Сергей Пашин

Скрадывание правосудия

С.А. Пашин -- заслуженный юрист Российской Федерации, федеральный судья в отставке, член Независимого экспертно-правового совета.

Статья подготовлена при информационной поддержке Компании "Консультант Плюс".

"Каждый стоит столько, сколько стоит то, о чем он хлопочет" - говорил философ на троне Марк Аврелий.

Реформаторы, подготовившие в 1991 году и проводившие в жизнь на протяжении нескольких последующих лет Концепцию судебной реформы в Российской Федерации, стремились к утверждению "судебной власти в государственном механизме как самостоятельной влиятельной силы, независимой в своей деятельности от властей законодательной и исполнительной", намеревались обеспечить "защиту и неуклонное соблюдение основных прав и свобод человека"¹. Многие идеи, провозглашенные в Концепции, нашли отражение в Конституции Российской Федерации 1993 года и других законах. Однако формальное признание и нормативное закрепление правовых принципов вовсе не равнозначно воцарению "правды и милости" в судах.

Если гражданское общество недостаточно сильно, чтобы направлять и сдерживать структуры публичной власти, органы государства способны на почве (или на развалинах) одной и той же конституционной модели устанавливать самые различные политические режимы. Режим в государстве -- что здоровье в организме; при внешнем сохранении целостности тела ("конституции"), его температура может меняться в широком диапазоне: от трупного окоченения до горячечного жара. Власть имущие могут поддержать на определенном этапе демократические реформы, но всегда имеют наготове собственную программу преобразований либо реализуют ее инстинктивно, по зову номенклатурного сердца ("ползучая контрреформа").

Слово "реформа", как и слова "реконструкция", "реституция", содержит приставку "ре-", означающую возврат к прежнему положению, которое, с сегодняшней точки зрения, кажется правильным, нужным. Демократическая и бюрократическая программы преобразований отличаются, таким образом, в выборе точки, определении образцового периода, куда следует вернуться на новом витке развития общества и государства.

Авторы Концепции 1991 года предложили ряд индикаторов, которые подтвердили бы, что власти предержащая и исполнительная не сбились с проложенного курса. Однако пятнадцать лет спустя чаяния реформаторов не исполнились, их рецепты были отторгнуты, а насажденные ими институты деформированы.

Так, независимость судей обернулась их отчуждением от гражданского общества, приобщением к номенклатурному статусу, несвободой внутри корпорации. В результате проведенного по инициативе Верховного Суда Российской Федерации социологического исследования выявлено, что 75% опрошенных верят публикациям о коррупции в судах, и только 13% респондентов убеждены в неподкупности судей². Примерно в той же степени не доверяли судам россияне и в 90-е годы прошлого века. По данным международной организации Transparency International, cегодня по степени недоверия к судебной системе российское государство сравнимо с Чили, Конго, Тайванем, Марокко, Сенегалом и Турцией³.

Верховный суд Российской Федерации серией своих решений упрочил "свободу" судей от ответственности перед согражданами. Например, 11 февраля 2004 г., рассмотрев заявление П., оспаривавшего законность ряда норм Положения о квалификационных коллегиях судей, Судебная коллегия по гражданским делам Верховного суда подтвердила, что гражданин, подавший жалобу на непрофессиональное поведение судьи, не вправе участвовать без разрешения в заседании квалифколлегии при разборе его жалобы; жалоба гражданина сама по себе, в отсутствие представления председателя суда, не служит поводом для возбуждения дисциплинарного производства.

Зато участь судьи, его карьера и даже доброе имя находятся полностью в руках председателей судов областного (краевого) уровней.

Назначение на должность судьи формально осуществляется на конкурсной основе. По закону, каждый, кто отвечает определенным требованиям (гражданство России, высшее юридическое образование, необходимые возраст и стаж работы по юридической специальности) вправе добиваться открывшихся вакансий. Однако, при обилии желающих облачиться в мантии, большое число судейских мест до сих пор не занято (в федеральных судах общей юрисдикции более 2,5 тыс., в арбитражных судах -- около 1 тыс.). Причина такого состояния дел лежит на поверхности: юрист, не заручившийся протекцией председателя суда, не получит рекомендации квалификационной коллегии. Верховный суд, вопреки закону, позволил квалифколлегиям, отклоняя кандидатуры претендентов, не приводить действительных мотивов своих решений, ограничиваясь ссылкой на результаты голосования членов квалифколлегий⁴. Фактически к законно установленным цензам молва, идущая из уст руководства, втихомолку добавляет и другие, неправомерные и дискриминационные. Например, с недавних пор объявлены гонения на претендентов и судей, состоящих в родстве с адвокатами.

На бумаге записано, будто "Судья... не может быть привлечен к какой-либо ответственности за выраженное им при осуществлении правосудия мнение и принятое судом решение..." (пункт 2 статьи 16 Закона Российской Федерации от 26 июня 1992 г. "О статусе судей в Российской Федерации"). Но специальные издания пестрят примерами расправ с судьями именно за гуманные, правосудные решения. Скажем, полномочия судьи Дорогомиловского районного суда гор. Москвы М. были прекращены в 2004 году, в частности, за "настойчивость в разъяснении права на примирение" подсудимому и потерпевшему; как отмечается далее в решении квалификационной коллегии столичных судей, "практика назначения наказаний по уголовным делам также свидетельствует о явной сомнительности и странной мягкости целого ряда приговоров и иных решений судьи..."; судью М. упрекнули заодно в оставлении нескольких обвиняемых на свободе при решении вопроса о применении к ним заключения под стражу в качестве меры пресечения. В 2006 году к дисциплинарной ответственности было привлечено 373 судьи, причем полномочия 89 из них были досрочно прекращены⁵, в том числе -- за вынесение решений, неугодных руководству судов и правоохранительных органов. Например, Верховный суд в определении от 20 сентября 2006 г. согласился с наложением на московскую судью З. взыскания в виде предупреждения за то, что она "отказала в удовлетворении ходатайства о продлении срока содержания под стражей" обвиняемого. Гатчинский судья В. не потрафил руководству тем, что дважды выпускал на волю обвиняемого, хотя "не указал, какие обстоятельства, учитываемые при избрании меры пресечения, ...изменились" с момента первоначального ареста⁶. Полномочия судьи В. прекратили по порочащему основанию. Здесь интересно не только наказание судьи за принятое им решение, но и ход мысли его высших коллег. Получается, судья не вправе проявлять милосердие, но должен, как автомат, продлять срок пребывания лица под стражей, если со дня предыдущего продления этого срока обвинение не смягчилось и человек не преобразился.

Реальный механизм властвования внутри судейской корпорации приоткрывается, когда уверенные в прочности своего положения высокопоставленные судейские чиновники откровенничают в своем кругу или с журналистами. Например, председатель Московского городского суда, не обладая правом приема на службу и увольнения своих коллег-судей, авторитетно заявляет: "Я уволила часть судей..."⁷.

Демократическая судебная реформа была свернута не только в сфере судоустройства. "Правосудие без оправданий", многократно раскритикованное, сохранилось в неизменности. В 1991 году доля оправдательных приговоров не превышала половины процента. В 2006 году было осуждено 910 тысяч человек и оправдано 10,7 тысяч, из них 52% - по делам частного обвинения, то есть не федеральными, а мировыми судьями. Характерно, что 38% оправдательных приговоров отменено вышестоящими инстанциями. Суды с участием присяжных заседателей оправдали около 200 человек (17% от числа подсудимых, представших перед судами присяжных), что, конечно, капля в море. Количество заключенных увеличилось с 1991 года почти в два раза и составляет теперь около 900 тыс. человек (по состоянию на 1 июня 2006 года в России за решеткой находились 870 тыс. заключенных, причем 168 922 из них в следственных изоляторах). Судьи удовлетворили 91,4% ходатайств органов уголовного преследования о заключении обвиняемых (подозреваемых) под стражу; прокуроры, которым до 1 июля 2002 года принадлежала власть арестовывать, санкционировали заключение под стражу не так часто.

Интересно проследить, какие новые процессуальные институты чахнут, а какие, напротив, пробиваются к солнцу и расцветают во всей своей красе. Суд присяжных был введен в 1993 -- 1994 годах в 9 регионах России. Сейчас он действует повсеместно (то есть примерно в 100 судах, включая военные суды округов); исключение составляет Верховный суд Чеченской Республики. Однако суды присяжных, столь широко развернутые, рассмотрели в прошлом году... всего-навсего около 700 уголовных дел, по которым привлекалось к ответственности чуть больше 1200 обвиняемых. В 1999 году, когда, напоминаю, на всю Россию приходилось лишь 9 судов с участием присяжных заседателей (Алтайский, Краснодарский, Ставропольский краевые, а также Ивановский, Московский, Ростовский, Рязанский, Саратовский, Ульяновский областные суды), состоялось 422 процесса в отношении 867 лиц. Итак, количество судов, куда приглашаются присяжные заседатели, возросло на порядок, а их совокупная нагрузка -- менее чем в полтора раза (на 38%, если считать по числу подсудимых). Представители населения -- народные заседатели в осуществлении правосудия более не участвуют ни в одном суде России. Коллегии из трех профессиональных судей "подняли", как выражаются на судейском жаргоне, в 2006 году... 1008 уголовных дел (885 дел рассмотрено в районных судах и 123 в областных и к ним приравненных). Зато неуклонно растет количество приговоров, постановленных в особом порядке, то есть без вызова свидетелей и исследования доказательств в условиях состязательности. В 2006 году по сравнению с 2005 годом особый порядок применялся в полтора раза чаще -- а именно: по 47% дел, подсудных мировым судьям; по 37,5% дел, отнесенным к юрисдикции районных судов; по 3,9% дел, разбиравшихся в областных (краевых) судах.

Очевидно, что по важнейшим вопросам: независимость судей, становление справедливого и влиятельного судейского сообщества, суд присяжных, судебный контроль за заключением под стражу, - судебная реформа, мягко выражаясь, не достигла решающих успехов. Неслучайно в новом тысячелетии тактика судебной реформы, описанная в предпоследнем, пятом, разделе Концепции 1991 года⁸, сведена к совершенствованию судебной системы в рамках правительственных целевых программ на 2002 -- 2006 годы, а затем -- на 2007 -- 2011 годы⁹.

Становление правового государства предполагает активность судов в защите прав человека, освоение ими все новых и новых участков на правовом поле. Суды в странах, прошедших этот путь, превращались во все более весомые устройства в системе "сдержек и противовесов", начинали на равных вести диалог с органами законодательной и исполнительной властей. Подчас им приходилось вступать в борьбу с политическими элитами за сферы и интенсивность воздействия на сложившиеся и нарождающиеся отношения.

В 1769 году в Англии слушалось дело Джеймса Сомерсета. Чернокожий раб вместе со своим хозяином прибыл из Виржинии в Англию. Когда плантатор собрался отплыть за океан, Сомерсет сбежал, но был пойман и закован в цепи. Рабство было нормой в Новом Свете, и Сомерсета вывезли бы из Англии, но, согласно нормам общего права ("common law"), выработанного Вестминстерскими судьями в незапамятные времена и развивавшегося за счет прецедентных решений многих поколений судей, суд был обязан проверить законность лишения человека свободы в порядке процедуры habeas corpus. Лорд-судья Мэнсфилд решил, что "воздух Англии слишком хорош для рабства" и объявил "черного" свободным. Так судейское решение сообщило воздуху над Британией чудодейственное свойство -- делать людей свободными, а политическому климату страны -- иммунитет от бациллы рабства и спасение от гражданской бойни, похожей на разразившуюся в следующем веке в США войну Севера против Юга.

В 1803 году Верховный суд США присвоил себе право конституционного контроля и воистину добился признания за судом роли "самостоятельной влиятельной силы", о чем российские реформаторы тщетно мечтают с 1991 года. Отказывая по делу Marbury versus Madison мистеру Марбери в выдаче обязывающего приказа mandamus, который ввел бы истца в должность мирового судьи графства Александрия, председатель Верховного суда Дж. Маршал записал в решении: "Со всей настоятельностью следует подчеркнуть, что именно судебная власть вправе и обязана сказать, что есть закон"¹⁰.

В современной России суды, напротив, с удовольствием очерчивают для себя уютное пространство деятельности, избегая суждения при малейшем риске задеть интересы аппарата власти, частью которого они являются. Правосудие как бы стушевывается, скрадывается на фоне всепроникающего политического режима.

Так, Конституционный суд Российской Федерации определениями от 18 июня 2004 г. N 261-О и от 15 июля 2004 г. N 282-О объявил в духе лучших советских традиций, что законодатель "реализует политическую волю государства путем принятия соответствующих федеральных законов" и суды не должны вторгаться в сферу выражения государством его политической воли. Речь шла о возврате собственникам национализированных объектов недвижимости; этих людей фактически оставили без судебной защиты.

Для нынешней судебной системы характерно стремление ее "колесиков и винтиков" избежать самостоятельного толкования закона и, как следствие, распространение моделей судейского поведения не через нормативные акты (только Конституции, международным соглашениям, общепризнанным принципам международного права и национальному законодательству должен подчиняться судья), но посредством пресловутой "установки". Возьмем, к примеру, не столь редкую ситуацию. Ходатайство следователя об избрании заключения под стражу в качестве меры пресечения с прилагаемыми материалами поступает в суд по истечении конституционного срока задержания, то есть 48 часов. Казалось бы, судья, на справедливость которого уповает подозреваемый, судья, которому статьи 18 и 46 Конституции Российской Федерации предписывают быть гарантом и защитником прав человека, должен даровать лицу свободу. Но представитель Верховного Суда придерживается на сей счет иной точки зрения: "...Мы в этом случае просто рекомендуем принимать судебное решение об отказе в принятии такого ходатайства"¹¹. Бремя решения об освобождении людей из-под стражи тем самым перелагается на плечи следователей, оперуполномоченных, начальников ИВС. Осмелится ли напутствуемый таким образом судья, знающий практику дисциплинарного преследования коллег, записать в постановлении, подобно лорду Мэнсфилду, что воздух Отечества слишком чист для неправомерного содержания людей в неволе?

Кстати, Верховный суд России запретил нижестоящим судьям при рассмотрении ходатайств об аресте обвиняемых (подозреваемых) "входить в обсуждение вопроса о виновности лица в инкриминируемом ему преступлении"¹². Важнейший вопрос об обоснованности обвинения (подозрения) сознательно оставляется за рамками российского правосудия¹³. "Доводы кассационных жалоб обвиняемых об отсутствии доказательств, подтверждающих их вину в совершении преступлений, а также о наличии у них алиби, не могут быть предметом рассмотрения в суде кассационной инстанции при проверке законности и обоснованности постановления судьи о продлении им срока содержания под стражей...", -- говорится в определении Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда от 27 декабря 2005 года. В самом деле, разве отсутствие доказательств мешает судье оставить соотечественника в камере?

Еще одно определение Верховного суда выглядит столь же кафкианским, но на поверку оказывается весьма логичным. Определением от 6 декабря 2005 г. по делу N 5-Г05-106 оставлена без удовлетворения частная жалоба лица, поставившего вопрос о возмещении материального ущерба и морального вреда, причиненного незаконными действиями судьи Гагаринского районного суда города Москвы. Судья не был признан виновным в совершении преступления, поэтому мотивировка отклонения жалобы такова: "...В настоящее время действующим законодательством не урегулированы основания и порядок возмещения государством вреда, причиненного незаконными действиями (бездействием) суда (судьи) при осуществлении правосудия, а также подведомственность и подсудность такого рода дел". Власть не желает платить за злоупотребления слуг Фемиды, а те не хотят огорчать начальство признанием права обиженных ими людей на справедливую компенсацию -- извращенная, но последовательная логика. По древнему правовому обычаю, в державе подданные не вправе отговариваться от ответственности незнанием закона, а судьи -- отсутствием узаконения; спор должен быть разрешен вне зависимости от наличия пробела в законодательном массиве либо неясности нормы. Российские суды привержены лишь первой части данной формулы.

"...Судейский корпус организован по вертикали, заимствованной у военных, и судьи находятся на карьерной службе. ...Существуют возможности продвижения по службе, произвольно определяемые высшим руководством... Эта иерархическая структура строго накладывается на процессуальную систему инстанций и обжалования таким образом, что высшей ступени судейской иерархии соответствует высшая судебная инстанция. Высшее руководство является таковым и в том, и в другом отношении, и это позволяет осуществлять двойной контроль, в частности идеологический, влияющий как на собственную работу судей, так и на их личную позицию. ...Независимость формально является основополагающей ценностью. На самом же деле она выполняет главным образом пропагандистские функции и служит для маскировки действительной сущности этой модели, в которой обеспечение независимости на практике невозможно. ...Для поступления на службу в качестве судьи кандидат проходит строгий отбор, изначально гарантирующий его политическое и культурное соответствие правящему классу и его готовность к подчинению"¹⁴. Что-то слышится родное. Но автор писал не о российских, а о наполеоновских судьях и, шире, о модели судебной системы, которую охотно берут на вооружение и довольствие авторитарные режимы.

Реформаторы 90-х годов XX века вдохновлялись опытом Великой Судебной реформы императора Александра II Освободителя. При анализе современного состояния российского правосудия проступает совсем другой фрагмент исторической цепи. Реформа и реставрация начинаются одинаково, но суть не одно и то же.