди отбегали. Стена слегка отступала. Людей теснили к закрытым дверям метро и старались прижать к стене. Потом появился Гуляев (один из организаторов митинга. – С.К.) и объявил, что он договорился – дверь откроют. ОДНУ (!) для трехтысячной толпы дверь открыли, люди стали заходить по одному. В это время на них снова помчался ОМОН, я чудом проскочила сбоку и убежала на Обводный.

У Витебского кучковались провокаторы – я видела пятерых, стояли в шеренгу, по команде кидали металлические палки (похожие на флагштоки) в сторону ОМОНа, но так, чтоб, упаси Боже, не добросить. После этого начинала наступление цепь. Одного из этой пятерки я потом видела на Загородном, пыталась сфотографировать, но не удалось – он дошел до угла Звенигородской и сел в ментовский автобус.

Тусовался мужик в куртке с надписью «Ходорковский, go home». Появился он почему-то у Витебского вокзала, причем не со стороны митинга, а со стороны ОМОНа. (Свидетельство пользователя живого журнала waldhexe, С.-Петербург, 15 апреля 2007 г.) [ waldhexe.livejournal.com ]

Центр взят военными и милицией. Утром не могу пройти на работу от Китай-города – путь перекрыт, требуют пропуск. <…> Иду в обход. Все подступы к ЦИКу перекрыты водовозками и автобусами с ОМОНом.

В 16.30 выхожу с работы. Весь переход под Лубянкой забит солдатиками, милицией и даже кучей ДПСников (смешно). На Мясницкой через каждые 5–10 метров милиция. В некоторых переулках отряды ОМОНа.

Эта цепочка уходит дальше еще на десятки метров. Щелкнуть лучше не удается – к снимавшему рядом мужчине резво идут омоновцы, и я ретируюсь.

Окрестности Тургеневской и Чистых Прудов оцеплены огромным количеством серой массы и военных. «Я не видел толпы страшней, чем толпа цвета хаки». Но народ подходит.

Лидеров берут сразу, по лицам.

Маски-шоу даже в «Макдоналдсе». Подозрительных зачищают.

До начала еще несколько минут. Не успеваю даже пробраться в гущу людей, как рядом ОМОН уволакивает Литвинович с цветами.

Развивается все просто. Как только кто-то осмеливается выкрикнуть какой-то лозунг – расталкивая людей, туда бросаются несколько омоновцев и просто уносят человека. В том числе пожилых. В том числе женщин. Многих бьют.

Иногда вспыхивают файера, ОМОН гасит все. И всех.

Вскоре нас всех окружают. Выйти из серого кольца с трудом могут и случайно оказавшиеся там люди. Кольцо постепенно сжимается. Как только кто-то проявляет активность, омоновцы выхватывают их из толпы и волокут в автобусы. Всего забирают больше 100 человек.

В толпе тут и там гоповатого вида работники органов в штатском. Присматриваются к окружающим, зовут пару-тройку омоновцев и утаскивают людей. (Свидетельство пользователя живого журнала _subtle_, Москва, 3 марта 2008 г.) [ users.livejournal.com/_subtle_ ]

Далее, в канун акции, на ближних и дальних подступах к «зачумленному» городу выставляются аналоги кордонов, которые препятствуют людям попадать в зону, объявленную чумной. Людей, стремящихся на мероприятие оппозиции, задерживают в аэропортах и на вокзалах по месту жительства или пересадки, реже – на въезде в Москву или С.-Петербург (ибо все, что происходит в столицах, в силу понятных причин имеет существенно больший информационный резонанс). Обычно потенциальных «чумных» задерживают по какому-то надуманному поводу, типа оскорбления сотрудников милиции или отсутствия регистрации. Осуществляется дисциплинарная запись: милицейские протоколы, которые впоследствии представляются в суд и служат основанием для применения административных или иных санкций.

Стратификация пространства дополняется действием механизмов надзора и отчасти опирается на эти механизмы. В поле надзора, весьма избирательного, оказываются «чумные», пораженные опасными противовластными фобиями. Все остальные интересуют власть куда меньше.

Власти города Венсенна отделяли здоровых от зараженных и умерших, составляя список жителей и затем перекличкой под окнами каждого дома «инвентаризируя» население (здоровые подходили к окнам, больные и мертвые, естественно, нет). В современном большом городе люди, зараженные, с точки зрения власти, политическими вирусами, визуально неотличимы от всех прочих. Хотя вероятность обезвредить «зараженного» увеличивается по мере приближения к точке, где должна состояться акция. Поэтому власть, обеспечивающая самосохранение и самовоспроизводство, исходит из того, что лучше задержать несколько «здоровых», чем упустить одного «зараженного». В конце концов, задача пресечения чумы в зародыше куда важнее, чем необходимость соблюдать права и свободы «здоровых» (о правах «больных» речь, естественно, вообще не заходит).

Непосредственно на митингах, маршах и т.п. агентами власти ведется открытая фиксация лиц присутствующих на видеокамеры. Человек, попавший в кадр, – потенциально болен, зафиксирован, учтен как чумной или потенциально чумной. Напротив, протоколировать свои действия, фиксировать собственный многоликий образ власть не позволяет, и поэтому фотографии с цифровых аппаратов задержанных и доставленных в отделение милиции стирают и возвращают камеры с девственно чистыми флеш-картами. Однако контроль за властью осуществляется не только посредством визуальной фиксации ее действий, то есть фото- и видеосъемки. Родом контроля является также деятельность представителей журналистского корпуса, способных увидеть и описать. Поэтому нормой становится агрессивность в отношении журналистов, которые не только задерживаются, но и становятся жертвами физического насилия со стороны сотрудников сил правопорядка.

Таким образом, власть рассматривает проявления политического сопротивления как род политической чумы, выстраивая систему противодействия, весьма напоминающую античумной план, разработанный в конце XVII века властями известного парижского пригорода. Технологии трехсотлетней давности используются в начале века XXI. Все, что против власти, – политическая чума, и это ментальность, с которой российская власть вступила в XXI столетие.

Но детальная дисциплинарная сегментация осуществляется не только в день, который власть сочтет судным. Пространство сегментируется, стратифицируется и рестратифицируется непрерывно. Например, московские власти приняли особое решение, изменяющее статус центра города, Центрального административного округа, по сравнению с девятью другими столичными АО.

В Законе г. Москвы от 4 апреля 2007 г. «Об обеспечении условий реализации права граждан Российской Федерации на проведении в городе Москве собраний, митингов, демонстраций, шествий и пикетирований» было установлено, что уведомление о проведении публичного мероприятия с заявляемым количеством участников до пяти тысяч человек подается в префектуру административного округа города Москвы, на территории которого предполагается проведение публичного мероприятия; свыше пяти тысяч человек, а также в случае, если публичное мероприятие предполагается проводить на территории более чем одного административного округа города Москвы (независимо от количества его участников), – в правительство Москвы [ «Тверская, 13». 26.04.2007. ].

Спустя полтора с небольшим месяца, 23 мая того же 2007 г., (и, что более существенно, уже после «Марша несогласных» 14 апреля 2007 г.) был принят закон г. Москвы «О внесении изменения в статью 2 Закона г. Москвы от 4 апреля 2007 г. “Об обеспечении условий реализации права граждан Российской Федерации на проведение в городе Москве собраний, митингов, демонстраций, шествий и пикетирований”». В нем устанавливалось, что уведомления о публичных мероприятиях, которые предполагается проводить на территории Центрального административного округа, надлежит подавать непосредственно в правительство Москвы, так же как в ситуации, когда речь идет о мероприятиях, проводимых на территориях нескольких административных округов.

Центральный округ – это сегмент пространства власти, где непосредственно находятся учреждения, отправляющие власть в городе и в стране. И особый статус ЦАО – это самозащита власти, рефлекс самосохранения, возведенный в ранг регионального закона. Иными словами, чума в самом сердце города, в опасной близости от Кремля, от прочих цитаделей власти, федеральных и региональных, – совсем не то же самое, что чума за Садовым кольцом.

В том же московском законе от 4 апреля 2007 г. были установлены нормы предельной заполняемости территории в месте проведения публичного мероприятия: не более двух человек на одном квадратном метре. Расчет этих норм, согласно закону, производится органом исполнительной власти города Москвы, рассматривающим уведомление о проведении мероприятия [ «Тверская, 13». 26.04.2007. ]. Так что нежелательное или опасное с точки зрения власти мероприятие может быть пресечено на основании того, что пространство протеста заполнено сверх установленных норм.

Сегментирование физического пространства, пространства-территории – одно из наиболее очевидных дисциплинарных проявлений власти, доступное непосредственному наблюдению. Но власть озабочена также стратификацией и сегментацией иных, скажем так, аналитических пространств. Среди последних наибольшее внимание уделяется регламентации пространства информационного. Осуществляется фильтрация, ранжирование, процеживание, запрещение, искажение информации. И здесь власть ограничивает – уже не выход на улицу, а появление на телеэкранах – нежелательных, «чумных» персонажей. Наконец, власть подбирается к контролю такого сегмента информационного и коммуникативного пространства, как Интернет. Начиная с контроля провайдеров, которые предоставляют населению интернет-услуги.

2. Из-за угла. Генезис «мягких» методов

Фуко утверждает, что смертная казнь – это фиаско дисциплинарной власти, признание собственной неспособности дисциплинировать. С тех пор как власть взяла на себя функцию заведовать жизнью, рассуждает он, применение смертной казни становилось все более и более затруднительным. И связано это не с появлением неких гуманных чувств, а с самими основаниями существования власти и логикой ее отправления. «Каким образом власть может осуществлять свои высшие полномочия, приговаривая к смерти, если ее главнейшая роль состоит в том, чтобы обеспечивать, поддерживать, укреплять, умножать жизнь и ее упорядочивать? – вопрошает философ. – Для такой власти смертная казнь – это одновременно предел, позор и противоречие» [ Фуко М. История сексуальности: ч. 1. Воля к знанию. Мы, другие викторианцы// Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М., Касталь, 1996. С. 240–241. ].

Совершенно аналогичным образом разгон митинга ОМОНом – это своего рода «смертная казнь» для неспособных дисциплинировать, фиаско власти. Только для того чтобы осознать факт собственного фиаско, необходим определенный уровень саморефлексии, который у нынешней российской власти находится в зачаточной форме. И потом то, что осознается как фиаско властью дисциплинарной, может совершенно по-иному осознаваться и осмысляться властью иного типа, например, властью авторитарной. Хотя какая-то рефлексия, очевидно, все-таки имеет место, поскольку наряду с методами прямого подавления власть использует и более тонкие механизмы, например, закамуфлированное вытеснение [ Термин Фуко. См.: Фуко Мишель. Интеллектуалы и власть. С. 166. ]. Попытаюсь очень кратко сказать о том, как осуществляет вытеснение постсоветская власть, а также о том, каков генезис этой технологии в России.

Во время поездок лидеров российской оппозиции по российским регионам (которые власть воспринимает как прямой вызов) каждый раз случаются предсказуемые странности и неудивительные совпадения. Вот, например, перечень запланированных Гарри Каспаровым и его командой мероприятий и причины, по которым они не состоялись, всего лишь за одну поездку в июле 2005 г.

Встреча с жителями Беслана в Доме культуры. Дом культуры отказал во встрече, объяснив это тем, что там показывают мультфильм.

Встреча с жителями Владикавказа в ДК «Металлург». В предоставлении зала отказано. Отказ объяснили «падением занавеса».

Встреча на улице, возле ДК «Металлург». Возле ДК внезапно устроен конкурс детского рисунка на асфальте, музыка включена на полную громкость. Площадка перед ДК оказалась заполнена детьми, которые рисовали цветными мелками на асфальте.

Вылет из Владикавказа в Ставрополь. Отказ в приеме самолета в Ставрополе. Объяснено тем, что на взлетно-посадочной полосе появились камни.

Встреча с жителями Ставрополя во Дворце культуры и спорта. Во встрече отказано. Объяснили тем, что в ДК «нет электричества».

Обед в ресторане при гостинице «Интурист» в Ставрополе. Отказ в обеде из-за того, что в ресторане «отключились плиты».

Встреча с общественностью в конференц-зале при гостинице «Интурист». Отказ предоставить зал из-за отсутствия света.

Вылет в Ростов-на-Дону из Ставрополя. Отказ в приеме самолета в Ростове-на-Дону по причине «отсутствия предоплаты за посадку».

Вылет в Таганрог. Информация об отказе приема самолета в Таганроге из-за «ремонта полосы».

Выезд из Ставрополя в Ростов-на-Дону на двух арендованных «газелях». Проверка и задержка на двух постах ДПС.

Встреча с гражданами в Ростове-на-Дону в библиотеке. Отказ в предоставлении зала из-за «прорыва трубы» [ www.kasparov.ru ].

Практически то же самое повторяется с теми же людьми в октябре того же года в Кузбассе.

В Анжеро-Судженске в кафе, где проходила встреча с представителями общественности, был отключен свет. В Кемерове власти закрыли на пять дней кафе «Трактир Давыдов», в котором должна была состояться встреча лидера ОГФ с местными журналистами. Пожарная инспекция вынесла предписание о приостановке работы трактира на том основании, что вход в заведение обшит деревом.

Из той же серии – укладка асфальта напротив Мещанского суда в день оглашения приговора Михаилу Ходорковскому. И внезапный перевод того же Ходорковского в камеру на 16 человек из-за ремонта целого этажа СИЗО. Когда же подсудимому необходимо было встретиться с адвокатами по поводу грядущей кассации, в камеру поместили инфекционного больного и объявили карантин.

Разогнать сторонников опального олигарха под объективами телекамер российских и зарубежных компаний – рука не поднимается, да и Европа не поймет. А пригнать асфальтоукладчик – это дело другое. И впечатление во внешнем мире чуть иное – конечно, гадкое, но не столь чудовищное. А вот еще типичная ситуация.

Организаторы очередного «Марша несогласных» приходят с заявкой на мероприятие в московское правительство, приходят в первый день, когда по закону возможна подача заявок и к самому началу рабочего дня – им сообщают, что именно на это время и на то место, на которое они претендуют, уже принята другая заявка. Например, от «Наших» или от «Молодой гвардии» «Единой России».

Резонно предположить, что все эти однотипные и скоропалительные импровизации имеют некий общий корень, исходят из одного методологического источника. Но где он, этот первоисточник? Заглянем в книгу В.В. Путина «От первого лица», вышедшую за несколько недель до президентских выборов 2000 г. Автор довольно откровенно делился с собеседниками воспоминаниями о том, как в 70-е годы работал КГБ в Ленинграде: «Действовали как бы из-за угла, чтобы не торчали уши, не дай бог». Давайте предположим, рассказывал будущий президент трем интервьюировавшим его журналистам, что питерские диссиденты задумали мероприятие, приуроченное, скажем, ко дню рождения Петра I или юбилею декабристов. С приглашением на место события дипкорпуса, журналистов, чтобы привлечь внимание мировой общественности. Разгонять не велено. Что делать? А вот что: взять и самим организовать возложение венков, причем как раз на том месте, куда должны прийти журналисты. Привлекли обком, профсоюзы, милицией все оцепили, сами под музыку пришли. Возложили. Журналисты и дипломаты постояли, помялись, пару раз зевнули и разошлись. А когда разошлись, оцепление сняли [ От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным. М.: Вагриус, 2000. С. 43–44. ].

Видимо, следует понимать так, что «торчащие уши» – это синоним действий власти, действующей грубо, видимо. Например, разгоняющей митинги оппозиции. А тот вариант, который предлагается как альтернативный способ поведения, – более мягкий, в котором власть никого не смущает и не привлекает внимания своими ушами или чем там еще. Хотя, конечно, здесь отразилось определенное и весьма специфическое корпоративное понимание того, что значит «показывать уши».

Очевидно, в своих тогдашних предвыборных, весьма, кстати, откровенных, беседах с журналистами будущий президент хотел донести до избирателей мысль о том, что они уже тогда были выше всего этого милицейского примитива – разгонять, хватать, волочь за руки, за ноги, заталкивать в «воронок». Что в закрытой элитной корпорации уже тогда действовали нестереотипно, тонко и, по сути, создавали технологии и механизмы властвования, адекватные эпохе. Так что к власти в постсоветской России пришли люди из подлинной элиты советского общества, люди с широким кругозором и высоким уровнем терпимости и толерантности. Проблема лишь в том, что в технологическом арсенале власти и тогда, и сейчас прямое подавление доминировало и доминирует, а все эти вымышленные бутафорские возложения венков, конкурсы детского рисунка и срочные ремонтные работы заполняют периферийный сегмент властного действия.

Иными словами, мелкий, дробный, фиксирующий каждую отдельную ситуацию и тут же реагирующий на нее, плотный, непрерывный, стоящий вне понятий чести и достоинства, правды и лжи, и, следовательно, а-моральный прессинг, перекрытие всех возможностей для проявления социальной и политической активности, всех каналов и средств сопротивления. Причем сопровождающееся непрерывными фальшивыми апелляциями к закону и опирающееся на решения якобы независимых российских судов. Это – один из обликов дисциплины, внедряемой нынешней властью в российском пространстве.

В принципе, конечно, с точки зрения конечного результата нет разницы между тем, оцепляет ли власть площадь ОМОНом или присылает на нее детей с цветными мелками. Выпихивает ли людей из зала, где они проводят собрание, милиция, или санэпидемстанция объявляет зал непригодным для заседаний. Или в зале гаснет свет из-за очень своевременной аварии на подстанции. Или падает занавес, который не падал десятилетиями. Но есть разница с точки зрения издержек отправления власти, издержек политических и моральных. В этом смысле, как заметил еще Фуко, дисциплина обходится дешевле, чем принуждение. И власть интуитивно чувствует, что следует применять все средства и меры, сохранять возможность выступать в разных обличьях. Хотя, по большому счету, верит только в меры жесткие. Кроме того, существует динамика, существует эволюция. И эволюция походов власти к сопротивлению в период с 2004-го по 2008 год достаточно очевидна. Если обозначить ее грубо, без нюансов, то на место детишек с цветными мелками, заполняющими место, где назначена та или иная акция сопротивления, приходит ОМОН.

3. Политическое дисциплинирование

Выше речь шла о работе власти с внесистемными элементами, о ее реакции на импульсы и проявления сопротивления, об обуздании «чумных». Но помимо этих сил, представляющих потенциал протеста в значительной степени уличного, существуют еще легальные партии и политические группы, ориентированные прежде всего на участие в выборном процессе. И власть активно занимается созданием правил игры для политических субъектов как для объектов дисциплинарного воздействия.

Это еще не «чумные», зараженные, которые отторгаются по определению, это те, кто ранжируются, сегментируются, упорядочиваются – и могут стать чумными, а могут и не стать. В этом секторе власть превентивно ограничивает возможности сопротивления и просто любого самостоятельного поведения. Но ограничения не только обеспечивают самосохранение власти, но неизбежно влекут за собой сопротивление. Акции типа «Маршей несогласных» – это типичная реакция сопротивления на определенные действия власти, прежде всего на результаты дисциплинирования в секторе легальной политики. Перечислим в назывном порядке то, что сделано властью в последние 8–9 лет для упорядочивания субъектов, функционирующих в политическом пространстве.

Повышение минимальной численности политических партий. Что лишает членов небольших партий – граждан РФ их конституционного права на политическое объединение.

Форсированный и не вполне добровольный прием в ряды партии власти.

Ужесточение механизма регистрации политических объединений. Более того, он практически перестает существовать как механизм юридический, то есть зависящий от некой нормативности и соответствия организации этим требованиям. Регистрация становится политически детерминированным актом, она начинает зависеть только от воли власти.

Отмена порога явки на выборах.

Запрещение выборных блоков.

Повышение барьера прохождения в Госдуму и законодательные органы субъектов Федерации.

Запрещение включать в списки партий на выборах членов других партий.

Возможность снимать список с выборов в случае выхода из него определенного числа участников.

Сокращение квоты на так называемые недостоверные подписи и ужесточение техники проверки подписных листов.

Ужесточение законодательства, связанного с предоставлением бесплатного эфира на госканалах.

Отработка механизма снятия партий с выборов через подконтрольные власти суды.

Давление правоохранительных органов на политические структуры, вроде переписывания сотрудниками милиции членов тех или иных неблизких власти политических организаций.

И наконец, полный контроль власти над результатами выборов, независимо от реальных результатов голосования.

Так называемая вертикаль власти предполагает сеть дисциплинарных взаимодействий на различных уровнях, и, если решение о том, какие партии должны быть представлены в Думе, какие не должны, принимается в Кремле, то реализуется оно на уровне губернаторов, мэров городов, префектов и руководителей районных управ, вплоть до председателей участковых комиссий и членов этих комиссий (которыми могут быть любые доказавшие свою лояльность люди). Люди эти настолько вышколены, настолько вымуштрованы, что ведут себя как политические солдаты, которых обучали и обучили делать повороты кругом и перекладывать фузеи и мушкеты из одной руки в другую. И глобальная программа власти реализуется на микроуровне, в числе прочего, мельчайшими техниками и микродействиями.

В современной России процесс выборов – это своего рода результат кумулятивного действия всех элементов дисциплинарного механизма, и на стадии регистрации участников, и на стадии избирательной кампании, и на стадии голосования. Жестко контролируются и цензурируются СМИ, прежде всего электронные. Оказывается давление на руководителей организаций, как государственных, так и частных, с целью понудить их оказать, в свою очередь, давление на своих сотрудников, того же рода давление оказывается на врачей, учителей, воспитателей детских садов, чтобы обеспечить участие вверенных им сотрудников, членов их семей, пациентов, школьников и их родителей в голосовании и гарантировать результаты этого голосования. Конечно, главврач, который принуждает, под угрозой лишения премии или даже увольнения, персонал больницы голосовать за партию власти, – это, строго говоря, не элемент вертикали власти. Это продолжение вертикали в дисциплинарных механизмах.

Российские выборы – это в первую очередь некая эманация властной вертикали, то есть преимущественно жестких авторитарных технологий, применяемых с опорой на государственные институты. Однако дисциплина и дисциплинарные техники – это не то, что существует рядом и независимо от практик авторитарных. Дисциплинарная модальность власти, как констатировал еще Фуко, не заменила все другие, а, скорее, пропитала эти другие, иногда подрывая их, но и служа посредствующим звеном между ними, связывая их друг с другом, продолжая их, главное же – позволяя доводить действие власти до мельчайших и отдаленнейших элементов [ Фуко М. Надзирать и наказывать. С. 316. ]. И упомянутые выше врачи, которые по указанию начальства агитируют пациентов голосовать за партию власти, и дворники, которые наклеивают на стены и двери домов листовки одной партии и срывают листовки всех прочих, – винтики этой дисциплинарной машины. И председатели участковых комиссий, выдворяющие официальных наблюдателей с избирательных участков, закрывающие глаза на физическое насилие в отношении их, переписывающие уже подписанные членами избирательных комиссий протоколы голосования и доходящие до абсолютного абсурда типа объявленной на одном из избирательных участков Москвы воздушной тревоги и эвакуации людей с целью получить бесконтрольный доступ к избирательной урне, – тоже агенты этого процесса всестороннего дисциплинирования, осуществляемого в столь удаленных складках и порах социальности, куда громоздкому и неуклюжему государству не добраться.

Иными словами, российские выборы – это не набор мелких нарушений, которые, как многократно констатировали российские суды, рассматривая заявления пострадавших, не влияют решающим образом на результаты голосования и не могут быть основанием для их отмены. Это – система, матрица функционирования власти.

Выстроенный таким образом механизм дисциплинирования выталкивает многих из потенциально «здоровых», ориентированных на легальную политическую деятельность, в среду «чумных». Собственно, в совокупности эти меры, способы, инструменты воздействия представляют собой полномасштабный, даже гипертрофированный механизм исключения, исключения из политики, которое осуществляется через ограничение и вытеснение. Речь идет об исключении всех сил, способных к сопротивлению, из легальной политической жизни, из сферы политической конкуренции, о сталкивании их в гетто, в политический лепрозорий (если вспоминать систему метафор Фуко). В таком виде, при наличии такого рода дисциплинарных механизмов, обеспечивающих такие результаты, политика перестает существовать как политика и продолжает бытие как псевдополитическая авторитарно-дисциплинарная фикция.

Субъекты политики, не подчинившиеся всецело и тотально требованиям власти, становятся неизбежной жертвой вновь созданных властных механизмов. Вариантов несколько – роспуск, отказ в регистрации, принудительное слияние, прямое запрещение. Но, что характерно для действия власти этого типа, политические субъекты подчинившиеся часто ждет то же самое будущее, аннигиляция (обычно через процедуру слияния – объединения).

Надо признать, что при таком мощном, тотальном, то есть идущем по всем направлениям, давлении сопротивление, с которым власть сталкивается, – несоразмерно мало. Но и это сопротивление власть не намерена терпеть. В полном соответствии с моделью, описанной Фуко, она начинает упорядочивать, ранжировать исключенных, обращаться с прокаженными как с чумными [ Фуко М. Надзирать и наказывать. С. 290–291. ]. То есть третировать политические силы, уже выдавленные из легальной политики, уже маргинализированные, отторгнутые, запертые в лепрозорий, как чумных, на которых необходимо переносить детальную разбивку дисциплины.

4. Изменение характера дисциплины

Дисциплинарная власть, в идеальном случае, описанном Фуко, стремится стать невидимой или, во всяком случае, незаметной. Однако Россия во многих отношениях отклоняется от идеальной дисциплинарной модели, нарисованной Фуко. В России дисциплинирование не только не преследует цели скрыть «торчащие уши» власти, а, особенно в нынешней ситуации, носит отчасти демонстративный характер. Осуществляются меры, которые можно назвать демонстративным дисциплинарным ограничением. Метод власти – запугивание или, в лучшем случае, демонстрация группам сопротивления бессмысленности, бесперспективности и безнадежности их деятельности. Подобная демонстративность, подобная устрашающая репрезентация машины подавления влекут за собой провалы из дисциплины в насилие, потому что грань между демонстрацией силы и ее применением – весьма шаткая и условная. И достойный хрестоматий пример явления пионеров или профсоюзников с венками на месте диссидентского митинга, буквально в течение считанных лет становится прекрасным, но несколько реликтовым образцом. Сегодня, если власть и приводит в подобной ситуации массовку на месте акции оппозиции (хотя чаще она присылает ОМОН), она заботится именно о том, чтобы донести до вытесняемых из этого сегмента пространства власти: это мы, власть, пришли, это наши пионеры (или наши «Наши»), это наши профсоюзы и нами оплаченные венки.

Нынешняя российская власть, как о том многократно писалось, колеблется между модернизационной и мобилизационной моделями развития. А мобилизация немыслима без образа злобного и коварного врага, внешнего и/или внутреннего. Поэтому власть использует и даже провоцирует, порой сознательно, порой бессознательно, сопротивление, которое может быть использовано для демонизации и компрометации сопротивляющихся. Подобные технологии, конечно, несовременны, а в какой-то своей части даже архаичны, но тем не менее определенным образом вписываются в предлагаемую России полу- или четвертьмобилизационную модель развития.

«Мягкие» же дисциплинарные технологии трудоемки и обременительны, хотя в какой-то далекой, стратегической перспективе снижают давление на власть и, следовательно, обходятся дешевле, чем более примитивные, простые и накатанные практики прямого подавления. При этом в наших условиях «жесткое» отличается от «мягкого» весьма незначительно. Дилемма – жесткие или мягкие – это сегодня не выбор между ОМОНом или детишками с цветными мелками. Это дилемма несколько иная: ОМОН на площади – или бойцы дивизии Дзержинского во дворах…

Российское дисциплинирование избирательно, как и российское правосудие. Упорядочиванию подлежат не огромные человеческие множества, сопоставимые по численности со взрослым населением страны, а узкий слой людей, манифестировавших свою приверженность открытому сопротивлению власти. Соответственно, избирателен, фрагментарен и надзор. Но дисциплинирование, которое в XXI веке и так становится технологическим атавизмом, в условиях «недонадзора» и, следовательно, необоснованности и случайности санкций, неизбежно проваливается в насилие.

На Западе дисциплина, дисциплинарные техники – это работа власти с гражданским обществом. В России у власть предержащих не было этой необходимости – власть прекрасно справлялась и жесткими методами. В России власть не признавала и не признает прав общества. Гражданское общество не контролирует дисциплинарные механизмы. А больше это делать некому. Наиболее ярким свидетельством этого являются российские выборы. Дисциплинарные механизмы, обеспечивающие функционирование машины российских выборов в том виде, в каком мы их сегодня наблюдаем, – это не что иное, как подавление воли и импульсов гражданского общества.

Очень специфичен надзор в современной России. Дисциплинарное пространство и дисциплинируемые множества в той или иной мере находится в сфере надзора. Невозможно дисциплинировать, не надзирая – и не наказывая за несоблюдение дисциплинарных установлений. Но в постсоветской России существует своеобразный феномен, который я бы назвал ощущением наблюдаемости, и вытекающая из него инерция повиновения. Индивиды ощущают надзор даже там, где его нет, а там, где он есть, они ощущают его в гипертрофированных масштабах, и именно это ощущение сверхнаблюдаемости, а не наличие реального надзора, побуждает их к послушанию. Вспоминаю последние предвыборные кампании (думские, затем президентские выборы). В эфир радиостанции, которую я имею обыкновение слушать, звонило огромное количество людей, которые сообщали, что начальство давит на них, заставляет их голосовать за партию власти, часто под угрозой увольнения с работы. Ведущие говорят – ну, хорошо, если нет сил сопротивляться и доказывать в спорах с руководством свое право голосовать так, как считаете нужным, если есть страх, есть опасения, то просто придите на участок и проголосуйте так, как считаете нужным, ведь голосование тайное, никто не узнает… Но эти доводы многих не убеждают, потому что они, будучи советскими людьми, со времен КГБ верящими во всесилие государства и его спецслужб, подозревают, что есть какие-то специальные способы выявления несогласных, что в любом случае их каким-то образом выявят, вычислят. И вера в безграничные возможности Большого Брата оказывается значительно сильнее, чем реальные возможности этого самого ББ, а тотальный надзор становится мифом, причем значительно более эффективным, чем реально существующие механизмы, его, миф, породившие. Иными словами, «их гипноз – это наш страх».

Новое, что появляется в дисциплинарных техниках власти в современной России, – это их смыкание с коррупцией. Дисциплина, как и любые властные технологии, лишенные контроля гражданского общества, перерождаются. Сегодня все инстанции и институции, призванные дисциплинировать и контролировать деятельность граждан и организаций, от санэпидемнадзора и пожарных до судов и военкоматов, все органы и институции, призванные дисциплинировать общество и увеличивать коэффициент его полезного действия, коррумпируются и разлагаются. Дисциплинирование становится прикрытием для произвола власти и, следовательно, с точки зрения общественной, становится злом, причем злом нелегитимным. Дисциплина существует уже не ради того, чтобы обеспечивать максимальную полезность, а чтобы гарантировать самосохранение власти и материальное благосостояние индивидов, в нее входящих.

Таким образом, нынешняя российская власть во все возрастающем масштабе использует дисциплинарные технологии, возникшие на пороге Нового времени и адекватные периоду раннего капитализма и абсолютной монархии. С тем же упорством власть использует ноу-хау, открытые силовыми корпорациями в первые десятилетия после падения сталинского режима в попытках удержать сталинскую ситуацию несталинскими методами. При этом происходит деградация дисциплинарного пространства и коррумпирование институтов и агентов дисциплинарных технологий.

Этот процесс ревитализации реликтовой дисциплины старого типа и превращения ее едва ли не в основной инструмент власти в XXI веке мог бы расцениваться как исторический курьез, аппендикс в развитии властных технологий – если бы речь не шла о стране, в который мы живем и работаем.

Оценка описанных явлений зависит от нашей точки зрения на историю и исторический процесс. Если мы исторические оптимисты, если мы верим в прогресс и справедливость, то можем не сомневаться, что это насилие над историей, это погружение в технологическую архаику закончится печально для тех, кто его осуществляет. Если же мы оптимистами не являемся, то нам остается только сетовать на несправедливость и коварство истории, давшей власть не самым достойным, и, вероятно, оказывать посильное сопротивление – в духе таких неисправимых романтических пессимистов, как принц Гамлет или Мишель Фуко.