 |
Главная страница | Номера | Именной указатель |
Олег Яницкий
О бедности как социальном явлении
О. Яницкий - доктор философских наук.
Бедность в Советской России
Бедность в России существовала до большевиков, они ее не создали, но в ходе двух войн, империалистической и гражданской, с последовавшей за ними голодом и разрухой воспроизвели бедность в гигантских масштабах. Тут самое время напомнить капитальный труд П. Сорокина "Голод как фактор" [Сорокин П. Голод как фактор. Влияние голода на поведение людей, социальную организацию и общественную жизнь. Вступительная статья, составление, комментарии, подготовка к печати В.В. Сапова и В.С. Сычевой. М.: Academia & LVS. 2003.], трактующий влияние войн и голода на поведение людей, социальную организацию и общественную жизнь.
Войны и голод производят отрицательную селекцию населения, потому что: уносят главным образом людей трудоспособного возраста и физически самых здоровых, оставляя старых и малых; шкурники, трусы и лица без сознания гражданского долга увиливают, "окапываются", на риск и гибель не идут; война уносит главным образом мужчин, а не женщин; она уносит прежде всего наиболее одаренных, талантливых и энергичных людей. В силу законов наследственности, продолжал Сорокин, худшие не только выживают, но они же становятся производителями последующих поколений. Гибнут не только лучшие, но вместе с ними и их потомство. В итоге - весь народ ухудшается и слабеет тем больше, чем сильнее и чаще он воюет.
Война и сопровождающее обнищание, невозможность прокормить семью создают моральную ситуацию, противоположную мирной жизни. Мирная жизнь тормозит рефлексы убийства и насилия, война возводит их в норму поведения. Мирная жизнь развивает инициативу, личную свободу, продуктивную работу - война приучает к беспрекословному подчинению и безответственной покорности, отучает от творческой работы, приучает к совершению чисто разрушительных актов. Мирная жизнь укрепляет уважение к личности и ее прав - война прививает рефлексы прямо противоположные[Сорокин П. Голод как фактор. С. 312-316.].
Все же, несмотря на три опустошительные войны, голодные годы и массовые репрессии большевикам к концу 1960-х гг. удалось создать социальное государство, где бедность как социальный феномен отсутствовала или была вытеснена в глубокие поры общественного организма. В советские времена было много социальных лестниц, до верха которых могли добираться лишь единицы, но не было такой социальной категории людей как бедные. Советская система нуждалась в массе дешевых рабочих рук, но распределительная система благ и общественных фондов не давала работающему человеку опуститься ниже прожиточного минимума. Социально гарантированный минимум был основополагающим принципом социальной политики.
Более того, практически с самого начала сознательной жизни советский человек чувствовал себя востребованным. Можно сколь угодно долго иронизировать над востребованностью в условиях авторитарного общества, отмечая заданность коридора социальных возможностей, идеологическую обусловленность успешной профессиональной карьеры, но, как бы там ни было, у человека, стоявшего даже в самом низу социальной лестницы, была гарантированная государством возможность социализации и профессионального продвижения. Даже бедная молодежь из глубинки не чувствовала себя социально обделенной - она могла учиться (напомню, что среднее образование было обязательным), а для профессионального продвижения были самые разные возможности (школы рабочей молодежи, техникумы и училища, вечернее и заочное обучение в вузах и средних специальных учебных заведениях).
На склоне жизни пенсионер с минимальной пенсией также имел некоторый сектор выбора: защищенную одинокую старость или активную общественную жизнь. Интересно, что когда-то Н.С. Хрущев пытался внедрить в общественное сознание грань между теми, "кто едет на базар", то есть активными, работоспособными людьми, и теми, "кто едет с базара", то есть уходящими на пенсию, на покой. Не привилось. Напротив, чем дальше, тем больше, и в особенности в предперестроечный период, общественная активность именно пожилых малообеспеченных людей была чрезвычайно высокой.
Не менее существенно, что в советские времена ни в системе официальных, идеологических постулатов, ни в массовом сознании не было дихотомии "богатый - бедный". Были другие: образованный и нет, квалифицированный и не очень, активный - пассивный и т.п., но стартовое материальное положение никогда не было главным мерилом будущих социальных возможностей. Напротив, была установка на выравнивание материальных возможностей, на повышение среднего уровня достатка. Да, был потолок легальных возможностей достижения уровня жизни "по потребностям", но такой пропаганды безудержного стяжательства, накопительства, как сегодня, не было и в помине.
Но, может быть, это все временно? Закончится пресловутый "переходный период", богатые насытятся, и массы страждущих очутятся наконец в светлом царстве капитализма? То есть будут жить спокойно и по-человечески?
Многоликая бедность сегодня
По официальным данным, сегодня в России за чертой бедности находятся 23,1 млн. человек, то есть 16,2% всех россиян. По данным Всемирного банка, таких в стране 25%. По подсчетам социологов, от 25 до 40% населения[Новая газета, N29. 2004. С.5.]. Эти расхождения - не только результат использования разных методик подсчетов. Бедность - социальное понятие, включающее не только уровень, но и качество жизни, удовлетворенность ею, возможности социального продвижения, доступа к мировым информационным и культурным ресурсам. "Бедность" включает и прошлое, и настоящее, и будущее человека.
Поэтому за определенной экономической чертой (прожиточный минимум) находятся очень и очень многие. И обманутые вкладчики "пирамид" 1990-х гг., и те, кого государство тогда мгновенно сделало бедными, лишив вкладов в государственных же сберегательных кассах (в каком еще государстве вы найдете такие общественные движения, как "Обманутые вкладчики", "Долг" и им подобные?). Российское правительство аккуратно платило по внешним долгам бывшего СССР, а вернуть долг своим гражданам никак не соберется.
К бедным я также отношу и миноритарных акционеров крупных частных компаний, дела которых годами рассматриваются в российских судах. И тех, кому из последних сил приходится бесконечно платить чиновникам, врачам, преподавателям, чтобы их дети смогли получить образование. Но также и тех будущих пенсионеров (годы рождения 1953-1967), которые будут выходить на пенсию на пять лет позже, а получать - меньше (20% против сегодняшних 30%). Возможно, и тех, кто будет выселен из своих жилищ за неуплату коммунальных услуг по возросшим тарифам и/или вследствие резкого повышения налога на имущество граждан, планируемое правительством. Этот ряд можно продолжить. Но бедность есть еще абсолютная и относительная. Абсолютная, потому что нормально жить, содержать семью, отдыхать, лечиться и иметь возможности для "культурного досуга" (забытое слово!) на 2000-2200 руб. в месяц нельзя. Относительная, потому что, например, зарплата высококвалифицированного учителя России со стажем более 30 лет в 40 раз меньше своего министра и в 20 раз ниже, чем чиновника среднего уровня того же министерства. Однако закона социального сравнения никто не отменял.
Бедность есть явная и скрытая. Например, за последние годы общий процент бедных в стране уменьшился, но за счет роста уровня жизни в мегаполисах. По различным подсчетам, за чертой бедности остаются 57% населения малых городов и 38% сельских жителей. Далее, износ фондов коммунального хозяйства составляет более 60%, в том числе потери воды, тепла, газа и электричества в коммунальных сетях более 35%. Скачкообразный рост тарифов все время ухудшает положение малоимущих, но не приводит к улучшению качества услуг. Бедность опасна, криминогенна. По данным МВД РФ, в России сегодня 1 млн. 117 тыс. беспризорников, в 1925 г. их было 200 тысяч. Эти дети и подростки совершают более 100 тыс. общественно опасных деяний ежегодно [Новая газета. N 16. 2004. С. 7.].
Несколько слов о бедности в социально-пространственном, экологическом смысле. Если в советское время городское сообщество было структурировано по территориальному и отраслевому принципу, то сегодня оно все более дифференцируется по сословно-корпоративному принципу. Два взаимосвязанных процесса, имеющие корни в советской эпохе, проявили себя по-разному. Один - это миграция. Если раньше Москва ежегодно "прирастала" на 50-70 тыс. человек в год "лимитчиками", то сегодня она растет прежде всего за счет "гастарбайтеров"; около полумиллиона человек составляют нелегалы и бомжи. Вместе с капитализмом в городах не только усилилась социальная дифференциация, но и налицо все признаки социальной и этнической сегрегации. Второй - это субурбанизация. В советские времена вокруг городов возникли сотни дачных поселков и садово-огородных кооперативов. Сейчас они вытесняются субурбией западного образца - особняками с развитой торговой и рекреационной инфраструктурой.
Резко возросло давление городской среды на рядового горожанина, не имеющего второго жилища в комфортабельном пригороде. Уплотнение жилой за-стройки, экспансия "малого бизнеса" во все ее уголки, интенсивная автомобилизация, гаражи во дворах, парковка на тротуарах и газонах, реклама на улицах, в транспорте, в индивидуальных почтовых ящиках, бесконечные коробейники и музыканты в пригородных поездах, рост мощностей теле-, радио- и видеоаппаратуры, мобильная связь - все это привело к резкому сокращению "зон уединения и покоя" для рядовых горожан. Причем, как и в силовом и криминальном бизнесе, это "предложение, от которого невозможно отказаться". Если к этому присовокупить интенсивный процесс "огораживания" территорий банков, офисов, част-ных фирм и наплыв приезжих из села, малых городов и стран ближнего зарубежья, ищущих работы или легкой наживы, то синергетический эффект этого давления представляется критическим. Современный терроризм провел еще одну разграничительную черту: бедные, живущие в многоэтажных домах и вынужденные пользоваться общественным транспортом, подвергаются большему риску, чем те, кто живет в коттеджах и ездит на автомобилях.
Наконец, "горячие точки" на периферии страны, а также зоны стихийных бедствий потенциально являются зонами гуманитарных катастроф, то есть такого состояния территориального сообщества, когда оно оказывается неспособным самостоятельно поддерживать свою жизнедеятельность на минимально необходимом уровне. Основные характеристики гуманитарной катастрофы: отсутствие производства благ и услуг, голод, болезни, эпидемии, полная социальная и территориальная иммобильность местного населения. Человеческое сообщество выживает исключительно благодаря гуманитарной помощи, то есть притоку средств жизнеобеспечения извне.
Вместе с тем, даже много позже после формального умиротворения и восстановительных работ, обжитые ранее территории - зоны созидательного труда и мирной жизни - остаются "мертвыми зонами" (люди, отвыкшие от созидательного труда, дети, умеющие только воевать, земля, непригодная для обработки, минные поля, отравленные реки, разрушенные поселения и системы жизнеобеспечения). Формирование таких "зон" мы наблюдаем в разных частях планеты - в Афганистане, Нагорном Карабахе, Косове, Ираке, Палестинской автономии, Приднестровье, Таджикистане, Чечне. Термин "горячие точки", на мой взгляд, ошибочен. Эти зоны излучают дестабилизацию, беспорядок и, конечно, бедность, неприкаянность во все стороны, во все элементы мировой системы.
До начала реформ в России, за исключением территорий, пострадавших от радиационного загрязнения, таких зон не было. Три фактора способствовали их появлению: приватизация, приведшая к обвальному разрушению промышленного потенциала и резкому обнищанию населения, рост сепаратист-ских настроений вследствие ослабления центральной власти и ее странной внутренней "геополитики" и резкое "открытие" административных и экономических границ. Критические зоны на периферии России не только стали производить риски, расползавшиеся затем по всей территории страны, но и явились опорными точками для формирования внутристранового и транзитного риск-трафика. Сегодня опорными пунктами этого трафика стали уже малые города в российской глубинке.
О саморегуляции бедности
Конечно, бедность - до известной степени саморегулирующийся процесс. Но его вектор и результаты не слишком благоприятны для России. С одной стороны, несколько волн эмиграции уже унесли сотни тысяч молодых, самых квалифицированных, самых энергичных: математиков, физиков, программистов, врачей, то есть именно тех, кто был нужен для нового витка модернизации России в первую очередь. Запад сделал четкую ставку именно на молодых: в 1990-е гг. все программы обучения и переподготовки молодых россиян за рубежом имели четкий возрастной ценз: не выше 25-ти - максимум 30 лет! Не меньшие потери страна понесла от вывоза российских женщин и девушек, ушедших в поисках лучшей доли на дно бездонного котла торговли "живым товаром". Равно как и уходящих на наше собственное дно алкоголиков и наркоманов. О лестнице, ведущей вниз, уже много говорилось: безработица - служба в горячих точках - невозможность вернуться в "мирную жизнь" - бедность - криминал или аномия.
Еще один момент этой странной "саморегуляции": рост числа без вести пропавших в мирное время. Общество еще не расплатилось по долгам 60-летней давности - десятки тысяч без вести пропавших в Отечественную войну все еще ждут своих следопытов. Нынешние бедняки, становясь бомжами, нелегальными батраками и просто рабами на просторах бывшего СССР, окончательно выпадают из общества. Они больше не "единицы учета" - ни как едоки, ни как граждане. Их розыск и восстановление в правах гражданина становится их собственным делом и, как показывает практика, почти безнадежным. Милиция, миграционная служба, будучи перегруженными другими делами, просто не успевают заниматься пропавшими без вести систематически. Надежда лишь на родственников или общественные благотворительные службы. Телевизионная передача "Жди меня" - последняя надежда бедняка обрести свое имя и адрес.
С другой стороны, российская экономика засасывает мигрантов и нелегалов из стран ближнего и дальнего зарубежья, ей нужна дешевая и безответная рабочая сила, пусть даже и не говорящая по-русски. Я уже не говорю о криминальном транзите, равно как и беженцах и вынужденных переселенцах из "горячих точек" в республиках бывшего СССР. Как свидетельствует европейский опыт, накопление в России таких бедных - бомба замедленного действия. Их сообщества уже сейчас неплохо организованы и имеют свой бизнес, часто криминальный. Но что будет, когда они, подобно мусульманам в Европе, заявят о своих гражданских и политических правах? С таким механизмом саморегуляции бедности нам никак не до-гнать не то что Португалию, но и многие страны Латинской Америки.
Несколько слов о саморегуляции "советской трудовой интеллигенции" или, скажем осторожнее, образованного класса. В своей массе он также сильно обеднел, потому что ни по характеру запросов, ни по профессиональной структуре он оказался не нужен новому российскому капитализму. Этот капитализм сформировал тонкий слой профессионалов, которые обслуживают его потребности. Этот слой другим недоступен, потому что, подобно номенклатуре советских времен, он уже воспроизводит сам себя.
Квалифицированные бедняки - вот единственная группа, которая ему сразу потребовалась и которую он эксплуатирует до сих пор. Есть еще группа образованных людей, живущих на грани бедности, - те, кто в социологических опросах характеризуют свою жизнь так: "очень трудно, но можно терпеть". Но с каждым повышением коммунальных тарифов, сужением сферы бесплатных услуг ее положение становится все проблематичнее, неустойчивее. Фактически у этой группы нет перспектив, потому что ее прежний профессиональный потенциал исчерпан (или не востребован), а обретение нового требует таких ресурсов, которых у них заведомо нет. Единственная реальная перспектива - средневековое самокормление с шести соток огорода. Остальные опять же "саморегулировались" на свой страх и риск - в продавцы, разносчики рекламы и лекарств. Иными словами, это интеллигенция оказалась избыточной, невостребованной - сырая нефть куда ценнее умных голов.
Некоторые мои коллеги по социологическому цеху с радостью воскликнули: "Прощай, интеллигенция!" Однако что мы получили взамен? Резкое падение научной и инженерной деятельности, распад научных школ и сообществ, коммерциализацию системы образования (и ее оборотную сторону - крайний утилитаризм учащихся), снижение качества общеобразовательной подготовки и - вообще - уровня творческого и критического мышления на фоне роста когорты сервиса, индустрии развлечений, чиновничества и новых рантье.
Бедность и терпение
Терпение - древнейшая стратегия и одновременно практика человеческого поведения, освященная религией и культурой ("Бог терпел и нам велел!"). В течение многих веков терпение было способом экономии жизненных ресурсов бедных путем сознательного периодического отключения от вызовов среды. Если угодно, терпение - элемент традиционной ресурсосберегающей технологии индивида и семьи посредством самоограничения, минимизации аккумулированных в ней ресурсов и сбережения (накопления) особо ценных личностных ресурсов для будущей жизни. Репертуар действий здесь хорошо известен: уход в семью и малые группы, уклонение от публичности и острых дискуссий, конфликтов, то есть от всего того, что может нарушить стабильность микромира человека и вызвать расход дефицитных ресурсов.
Тем не менее в обществе всегда существует социально-приемлемый порог терпения, за которым начинаются процессы деструкции личностного начала ("соскальзывание в отчаяние", аномия и др.).
Традиционное российское общество давало явно положительную ценностную нагрузку этому понятию, не важно, обозначало ли оно качество повседневного уклада, характер межличностных отношений или же относилось к структуре мироздания и социальному порядку. В частности, в российской культуре терпение, терпеливость означали "выносить, переносить, страдать, крепиться, перемогаться, мужаться, держаться; стоять не унывая; выжидать чего-либо лучшего, надеяться, быть кротким, смиряться"; "За терпенье Бог дает спасенье" и даже "Терпенье лучше спасенья" [Даль В. Толковый словарь живого великого русского языка Вл. Даля. Т.IV. СПб.: Изд-во товарищества В.О. Вольфъ. 1909.].
За многие годы и десятилетия советской власти, если жизненная ситуация не была предельной (физическое уничтожение, вымирание от голода и эпидемий), то есть речь шла все же о жизни, хотя и в экстремальных условиях, и сформировалось российское "всетерпение-приспособление" как разновидность культуры бедности в мобилизационном обществе.
В посттоталитарном обществе этот модус терпения сменился "терпением-согласием" и даже "терпением-участием". Уезжая на заработки на Север и Дальний Восток, люди соглашались временно терпеть экстремальные или просто недостойные условия работы и жизни, чтобы потом жить лучше.
Сегодня российские социологи подчеркивают безусловное преобладание терпения над активным действием, приспособления над протестом, пассивного недовольства над борьбой за свои права. Некоторые дают еще более однозначную оценку терпеливости российского человека. "Население может выдержать практически все. Оно, в принципе, готово спускаться все глубже вниз по лестнице архаизации и примитивизации, но выживать в любом варианте"[Покровский Н. Транзит российских ценностей: нереализованная альтернатива, аномия, глобализация // Глобализация и постсоветское общество. М.: Стови. 2001. С. 45.]. Если это так, то речь идет не об особой "пластичности" или адаптивности россиянина, но о подрыве фундаментального основания его бытия - инстинкта самосохраняющего поведения. Один, десять, сто человек могут претерпеться к ситуации смертельного риска, но не общность в несколько миллионов человек.
Мы уже говорили, что глобализирующийся постиндустриальный мир все более расширяет пропасть между богатыми и бедными. Отметим еще некоторые важные характеристики этого "века перерыва постепенности". Материальное и духовное отставание массы бедных накладывается на их столкновение с новыми - незнакомыми и не опознаваемыми традиционным мышлением - ситуациями. Внезапность их наступления и отсутствие адекватных индивидуальных "ноу-хау" в российском менталитете суть их главные характеристики. Система советской социальной и ментальной уравниловки не могла породить уменье отвечать адекватно и тем более "опережающим образом". Известная максима позднего социализма - "Живи и давай жить другим" - в сущности означала ориентацию на сохранение и воспроизведение неизменного образца.
Вместе с тем жизненные ситуации могут быть вполне "узнаваемы" (наводнения, засуха, лесные пожары, эпидемии, казалось, давно ушедших в прошлое болезней), но одновременно в высокой степени неопределенными вследствие хронической нехватки ресурсов у государства. Власти в таких случаях часто дезориентируют бедствующее население, утверждая, что "ситуация находится под контролем". Результатом подобной неопределенности является "терпение-растерянность".
Другая сторона медали - это покорность судьбе вследствие истощения запасов личных ресурсов. Перетерпеть современную экологическую или техногенную катастрофу в одиночку невозможно. Люди, даже зная о ее приближении, не могут принять адекватных мер спасения (временный отъезд, приобретение лекарств или средств индивидуальной защиты) вследствие той же бедности и боязни потерять источники своего существования (работу, жилище, личное имущество, приусадебный участок). Результат такой покорности - еще большая бедность, неустроенность, изнуряющее ожидание помощи извне.
За всем этим стоит человеческая психология. Терпение тесно связано с переживанием человеком различных этапов своей жизни, ее поворотных точек и в конечном счете с ожиданием смерти, страхом смерти. Проблема состоит в том, что для малоимущих эти этапы и общая жизненная дистанция постепенно сокращаются. Однако человек не хочет этого осознавать хотя бы потому, что его деды, прадеды и ближайшее окружение жили долго, и он неосознанно ориентируется на этот жизненный цикл, в то время как среда обитания уже отмерила ему гораздо более короткий жизненный срок.
Итак, традиционное "терпение-ожидание", "терпение-покорность" не являются адекватными ответами на вызовы изменяющегося общества. Бездействие, "непротивление риску" лишь усугубляют положение беднейших слоев населения. Прошлый опыт, придававший ценность выжиданию, ведет в современных условиях к дезадаптации и фрустрации индивида. Но реагировать, тем более протестовать в одиночку тоже невозможно - нет сил, нет и общественных движений. Поэтому в современной ситуации на первый план выходит терпение как сосредоточенность, интенсивная рефлексия, оценка альтернатив и апробация новых социальных практик, позволяющих сохранять бедным слоям достоинство и человеческий облик. Если нет пути наверх, то "горизонтальный" путь взаимной поддержки бедных сохраняется.
Более того, то тут, то там формируются солидарности тех, кого уже "обожгло", кто был подвержен смертельному риску. Эти люди отвергают терпение, "высовываются", кричат во весь голос, стучатся во все двери, а главное - берут на себя ответственность действовать, стараясь не только для себя и близких, но и для "дальних", то есть выполняя ту работу, которую обязано было бы делать государство.
Лишние люди "переходной" эпохи
Речь пойдет о тех ее сторонах, о которых в научном и политическом сообществах предпочитают не говорить. Производство "человеческих отходов", то есть ненужных, избыточных этому обществу жизнях - безработных, мигрантах, беженцах, вынужденных переселенцах и других его изгоях - есть неизбежный побочный продукт перехода к капитализму эпохи глобализации.
Глобальное его распространение породило рост огромного количества людей, которые отчуждены от адекватных средств выживания, на планете остается все меньше мест, где они могли бы приткнуться, устроиться, закрепиться. Эти люди давят на население стран "золотого миллиарда", порождая их беспокойство в отношении "иммигрантов" и "ищущих убежища". В политической повестке дня этих стран появился новый термин - "страхи безопасности". Известный социолог З. Бауман полагает, что проблема "лишних людей" является ключом к пониманию многих других трудноразрешимых проблем, начиная от движения к глобальному доминированию модернити и вплоть до самых интимных аспектов человеческого бытия [Bauman Z. Wasted Lives. Modernity and its Outcasts. Cambridge, UK: Polity. 2004.].
Лишние люди - это прежде всего неизбежный продукт модернизации в глобальном масштабе. В частности, неизбежный побочный продукт того мирового социального порядка, который квалифицирует некоторую часть существующего населения как "вне места", "несоответствующую" или "нежелательную". В не меньшей мере и порядка экономического, который не может развиваться без обесценивания ранее экономически эффективных жизненных укладов.
Но проблема "лишних людей" - это не только институциональная проблема модернити. Это источник страхов и тревог, сдвигающийся от обеспокоенности государства и общества экономическими и социальными причинами "перенаселенности", к обеспокоенности обеспеченных слоев их личной безопасностью. Страхи последних - прекрасная почва для процветания индустрии безопасности, которая, с одной стороны, формирует частный "рынок безопасности", а с другой - становится одним из главных ведомств по обработке "человеческих отходов".
Наконец, проблема бедности, избыточности населения - это проблема культуры модерна, потому что человеческие отходы и их "хранение" - препятствие к развитию всепоглощающей потребительской культуры индивидуализации. Ее стереотипы, проникая во все значимые сферы социальной жизни, имеют тенденцию к доминированию над жизненными стратегиями людей, накладывая на наиболее важные стороны человеческих отношений печать несостоятельности или нежизнеспособности.
Индивид, ощущающий себя ненужным, теряет цель жизни, возможность самооценки. Он ощущает себя социально бездомным, лишенным "индивидуального жизненного проекта", о котором было столько написано как о качестве, внутренне присущем высокому модерну. Точнее, такой проект есть, но он задан "сверху": бедный пойдет в армию вместо богатого, бедный будет на более опасной работе, проживать в экологически худшем районе, хуже питаться, не иметь доступа к качественному медицинскому обслуживанию и т. д. Спектр положительных возможностей выбора бедняка суживается, поле криминальных возможностей растет. В конечном счете у богатого - "карьера", у бедного - бег по кругу.
Конечно, и раньше были бездомные, но тогда это был четко очерченный социальный слой или результат кризисной ситуации. Теперь каждый оканчивающий школу, университет попадает в текучую и неопределенную ситуацию "избыточности". Неравенство в сфере образования прогрессирует. Россия движется к его "парентократической модели" (parents - родители), то есть к зависимости образованности от благосостояния родителей, а не от собственных усилий ребенка [Bauman Z. Wasted Lives. Modernity and its Outcasts. Cambridge, UK: Polity. 2004.]. Способы социальной терапии этого неравенства, выработанные в прошлом, не работают. Проблемы современности - это не проблемы средств, как раньше, а проблемы целей - целей, которые формулируются и структурируются далеко за пределами индивидуальных возможностей.
Суть "проекта" модерна, говорит Бауман, - быть в постоянном движении. В деле проектирования и конструирования он не имеет себе равных - в конечном счете проектирование стало самонаводящимся процессом. Однако основная стратегия и неустранимый эффект проектирования есть разделение материальных результатов социального действия на полезный продукт и отходы. Исторически всегда имел значение только конечный "полезный продукт", но никогда - "отходы". Отходы - темная сторона любого вида производства. Предпочтительно, чтобы это так и оставалось секретом. Во все времена капитаны большой индустрии предпочитали не говорить о них вовсе. В эпоху модернити национальные государства присвоили себе право решать, кто есть гражданин, а кто - "лицо без гражданства", право определять "принадлежность" и "исключение". Сегодня даже в самых демократических странах государство по-прежнему притязает на фундаментальную конституирующую прерогативу суверенности: на право исключать [Bauman Z. Wasted Lives. Modernity and its Outcasts. Cambridge, UK: Polity. 2004. С. 21-25.].
"Избыточное население" всегда находится в тупиковой ситуации. Если оно пытается встроиться в модернизированный уклад жизни, то его тут же обвиняют в ложных претензиях и просто в наглости. Когда же оно отказывается следовать этому образу жизни, желая сохранить хотя бы внешние признаки национальной или конфессиональной принадлежности, этот отказ тотчас же рассматривается как подтверждение того, что "избыточное население" - не просто чужаки, а раковая опухоль на здоровом теле нашего общества и заклятый враг нашего образа жизни. Тридцать лет назад, впервые посетив Великобританию, я был поражен открытостью этого социального размежевания, сквозившего в любом объявлении о найме на работу: "Мы работаем, эти нас обслуживают, а те - за нами убирают".
На периферии стран "золотого миллиарда" и даже в новой расширенной Европе эта социальная иерархия четко прослеживается. Бывшие сателлиты СССР, равно как и страны СНГ, являются "крепостными эпохи модерна", поставляя дешевую рабочую силу развитым Западной Европе и США. Но и за этими пределами ситуация не лучше. Беженцы из еще не охваченных модернизационным процессом частей света суть "человеческие отходы", не имеющие никакой перспективы в "новом бравом мире". Однажды став беженцами они остаются ими навсегда; они - абсолютные аутсайдеры, люди "вне-места", потому что нет возможности ни включиться в него, ни вернуться назад. По-видимому, гетто, этот древний социальный институт, воспроизводится нынешним процессом модернизации вновь и вновь.
За годы реформ уже сотни тысяч жителей бывшего СССР стали "отходами" трансформационного процесса, другие многие тысячи беженцев застряли в России без всяких перспектив найти работу, жилье и обрести достойный образ жизни. Для третьих Россия стала "транзитным пунктом" на пути в никуда. Для ассимиляции притока мигрантов, на который уповают некоторые наши демографы как на средство стабилизации численности населения страны, нужен иной социальный порядок и, прежде всего, низовая самоорганизация беднейших слоев, саморегулирование и развитие форм самопомощи на местах. До тех пор, пока эта низовая функциональная структура общества не будет восстановлена, нет никаких предпосылок к тому, что процесс накопления "лишних людей" не будет углубляться со всеми теми последствиями, о которых шла речь. С другой стороны, "золотому миллиарду" просто не нужно такое количество людей - ни квалифицированных рабочих рук, ни их иждивенцев.
Приведу мнение авторитетного российского специалиста. [Если] "человек из положения сирого и убогого за пять-семь лет не выкарабкался, то к нему теряется всякий интерес. Меняется структура социальных контактов. Иными словами, человек становится изгоем. Таких изгоев в России - 12 миллионов. Это не бомжи. Это нормальные люди, которые просто пытаются свести концы с концами, но вместе с тем находятся вне общества. Наиболее типичные представители этого слоя - беженцы. Их шансы на полноценное включение в общество практически равны нулю." [Тихонова Н. Ненависть к богатым в России - миф // Новая газета. 29.04-06.05. 2004. С. 8.]
Новые бедные
Но, может быть, если страна через структурные реформы перейдет от экономики трубы к экономике знаний и высоких технологий, то положение исправится само собой? К сожалению, это не так. Как утверждает известный экономист и социолог В. Иноземцев, у постиндустриальной революции будут свои жертвы. Западные социологи ввели понятия knowledge- и wire-worker, обозначив ими тех, кто производит, тиражирует и потребляет знания и базирующиеся на них высокие технологии. В отличие от consumption-workers - тех, кто производит и потребляет материальные ценности. Рутина работы на сборочном конвейере отупляет, труд в сфере науки прикладных исследований и разработок, не важно, военные технологии это, мода или дизайн жилища, развивает, заставляет думать и искать.
Поэтому по мере перехода общества на постиндустриальные рельсы разрыв между "рядовым", "средним" исполнителем и теми, кто способен развивать свои способности и генерировать идеи, будет расти. Последние не только имеют высокооплачиваемую работу и интеллектуальную среду для самоусовершенствования, но и созданные ими технологии, компьютерные программы и другие продукты интеллектуального труда приведут в конечном счете к сокращению числа тех, кто занят в производстве "железа". Западные ученые уже говорят об обществе "двух третей" и даже "одной трети", имея в виду сокращение численности занятых исполнителей, необходимых для обеспечения качественной жизни изобретателей и программистов, финансистов и юристов, законодателей мод и университетской профессуры, всех тех, кто и есть истинные члены клуба "постиндустриалистов".
Но дело не только в этом. Члены этого клуба живут во времени, они легко перемещаются и подключаются к глобальным интеллектуальным сетям. Обслуживающие этот клуб "прочие" живут в пространстве, то есть привязаны к месту, будь то конвейер, ресторан или бензозаправочная станция. Это также увеличивает разрыв между первыми и вторыми. Замечу, что движение современных антиглобалистов вызвано к жизни не отрицанием глобализации как таковой, а ощущением надвигающейся опасности, пониманием, что такая глобализация означает превращение сотен миллионов людей в "отходы", в париев стран "золотого миллиарда" навсегда.
Где же выход? Одни полагают, что без государственного регулируемого перераспределения доходов и развитой системы социальной помощи не обойтись. Я же, вслед за В. Иноземцевым, придерживаюсь той точки зрения, что установление странами "золотого миллиарда" контроля над остальным миром не предполагает его включения в состав единой цивилизации, строящейся на принципах западного экономического либерализма. Глобализация, какова она сейчас, вполне допускает неравенство и даже предполагает разделение мира на "центр" и "периферию" [Иноземцев В. Глобализация и неравенство: что - причина, что следствие? // Россия в глобальной политике. Т.1. N 1. 2003. С. 164-165.].
Однако самый тревожный для России вывод заключается в том, что даже ускоренное развитие само по себе не способно существенно сократить ее отставание от этих стран, потому что чаще "развитие" вытесняется "гуманитарной помощью" в широком смысле этого слова. Сегодня поставки такой помощи, осуществляемые неправительственными организациями США и Западной Европы, "обеспечивают до 18% продовольствия и до 60% лекарственных препаратов, потребляемых в 60 беднейших странах планеты. Подобная практика становится самовоспроизводящейся, и, таким образом, период надежд на "развитие" завершился, а перспективы многих развивающихся стран связаны лишь с благотворительностью западного мира" [Иноземцев В. С. 170-171.].