Ростислав Горчаков

Друзья и враги клуба любителей бани

Мой стаж участия в общественных организациях (не считая ВЛКСМ, разумеется) восходит к началу семидесятых, когда я стал участником городского банного клуба Игарки. Впрочем, правильнее будет назвать его общественным объединением, а не организацией, – образовался он как бы сам собой, без всяких формальных организационных процедур. Те, кто предположит, что за невинными словами «Любители бани» таилось законспирированное диссидентское подполье, ошибутся: единственной задачей клуба было элементарное «Попариться всласть!». Но ошибутся и те, кто равнодушно пожмёт плечами, причислив наш клуб к тысячам точно таких же спонтанных объединений, воспетых в рязановской «Иронии судьбы». У героев Рязанова баня была. Специфика же деятельности нашего клуба определялась как раз тем, что в Игарке бани не было.

То, что там было, баней называться никак не могло: просевшая в вечную мерзлоту кособокая довоенная руина, из бесчисленных трещин которой постоянно валили клубы пара, скорее заслуживала названия русской рулетки: никто не брался предсказать момент, когда привычная табличка «Чётные дни–М, нечётные – Ж» вновь сменится трагическим для обоих полов объявлением «Закрыто на ремонт». Читатели, не склонные усматривать трагедию в перспективе пользования домашней ванной, опять-таки ошибутся. Потому что в Игарке семидесятых лет двадцатого столетия никаких домашних ванн не было – ввиду отсутствия водопровода, канализации, а также квартирных санузлов как таковых. Все игарские туалетные «удобства» размещались на улице, обеспечивая тем самым местных гинекологов, урологов и прочих медиков прорвой работы на много поколений вперёд.

Необходимость прибегнуть к этим заледенелым удобствам однажды заставила выматериться даже такого утончённого эстета, каким считался в Игарке капитан дальнего плавания Н.Н. Круглов. Его лесовоз «Пушлахта» застрял у нас под погрузкой сибирской сосны аж до самых торжеств по случаю 60-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, и Николай Николаевич, выбежавший из гостей на сорокасемиградусный ноябрьский мороз в ослепительной нейлоновой рубашке, с ужасом воскликнул при виде заснеженного дощатого толчка, слабо освещённого сполохами северного сияния: «Ну, экзотика, … …. ….! Летом – ладно, но зимой, зимой-то вы как?!»

Зима в заполярной Игарке длилась девять месяцев в году, поэтому менее утончёнными гражданами появление банной таблички «Закрыто на ремонт» комментировалось исключительно при помощи ненормативной лексики, без добавления риторических вопросов. У многих старожилов эта табличка вызывала приступы острой ностальгии: они припоминали 1944 год, когда закрытие бани на четырёхмесячный ремонт «из-за крайней ветхости» привело к жесточайшей вспышке сыпного тифа. Эпидемия подвигла крайисполком на решение срочно выделить средства для строительства в городе «новой современной бани с вошебойкой». Правда, на новую баню выделенных средств оказалось маловато, зато старую тогда подлатали основательно. Находилась она, кстати сказать, на улице имени знаменитого полярника Отто Юльевича Шмидта, который ещё в тридцатых годах с гордостью выдал снайперски точный прогноз: «Игарка – это маяк, который покажет миру, на что способны большевики!»

Игарка демонстрировала большевистские способности на редкость убедительно, вследствие чего мечта вымыться по-людски владела членами клуба не только в тяжкую годину частых банных аварий, а практически постоянно. Она оборачивалась почти молитвой всякий раз, как очередной смельчак принимался с опаской откручивать обёрнутый войлоком раскалённый вентиль паропровода, протянутого в парилку от лесокомбинатовской котельной: шансы получить из патрубка либо терпимое облако мокрого пара, либо нестерпимый гейзер кипятка были примерно равны. Таким образом, основная деятельность активистов клуба состояла в неутомимых поисках возможности попариться всласть. Были ли в Игарке такие возможности?

Были! Нет, о проникновении в зарезервированную для горкома с исполкомом сауну спортзала Дома культуры лесопильщиков члены клуба даже не заикались: горожане воспринимали это заведение скорее как некий недоступный простым смертным храм, обозначаемый в Игарке эллинским словом «Паноптикум». И уж вовсе запретной темой была баня погранзаставы, где по пятницам заодно с комсоставом этой воинской части парилось всё городское чекистское начальство. От ближайшей границы Игарку отделяло почти две тысячи миль, но баню охраняли от чужаков так ревностно, словно она представляла собой дальний форпост социализма, дерзко выдвинутый в глубь враждебных капиталистических земель.

Среди рядовых северян были популярны куда более скромные помывочные объекты. Доброй славой в городе пользовались, например, душевые плавзавода, в парилку которых, уговорив сменного мастера бутылочкой «Аромата степу», можно было проникнуть хоть одному, а хоть и с целой дюжиной друзей. Не менее гостеприимны были крохотные баньки местной нефтебазы, пожарной охраны, двух геологических экспедиций. Для прекрасной половины Игарки особой притягательностью почему-то обладала просторная деревенская баня находившегося на острове совхоза. Она была настолько любима игарчанками, что они не изменяли этой своей любви даже в февральскую пургу, преодолевая по енисейскому льду туда и обратно добрый десяток километров. А в краткие месяцы навигации высшим шиком почитался визит в сказочный по игарским стандартам мир судовых саун и парилок – подробные воспоминания немногих счастливцев об эвкалиптовых вениках, чешском пиве и блаженно сухом паре согревали сердца восхищённых слушателей на протяжении всей зимы.

Немногочисленность подобных счастливцев объяснялась вовсе не судовыми строгостями – моряки сотен ходивших в Игарку архангельских, литовских, дальневосточных и ленинградских лесовозов охотно пригласили бы в свой эвкалиптовый рай хоть весь исстрадавшийся по нормальной бане город. Однако на страже этого рая бдительно стояли вооружённые до зубов патрули, денно и нощно прочёсывавшие причалы морского порта на предмет изловления диверсантов и прочих нарушителей границы. К поимке диверсантов патрулирование ни разу не привело, зато схваченных у трапов членов нашего общественного объединения автоматчики конвоировали на свой КПП чуть ли не десятками, вываливая там перед суровыми прапорщиками содержимое конфискованных банных узелков. Как правило, уже через пару часов арестантов выручали сострадательные моряки, предъявлявшие портовым властям наскоро отпечатанные копии судовых ролей, где нарушители значились племянниками стармехов, троюродными братьями боцманов и даже тётками помполитов.

Категорический отказ сообщить, через какую именно щель в заборе все эти легионы родственников просачивались на режимную территорию, выводил пограничное начальство из себя, заставляя окружать порт всё новыми и новыми рядами колючей проволоки, – но на численности задержанных шуринов и внучатых племянниц непрерывное укрепление госграницы нимало не сказывалось. Что уже само по себе говорило о редкостном бесстрашии участников нашего общественного объединения, а также об их единодушной преданности клубным идеалам.

Чтобы читатели не сочли эти идеалы приземлённой прагматикой, хочу отметить, что интенсивными поисками путей, ведущих в парилку, деятельность клуба не ограничивалась. Кто-то писал письма в «Известия» и «Правду», кто-то обращался к депутатам всех уровней, но наиболее распространённой частью клубной работы были вопросы лекторам общества «Знания». Независимо от того, посвящалась ли лекция триумфу отечественной космонавтики, мирным инициативам советской дипломатии или проискам коварных сионистов, её неизменным заключением становился робкий вопрос: «А вот вы не знаете, когда нам построят новую баню?» В принципе, «Знание» знало всё что угодно, но насчёт бани как-то стеснялось проявлять собственную эрудицию и отвечало уклончиво, не столько просвещая аудиторию, сколько веселя её разной несусветной чушью.

Во избежание окончательной потери лица вышестоящие эрудиты выработали на универсальный банный вопрос универсальный банный ответ: «Сложная международная обстановка требует от страны строжайшей временной экономии на всём, включая городское коммунальное хозяйство». Не то чтобы такой ответ удовлетворял спрашивающих, но на какое-то время он дополнительно сплотил членов нашего клуба ещё и чувством принадлежности к общему противостоянию злобному врагу, препятствующему построению городских бань. Однако, по мере того как руина на улице Шмидта продолжала разваливаться, вопросы к докладчикам становились всё более изощрёнными.

Так, узнав из лекции «Успехи советского лесоэкспорта», что за навигацию 1976 года из Игарки было вывезено свыше миллиона кубометров пиломатериалов, слушатели второго цеха лесокомбината поинтересовались, а сколько это будет в деньгах. Глава нашего филиала «Красноярсклесоэкспорта» Каретников без малейшей запинки ответил: сто тридцать семь миллионов долларов. Тут же, в развитие предыдущего вопроса, последовал ещё один: сколько за те доллары можно выстроить бань? Ответ заулыбавшегося Каретникова «Точно сказать не могу, но думаю, что целая Сибирь бы попарилась» мгновенно вызвал лавину новых вопросов, на которые лектору оставалось только руками разводить: все они были не по экспортной части.

Ещё более примечательный инцидент произошёл во время школьной экскурсии на архангельский лесовоз «Вера Мухина», вернувшийся в Игарку из датского порта Оденсе. Сияя счастливыми свежераспаренными личиками, благодарные ребятишки стали расспрашивать моряков, пускают ли в Дании детей к ним на судно, чтобы помыться. Помполит дипломатично отвечал, что датчане понятия не имеют, что такое настоящая русская баня. «Так и мы до вас тоже не имели, – простодушно возразила укутанная в мамин тёплый платок девчушка, – вы вот их возьмите да пригласите к себе, когда опять туда приплывёте, и они вас никогда-никогда не забудут, совсем как мы!» Растроганный помполит чуть не прослезился.

Начальник игарского КГБ полковник Карякин руками не разводил и слёз проливать не собирался. В ближайшей же своей лекции на жгучую тему «Борьба двух идеологий» он предупредил педагогов о необходимости давать отпор любым, пусть даже самым невинным на первый взгляд попыткам использовать временные бытовые трудности для публичной дискредитации политики партии. Попутно он предположил, что раскулаченный дед школьницы, растрогавшей помполита, вероятно, влиял на формирование её сознания куда сильнее учителей, что не может не наводить на определённые выводы по поводу качества внеклассной воспитательной работы. А в лекции на комбинате полковник по-отечески разъяснил аудитории всю неуместность вопросов по поводу строительства бань на лесоэкспортную выручку. «Это, товарищи, можно сказать, святые деньги, – сказал он. – Не для того мы тут с вами в три смены круглый год вкалываем, чтобы наш труд на всякие веники по ветру пускать. Заполярный экспорт на большие дела идёт: на индустриальный рост, на оборону, на помощь прогрессивным общественным организациям во всём мире. И те, кто не хочет идти в ногу с прогрессом, думая вбить между народом и партией этот свой банный клин, стараются напрасно: ничего у вас не выйдет. Мы знаем, кто за вами стоит!»

– Клин какой-то выдумали, – ворчал после лекции по дороге в монтёрку мой наставник, старейший электрик комбината Николай Иванович Мирошников. – Вот как увижу, что все они на Шмидта с шайками подались, так и клин сразу пропадёт. А пока по разным баням ходим, толку для людей всё равно не будет. Ни с лекций, ни с экспорта...

Уверенно заявив «Ничего у вас не выйдет», полковник Карякин дал маху: у нас – вышло! Ибо зимой 1977 года разнообразная деятельность клуба всё же увенчалась историческим постановлением горисполкома о строительстве банно-прачечного комбината – первого за все полвека существования Игарки. И хотя строился этот долгожданный объект целых пять лет, успех нашего «непрогрессивного» общественного дела несомненно был налицо. Чего никак нельзя сказать об упомянутых полковником прогрессивных организациях: «святые деньги», вырученные за трёхсменную заполярную распиловку, явно не шли им на пользу. Дело прогресса терпело одно фиаско за другим, от Палестины до Никарагуа.

Лекторы очень убедительно объясняли эти печальные события кознями ЦРУ, авантюрами поджигателей войны и разгулом неонацизма, но члены клуба смотрели на международную обстановку исключительно с точки зрения скорейшей сдачи в строй новой бани, продолжая задавать вопросы преимущественно про денежную сторону дела. А поскольку установить точное соотношение между стоимостью отправки в Игарку баржи с кирпичом и стоимостью отправки братской помощи фронту освобождения Палисарио не взялся бы даже сам министр финансов СССР, то взаимопонимания между лекторами и аудиторией по-прежнему не возникало. Да и откуда бы ему возникнуть, если с баржой было ясно абсолютно всё, а вот с братской помощью удалось слегка разобраться лишь к началу третьего тысячелетия. Всматриваясь в постепенно возникающую из архивной мглы картину всемирного распределения «святых денег», остаётся лишь поражаться настырности членов нашего клуба, сумевших добиться постройки своей бани вопреки поистине фантастическому изобилию конкурировавших с ними по всей планете прогрессивных общественных организаций. Судите сами:

Почти день в день с началом особо длительного (из-за полного отсутствия в Игарке труб и фланцев нужного диаметра) банного ремонта 1970 года на далёком Южноамериканском континенте образовалась общественная организация под названием Popular Unidad – Народное Единство. Новое объединение так прогрессивно сплотило чилийскую компартию с местными социалистами и радикалами, что вопрос о том, давать ли деньги под трубы для Игарки или под выборы для чилийцев, в Политбюро вообще не дебатировался. Дали чилийцам. Сначала 400 тысяч долларов, а потом пришлось выделить ещё полторы сотни тысяч лично главе Единства. Меньше было никак нельзя, ибо знающие специалисты вовремя проинформировали Москву, что характерными чертами Сальвадоре Альенде «являются наглость, тщеславие, стремление прославиться и быть в центре внимания любой ценой». Специалисты не ошиблись: после победы Народного Единства «любая цена» возросла настолько, что Альенде смог стать центром внимания как прогрессивной общественности, так и своей красавицы-секретарши Мирии Контрерас (у вышеупомянутых специалистов она проходила под кодовой кличкой «Марта»), запросто купив ей роскошную виллу в фешенебельном столичном предместье Эль-Арройан. Дальше – больше: уже к октябрю 1971 года Политбюро пришлось утвердить рекомендацию знающих специалистов о выплате Альенде дополнительных 30 тысяч долларов «для укрепления личных отношений». Всего месяцем позже пришла рекомендация ещё о 60 тысячах – очевидно, личные отношения продолжали стремительно укрепляться. А весной 1973 года Ю.В. Андропов, советуясь с коллегами в Ясенево, был вынужден признать, что ситуацию в Чили вряд ли спасут даже затребованные Единством 30 миллионов долларов. Их не дали – и правильно сделали, иначе нашему лесокомбинату пришлось бы перейти на четырёхсменную работу вплоть до самой инаугурации генерала Пиночета.

Но что Южная Америка! Куда напряжённее международная обстановка складывалась в Азии и Африке: тамошние общественные организации выстраивались в очередь за «святыми деньгами» так плотно и с такими прогрессивными целями, что о какой-то игарской бане было просто стыдно упоминать. На жалкие пустяки, вроде секретарских вилл, лидеры арабской общественности не разменивались: для утверждения прогресса им нужно было прежде всего оружие, и притом самое что ни на есть современное. Против укрепления личных отношений никто из них, конечно, тоже не возражал, но, узнав откуда-то наш популярный припев «первым делом, первом делом самолёты», они начинали любые переговоры именно с него. Самолёты безотказно приземлялись где надо, и это радовало сердце каждого сторонника прогресса. Не радовало другое: сразу после приземления «Антеев» судьба доставленных ими грузов теряла всякую предсказуемость. С их помощью грабили уругвайские казино, убивали итальянских премьер-министров, жгли японские универмаги, взрывали испанских судей, обстреливали французские авиалайнеры и даже обстреливали в открытом море крупнотоннажные танкеры. Международная обстановка раскалялась от всего этого прямо-таки добела.

При вскрытии миланских, берлинских, марсельских тайников всевозможных «Красных бригад» и «Чёрных интернационалов» полицейские только диву давались, составляя списки конфискованных РПГ-7, ракетных комплексов «Стрела» и ночных прицелов советского производства. В отличие от стойких владельцев банных узелков, задерживаемых игарскими пограничниками, арестованные полицией террористы кололись на первых же допросах, охотно указывая следователям «щели», сквозь которые к ним поступало оружие: Ливия, Южный Йемен, Сирия, Ливан, Алжир, – т.е. как раз те страны, где велась самая героическая борьба за дело всемирного прогресса! Более того: в ходе обобщения следственных материалов выяснилось, что террористы со всего света, от фанатичных убийц из японских «Ячеек Красной Армии» до отмороженной нелюди из банды Баадер-Майнхоф, не просто скупали у бесчисленных арабских «фронтов освобождения» свои «Стрелы» и «Калашниковы». Дармовым приложением к оружию были интенсивные курсы военно-диверсионной подготовки в затерянных среди пустынь лагерях. Среди своих «благодетелей» пойманные бандиты с гордостью называли имена таких постоянных клиентов советской оборонной промышленности, как Жорж Хаббаш, Ахмед Джибриль, Вади Хаддад, а также особо почитаемых террористическим подпольем питомцев университета Патриса Лумумбы – Мохаммеда Будья и Ильича Карлоса Рамиреса по кличке «Шакал». Лишь категорический запрет президента Жискара д'Эстена, твердившего «мне не нужны новые осложнения с Москвой», помешал министру внутренних дел Франции Мишелю Понятовскому публично назвать главных «спонсоров» растущей волны вооружённого международного насилия.

В годы перестройки подробная смета строительства нашего банно-прачечного комбината стала достоянием гласности. Новая баня обошлась городу, в общем-то, не так уж и дорого: примерно в 145 тысяч долларов. Для сравнения: на одном лишь сухогрузе «Тауэрстрим» в ноябре 1977 года антверпенской полицией было конфисковано на 490 тысяч долларов стрелкового оружия советского производства. Все эти погруженные в Ливане ручные пулемёты, автоматы, пистолеты и патроны предназначались ирландским террористам. А когда в 1980 году при введении военного положения в Турции (снабжаемые из Палестины местные террористы в среднем убивали по два турка в час – чем не война?) были найдены тайные склады «Рабочей партии Курдистана», «Подпольной армянской армии освобождения» и «Революционных левых», то советского оружия там обнаружилось на целых полмиллиарда долларов. За такие деньги новенькими банями, вероятно, можно было снабдить уже не одну Сибирь, но и всю Россию, с Украиной и Белоруссией в придачу! Увы – львиная доля несостоявшихся бань так и не послужила делу прогресса, доставаясь то турецкой армии, то антверпенской таможне, то немецкой, бразильской или японской полиции, а то и вовсе обращаясь против прежних прогрессивных владельцев, будучи захваченной в качестве трофея израильтянами.

Конечно, нельзя сказать, чтобы вложения «святых денег» в зарубежные общественные организации были совсем уж пропащими. Американцы, например, до сих пор убеждены, что во время их успешного вьетнамского наступления «Тет» окончательный разгром коммунистических войск был предотвращён только взрывом антивоенных демонстраций, заставивших Белый дом поставить крест на продолжении боевых действий. Демонстрации явились прямым следствием трагедии в Кентском университете, где при столкновении с Национальной гвардией были застрелены четверо студентов. Возмущение гибелью юных пацифистов, подобно пламени лесного пожара, охватило целую страну, и вскоре армиям США пришлось бесславно покинуть Индокитайский полуостров, фактически предав там всех своих союзников. Среди общего ликования борцов за мир имена четырёх погибших юношей повторялись как символ гражданского мужества, но мало кто оценил тогда роль, сыгранную в кентской трагедии скромным руководителем университетской библиотечной кафедры профессором Сиднеем Джексоном. Между тем именно он, будучи активистом «Кентского комитета за окончание войны во Вьетнаме», организовывал демонстрацию, которая послужила детонатором вышеупомянутого взрыва! Его имя (правда, уже без всякого ликования и даже с некоторым смущением) либеральная американская пресса вспомнила лишь в мае 1979 года, когда на похороны почтенного воспитателя кентской молодёжи неожиданно прибыло всё руководство компартии США. В своей речи генеральный секретарь Гэс Холл наконец-то воздал должное «чрезвычайно плодотворной деятельности товарища Джексона», отметив, что он был верным членом коммунистической партии с 1936 года.

Ежегодное финансирование чрезвычайно плодотворной деятельности этой прогрессивной организации обходилось нам всего лишь в два миллиона долларов. По сравнению с несметным количеством бань, бесследно исчезнувших в ходе борьбы за торжество азиатско-африканского прогресса, подобная сумма выглядит прямо-таки смешной…

На исходе девяностых наше дружное общественное объединение распалось так же неорганизованно, как и родилось. Не потому, что в Игарке стал исчезать вкус к хорошей парилке, но потому, что стала исчезать сама Игарка. Экологи неоднократно отмечали высокую ранимость северной природы, настаивая на крайне бережном к ней отношении. Про самих игарчан ничего подобного никем не говорилось, но разного рода реформаторские инновации, вроде сочетания хронической невыплаты зарплат с ускоренным ростом транспортных тарифов, жителями Заполярья были восприняты тоже весьма болезненно. И это понятно: спасительных материковских шести соток на вечной мерзлоте не имелось. За какие-то несколько лет безудержные аппетиты монополистов почти парализовали речное и авиационное сообщение с материком, затем убили морской порт, а под конец и сам лесокомбинат. Впервые за всё существование Севморпути сибирские грузы стало выгоднее доставлять не рекой или морем, а по железной дороге, от которой Игарку отделяло полторы тысячи неподъёмно дорогих енисейских километров.

Бывшие игарчане мало-помалу разъехались кто куда, обмениваясь в письмах впечатлениями от своей новой окружающей среды – дальневосточной, приволжской, московской, уральской. И тут произошло самое странное: при всей безусловной величественности наблюдаемых ими банных перемен, у многих членов игарского клуба любителей попариться всласть стало рождаться удивительное чувство возврата к истокам нашего славного общественного объединения. Понятное дело, об отсутствии помывочных точек больше и речи быть не могло – бани открывались теперь повсюду, с биллиардами, с кальянами, с субтропическими садами, а некоторые даже и с безумно элитным тайским массажем. Зато в части напряжённой международной обстановки, козней ЦРУ и авантюр поджигателей войны все мы как-то незаметно вновь начали ощущать себя совершенно как в Игарке начала семидесятых. Правда, лекций сегодня уже не читают, да и вопросов почти ни у кого не осталось, но те, у кого они ещё почему-то есть, слышат со всех телеканалов знакомые слова, сразу воскрешающие в памяти членов нашего общественного объединения отеческий образ полковника КГБ Карякина: «Мы знаем, кто за вами стоит!»

Интересным было и то, что в своих ностальгических эмоциях игарчане оказались совсем не одиноки. В той или иной форме вердикт лесокомбинатовского электрика Мирошникова относительно разных бань повторялся даже теми людьми, кто к нашему клубу и близко не принадлежал. Этой осенью весьма схожий вердикт был вынесен, например, в интервью одного из самых известных бизнесменов Санкт-Петербурга, директора крупнейшей в городе мебельной фабрики А.Н. Шестакова. Отвечая на вопрос о проблемах возглавляемого им Союза мебельщиков Северо-Запада, Александр Николаевич сказал следующее:

«Знаете, сама по себе любая общественная организация – вещь абстрактная. Когда государство эту организацию поддерживает, контактирует с ней, когда появляются какие-то реальные сдвиги по данному направлению – вот тогда действительно есть смысл поговорить о том, чего нам не хватает до полного счастья в пределах этой общественной организации. Но пока что никаких сдвигов нет. Не двигается пока наше государство в этом направлении. Есть чиновники, есть коррупция, всё что угодно есть, только не работа с общественными организациями. Они им не нужны. Поэтому та задача, которая нами ставилась при создании нашего Союза, не выполнена. Мы хотели воспользоваться примером увиденного в Италии, в Германии, где каждая такая ассоциация, действующая в очень тесном контакте с государством, становится уникальным инструментом развития и отрасли, и страны в целом. Подобным инструментом мы так до сих пор и не стали. Понимаете, у них другая позиция государства! Там оно идёт с бизнесом в одну сторону. А мы – движемся в разные».

Читая такое, невольно задумываешься: а не пора ли возрождать добрый старый клуб игарских любителей бани уже на всероссийской основе? Потому что именно во всероссийских масштабах доказана ныне правота электрика Мирошникова – пока мы с государством ходим по разным баням, никакого толку для людей быть с этого не может!